Прах

«Лестница Иакова».

Слова были нарисованы на фоне двойной спирали, окрашенной в зеленый, желтый, красный, белый и синий цвета.

– Это мой мир, – сказал Иаков Прах, когда Персеваль и Риан, находящиеся в руках его новорожденного сына, оказались над кожей его домена. – Мой мир. Мое имя.

Фантомная боль.

Это просто фантомная боль. Но на самом деле у Персеваль ничего не болело. Ей скорее казалось, что ее крылья изгибаются, растягивая напряженные, оскорбленные мышцы ее груди и спины.

Должно быть, все дело в прикосновении холодного космоса к незажившим ранам, в перерезанных нервах и в перепрограммирующем уроне, нанесенном антимечом. Рана все еще кровоточит, а кровь и колония Персеваль все еще пытаются дотянуться до ее пропавших членов и отрубленной плоти. Ей придется каким-то образом остановить кровотечение. Нужно залечить рану, которая не поддается лечению.

Она не обманывала себя и не верила, что когда-нибудь заменит то, что отрезало такое оружие, как «Невинность».

Поэтому она сосредоточила внимание на Риан: та сжалась в комок и дрожала от холода, но при этом крутила головой во все стороны, стараясь увидеть как можно больше. Персеваль сосредоточила внимание и на том, что находится вдали от Риан, – на противоположной стене мира, до которой оставалось еще полпути. Там должен быть люк или шлюз. Там должен быть способ проникнуть внутрь.

Хотя она и была возвышенной, хотя она и могла частично чувствовать крылья, которых лишилась, но ее пальцы уже теряли чувствительность. Между ней и Риан не скопилось тепло, это произошло даже в самом холодном воздухе. Но здесь не было ничего, кроме Врага – он окружал их, лишая тепла и сил. Их всех поджидала великая пустота.

Нельзя допустить, чтобы сейчас она поглотила Персеваль.

Риан задвигала челюстью, упрямо сжав губы. Правда, сейчас она все равно ничего не могла сказать – Враг просто украл бы ее слова, а с ними и еще одну частицу тепла. Поэтому Персеваль порадовалась тому, что Риан хватило ума заткнуться и просто держаться за ремни.

Им нужно больше ускорения. Это система требовала тонкой настройки: с одной стороны, Персеваль не хотела врезаться в дальнюю часть центра, обладая гораздо меньшей инерцией, чем он. С другой стороны, им нельзя пролететь мимо, а затем пытаться вернуться. Персеваль такой маневр, возможно, переживет, но колония Риан сейчас была совсем новой и уязвимой.

Если они пролетят мимо цели, Риан превратится в ледышку, и, даже если Двигатель вернет ее к жизни, ее мозг, возможно, будет поврежден. А может, удастся воскресить только ее тело, но не личность.

Персеваль нравился голос Риан. Ей не хотелось, чтобы Риан его лишилась.

Когда они приблизились к гигантской тени дальнего края мира, Персеваль поняла, что есть еще одна проблема: необходимо учесть движение относительно мира. Мир вращался величаво, но, когда они пересекли его центр, направление этого движения, казалось, сменилось на противоположное. Иными словами, если стена, из которой они вышли – стена шириной в несколько километров, а они вышли у ее вершины или обращенного к солнцу края, – вращалась влево, то стена впереди вращалась вправо, и они плыли не в ту сторону, чтобы выбрать ту же скорость, что и у нее.

Персеваль надеялась, что у них достаточно реактивной массы, и она внесет свой вклад. Возможно, ее нужно экономить… Но когда они заскользили вдоль молчаливых, вращавшихся на дальней стороне кабелей толщиной с тело человека, ей понадобилась маневренность. Она должна была подготовиться. Медленно, чтобы не пугать Риан, Персеваль ослабила хватку на плечах своей сестры. Пальцы Риан, вцепившиеся в ремни, побелели. Персеваль рискнула оторвать взгляд от стремительно приближающегося корпуса и увидела, что кожа на пальцах Риан треснула, но она продолжала держаться за Персеваль и прижиматься к ней.

Персеваль уже не чувствовала свои пальцы. Жестокая ирония заключалась в том, что холод жалил призрачные кости ее крыльев, которых у нее уже не было.

