По следам Палленальере. Том II: Град Саринтен

Он стиснул зубы, удерживая себя на месте. На мгновение в нём боролись две воли: первая – вновь укрыться в темноте, вернуть ткань, отвернуться от мира; вторая – остаться здесь, под этим светом, который сжигает, но и исцеляет. Он выбрал вторую. И выстоял.

Рядом тихо кашлянул Транг.

– Ты как? – спросил дварф.

Ответа не последовало – лишь кивок, как печать на внутреннем усилии. Энлиссарин выдохнул не воздух, а пережитую боль. Его аметистовые глаза, теперь впервые открытые миру, были как глубокие воды в сумерках – блестящие, ясные, но с намёком на давнюю бурю. Они не искали сочувствия. Они искали путь.

Тишина между ними была не молчанием, а, скорее, обрядом. Остальные участники похода медленно обернулись, один за другим, заметив перемену в дарнате. И, как будто ничего не случилось, продолжили путь – уже чуть медленнее, чуть тише, с новым уважением.

Фонтаны пели им вслед. А ветер, пройдя сквозь кольца воды, шептал слова, понятные лишь тем, кто пережил слепоту.

Варатрасс, перестав смотреть на ступени, словно сбившись со счёта, вдруг остановился и поднял голову.

Замок Саринтена – или, как его именуют в песнях далёких стран, Восьмигранный Владыка Ветров – нависал над всей площадью фонтанов, не просто замыкая её собой, но словно бы вбирая её внутрь, становясь финальной, господствующей нотой всей этой каменной симфонии. Башни его, вытянутые, будто заточенные перья, терялись в серых верхах неба. Их было восемь – восемь белоснежных монолитов, стоящих не строго симметрично, а с древним знанием, вписанным в геометрию звёзд.

Каждая башня была словно отдельный светильник эпохи. Углы замка, словно края шлифованного кристалла, не сходились с друг другом – вместо этого они плавно, как водоструи в водовороте, сливались в трёхуровневый центральный массив, в сердце всего комплекса. Тот, надстроенный позже самими солэшау, был отделан мрамором с мерцанием инея, и потому даже в летний полдень казался замороженным, изваянным не из камня, а из плотного снега, что не тает с тысячелетиями.

Между башнями, на верхней платформе, именуемой Верхним уровнем Ронка, раскинулись восемь парков – восьмилепестковый венец, окружающий ядро цитадели. Их деревья, редкие, но ухоженные, тянулись к свету среди клумб с алыми тирансами, синим рендаллем и вечноцветущей селиней. С высоты же весь этот порядок зелени, башен, арок и дорог складывался в точную схему тайвурского небосвода – древнюю диаграмму звёзд.

Каждый парк носил имя, отсылающее к своей соседней башне: Аурелийский, Сар’Ренирий, Дар’Малорий, Интраний, Вирель-Суут, Калинар, Туран’Элли и последний – безымянный, за которым, по слухам, и вовсе прячется усыпальница. Удивительно, что завоеватели не стали переименовывать их…

Белый мрамор фасадов, безупречный, молочно-чистый, будто выбеленный ветром и временем, покрыт был полустёртыми резными символами эльфийской школы зари. И даже спустя столетия не оставалось сомнений: строили этот замок не люди. Узор линий, причудливые переплетения арочных галерей, обманчивые перспективы и световые колодцы, по которым полуденный луч пробегал к самым тайным вратам – всё это было наследием тех, кто строил не ради защиты, а ради вечности. Архитекторы, пришедшие из времён, когда ещё не существовало даже самой Тремаклии.

С тех пор многое изменилось. Город вырос, сместился, исказился под весом войн и поколений. Башни рушились и восстанавливались, фасады – теряли смысл. Остался один лишь Замок – и то лишь по милости камня. Остаток ушедшей цивилизации. Последний фрагмент белоэльфийского великолепия, сохранившийся, как выбитый символ в сердце истории.

Особенно завораживал шпиль центрального зала. Он не просто возвышался – он будто разрывал ткань неба, вонзаясь в облака с упрямством молчаливого проклятия. Его вид был знаком тем, кто, скитаясь по землям, искал свидетельство былого величия. И когда с севера дули ветры, он завывал.

