Прах

Им придется захватить весь мир.

Что произойдет, если они победят и соберут всех? Как они исцелят мир, который даже первые инженеры и первые Конны объявили не подлежащим ремонту? Как они помирятся с ангелами, без помощи которых у них нет шансов снова привести мир в движение?

А когда все это будет сделано, как они выберут направление? В прошлом из-за этого тоже вспыхивали войны.

Это были великолепные вопросы.

Но Ариана ответила на каждый из них. И в конце концов, когда Ардат задала самый сложный вопрос – как мы починим то, что не смогли восстановить даже Капитаны древних времен? – Ариан улыбнулась и, пожав плечами, сказала:

– Когда дело дойдет до этого, мы посмотрим, какие ресурсы у нас есть. Возможно, они просто были недостаточно жестоки. И в любом случае у нас нет выбора.

– Нет выбора? – спросила Ардат и подалась вперед, поставив локти на стол, покрытый камчатной скатертью.

– Верно, – ответила Ариан. – Милая сестрица, война начнется в любом случае, хотим мы того или нет. Видишь ли, войска Двигателя уже на марше.

5

За пределами Власти

Не объявляйте об этом в Гефе, не плачьте там громко;

Но в Доме Праха покрой себя пеплом.

Книга Михея 1:10. Новая эволюционистская библия

Когда после ужина слуги занимались уборкой, в кухне было тихо. Вечером должны были пройти уроки, но голова, который стоял посреди кухни, засунув пальцы за ремень, отправил тех, кто помоложе, в свои комнаты. Риан подумала, что никогда не видела голову напуганным. Если бы ей рассказали нечто подобное, она бы не поверила.

Позднее Риан легла в свой «гроб», но заснуть не могла. Она ворочалась, потягивалась, лежа на спине, сворачивалась клубочком, прижимала пальцы к губчатой крышке и чувствовала, как та заполняет пространство между ее пальцами. Она считала с тысячи до нуля – по крайней мере пыталась: мысли ее постоянно путались, стоило ей перейти через «девятьсот».

И она продолжала одной рукой ощупывать карман, который тянулся вдоль заднего края «гроба»; она сжимала острые края кубического пульта, управлявшего цепями Персеваль, и проводила большим пальцем по кнопкам.

Это же ее обязанность, верно? Даже если сегодня вечером Голова сказал, что Роджер ее заменит.

Роджер не мог справиться даже с посудомойками. Голова не доверял ему даже заботиться о корабельных кошках. И, кроме того, Риан беспокоили постоянно воспаляющиеся раны Персеваль. Знает ли Роджер, что нужно сменить повязки?

А если знает, захочет ли он этим заниматься?

Она стиснула ключ в кулаке и досчитала до двадцати – на этот раз с нуля до двадцати, и на этот раз у нее это получилось.

А затем она отперла замок, выключила свет (на тот случай, если одна из соседок не спит) и с огромной осторожностью открыла крышку «гроба». Она натянула на себя мягкие черные брюки, доставшуюся от старших майку из эластичной ткани (ей пришлось завязать узлы на лямках, чтобы она не спадала) и зеленый кардиган. Ночь, скорее всего, будет прохладной, но Риан не стала выкапывать башмаки, которые были надежно упрятаны в сетки, прикрепленные к боковым стенкам ее «гроба».

Никто не должен подумать, что она куда-то собралась.

Холодная палуба заставила ее выгибать стопы и семенить, но только поначалу, а потом ее подошвы и пальцы онемели. Ехать на лифте – слишком шумно; Риан просто поднялась по лестнице на двор, слегка хромая; пульт в кармане на бедре летал из стороны в сторону. Джодин выпало стоять в ночном дозоре, и Риан помахала ей, когда они встретились под эвкалиптом. Воздух был наполнен его мощным, тяжелым ароматом.

Риан почти чувствовала, как вяжущие вещества эвкалипта покалывают ее кожу. Она сосредоточилась на этом ощущении. Она не делает ничего плохого. Она просто идет проверить пленницу, за которую отвечает, – и Джодин это известно. Джодин ничего не заподозрит, увидев, что Риан бродит поздно ночью. Время от времени они даже бродили вместе.