Рядом с центром мира кабели были короче и вращались медленнее. За них легче ухватиться, об них не так опасно тормозить. Но ползти вдоль них к краю будет слишком долго. «Дилемма подняла меня на рога», – подумала Персеваль и почти усмехнулась, представив себе двухголовое животное с похожими на шипы рогами. Других доказательств того, что у нее началось кислородное голодание, ей не требовалось.

Здесь царила такая тишина. Персеваль слышала, как гудит кровь ее в ушах, и слышала какой-то звон, который, как ей казалось, связан с незадействованными нервами. Она выставила перед собой руки и загнутые пальцы ног на длинных ногах – пальцы летучего существа. Корпус мчался на них, словно вращающееся лезвие пилы, и каждый его выступ и вырост повышали шансы смертельного исхода.

Перепрограммировать маршевый комплект на лету Персеваль не успевала, но включить обратную тягу было достаточно просто. Ей нужно было лишь воспользоваться струйными рулями, чтобы повернуть себя спиной к краю мира. Риан смотрела ей за спину; из ее широко раскрытых глаз текли слезы, которые примерзали к ресницам так, что их приходилось стряхивать.

Персеваль надеялась, что Риан все понимает.

Но они замедлялись; Персеваль чувствовала это внутренним ухом, своими костями, своими зубами. Сейчас? Нет. Сейчас?

Вдруг Риан дернула за ремни, и Персеваль почувствовала, как что-то больно ударило ее по ступне. От удара Персеваль развернуло, и, пока она вращалась, вытянув конечности, словно сюрикен, она заметила какую-то антенну, которая медленно проплывала мимо.

Именно Риан ухватилась за нее, а другой продолжала цепляться за ремни. Резкий рывок, от которого закружилась голова, – и они пришли в движение. Персеваль обхватила эту деталь коленом, и они поворачивались вместе с кораблем до тех пор, пока им не начало казаться, будто они вообще не движутся. Теперь вселенная вращалась вокруг них, а они висели, уцепившись за край мира, неподвижные и безупречные.

Персеваль хотелось обнять и расцеловать Риан, но она чувствовала, как на ее собственной коже растут кристаллы льда: находившаяся внутри ее колония терпела поражение в битве. Переставляя руки, Персеваль спустила себя и Риан по мачте, а затем, таким же образом, – по перекладинам, прикрепленным к корпусу. Впереди находился шлюз – круглый, обведенный зеленой краской, с темными гнездами для давно погасших ламп.

Дверь шлюза оказалась заперта, но Персеваль была возвышенной. Мир всегда открывал перед ней свои двери.

А затем они очутились внутри, где было жарко и влажно; воздух примерзал к их коже, и она отваливалась в виде огромных хлопьев при каждом движении. Оттаивающая плоть причиняла невыносимую боль. Колени Персеваль сложились, и она – тоже; раскинув ноги в стороны и положив голову на ладони, она автоматически повалилась вперед – так, словно у нее все еще были крылья.

Риан закашлялась, и на губах у нее появилась кровь – яркая, пенистая, насыщенная кислородом. Это кровь из легких, и она все еще скорее красная, чем голубая; должно быть, она пыталась задержать дыхание. Но это уже не имело значения – они уже были внутри. Колония ликвидирует любой полученный Риан урон.

Но сейчас Риан смотрела не на свою кровь на полу, а на Персеваль. Хриплым, треснувшим голосом она сказала:

– Персеваль. Твои крылья.

Ей повезло. Персеваль хотела назвать Риан всеми словами, идеально подходящими к данному случаю, но не успела; она посмотрела ей за спину и увидела их отражение во внутреннем люке шлюза. Они развернулись за спиной Персеваль – но сделанные не из полых костей и мягкой мембраны, а словно сотканные из тени, тумана и шелка. Жемчужные, черно-серебристые, они раскачивались из стороны в сторону, словно тонкие ноги жеребенка. Пара призрачных крыльев.

7

Взмахи крыльев-паразитов

Когда, погаснув, как зарницы,

уйдя от дальней красоты,

во мгле, в ночи своей отдельной,

истлею я, истлеешь ты.

Руперт Брук. Прах[3]

Пол в шлюзе показался Риан холодным; у ее собственной крови был острый вкус морских водорослей и мяса, и к нему примешивалась незнакомая горечь. После того как она поговорила с Персеваль, Риан не могла отплеваться. У ее ног образовалась лужа крови.

Она вздрогнула, когда Персеваль коснулась ее плеча.