Главный вход во владение королей находился между первой и второй башней, где бастионы уступали место продолговатому залу, выполненному в духе старых орденов. Там тянулась галерея – тонкая, как шпага, без окон, но с высокими проёмами, сквозь которые пробивался сууровый свет, будто лениво падающий на гладкий мрамор пола.

Именно здесь, между величием и безмолвием, Варатрасс остановился. Мир будто замедлился. Он смотрел вперёд, но видел – не настоящее.

На миг он утратил ощущение времени.

Свернув с хрустящей под сапогами тропы, Варатрасс отделился от остальных и направился к одиноко стоявшему дереву. Оно росло вдали от лагерного костра, подобно стражу на краю мира – широкоствольное, с изломанной корой, покрытой мхами и чешуйчатым лишайником, и с тяжёлой, поникшей кроной, словно оплакивающей собственную тень. Его корни, выбухшие, с наростами и глубокими щелями, как жилы на руке древнего великана, врастали в холмистую землю, будто впивались в саму плоть земли, храня под ней то, что не должно быть найдено.

– Ты куда, Варатрасс? – раздался голос Транга сзади. В нём сквозило настороженное беспокойство. – Что-т стряслось?

Следопыт не обернулся. Его голос был ровным, но как будто чуть тусклым:

– Нет. Пойдём со мной, Джерум. Нужно кое-что обсудить.

Фар’Алион кивнул, не спрашивая лишнего:

– Ну, раз нужно… то пойдём.

Транг и Энлиссарин, видя, что разговор не для них, уселись неподалёку, прямо на разогретую Суур траву. Их тени вытянулись вбок, смешались с пятнами света, проникавшего сквозь листву.

Варатрасс приблизился к дереву, обошёл его неспешно, будто прислушиваясь к дыханию земли. Там, у подножия, в неглубокой лощине под покрытым мхом насыпным холмиком, едва угадывалась форма – ровная, вылепленная временем и дождями. Следопыт опустился на корточки и осторожно отодвинул листья, пыльцу, ветки, словно совершал обряд. Пальцы его двигались тихо, уважительно, как будто касались не земли, а памяти.

Он глубоко вдохнул, склонившись над тем, что раскрылось – потемневшая крышка из досок, обшитая железными скобами, некогда обработанными маслом. Постучав по ней костяшками, он прислушался к звуку. Глухо, но не влажно. Дерево ещё держалось.

– Сама судьба привела меня в это место… знай же… – произнёс он тихо, почти молитвенно. – Жаль, что этот миг упал на это далёкое утро. Но нельзя было спешить.

 Сев на корточки, Валирно’орда осторожно стряхнул веточки и убрал небольшой слой грунта с деревянной крышки. Постучав пальцем, он убедился, что доски ещё не успели отсыреть и прогнить.

– Нужно было время, чтобы всё встало на круги своя.

– Верно. – ответил Варатрасс. – Смею ли полагать, что оно настало сейчас?

Приподняв пальцами, он открыл крышку, положив ту рядом с собой, и достал завёрнутые в ткань вещи. Развернув её, герой взял в руки мешковатые коричневые штаны и пронизанную буфами и разрезами такого же цвета накидку, с элементами тёмно-зелёного и бордово-красного оттенков. Под ней, на самом дне ящика, лежало четыре мешка, набитые кровавыми златом. Скинув ножны и свою сумку с плащом, следопыт достал из-за пояса архкатану и, положив её на землю, начал снимать с себя многочисленные портупеи и элементы брони. Расшнуровав обувь и вкинувшись в старое, но не убитое по сей день временем, тряпьё наёмника, Варатрасс убрал потёртую броню Лаоса в тесноватый ящик. Джерум молча наблюдал за ним, перенеся после свой взгляд в стрекочущую даль. Положив поверх брони взятый из сумки мешочек с самоцветами, следопыт сел неподвижно.

– Когда холодный ветер обрушится в тёплые летние дни на мою шею… и хлёсткий дождь не сможет смыть с рук кровь…

Закрыв глаза, Варатрасс осторожно закрыл крышку тайника, окончив фразу неуловимым шёпотом и на этом оставив всё своё кровавое прошлое на самый тёмный день, который, как он искренне надеется, никогда уже не наступит. Практически всё золото, которое тот заработал, находится здесь.