В Доме Власти уже настал максимальный уровень темноты. Щит-затенитель был обращен к солнцам: его задняя сторона впитывала ценную солнечную энергию, а передняя временно закрывала окна мира. В системе мира Власть находилась в центре солнечной стороны и, если бы не щиты, была бы ярко освещена и днем и ночью. Поэтому Риан шла не в темноте, а в синих сумерках, в которых силуэты сливались, а края становились нечеткими.

Проходя мимо стены, она провела пальцами по широким листьям плюща, чем напугала какую-то птичку, которая немедленно упорхнула. Она слышала, что на великой Аллее ласточки вили гнезда и стаями летали по пустым пространствам, но сама она ничего подобного не видела.

Риан ни разу не была за пределами Власти.

У входа в башню с обеих сторон стояли на страже два оливковых дерева; плоды на одном из них были еще совсем зеленые, а на другом – более созревшие. Риан погладила мощный, словно сплетенный из канатов, серый ствол ближайшего дерева, почувствовала, какой он влажный от росы, и вытерла мокрые пальцы о затылок.

Она вообще не верила Персеваль, не верила, что они – сестры. Это просто детская фантазия, уловка пленницы. Риан вцепилась покрепче в эту мысль, пока топала вниз по лестнице с ключом в руке.

На этот раз эхо ее шагов не звенело. Босые ноги не издавали звуков, прикасаясь к поликарбонату, и лишь слегка прилипали к полу на каждом шагу из-за влажной и жирной кожи на подошвах. Но у основания лестницы Риан остановилась, так как до нее донесся какой-то шорох.

Риан выглянула из-за дверного косяка и увидела, что Персеваль расхаживает по кругу, который позволяли ей очертить цепи. На белом одеяле, в которое она снова закуталась, пятен крови не было – либо Роджер сменил повязки, либо во второй раз Риан наложила их получше. Но когда Персеваль повернула коротко стриженную голову к двери и прикусила губу (с тревогой? Слышала ли она, как Риан спускается по лестнице?), Риан увидела голубые тени под глазами и кожу, натянутую на скулах.

А затем Персеваль неуверенно спросила:

– Риан?

– Тут только я, – ответила Риан и внезапно поняла ее страх. Незаметно следить за пленницей рано утром можно по разным причинам, и наблюдатель почти наверняка не желает ей добра. Риан вышла на свет, одергивая кардиган, и направилась к Персеваль.

– О! – воскликнула Персеваль. – А я-то думала, почему тебя не видно?

Она села на постель и обхватила руками колени, морщась при каждом движении. Кто-то аккуратно застелил постель, и Риан сомневалась, что это сделал Роджер.

Риан села на корточки рядом с ней. Ее брюки были сшиты из такого количества ткани, которого хватило бы на пару юбок, поэтому они растеклись лужей на полу вокруг ее ног. Не глядя на пленницу, Риан положила левую ладонь на ее руку и была потрясена тем, какая у нее сухая, дряблая и горячая кожа.

– Они остановят войну, если ты вернешься в Двигатель? – спросила Риан.

Она сама не понимала, в чем заключается ее план, пока не произнесла эти слова.

Персеваль надолго застыла. А затем она повернулась – жилы растянулись на длинной шее – и сказала:

– Ну, тут возможны варианты. А что случилось?

Риан быстро и тихо все рассказала. О том что, казнив и искалечив Персеваль, леди Ариан приступила к осуществлению своего плана. О том, что она, несомненно, с самого начала собиралась свергнуть своего отца и начать войну с Двигателем.

И о том, что Двигатель поступил так, как предполагала Ариан.

Персеваль, горевшая от лихорадки, выслушала ее. А затем положила костлявые руки на колени; цепи образовали серебристо-голубой шлейф по бокам от нее. Персеваль положила подбородок на узкую кисть.

– Это неважно, – сказала она, пожевав губу. – Домой я не вернусь, верно?

Не веря тому, что она это делает, Риан засунула руку в карман, в глубины мягкой раскачивающейся темной ткани, и достала пульт.

– Но я не знаю, как выбраться из Власти, – сказала она, когда глаза Персеваль наконец-то сфокусировались на нем.

– О! – воскликнула Персеваль. – Это не страшно. Я знаю.

Когда цепи соскользнули с запястий и лодыжек Персеваль, ей показалось, что от жжения в глазах она ослепнет.

Она содрогнулась, положила голову на руки и чуть не заплакала.

А когда Персеваль набралась храбрости, она уперлась руками в постель и резко встала.