– Не выплевывай ее, – сказала Персеваль, и просвечивающие крылья зашевелились у нее за спиной. – Глотай. Это же твой симбионт.

Приложив усилия, Риан выполнила указание Персеваль. Ее горло болело, словно она глотала жесткую щетку.

Когда Риан смогла наконец выпрямиться, она посмотрела на Персеваль и решила обойтись без слов: она подняла правую руку и закрутила кистью.

Персеваль, похоже, поняла ее и развернулась.

Риан заметила, что концы крыльев слегка приподнялись, чтобы не угодить в лужу слизи на полу. Она старалась держаться от них подальше, но подумала, что в случае чего спрятаться от них в тесном шлюзе будет невозможно.

Маршевый комплект исчез. Бледная, покрытая веснушками спина Персеваль была обнажена – от щетины на затылке до узких ягодиц. А там, где раньше были раны, появились полупрозрачные, шепчущие крылья.

– Что ты видишь? – спросила Персеваль.

Когда она повернула голову, жилы натянулись на ее шее, вплоть до уха.

– Мы в Двигателе? – спросила Риан.

– Нет, – ответила Персеваль. – Мир вращался, так что, где мы, я точно не знаю. Но мы не во Власти, а это уже немало. Что ты видишь?

– Это цепи, – сказала Риан. – Наноколония. Она превратилась в крылья.

– И?

– И слилась с тобой, – неохотно закончила Риан. Следующие слова она произнесла поспешно, жалея о том, что не смеет прикоснуться к Персеваль: – Идем. Нужно выбраться из шлюза и понять, где мы.

– И как добраться до отца, – добавила Персеваль.

Она решительно повернулась, и крылья ловко, словно настоящие, уклонились от столкновения с Риан. Одной рукой Персеваль ударила по механизму управления шлюзом, а другой рукой достала пульт управления колонией нанотеха. Пока замок шлюза вращался, уже начала что-то делать с пультом.

Риан не заметила какого-то видимого эффекта, но промолчала.

Она шла по шлюзу позади Персеваль; ее сбивало с толку отчетливое, мимолетное ощущение того, что симбионт лечит ее легкие и кожу. В детстве Риан, как это часто бывает с детьми, разбила себе голову, и то, что она чувствовала сейчас, напомнило ей о том, как швы тянули кожу, в которую вкололи обезболивающее. Однако на сей раз процесс шел на микроуровне. Шлюз позади них закрылся, и они оказались в теплом воздухе коридора.

Персеваль потянулась рукой через плечо и провела кончиками пальцев по спине. Большим и указательным пальцами она ухватилась за кость – за то, что было бы костью в живом крыле, – и, жутко изогнув кисть, потянула; мышцы предплечья и крепкие бицепсы сократились; грудные мышцы напряглись, поднимая грудь.

Крыло не подалось. Персеваль сумела лишь сдвинуть плечо вперед.

– Ой, – сказала она.

Здесь, в коридоре, было светлее, чем в шлюзе, и Риан увидела, что свет действительно падает сквозь крыло, словно оно – трехмерное изображение, которое кто-то воплотил в реальность. Персеваль обреченно опустила руку.

– Мне кажется, что оно сделано из наноструктур. И связано с моими обрубками.

– Ты его чувствуешь?

Сначала Риан решила, что Персеваль не ответит: вопрос, если подумать, был очень грубым. Она поморщилась, извиняясь, но Персеваль, похоже, не сочла слова Риан проявлением назойливости.

– Да, – ответила она. Ее губы превратились в тонкую линию. Вдоль линии подбородка Персеваль ритмично задергался мускул: похоже, это был какой-то тик. – Мне больше не больно.

Риан вспомнила голые кости под повязками. В ее горле поднялась желчь.

– Это отвратительно, – сказала Риан и накрыла ладонью руку сестры – это все, что она могла сделать. – Нам нужно узнать, где мы.

– Здесь тепло, – заметила Персеваль. – Значит, тут живут люди. Но в мире есть куча частей, про которые я ничего не знаю. Ты запомнила какие-нибудь схемы мира?

– Я никогда не выходила за границы Власти, – сказала Риан.

Даже это было преувеличением. Она никогда не выходила из дома Командора и даже не видела контейнеры с водорослями.

– Ну неважно.

Персеваль изогнула шею, оглядываясь. Пульт все еще был у нее в руке, она вцепилась в него, словно в бесполезный талисман. Разве инженеры суеверны? Затем она судорожно повернулась и разбила пульт об стену. Его части упали на пол. Персеваль отвернулась, дернув головой, словно от испуга.

Риан открыла рот, все еще чувствуя вкус крови и машинного масла. Но Персеваль задумчиво нахмурилась и подняла руку. Что бы ни собиралась сказать Риан, она заставила себя умолкнуть.

И поэтому услышала топот бегущих ног.

Персеваль тоже их услышала, но оглядываться ей было некогда. Они были одни, почти голые и безоружные.

Натянувшаяся на щеках кожа подсказала ей, что она задумчиво выпятила губы – привычка, над которой ее мать всегда подшучивала. Она отвлекала Персеваль от ее новых невесомых крыльев, которые создавали у нее мощное чувство ужаса.

Схем всего мира не было ни у кого. Насколько знала Персеваль, такая ситуация сложилась еще в эпоху полета. Схем всего мира не было ни у кого с тех пор, как двигатели и мозг мира вышли из строя, оставив людям только фрагменты карт и их бумажные копии. Но историю она помнила – рассказы о кораблях-мирах, которые, словно жадные пальцы, потянулись по пустому морю Врага; экипажи этих кораблей не уступали в храбрости неэволюционировавшему дикарю, вышедшему в Тихий океан на плоту, они просто обладали чуть более точными картами. Это была своего рода превосходная слепота, человеческое стремление исследовать окружающий мир и расти.

А может, все было не так. Ведь, в конце концов, тем же мог заниматься любой вирус. Ее симбионт, искусственно созданный и не обладающий интеллектом, прямо сейчас колонизировал неизвестные берега – тело Риан.

И все-таки Персеваль была человеком, и поэтому ей можно было простить этноцентрические суждения. Кроме того, ее тело подверглось процессу форсированной и ускоренной эволюции, а также тщательно спроектированной протезотомии. Она видела карты и, следовательно, могла их вспомнить. И она могла выяснить, где они, хотя бы в самых общих чертах.

Изображения в ее сознании мигали, поворачивались, сменяли друг друга. Четкие и точные, заложенные с помощью машинного обучения: она в отличие от своего отца не была врожденным эйдетиком. Но в ее арсенале был один трюк, недоступный ему: она накладывала один слой на другой, она поворачивала их и сравнивала.

У нее было естественное ощущение пространства, более острое, чем у обычных крылатых существ, и у нее было эхо, которое летело по коридору, – оно приближалось и уже вылетало из-за поворота. Все это создавало образ, географию. Карту.

Она знала, где они.

Персеваль предполагала, что ее окликнут или прикажут остановиться, но услышала тихое шипение пневматического оружия.

Рефлексы Персеваль были ускорены до предела, где начиналось снижение эффективности. В стрессовой ситуации думающие чипы управляли конечностями вместо нее; на то, чтобы довести электрический сигнал по нервам, понадобилось бы слишком много времени. Она могла оценивать ситуацию и действовать с такой скоростью, о которой неспроектированное существо могло лишь мечтать, – несмотря на то что это не вполне можно было назвать «мышлением».

Среагировать она не успела.

Крылья-паразиты раскрылись и развернули ее. Персеваль почувствовала себя беспомощным ребенком, которого крутит сильный взрослый. Одно крыло обхватило Риан, подтащило ее поближе. Персеваль поймала сестру и втиснула ее в изгиб своего тела; нос Персеваль погрузился в сальные темные волосы Риан. Риан завопила, и что-то начало швырять их из стороны в сторону. Вибрации от крика Риан проникали сквозь грудную клетку Персеваль, и она подумала о том, какую боль, должно быть, испытывает Риан, если так не щадит пострадавшие от вакуума легкие.

Персеваль захотелось закрыть глаза. Но если она и была готова признаться себе в трусости, времени на это у нее почти не было.

В коридоре стояли четверо, двое в каждом конце – перекрестный огонь. На них были черные комбинезоны с узорами, которые ярко светились в ультрафиолете, и поэтому Персеваль подумала, что эти люди – возвышенные.

Не задавая вопросов, не говоря ни слова, они выстрелили – и продолжили стрелять. Мимо Персеваль и Риан полетели дротики, кусочки пропитанного препаратами или просто смертельно опасного пластика, которые не представляли угрозы для хрупкого корпуса мира.