– Прошлое осталось здесь… – посмотрел на Джерума. – Этот гнилой ящик сделал древо стражем филактерия моего зла…

Застегнув последние верхние пуговицы, Валирно’орда вытащил пышный ворот чёрной рубашки-буфа. Поправив его, герой снял с пальца волшебное кольцо Квангорака, ещё думая, что с ним делать дальше.

– Демоникос знаешь?

– То есть Арлакос, в твоём понимании?

Осматривая кольцо, Варатрасс не мог прочитать и буквы, что выгравированы иероглифом на внутренней стороне.

– Да, именно.

Не беря в руки, Джерум стал приглядываться к кольцу. Хм… Если это то кольцо, о котором он думает, то заклинание способно временно заточить оружие в своё эфирное пространство, принимая его форму при каждом использовании.

– Никакой опасности, конечно же, эти слова не должны представлять, и ты не отдашь при их прочтении Арлаку во служение душу, но всё же.

– Знаю. Произносил.

Джерум сквозь брови воззрел на героя. Собеседник наверняка прочитал их неправильно, ох какое же это великое безрассудство.

– Тогда это действительно столь необходимо сейчас?

– Да.

Не думая об их смысле, фар’Алион взял палочку и вывел ей на земле то, как слова заклинания произносятся на всеобщенордосе. „Нарат тиз тару’Унагг орам“ – звучало оно на языке людей.

– Что ж…

Взяв саи архкатаны в руки, перед этим надев кольцо, герой задумался. Лишь отпустив все мысли и закрыв глаза, следопыт впустил эти порочные слова в свою голову. Словно услышав ответ, он обернулся, но тот звук оказался чересчур далёким, лишь ему слышимым. Как пыль в тёмном углу, саи и саму саблю начало сдувать играющим ветром. На месте архкатаны появился кинжал. Тот самый, который при каждом использовании материализовывался в крепкой хватке. Герои изумились. Кольцо, что должно было нести волшебную копию Эфир-кинжала, являлось сосудом, содержащим оригинал.

– Интересно… – промолвил фар’Алион. – Я думал, кольца Квангорака действуют иначе.

– Вздор… Я тоже думал, что он сделает магическую копию…

– Никогда не приходилось встречать камни-пожиратели, предназначенные для заточения неодушевлённых объектов.

Варатрасс взял кинжал. Он был лёгким, как кость птенца, но при этом несбалансированным, упрямым, как будто внутри него ещё билось что-то древнее. Отблеск металла напоминал сгущённую зелень глубинного мифрила, чуждого нашему миру.

Воткнув его в землю, следопыт продолжил застёгивать портупеи. Заканчивался ритуал возвращения. Возвращения к тому, кем он когда-то был…

Сумрак

Под луч багряного рассвета,Всё зло под землю погребя,Оставил лишь лучик надежды.И шрамы тёртого плаща,Кровь под Сууром испаряя,Несёшь с собой, как элемент одежды.Его памятью стать обязала,Ещё недавно прочь гонимая судьба.Чтоб помнил хорошо те времена.Не понаслышке знаешь сырость Ваоруна,То – Рай, пойми, а не за деянья цена,За сотни глав, что пали за злато от меча.Твой блёсткий меч – предвестник мрака ночи,Рукою эльфа Тариль был древний сотворён,Но встретил он с тобой восход.И столько бы не окропилось крови,Хоть звёздно сердце, но издавна ты заточён,Предназначенья уж выверен был срок,теперь осталось сделать ход.

Сознание вернулось к нему не сразу. Мир всё ещё был тусклым, дрожащим, будто завёрнутым в пыльную вуаль сна. Но стоило пальцам нащупать знакомый холод металла – амулет, висевший у груди на потёртом шнуре, – как нечто глубоко внутреннее щёлкнуло, отозвалось, отоземлилось. Старое коснулось нынешнего. И, как вода, влилась в него та часть памяти, что всегда спасала: не прошлое – опора.

Варатрасс расправил плечи. Его дыхание стало ровным, а взгляд точным. Всё вокруг вновь обрело очертания. Пространство больше не колебалось.

