Черное Солнце Севера. История Пскова

– Чего встали, сукины дети?! Подняли бревно! А этого – в яму!

Двое других рабов, с такими же мертвыми, как у их убитого товарища, глазами, безропотно подхватили тело за руки и за ноги и потащили в сторону выгребной ямы. Остальные, напрягаясь до треска в костях, снова подняли тяжелое бревно. Конвейер не остановился ни на минуту.

Но самый показательный акт этого театра жестокости произошел ближе к полудню. С утренним отрядом привели новую партию пленников. Среди них была девушка, совсем юная, с длинной рыжей косой и горящими от ненависти и страха зелеными глазами. Когда ее, вместе с другими молодыми пленницами, потащили в сторону барака-борделя, она начала сопротивляться.

Она не кричала. Она дралась. Царапалась, кусалась, била ногами. Ей даже удалось вырваться и ударить одного из державших ее разбойников коленом в пах.

Это было ошибкой. Страшной, фатальной ошибкой.

Ее сопротивление вызвало не ярость, а веселье. На ее крики сбежались другие бандиты. Они с хохотом окружили ее. Ее быстро повалили на землю. Несколько человек держали ее за руки и за ноги, растянув, как шкуру для выделки. А их предводитель, тот самый, которого она ударила, расстегнул штаны.

– Ах ты, сучка норовистая? – прорычал он. – Поучить тебя уму-разуму? Мы тебя сейчас так проучим, что будешь сама на мужиков кидаться!

Ее не стали сразу насиловать. Они придумали кое-что похуже.

Ее, полуголую, вырывающуюся, привязали к «позорному столбу», стоявшему посреди главной площади. Затем с нее рывком сорвали остатки одежды, оставив абсолютно нагой на всеобщее обозрение.

Она стояла там, дрожа от холода, ужаса и унижения, пытаясь прикрыться руками, а вокруг собиралась толпа. Разбойники подходили, цокали языками, отпускали сальные, грязные шутки, тыкали в нее пальцами. Кто-то швырнул в нее огрызком. Это было публичное поругание. Уничтожение ее воли, ее личности, прежде чем уничтожить ее тело. Ее превращали в вещь на глазах у всех.

Всеволод лежал на краю обрыва и смотрел на это. Его рука с такой силой сжимала рукоять ножа, что костяшки побелели. Ярый, лежавший рядом, беззвучно плакал, кусая до крови свою здоровую руку, чтобы не закричать.

Именно тогда они осознали масштаб трагедии. Количество рабов в этом городе поражало. Их были сотни. Не десятки. Сотни сломленных, обесчещенных, лишенных воли людей, чья единственная судьба – работать до смерти, умереть от побоев или быть использованными до тех пор, пока их тела окончательно не сломаются. Они были согнаны со всей округи, из десятков таких же деревень, как их собственная. Это был ад на земле, созданный людьми для людей. И глядя на это, Всеволод понимал, что если они проиграют, его отец, его брат, его односельчане станут частью этого конвейера. А их женщины… их женщины пополнят длинный барак у стены.

Глава 44: Взгляд Воеводы

Они возвращались под покровом глубокой ночи. Трое. Двигаясь, как призраки, они проскользнули обратно к своему укрытию в буреломе. Люди в лагере не спали. Они сидели в напряженном молчании, прислушиваясь к каждому звуку, и их сердца заколотились, когда они увидели три темные фигуры, выходящие из леса.

На лицах вернувшихся не было ни облегчения, ни торжества. Только маска крайней усталости и чего-то еще, более страшного. Их глаза были пустыми, как у людей, заглянувших в бездну и увидевших, как бездна смотрит в них.

Всеволод не стал разводить долгих разговоров. Он подозвал к себе командиров небольших групп – Добрыню, старого охотника Вепря, старшего из стражников Твердило. К ним, без приглашения, подошел и воевода Родион со своими людьми.

В полной темноте, тихим, лишенным всяких эмоций голосом, Всеволод начал рассказывать.

Он не кричал, не проклинал. Он просто излагал факты. Сухо, отстраненно, как будто читал чужой, страшный отчет. Он говорил о крепости с высоким частоколом и вышками. О сотнях разбойников. О кузницах, которые сами куют себе оружие. О загонах, полных краденого скота.

Потом его голос стал еще тише. Он рассказал о рабах. О конвейере, который превращает свободных людей в забитый, бесправный скот. Он рассказал про старика, которого забили ногами до смерти за то, что тот упал. Он рассказал про длинный барак, откуда доносились женские крики. Он рассказал про рыжую девушку, которую привязали к столбу и раздели донага на потеху пьяной толпе.

Когда он закончил, в лагере повисло тяжелое, гнетущее молчание. Его было слышно. Его можно было потрогать. Мужики, слушавшие его, опустили головы. Их первоначальный боевой задор, их надежда на быструю и славную победу испарились без следа. Их сменил холодный, липкий ужас осознания. Они шли в логово не просто стаи волков. Они шли в пасть к Кракену.

Даже видавший виды воевода Родион, который всю жизнь провел в походах и битвах, слушал этот бесстрастный рассказ, и его лицо мрачнело с каждой минутой. Морщины на его лбу стали глубже, а в глазах погас огонек циничного любопытства. Он отвернулся от костра, который они так и не разожгли, и долго молчал, глядя в темноту.