Никто не стал бы применять внутри мира взрывчатые боеприпасы – это было слишком опасно. Если не считать огня, то Враг был самой главной опасностью для всех – как для плебеев, так и для возвышенных.

Дротики почти бесшумно воткнулись в паразитические крылья – никакого пафосного звона или глухого стука, лишь шлепки – подобные звуки могли бы издавать капли воды, падающие с трубы. Они не прошли насквозь: каждый раз, когда дротик летел в Персеваль или Риан, на пути у него вставали крылья.

А затем они снова задвигались, не полетели, ведь коридор был слишком узкий, а потолок – слишком низкий, но плечи Персеваль рванулись, словно во время полета. Крылья… Она ощущала их, чувствовала, как они ползут вдоль переборок и пола, словно пауки, чувствовала, как гнутся кончики перьев, ощущала напряжение между ними, которое удерживает ее ноги над полом, она чувствовала напряжение в их распорках. Это было совсем не похоже на ощущения от плоти, мембран и костей.

Сначала было четыре крыла, затем их стало шесть, девять. Дротики стучали, словно сильный дождь. Персеваль могла лишь крепко вцепиться в Риан, ноги которой волочились по полу, сплести свои руки с ее руками и прижаться губами к ее волосам.

Они добрались до обороняющихся. Одна из них нырнула вбок: сетчатка Персеваль сфотографировала ее – руки вытянуты, оружие отброшено в сторону.

Через второго противника крылья прошли насквозь.

Будь у Персеваль свободная рука, она бы закрыла глаза Риан. Может, они и одного возраста, но Персеваль невольно думала о сестре как о ребенке, который нуждается в защите. Пальцы Риан впились в запястье Персеваль, и появилась кровь – синяя, яркая, темнеющая под воздействием воздуха, остро пахнущая. Риан зарыдала.

Обороняющийся превратился в кусок мяса, и препятствий на пути Персеваль и Риан больше не осталось.

Как только они повернули за угол, стук дротиков по крыльям-паразитам резко прекратился. Они прошли через двери шлюза и оказались в заброшенной части мира, где воздух был спертым, а переборки излучали холод. Крылья уже не прилагали усилий для того, чтобы оторвать ноги Персеваль от пола. Здесь не было ни силы тяжести, ни света; Персеваль видела в инфракрасном диапазоне и, кроме того, ориентировалась по слабому, прохладному свечению зеленовато-голубых грибов, которые росли на сварных швах между стенными панелями.

Их никто не преследовал. Персеваль почувствовала, как последние капли крови – подрагивающие шарики – легко скатываются по чужим для нее крыльям и прилипают к стенам коридора, превращаясь в пищу для грибов. Крылья снова сложились, заключив Персеваль и Риан в кокон, в котором было теплее, чем снаружи.

– Кто это был? – наконец спросила Риан тонким, но удивительно спокойным голосом.

«Может, она притворяется?» – подумала Персеваль.

– Я ничего про них не знаю, – призналась она.

– А… – Возникла пауза, а затем Риан откашлялась и продолжила: – А я знаю.

– Что?

Риан дрожала, и ее пальцы впивались в кожу Персеваль, оставляя на ней синяки, но Персеваль не жаловалась. В конце концов Риан взяла себя в руки и сказала:

– Тебе не кажется, что они в боевой готовности? Что они ждут вторжения?

– Да, кажется, – ответила Персеваль. – По-моему, войну ведут не только Власть и Двигатель. И я знаю кое-что еще.

– Ты знаешь, где мы?

Персеваль кивнула. Риан должна почувствовать, как ее лицо прижимается к волосам Персеваль.

– Мы очень далеко от дома.

Одним из реликтовых воспоминаний Праха был любимый им древний идеал галантности. Наблюдая за Персеваль и Риан, он вызвал его из памяти.

Он был настоящим джентльменом и поэтому не мог незаметно пробраться в сознание крыльев Персеваль, когда они так крепко обхватили ее и ее сестру. Они, похоже, функционировали нормально, и ему этого было достаточно.

Он немного последил за девами, которые прижимались друг к другу внутри его подарка, а затем отвернулся.

Не следует отвлекаться на милых девочек, когда нужно очаровывать злодеев. Он может каким-то образом выдать себя – намеком, текстурой, фрагментом образа, – а ведь никак нельзя допустить, чтобы Персеваль и Риан хотя бы на секунду оказались в опасности.

Скоро к Праху прибудет гость-соперник, и он совсем не должен знать, откуда будет нанесен удар.