А вот Транг, замерший в стороне, всё ещё ощущал тяжесть. Тяжесть чужих взглядов. И не просто чужих – недобрых, оценивающих, вымеряющих, будто линейкой, их несоответствие месту. Они были лишними. Дарнат и дварф – не те, кого ждали на торжестве. И не там, где ждали. Здесь, в священном сердце Белоэльфийского замка, в зале, где проходило заседание правящей касты Западнотремаклийского государства, их присутствие было подобно ссоре в храме.

Но Торальдус знал: это только на руку. В этом напряжении – возможность. В этом чужом свете – простор для манёвра. И уж он, человек, вылепленный из ветров и обломков великих домов, упускать момент не станет. Ни ради гордости, ни из деликатности.

Перед ними с глухим гулом распахнулись ворота. Тяжёлые створки, инкрустированные потемневшим серебром и вставками из светлого орийского стекла6, отступили в стороны, открывая доступ внутрь.

Проход к тронному залу напоминал процессичный коридор памяти: по обе руки от Варатрасса тянулись постаменты – по пять с каждой стороны. На каждом покоилась древняя броня, уложенная на стойках из чёрного дерева, высотой с двуокелъра. Металл, некогда отполированный до зеркального блеска, теперь тускнел в полумраке, будто стеснялся своей истории. Рядом со стойками стояли часовые – высокие, неподвижные, словно статуи, вылепленные из самой воли. Их лица, затенённые забралами, не выражали ни страха, ни сомнений – только готовность. И только нечто в их позах, чуть напряжённая прямая линия плеч, выдавало, что они наблюдают.

Между постаментами, в проёмах, висели старинные картины, окружённые тяжёлыми рамами из обожжённого дерева. Одни изображали битвы – бурные, хаотичные сцены, где броня встречалась с кожей, копья с мольбой. Другие – парадные портреты, лики королей, смотревших со стен с утомлённым величием. Белоэльфийские глаза, высокие скулы, тонкие линии рта – порода благородства, усталая от самой себя. Свет люстр – капли воска и аромат благовоний – дрожал на холстах, словно сам воздух тут был слишком наполнен духом древнего.

– Тремус Саринбьёрн, первый своего имени!.. – начал звучать голос: предельно ровный, дрожащий в старческой груди, но несущий в себе попытку удержать порядок.

Его произносил седой десница, танн Варриг сар Нариасс, преданный служитель и доверенное лицо короля.

– Король Тре!.. – тянул он, собираясь развить речь в восхваление.

Но голос был прерван. Резко. Без гнева, но и без уступки.

– Достаточно слов, танн Варриг сар Нариасс. – сказал строптивый Тремус. – Я больше не король этим людям и этой земле.

Эти слова упали в зал, как кусок льда – и разбились о камень. Молчание стало напряжённым. В нём слышались не звуки, но реакции: качания голов, тяжёлые вздохи, шёпот, будто сорвавшийся со сводов. Возмущение разрасталось, поднималось, как надвигающаяся волна.

Отряд Джерума, движущийся следом за Торальдусом, вступил на вычищенный алый ковёр. Ткань под ногами будто пружинила, утапливая их в цвет крови. Миновав коридоры и многочисленные боковые проходы, ведущие в другие крылья дворца, они приблизились к следующему, ещё более высокому проёму.

За спиной короля шагал одинокий фигурант – старец, облачённый в броню столь же тяжёлую, как и у самого Торальдуса. Его движения были неспешны, но не слабые – за ними ощущалась сила, терпение и внутренняя цельность.

Это был Верховный лорд-мейстер Наррансар Неопалённый. Его имя вызывало вопросы, споры, страх. Он был не только основателем, но и духовным лидером полурадикальной общины, рождённой из гнева. Гнева на Восьмерых. На старую Веру. Его последователи, те, кто называл себя Мейстерами Раскола, требовали отставки Первого Совета, низвержения Великого мейстера при Обители Октоколлис, давно ославленного греховным.

И вот он – тень новой эры – шёл рядом с Торальдусом. И вместе они несли в тронный зал не только шаги, но и перемены.

– Торальдус Юстиан, первый своего имени!.. – заголосил Наррансар Неопалённый.

Он говорил, не выпуская из рук тяжёлую книгу, перевязанную железными пряжками, и одновременно придерживал гарду меча, покоящегося в ножнах. Его голос, натренированный, властный и в то же время преисполненный внутренней верой, ударил по тронному залу, как колокол на рассвете. В нём звучали сразу и надежда, и приговор, и начало эпохи.