Затем он тихо, так, чтобы слышал только Всеволод, сказал:

– Я видел многое, парень…

Его голос был хриплым и усталым.

– Я видел хазарские кочевья в степи – города из войлока и грязи, полные рабов и золота. Я зимовал в варяжских крепостях на севере – там правят закон топора и сила. Я брал штурмом города в землях чуди. Но такого… такого я еще не видел.

Он покачал головой.

– Это не просто шайка, которая прячется в лесу. Это государство. Уродливое, раковое, построенное на крови и насилии, но государство. Со своими законами, своей армией, своей экономикой рабства. Это гнойник в сердце леса, который вырос до размеров опухоли.

Родион посмотрел на два десятка мужиков, сбившихся в кучу в темноте. Ополченцы, охотники… крестьяне. И он, как профессиональный военный, вынес свой вердикт. Жестокий, но честный.

– Вы не возьмете эту крепость, Всеволод, – сказал он так же тихо, но твердо. – У вас нет ни единого шанса. Они заметят вас на подходе. Перестреляют с вышек, как зайцев. Если вы даже подойдете к стенам, они просто выльют на вас кипящую смолу или кипяток. А если они откроют ворота и сделают вылазку… их конница просто растопчет вас в грязь. Это не бой. Это будет казнь.

Он не пытался напугать. Он не пытался унизить. Он просто констатировал факт. Профессионал оценивал шансы. И шансов не было.

Ноль.

И в этот момент, в глазах этого старого, циничного воина, Всеволод впервые увидел что-то похожее на сочувствие. Он понимал, что этот парень, который поставил свою жизнь и жизнь всей деревни на кон, только что проиграл. Пари было проиграно еще до его начала. Просто они этого еще не знали.

Глава 45: Решение

Слова воеводы Родиона, произнесенные тихо, но весомо, упали в центр лагеря, как надгробный камень. Они были последним гвоздем, забитым в крышку гроба их надежды. Молчание, и без того гнетущее, стало почти невыносимым. Мужики сидели, опустив головы, и каждый думал об одном и том же.

Первым не выдержал старый охотник Вепрь. Он медленно поднялся на ноги, его кости хрустнули.

– Он прав, Всеволод, – проскрипел он, и его голос был глух, как будто шел из-под земли. – Я – охотник. Я знаю, когда зверя можно взять, а когда нужно уносить ноги, пока он не вырвал тебе кишки. А это… это не просто медведь. Это целый выводок медведей в одной берлоге. Мы не сможем взять их. Нас просто… – он запнулся, подыскивая слово, – нас просто смешают с дерьмом и навозом. И даже костей наших не найдут.

Его поддержали другие. Гулом. Усталым, обреченным гулом людей, которые осознали всю тщетность своих усилий.

– Мы не воины, мы – землепашцы. У них – стены, у нас – топоры. Это конец.

– Мы проиграли…

– Нужно возвращаться. Лучше умереть от меча князя, чем быть забитым, как скот, этими тварями.

В воздухе повисло слово – "проиграли". Оно было липким, как болотная жижа. Отчаяние начало затапливать их. Они были готовы развернуться и пойти обратно, навстречу своей казни. По крайней мере, это была понятная, быстрая смерть.

Всеволод слушал все это, и его лицо было непроницаемым, как камень. Он смотрел на лица своих людей. Видел их страх. Видел их отчаяние. Видел, как гаснет в их глазах последний огонек надежды. Он позволил им выговориться. Позволил страху выйти наружу.

А потом он поднялся.

– Значит, мы возвращаемся, – сказал он.

Его голос был твердым и спокойным. И в этой спокойной твердости было больше силы, чем в любом крике.

По лагерю пронесся вздох облегчения, смешанный со стыдом. Они возвращаются. Конец. Позор, но, по крайней Cере, конец неопределенности.

Воевода Родион пристально смотрел на Всеволода, пытаясь прочесть его лицо. Он ожидал увидеть поражение, отчаяние. Но не увидел.

Всеволод обвел взглядом свой маленький, сломленный отряд.

– Мы возвращаемся, – повторил он. – Но не для того, чтобы подставить свои шеи под топор палача. Не для того, чтобы смотреть, как князь будет пировать на нашем горе.

Он сделал паузу, и каждое его слово теперь впивалось в сознание слушателей.

– Мы видели, ЧТО там. Это не просто банда. Это чума. И если мы не вырежем ее сегодня, завтра она расползется по всему лесу, пожрет еще десять деревень, станет еще сильнее. И никакой князь ее уже не остановит.

Он выпрямился во весь рост, и в свете звезд его фигура казалась огромной.

– Если нас слишком мало, чтобы взять их крепость… – его голос зазвенел сталью, – значит, нам нужно больше людей. Нам нужна не горстка охотников. Нам нужна армия!

В лагере снова воцарилась тишина. Но теперь это была тишина изумления.

– Армия? – недоверчиво переспросил Добрыня. – Какая армия, парень? У нас нет армии. У нас есть только эти мужики и наши бабы, которые ждут, повесят нас или нет.

– Значит, мы ее создадим! – отрезал Всеволод. – Мы вернемся. Я выйду на площадь. И я расскажу им то, что видели мы. Я расскажу им про старика, которого забили ногами. Я расскажу им про рыжую девку на столбе. