Половина неба

2

Но хоть он сам себе не признавался, он всегда мечтал о той семье, которой у него никогда не было. Том месте, где тебя безусловно любят и принимают, и туда, куда хочется всегда вернуться. Поэтому, когда появилась Элизабет, она создала такое пространство практически сразу, даже не осознавая, что исполняет внутриутробную мечту Мэтта. И более того, она привела его в свою семью и сделала Мэтта неотъемлемой частью чего-то нормального.

Родители Лиззи сразу полюбили Мэтта и приняли как родного. Только тогда он начал понимать, что такое настоящая семья и насколько она способна изменить восприятие мира. Словно та встреча встроила недостающий пазл в жизнь Мэтта, сделав ее по настоящему полной и радостной. Получив этот островок семьи, он осознал, что раньше ему некуда было идти и негде было укрыться, поэтому он почти никогда не чувствовал себя защищенным.

За годы одиночества он свыкся с мыслью о себе, как о чем-то отдельном, обособленным настолько, что почти несуществующим, что, когда его окружили искренним участием, пришлось какое-то время свыкаться с непривычной мыслью о возможности этой новой жизни. Теперь ему было куда пойти. У него появился дом и люди, которые всегда рады с улыбкой встретить и проводить в теплую обитель своих открытых сердец.

Много чудесных дней было проведено вместе с Элизабет в ее отчем доме. Мэтт никогда не видел, чтобы в компании своих родителей люди вели себя так открыто и самобытно, как это делала Лиззи. Это о многом говорило, в том числе и о том, как заботливо были выстроены их отношения. Обычно люди давят, и поэтому можно заметить, как человек в их присутствии не может разогнуться и проявить себя настоящего. И только когда он выходит из-под этого влияния, у него есть шанс стать собой и пребывать исключительно в себе, без чьего-то внушения со стороны.

Такие свободные и искренне открытые отношения можно было объяснить тем, что родители Элизабет общались как очень хорошие друзья, абсолютно независимые, имеющие исключительно свой путь и представление о жизни, в которой они были лишь спутниками, желающими помочь друг другу в движении. Но ни в коем случае не создавать проблем.

Родители Элизабет жили по определенным правилам. И у них считалось дурным тоном обвинять в чем-то своего партнера или перекладывать на него ответственность за свое плохое настроение. К каждому поступку и слову они подходили осознанно и уважали личные границы друг друга. Поэтому и сегодня улыбались, как в первый раз, когда видели глаза своего спутника жизни, в которых по-прежнему горел огонек зародившейся много лет назад любви.

После аварии Мэтт ни разу не вышел на связь с родителями Элизабет. Первое время он не думал об этом, затем, когда начал задумываться, старался отложить на потом, убеждая себя в том, что пока не время. Позже он уже перестал себя обманывать и признал тот факт, что он слабак, у которого не хватает духу посмотреть в глаза тем, у кого погибла любимая дочь. И в этом он был непосредственно виновен. Черт! Как он мог такое допустить?

Приходя к нему, Карен рассказывала о том, что происходило в том месте, которое Мэтт когда-то считал домом. Также она постоянно повторяла, что никто не считал его виновным в той аварии. Но само это упоминание уже говорило о неоднозначности. Если бы все так и было, никто бы не пытался доказать Мэтту его неповинность.

Хотя мнения других не имели какого-то большого значения, Мэтт сам все прекрасно знал. Лишь у него была возможность не допустить ее гибели, а он не справился. Второго шанса здесь не дают. Его миссия была в том, чтобы оберегать и защищать ее. Но вот он сидит здесь, а ее больше нет. Миссия провалена. Если можно было только поменяться, он бы без сомнения, занял ее место.

Карен рассказывала, что матери Лиззи в последнее время пришлось не легко. София тяжело переживала утрату дочери, и моральная помощь такого близкого и дорогого ей человека, как Мэтт, была просто необходима.

Иногда Карен даже кричала на него:

– Мэтт, твою мать! Она же твоя семья, приди хоть раз, не обязательно даже что-то говорить, просто дай знать, что ты еще дышишь. И в конце концов, вместе пробраться через все это будет намного легче, сделай этот шаг хотя бы для нее. Ведь вы с ней так похожи. Никто не любил Лиззи так сильно, как ты и она.