– Мы пойдем к отцу, – решительно сказала она. – Риан, можно я возьму ключ?

Риан помедлила, но, похоже, приняла решение. Она отдала Персеваль пульт, и с его помощью Персеваль превратила обвернутые вокруг нее цепи в платье-футляр без рукавов – то, что задержит тепло рядом с кожей. Одеяло она без колебаний сбросила и, поморщившись, подняла руки, чтобы надеть платье. Хотя от прикосновения ткани по ее коже побежал холодок, ей было приятно, что платье отделило ее от внешнего мира.

– К отцу, – сказала Риан. – К лорду Бенедику.

– К кому же еще?

На миг Персеваль захотелось раздавить пульт, заблокировав платье в этой форме до тех пор, пока не появится возможность перепрограммировать колонию. Но всегда существовал шанс, что у кого-то во Власти есть другой пульт, и ей не хотелось отказываться от столь полезного инструмента.

– Разве это не… – когда Персеваль повернулась к Риан спиной, та нахмурилась, подыскивая нужное слово, – бесцеремонно?

Персеваль прикусила губу. Сейчас, скорее всего, не самое подходящее время признать, что сама Персеваль совсем не близко знакома с Бенедиком, но врать ей не хотелось.

– Его дочери не имеют права обратиться к нему за помощью в тяжелый час?

Возникла пауза. Риан надолго задумалась, а затем покачала головой.

– Ты говорила серьезно. Про то что мы – сестры.

– Да, – сказала Персеваль.

Увидев, что Риан просто смотрит в одну точку, качая головой, Персеваль схватила ее за руку и потащила за собой.

Идти по лестнице оказалось совсем непросто. У Персеваль был жар, и ее кровь – еще не отошедшая от шока, вызванного антимечом и ампутацией крыльев, – не сражалась с лихорадкой так, как следовало бы. Она проходила десять-пятнадцать ступенек по спиральной лестнице, а затем была вынуждена отдыхать, упираясь рукой в стену. Но после третьего такого раза Риан, похоже, пришла в себя, и начала поддерживать Персеваль.

Тогда дело пошло быстрее.

Когда они добрались до уровня двора, все вокруг еще было окрашено в сине-фиолетовые вечерние тона. Риан остановила Персеваль, положив ей руку на плечо, и сама пошла вперед. На пороге она замерла и осторожно посмотрела по сторонам – так же непринужденно, как охотящаяся кошка, но говорить ей об этом Персеваль не собиралась. Затем Риан шагнула вперед.

Если тут есть ночная стража – а в любом нормальном владении она должна быть (кто доверит свою жизнь одной лишь автоматической сигнализации?), – то она где-то в другом месте.

По крайней мере, Персеваль на это надеялась. Но потом они прошли под огромным деревом, которое, должно быть, посадили в момент создания мира, свернули в боковой коридор и столкнулись лицом к лицу с молодой женщиной, у которой в руках была светопалка, а на поясе – шокер.

– Риан?..

Девушка была плебейкой, розовокожей и медлительной. Пожалев ее, Персеваль лишь сломала ей запястье и сильно ударила в грудину, чтобы вырубить ее. Затем она протиснулась мимо Риан и выхватила у охранницы шокер. Быстрый разворот оружия, запах озона, дуговая искра – и охранница упала на землю.

Хорошая техника. Гораздо менее опасная, чем все, что Персеваль могла сделать голыми руками.

В ее голове мелькнула мысль об убийстве. Ее руки мечтали пустить кому-нибудь кровь. Но эта кровь – совсем не та, которая ей нужна.

– Беги, – сказала она и снова схватила Риан за руку. – Беги! Веди меня к шлюзу. Беги!

Риан уставилась на нее, моргнула, снова моргнула, глядя на женщину, лежащую на полу, – а затем сама вцепилась в руку Персеваль и потащила ее.

Отлично. Отлично. Именно это и нужно было Персеваль – чтобы ее взяли за руку и тащили. Ей нужна сила другой женщины, которая не дает ей остановиться. Своего импульса у нее не было. Каждый шаг она делала, словно вытаскивая ногу из каши. Гравитация тянула ее, словно руками.

Они бежали девяносто три с небольшим секунды по атомным часам Персеваль, когда завизжали сирены.

– Ох, космос, – выругалась Риан и тут же прикрыла рот ладонью.

Неужели здесь, во Власти, так строго следят за речью?

Персеваль заставляла свои ноги подниматься, падать и снова подниматься, а тем временем жидкость пропитывала ее повязки и смачивала внутреннюю поверхность непроницаемого платья.

– Они отключат гидравлику, – сказала Риан. – Мы не сможем открыть шлюз. И я все равно не могу выйти наружу. У меня нет костюма. У нас нет выходного комплекта.

– У нас есть мое платье, – сказала Персеваль. – Его нам хватит.

– Я не умею дышать вакуумом.

Риан отпустила пальцы Персеваль и привалилась к стене коридора.

Персеваль, шатаясь, прошла два шага мимо нее и, едва не упав, ухватилась за изгиб трубы.

– Где шлюз? – спросила она, глядя в глаза Риан.

– Ты не слушаешь меня, что ли?

– Риан.

Риан закатила глаза, смахнула пряди волос с лица и кивнула в сторону бокового коридора:

– Здесь.

– Идем.

Персеваль снова потащила Риан, но, повернув за угол, сразу увидела массивную дверь шлюза. Это придало ей сил. Они были одни в коридоре, хотя вой сирены и стук аварийных огней по ее сетчатке заставляли дрожать от адреналина.

Персеваль ухватилась за огромное, отполированное до блеска от частого использования колесо на двери шлюза и повернула. К ее удивлению, Риан тоже взялась за колесо и напрягла все силы.

– Я же говорила, – сказала Риан, когда тяжелая дверь оказала ей сопротивление. Но затем ахнула, нажала на колесо сильнее, и – под давлением Персеваль и даже без помощи механизмов – замок начал поворачиваться.

Может, Персеваль, словно призрак, сделанный из веточек и проволоки, и не обладала большой массой. Но она была возвышенной, дочерью инженеров и Дома Коннов, и в ее крови была сила машин. За спиной у них затопотали бегущие ноги. Когда кто-то начал стрелять по переборке из иглострела, Персеваль пригнула голову и закрыла Риан своим телом.

Кожа на ладонях Персеваль, лежащих на стальном колесе, треснула. Но эта сталь уступила, и дверь, которая была шире ее самой, открылась дюйм за дюймом. Одной рукой Персеваль обняла Риан и потянула ее в шлюз.

Закрыть дверь оказалось легче. Она думала, что почувствовала, как ее собственные руки борются с ней, но рядом оказался аварийный выключатель, и она ударила по нему. Пружинные керамические засовы стремительно встали на свои места, и звук от удара заставил стены мира задрожать.

Чтобы открыть дверь, ее придется резать.

– Мы в безопасности, – сказала Персеваль и ненадолго привалилась к стене, забыв про раны, но боль от прикосновения к стене заставила ее отпрыгнуть. Она оступилась и упала бы, если бы Риан ее не поддержала. Лишившись крыльев, Персеваль стала неуклюжей и легко теряла равновесие.

– Мы в ловушке, – ответила Риан и, повернувшись к внешней двери, ссутулилась и сплела пальцы. – Мы не храним костюмы в шлюзах. Я же говорила.

– Костюм тебе не понадобится, если ты мне доверишься.

– В чем доверюсь?

– Я возвышу тебя, – сказала Персеваль и погладила руку Риан. Кожа под кардиганом показалась ей прохладной, но Персеваль решила, что дело в ее собственном жаре.

– Ты меня заразишь? – Риан резко и легко развернулась и попятилась. – Ты хочешь меня колонизировать.

Персеваль пожала плечами.

– Твоя кровь может поддержать колонию. Ты должна была получить колонию много лет назад. Она не даст тебе умереть… – она указала на внешнюю дверь шлюза, – во Внешнем мире.

Риан повернулась спиной к Внешнему миру. А по внутренней двери ритмично застучали.

– А если это не так?

– Что не так?

– Если я не твоя сестра? – Риан покачала головой, и ее волосы задвигались по шее так же, как когда-то – волосы Персеваль. – Если я не дочь Бенедика?

Персеваль не смогла больше сдерживаться. Она развела руки и наклонила голову набок.

– Ну, значит, она убьет тебя, плебейка.

– И они тоже, – сказала Риан, показав куда-то за спину Персеваль.

– Да.

– Ну тогда ладно, – сказала Риан с напускной храбростью и шагнула в объятия Персеваль.

Риан думала, что ей будет больно. Ей казалось, что инициация – сложный процесс, что у нее возникнет какое-то ощущение трансформации, мощное, словно лесной пожар, чувство, свидетельствующее об изменении.

Но все было не так.

Персеваль обняла Риан, и та почувствовала запах крови и антисептика. Казалось бы, с этой проблемой должна разобраться колония Персеваль, но, с другой стороны, она, возможно, слишком занята другими делами.

Риан показалось, что обнимать Персеваль – все равно что держать в руках веревочную лестницу…

Она смущенно хихикнула, сделала шаг назад…

…и внезапно почувствовала себя не за пределами себя, а скорее внутри себя. Она внезапно увидела идеальную картину себя и осознала каждый свой нерв и каждую клетку. Она почувствовала, что колония установила с ней контакт, приняла ее и с каждым ударом сердца помчалась вместе с насыщенной кислородом кровью в каждую конечность.

На удивление, это показалось ей весьма естественным.

– Ой, – сказала Риан.

– Дыши глубже. – Персеваль крутила в руках ключ, превращая платье во что-то другое. В двигательную установку. – Дай колонии столько кислорода, сколько она может впитать. У нас будет минут пятнадцать. За это время я вытащу нас из Власти и верну обратно внутрь.

Если это была просто пустая похвальба, Риан не хотела это знать.

– А как же холод? – спросила она. – И эбуллизм?

– Не волнуйся, твоя колония сможет поддержать нужный уровень давления. Она не даст твоим глазам обледенеть, а твоим жидкостям закипеть. Прежде чем все это произойдет, у нас уже давно кончится кислород.

– А, ну тогда я спокойна.

Персеваль рассмеялась.

– Держись за мои ремни. Сейчас я вскрою дверь. Пока будем снаружи, я не смогу говорить с тобой, так что… ради всех твоих предков… когда окажемся там – просто держись.

«Держись. Дыши глубже».

Все просто.

Но когда массивная дверь распахнулась и облачко вырвавшегося наружу воздуха торжественно понесло их в искривленный солнечный свет между огромными, сплетенными в сеть кабелями мира, Риан забыла обо всем, кроме холодного, черного, усеянного крошечными огоньками сейфа вселенной, уходящего в бесконечность, и вращающегося мира, который обрамлял вселенную с обеих сторон.

6

Зверь в сердце мира

В поте лица твоего будешь есть хлеб,

доколе не возвратишься в землю,

из которой ты взят,

ибо прах ты, но, очистившись от праха,

ты возвысишься.

Книга Бытия, 3:19. Новая эволюционистская библия

Все остальные забыли, или им запретили помнить, что, в общем, было одно и то же. Прах никогда не был человеком, но он помнил.

О том, как быть человеком, он помнил больше, чем сами люди. Он содержал в себе романы и пьесы, актеров и певцов, истории, которые уже давно перестали рассказывать. Он хранил в себе истории, которые умерли тысячу земных лет назад. По крайней мере, умерли для мира.

Это одно и то же. То же самое.

Никто в мире не видел одно желтое солнце, не погружал пальцы в комковатую природную почву, не чувствовал, как по лицу течет кислотный дождь. Прах тоже ничего из этого не видел, не ощущал и не пробовал на вкус. Но он все это помнил.

Строго говоря, он вообще не мог видеть, чувствовать, ощущать вкус. Но он умел выполнять приблизительные расчеты. Для обоняния просто нужна способность определять и сортировать плывущие в воздухе молекулы. Для зрения просто нужна способность определять и сортировать отраженный свет.

А то, что Прах не мог аппроксимировать, он мог вспомнить.

– Этот мир мой, – сказал Иаков Прах. – Мой. На нем мое имя.

Никаких споров.

Никаких ответов.

Он на них и не рассчитывал.

Прах, принявший форму множества мягких нитей, висел в атмосфере всего своего домена. Вода теперь в основном превратилась в пары; мир залечил свои раны. И поскольку потребность Праха в объектах роскоши, необходимых углеродным видам жизни, была невелика, он не стал тратить силы на то, чтобы возвращать состав атмосферы в исходное состояние.

Кроме того, избыток кислорода в воздухе просто заставит смертных и немодифицированных разыскивать Праха.

Прах верил, что ресурсы нужно экономить. Энергия поступала от солнц – огромной алой сферы и крошечного белого карлика, которые летали вокруг общего центра масс, и их период вращения составлял всего несколько часов. Их связывало светящееся знамя, которое вытягивалось из первого солнца и растворялось во втором. Материальные ресурсы были более ограничены: только то, что есть в мире, и то, из чего мир состоит. Но Прах прожил уже немало лет, и повышенная яркость солнц подсказала ему, что его безопасное существование подходит к концу. У звезды-карлика начался период конвекции. В любую минуту могла начаться фаза воспламенения, в ходе которой будут сливаться атомы углерода, а затем кислорода.

Поскольку структурная целостность карлика зависит от давления вырожденного газа в ядре, а не от теплового давления, он, в отличие от звезд главной последовательности, не сможет увеличиваться в размерах и остывать, чтобы поддерживать стабильность в ответ на повышение тепловой энергии.

За несколько секунд значительная часть углерода и кислорода внутри звезды превратится в более тяжелые элементы. В ходе этого термоядерного события температура ядра – если применить совершенно неадекватную метафору – взлетит, словно ракета, увеличится на миллиарды градусов, вызвав дальнейший синтез ядер.

Звезда вырвется на волю.

Белый карлик взорвется, внешние слои оторвутся от него в ходе апокалиптической конвульсии, и возникнет ударная волна, движущаяся со скоростью, почти равной трем процентам от световой. Мир погибнет в яркой вспышке, которая будет в пятьдесят раз ярче, чем свет целых галактик.

Солнечный свет, согревающий Праха и кормящий всех его обитателей, предвещал появление печи, которая его сожжет.

И через этот солнечный свет летела пара не вполне взрослых женщин, за которыми Прах следил с радостным изумлением и – отчасти – с одобрением. Пока ангелы были заняты другими делами, он мог воспользоваться тысячами их глаз, рассеянных по всей коже мира.

Эти глаза показали ему Персеваль и Риан в ее объятиях; девушки беззвучно скользили через центр вращающегося мира. За маршевым комплектом на спине Персеваль тянулись струйки пара – ручеек реактивной массы. Великому холодному Врагу обычно такие жертвы старались не приносить, но в экстренной ситуации можно было сделать исключение. Это была жертва. Жертвоприношение, которое совершили во славу Энтропии.

Она, как и большинство богов, эту жертву не заметила.

Прах отличался от других богов, и он не особо вникал в то, кому предназначалась эта жертва. Она привлекла его внимание – хотя, если честно, эти девушки появились в его поле зрения уже давно, – и этого было довольно.

Дотянуться до колонии Персеваль Прах не мог. Она его не увидит; она его не услышит. Она останется слепа и глуха к его льстивым речам. Он не мог смотреть ее глазами, говорить ее губами. Она обладала всей полнотой власти над своей колонией. Доступ к дочерней колонии, недавно созданной внутри Риан, скорее всего, Праху тоже был запрещен, и этот запрет станет лишь сильнее со временем, когда Риан научится повелевать колонией и наложит на нее отпечаток своей.

Но цепи, сначала ставшие платьем, а теперь превратившиеся в простую двигательную установку, из которой вылетала струйка воздуха… У этой колонии не было направляющего ее интеллекта.

Прах потянулся к ней, используя беспроводные подключения и негромкое гудение телеметрии, в которой плавал мир. Он увидел то, что видит колония, – правда, строго говоря, глаз у нее не было. Он узнал, какова на вкус кожа Персеваль, почувствовал ее жар (она была очень смелая и очень больная), почувствовал, как прижимаются ее кости и кожа к маршевой установке – так же как мужчина чувствует хребет любимой женщины, прижавшейся спиной к его груди. Он почувствовал, как руки Риан сжали лямки ранцевого двигателя, когда она вцепилась в грудную клетку Персеваль, дрожа от страха.

Словно человек, которому нужно разбудить ребенка так, чтобы тот не заплакал, Прах пощекотал края колонии маршевой установки. Это была дурацкая, тупая, искусственно ограниченная система. Он сделал ее целостной, чуткой, сообразительной. Она была предназначена только для того, чтобы выполнять приказы. Прах дал ей своего рода автономию.

Персеваль и Риан пролетели под кабелями; поскольку тут не было атмосферы, которая могла отразить или смягчить свет, тени кабелей оставались резкими, словно бритва. Они пролетели мимо центра мира, где находился дом Праха и где истлевал брошенный мостик. Глаза Риан задвигались: она прочла черные с золотом буквы, выведенные на корпусе.