Потолки зала терялись во мраке высоты, словно нависшие над головами богов. Меж стен, затянутых роскошными, почти чёрными от времени гобеленами, теснились гости – больше сотни человек, включая вассалов, советников, клириков, старейшин домов, высших офицеров и прибывших из других округов эмиссаров. Воздух был густым от ладана и пара. Свет утреннего Суур, ломаясь сквозь три исполинских витража за троном, дробился на пыль и золото, проливаясь на пол узорчатым многоцветием. Камни в мозаике вспыхивали, будто улавливая последние отблески уходящей эпохи.

В этом сиянии, разрезая лучи, шёл он – Торальдус Юстиан. Его шаги по красной дорожке отдавались эхом не столько от плит, сколько от сердец. Тяжёлые сапоги в кольчужных поножах оставляли за собой не следы, а почти кровавые тени – но алый ковёр скрывал их без остатка. За его спиной двигались лишь дыхание и история.

– …Верховный правитель Нордских королевств, праведный король скварнов, нордов и тремаклов, Защитник Нтуросского Госудаства и Трона Перволюдей! – провозглашал Наррансар.

Зал дрогнул. Слова, словно цепи, срывались с его языка, несясь по сводам, отражаясь в витражах и исчезая в глубинах коридоров. Придворный гарнизон, стоящий у врат, молча закрыл двери. Лязг защёлок прозвучал как печать.

Некоторые из сидящих на дубовых скамьях вскинулись. Кто-то вздрогнул. Кто-то отвернулся. В присутствии варвара-норда, в тяжёлом доспехе и с руками, что пахли кровью не церемоний, а сражений, торжественность обрела горький привкус. Но никто не посмел нарушить эту тишину первым.

Под взглядами – тяжёлыми, брошенными из-за полуопущенных капюшонов, с балконов, из-под шёлковых вуалей – Торальдус дошёл с Тремусом до трона. Ещё не павший, но уже склонённый, последний замер. Он, подняв глаза на витражи, будто ища знак в небесах, встал на колено напротив своего трона. Ему предстояло быть отринутым и провозглашённым. И Юстиан знал: это нужно сделать здесь и сейчас, на глазах у всех. Без промедления. Торальдус обошёл Тремуса, встал перед ним.

Вслед за ним, не шумно, как призрак веры, Наррансар Неопалённый подошёл к подлокотнику трона и замер, как часть его тени.

Джерум с отрядом незаметно отделился, направившись к массивной двери в левой части зала. Дружинники Торальдуса, в чёрных доспехах с серебряной насечкой, выстроились у противоположной стороны, под куполом барельефов.

Шаг за шагом Торальдус поднялся по ступеням. Их было семь – в раз по числу лордов, некогда предавших народ, и каждый шаг звучал, как обет. Остановившись над склонённым Тремусом, он вынул его меч из-за пояса – тот сверкнул и отразил витражный свет в глаза залу. Лезвие было покрыто выбитыми на древненордосе словами: „Пока стою, не падёт земля“.

– Клянёшься ли ты, Тремус Саринбьёрн, – проговорил он, и голос его был спокоен, но властен. – на глазах у своих подданных, вассалов… присягнуть мне, как своему единственному королю, на верность?

Молчание зала стало вязким, как смола.

– Клянусь. – ответил Тремус. – Боги – истинные свидетели моих слов.

– Обязуешься ли ты сохранить порядок, сделать всё во благо Нтуросского трона и благополучия его граждан, не следуя своим корыстным амбициям и целям?

– Обязуюсь. Боги – истинные свидетели моих слов.

– Готов ли ты поднять меч против подлого червя, что год назад кичился тебе союзником, звался братом, а в самый роковой момент для нашей Родины, обернулся предателем и кровавым узурпатором, посягнувшим на основы государственной целостности?

Тремус взглянул ему в глаза – не опуская головы, без страха.

– Готов. Боги – истинные свидетели моих слов

На миг ничего не происходило. Меч повис в воздухе.

– Тогда, – сказал Торальдус, и в его голосе прозвучал металл. – по праву крови, по праву восхождения, по праву, дарованному мне богами и народом, я нарекаю вас, Тремус Саринбьёрн, Верховным лордом Тремаклийского Простора. Несите службу достойно, праведно и честно, верлорд. Этот порядок станет фундаментом идеи всеобщего мира и процветания.