Дверной звонок известил о прибытии посетителя. Но зазвучали не колокола Праха: проклятый Самаэль выбрал звук своей собственной трубы. Он решил прибыть во всем блеске, словно адмирал. Стоит ли удивляться тому, что Прах терпеть его не мог?

Дверной звонок был лишь данью вежливости. Самаэль начал проявляться в комнате Праха почти мгновенно: это было не полное воплощение, но все-таки нечто более материальное, чем голограмма. По-настоящему вежливый гость подождал бы, пока его пригласят, но Самаэль славился своей надменностью.

Прах тешил себя мыслью о том, что мог бы помешать Самаэлю войти. Но возможно, лучше казаться слабым, держать что-то в запасе…

То, что он потерпел поражение в предыдущем споре с Самаэлем, не значит, что он будет проигрывать и дальше. Нет, конечно. И все же вежливость – это добродетель.

Вздохнув, Прах перевел одно из своих щупалец в материальное состояние и встретил Самаэля на полпути.

Когда рядом с ним из воздуха возник Прах, аватар Самаэля стриг ногти – нарочито, используя точную копию перочинного ножа с перламутровой ручкой. Отрезанные ногти, упав на пол, выпускали волосатые корни и превращались в ползучий побег, украшенный бледными, сильно пахнущими цветами.

Прах растоптал побег черным, начищенным до блеска ботинком.

– О своих правах на территорию будешь заявлять в другое время и в другом месте.

Как бы мягко ни говорил Прах и куда бы ни был устремлен взгляд его брата, Прах знал, что внимание Самаэля сосредоточено на нем – по крайней мере, в ходе данного взаимодействия. Прах сложил руки в черных рукавах на жилете, украшенном серебряной парчой – прекрасно понимая, что она сияет, словно кольчуга или латы, и обратил свой взор на Самаэля.

Брат Праха выбрал для себя бледное лицо аскета; длинные светлые локоны обрамляли узкое лицо, похожее на морду бассет-хаунда. Самаэль хмурился, и от этого его взгляд казался мягким, но Прах знал, что это обман – такой же, как и рубашка с воротником-стойкой, синие джинсы, босые ноги и фрак из зеленой парчи с бархатными лацканами.

Самаэль смущенно убрал нож в карман, а затем снял нитку с плеча. Ее он на пол не бросил, а засунул в карман. «Это уже что-то», – подумал Прах.

Он полагал, что Самаэль укорит его за холодный прием, но Самаэль просто засунул большие пальцы за пояс.

– Я хочу поменяться, – сказал он.

Прах смахнул невидимые пылинки с аватара Самаэля, но, судя по реакции последнего, на этот ласковый жест – или проверку – он обратил не больше внимания, чем на дуновение ветерка.

– Поменяться?

– Я же Ангел смерти, верно? – Узловатые руки развернулись ладонями вверх. – А ты – Ангел памяти. Так обменяй крупицу знаний на капельку жизни. На небольшую приостановку смерти, если угодно.

– Не смеши меня, – сказал Прах. – Никакой ты не ангел.

– Они нас так называют – и не только нас. Старую команду даже считают ангелами и демонами.

– А-а… – протянул Прах, заставляя пальцы замереть, хотя им хотелось теребить рукава. – Но мы же лучше знаем, верно? Кроме того, если бы мы действительно стали ангелами, то ты был бы ангелом… служб жизнеобеспечения.

Он провел ботинком по настилу, оставив зеленый развод хлорофилла, словно знак препинания.

– Это не очень поэтично, – разочарованно сказал Самаэль.

Прах пожал плечами. Ему нравилась только его собственная поэзия.

– И в любом случае, – продолжал Самаэль, презрительно отмахиваясь от слов Праха, из-за чего рукава рубашки и фрака поползли вверх по костлявому запястью, – посреди жизнеобеспечения мы находимся в смерти, о брат мой.

Прах разделил свое внимание между всеми частями своего анкора: Самаэль, вероятно, хочет, чтобы Прах перестал следить за границами.

– Твое предложение больше похоже на угрозу, чем на справедливый обмен.

Самаэль пожал одним плечом и наклонил голову набок, словно двенадцатилетняя девочка, и этот образ встревожил Праха.

– По-моему, ты проявил интерес к одной девушке из Двигателя, – сказал он. – А что, если я могу ей помочь?