3

Но все же был еще один человек, любовь к Элизабет которого не заключалась в рамки измеримого. Ее отец, который помнил каждый постепенно добавляемый к ней сантиметр роста. И наслаждался ее жизненным путем взросления, глядя на нее, как на самый прекрасный цветок, процесс распускание которого он был удостоен чести узреть.

Чарли носил в памяти воспоминания того, как ее маленькую, только что увидевшую свет крошку, он немного растерянно обнимает в освещенной счастьем палате. В тот день он понял, что масштаб некоторого участка радости в определенные, самые важные отрезки жизни, будучи неподвластным для удержания внутри, прорвав границы возможного, изливается наружу в виде бегущих по щекам теплых слез.

Затем, это такое беззащитное и хрупкое создание начинает стремительно расти и беспрестанно меняться, поражая своим интересом к жизни. Дни наполняются постоянным наблюдением за тем, что происходит с этим растущим организмом. Столько встречается чуда на этом пути, и столько света жизни исходит из этих глубоких, как космос, глаз.

Время идет. События, связанные с жизнью дочери, раскрашивают все вокруг и наполняют счастьем год за годом. И вот она уже крутится перед зеркалом, примеряя свое платье для выпускного, а он с вызревшей сединой на висках не может поверить. Соотнести того младенца и эту прекрасную женщину, в которую превратилась та малышка. Но одного не изменить – она по-прежнему его горячо любимая дочурка, которой он хочешь дать самое лучшее и наполнить жизнь счастьем и безопасностью.

Затем она отдаляется, а ему остается только отпустить, ведь она уже такая взрослая. Прошло отцовское время созерцания ее бесконечных образов, теперь она идет открывать и создавать свой собственный независимый мир. Но он все равно всегда с ней, и она знает, что двери для нее всегда открыты. Ей всегда рады и готовы обнять и дать то, что потребуется.

В один из дней он робко стучится в ее комнату. Неловко заходит, знает, что скоро она уедет. Хочет сказать ей какие-нибудь особенные слова. В горле ком: «Ты ведь знаешь…» Она не дает ему договорить, просто обнимает, делая вид, что не видит его слёз. Шепчет: «Да папа, знаю, я всегда могу прийти и посидеть у твоего плеча. Спасибо за это. Ты тоже, ведь мои двери для тебя всегда открыты».

4

У Мэтта нашлись силы встретиться с Чарли. Прошло уже где-то месяцев восемь. Как преступник, он подкараулил отца Элизабет на парковке продуктового магазина, куда тот ездил уже добрую половину своей жизни. Увидя знакомую рубашку в клеточку и выбивающиеся из-под кепки седые волосы, Мэтт ощутил приступ паники и, скорее всего, убежал бы, если не слабость в ногах, которая заставила в поиске спасения облокотиться о стоящий рядом автомобиль.

Чарли заметил его издалека и немного замедлил шаг. Это секундное замешательство явилось следствием удивления – он слишком давно не видел Мэтта. Затем Чарли, подойдя к Мэтту без приветствий, крепко обнял его. В глазах старика по-прежнему читалась сила, совмещенная с любовью, которая раньше так нравилась и восхищала Мэтта.

Отец Элизабет выглядел хорошо. Не было следов истощения, которое Мэтт каждый раз в зеркале свидетельствовал на своем лице. Но, тем не менее, через облик этого закаленного жизнью человека пробивалась какая-то надломленность. Она добавляла морщин и делала шаги чуть тише, чем раньше. А глаза словно не смотрели, а натыкались на этот мир, будто потеряв надежду увидеть что-то действительно важное.

Увидя Чарли, он сразу понял, как для того прошли все эти месяцы после гибели Элизабет. Это осознание еще больше заставило уважать этого человека. Но также еще больше разгорелся стыд. Мэтт вжал голову в плечи, не в силах выносить чувство жгучей вины.

Чарли повел себя как настоящий муж и любящий отец. Он мог сломаться и уйти в такую ясную для него боль и горечь, которая опрокинулась в его мир после гибели дочери. Но он не имел на это права. Были те, о ком нужно было позаботиться. София тяжело переживала утрату, а он, сжав зубы, делал все возможное, чтобы утешить ее.