Он опустил меч – не для удара, а как знак завершения обряда.

– Благодарю, Государь… – прошептал Тремус. Он поднялся медленно, с затаённой торжественностью, будто весь зал следил за движением его локтя, его взгляда, его тяжёлого вдоха. – Это большая честь для меня.

– Это безумие! – голос, сорвавшийся в крик, разрезал воздух, как брошенный в пруд камень.

Один из лордов, сидевших недалеко от витража, взвился с места, будто само пламя возмутилось бы тенью, упавшей на трон. Клинок вырвался из ножен с характерным металлическим визгом, и вспышка света отразилась в его глазах.

– С чего мы должны следовать за тобой, нордская подстилка?! – зарычал он. – Тремаклийцы тебе не какие-нибудь трусы-тимерийцы, в страхе склонившие голову перед бесхребетными эльфами во времена Эры Зарождения!

Слово, как пламя, прыгнуло от языка к разумам, и вспыхнули мечи. Один за другим. В блеске холодной стали отражались свечи, витражи, а главное – лица. Сомнение. Гнев. Страх. Ревность.

Один из глашатаев попытался что-то сказать – но его голос потонул в лязге металла. Мечи держали те, кто имел на это право: гарнизон Саринтена, ближайшие вассалы, старые командиры, преданные ещё прежним тронам.

Но и за Торальдусом стояли не молчаливые тени. Его стража, его спутники, его рыцари, исповедующие ту же непоколебимую волю. Их руки тоже легли на эфесы. И на миг воздух стал слишком плотным. Казалось, сама каменная кладка зала затаила дыхание.

Юстиан лишь взмахнул рукой – жестом, в котором не было ни сомнения, ни спешки. Его люди тут же повиновались. Один за другим мечи были опущены, сталь вернулась в ножны. И, спустя миг, также поступили и охранники нового верлорда.

Торальдус начал медленно спускаться по ступеням трона. Джерум и его напарники сжимали оружие. Варатрасс осматривал каждого из потенциальных противников.

Тяжесть доспехов Торальдуса звучала, как удары по раскалённому наковальню. Каждый шаг был мерой власти. Гулким эхом его поступь врезалась в умы собравшихся, вытесняя из них хаос, подменяя страх ожиданием. Он не смотрел по сторонам. Не поднимал голос. Но именно это и заставляло сердца биться чаще.

– Хм… – задумчиво произнёс он, вглядываясь в лицо того, кто столь дерзко выкрикнул первое. – Отец говорил, что вассала, поднявшего меч на своего сюзерена, ждёт позорная смерть предателя.

На лицах присутствующих застыло напряжение. Мелькнули взгляды на Тремуса – станет ли он жертвовать своим человеком, тем, кто столь неосмотрительно бросил вызов?

Но Торальдус приподнял подбородок. Уголок губ дрогнул, почти незаметно.

– Хм-м-м… Но, несомненно, вы хотели принести свою клятву в моём присутствии, что вызывает моё уважение. Смелый поступок: говорить, когда говорю я. Несомненно, вы хотели поддержать нас в это непростое время, не так ли?

Несогласный побледнел. Его руки дрожали. Но он не отступил. И, как положено, встал на колено, опустив меч перед собой, остриём к земле.

– Да… Государь…

– Встань. – голос Юстиана был спокоен. – И пусть это будет твоим обрядом посвящения.

Меч остался на месте. Но его авторитет – был воткнут в пол зала.

Торальдус развернулся к остальным. Лица снова вздрогнули, взгляды метались между скамьями, витражами, гобеленами. Потревоженное состояние равновесия сменилось ожиданием грозы.

– Вы думаете, это просто так? – зазвучал его голос, обволакивая зал. – Вы думаете, всё просто так? Вы думаете, я пришёл сюда для красоты? Для слов, записанных в летописи? Нет.

Он указал в толпу. Молчание. Движение. Один из лордов, пойманный взглядом, встал.

– Откуда вы? – спросил Торальдус.

– Лорд Хартир Бъёриссон, Государь. Из древнего Дома Бъёриссонов.

– Лорд Трезубья, плодородной земли близ крепкой крепости, охраняющей один из истоков Энгиаса, я прав?