У него не было права на выражение своей боли. Он стоически нес ее в себе, готовый оказать помощь тому, кому она потребуется. В этом он черпал силу жить.

И сейчас, обняв Мэтта, он давал ему прибежище, совершенно не претендуя на то, чтобы кто-то позаботился о нем самом. Мэтт ясно все осознавал и поэтому не мог сдержать слез. Помимо этого, у него с плеч свалился тот груз, который он носил в своей голове последние месяцы. Он очень боялся, что его не примут. Но Чарли без слов развеял эти страхи, искренне открывшись навстречу его израненности чем-то лечебным и воскрешающим.

Затем они говорили о совершенно обычных вещах. Мэтт давно не вел таких длинных бесед, но он знал, что этот человек не навредит ему, поэтому просто доверился. Прошло несколько часов, а они все общались. Мэтт даже пару раз улыбнулся.

Они говорили об абсолютных мелочах. О том, как у Чарли в доме забился слив и, прочищая его, он сломал сифон, о футболе, который, к слову, обоих не интересовал, но, тем не менее, в беседе упомянут был. О погоде, которая день ото дня все более непредсказуема, и о ценах на бензин, кои никак не хотят уменьшаться, а только растут. Мэтт понимал, что Чарли всеми силами пытается отвлечь его и дать хоть небольшое пространство для отдыха. Отдыха от самого себя, от того, что поглощало его наедине и не давало спокойно дышать и спать по ночам.

За все время их разговора не было упомянуто ничего, связанного с Элизабет. Но, тем не менее, она была неотступным вкраплением между строк всего произнесенного и обдуманного в той беседе. Для Мэтта этот день и встреча оказались очень важны, дав намек на то, что столкновение с тем, что напоминало об уходе Элизабет, не обязательно должно причинять душевные муки.

Но, тем не менее, вернувшись домой, Мэтт, казалось бы, еще больше закрылся в себе. Он не был способен быть сильным и устоять. А встреча с правильным примером поведения в виде Чарли заставила его еще больше ненавидеть себя за собственное бессилие. Так что он тихо продолжал презирать себя, полностью укутавшись в мысли о своем бессилии и неспособности что-то изменить.

5

Поначалу Мэтт очень хотел что-то сделать, найти выход. В этом поиске он каждый раз натыкался на стену непоправимости. Доходя до нее, он все больше утрачивал способность действовать, и его и так нескорый шаг неотвратимо замедлялся.

Раз за разом сталкиваясь в мыслях с пониманием того, что ничего нельзя сделать, он больно налетал на очевидный тупик. По своей глупости в основном Мэтт размышлял о том, как он может исправить гибель Элизабет. Поначалу ее возвращение даже казалось возможным. Мэтт считал, что просто надо отгадать загадку или решить какое-то уравнение, и ответ придет. Но как он не пытался, только больше осознавал невозможность этой призрачной мечты. В один момент, Мэтт и вовсе перестал об этом думать. В сказке о спасении давно пропавшего не было смысла. Невозможно найти выход, когда его просто не существует. В этой комнате безысходности не обнаруживалось ни окон, ни дверей.

Тогда появились другие пути для действия.

Мэтт ощущал злость. Он ненавидел себя. Но пока полностью не признался в этом, потому что в нем не было готовности взять ответственность за свершившееся. Вместо этого в нем разгорелась новая навязчивая идея. Его начали все чаще и чаще посещать мысли о мести.

Он думал о том, что его обязанностью является отомстить тому человеку, который в тот день совершенно не заботился о соблюдении скоростного режима и обзора по сторонам. Поначалу Мэтта не интересовала судьба того водителя, что влетел в их машину. Ведь это уже не было важным и не могло вернуть Элизабет. Мэтт даже не думал прийти на суд, хотя обязан был быть там. Но то состояние, в котором он находился во время прохождения слушаний, по умолчанию освобождало его от данной необходимости в силу явной неадекватности.

Лишь спустя время он заинтересовался в том, что произошло с тем человеком. А затем, незаметно для себя самого, начал черной злобой ненавидеть его. Бывало, днями напролет Мэтт представлял, как расправляется с ним самыми жестокими способами. Иногда фантазии были настолько мрачными, что у Мэтта темнело в глазах.

Несмотря на то, что Мэтт был постоянно обесточен и ходил в основном слегка покачиваясь, он смог разузнать, где живет тот человек.

Добравшись до туда, смотря на дом и лужайку перед ним, Мэтт не сомневался, что если водитель был бы сейчас на свободе и жарил барбекю, то он без сомнения, зарезал бы его. Но так как это не представлялось возможным, он просто яростно сжимал нож, скрытый в кармане. Мэтт не знал, зачем взял нож, ведь он заведомо осознавал, что никого не встретит в этом доме, ведь водитель отбывал наказание. Мразь. Из-за его пристрастия к выпивке погибла она. Мэтт сжал лезвие ножа. Потекла кровь.

6

И вот прошло еще некоторое время с тех пор, как Мэтт стоял и с глазами, полными ненависти, смотрел на тот дом. Он не мог понять того себя. Сейчас же ему судьба того человека была абсолютно безразлична. Как, собственно, и своя.

Мэтт осознавал, что чего бы он не предпринял, эти действия ничего не смогут поменять. Он понимал, что способен на убийство, и это его не беспокоило. Старые же представления о морали куда-то бесследно пропали. И единственное, что держало на плаву, это была мысль о том, что он не хочет причинять боль Элизабет. В какой-то степени на данном этапе она полностью заменила его затемнившуюся от соприкосновения со злобой, страхом и непониманием совесть. Теперь он часто задавал себе вопрос: не будет ли от этого больно Лиззи?

Мэтт совершенно не ощущал близость к Элизабет. Он ее по-прежнему любил, хотя все чаще задавался вопросом, имеет ли вообще на это право. Казалось, его внутренняя тьма совершенно не способна быть совместима со светом такого прекрасного создания, как она. Поэтому волей или неволей он отдалялся от нее все дальше и дальше. Чем глубже он уходил в тень, тем более недосягаемой становилась Элизабет и память о ней.

Мэтт на самом деле начал забывать светлые моменты жизни, проведенные с ней, а некоторые омрачились из-за его оскверненного восприятия. Поэтому он запретил себе думать о прошлом и Элизабет, потому что само его касание этого света оскверняло сияние, являющееся истинной природой Лиззи.

Со временем он создал в голове что-то отдельное от настоящей Элизабет. Это был образ, практически не наполненный жизнью и почти не имеющий ничего общего с ней. Мэттом была создана некая химера, продукт его же ума, которая утешала его, при этом не подпуская к настоящему.

Мэтт понимал, что ему нужно выйти из глубин его, уже ставшего таким неотрывным от сути нынешний жизни, ада. Лишь тогда, очистившись, он мог получить возможность снова думать о ней.

Но он совершенно не имел понятия о том, как может выйти с этого затопленного и гнилого острова, в который превратился он сам и его существование. Но тем нем менее у него был ориентир. Тусклый свет все же пробивался, и этим светом была Элизабет. Даже будучи поглощенной несуществующим, она продолжала светить ему. Мэтт не мог позволить себе пренебречь этим и как мог, старался шаг за шагом преодолеть трясину.

7

Мэтт так и не решился после встречи с Чарльзом посетить еще и Софию, мать Элизабет. Когда они встречались с Чарльзом, тот признался, что не приходил к нему после гибели дочери, потому что был поначалу чертовски зол на Мэтта. И не потому, что обвинял его в чем-то, связанным с аварией. Нет об этом он даже не думал.

Чарльз считал Мэтта практически своим сыном и уж точно членом своей семьи. И поэтому, когда тот оборвал все связи, Чарльз не смог этого принять. В его понимании семья всегда встречает удары судьбы вместе и справляется со всем тоже вместе. В этом и есть ее сила.

Когда Мэтт не пришел на похороны, Чарльз смиренно принял это, потому что точно мог понять, как может быть плохо, когда уходит человек, которого любишь больше жизни. Ведь он и сам был в том же положении. Но когда прошло время, а Мэтт так и не вышел на связь, то в, итак, надломленной потерей душе Чарльза лопнула еще одна струна.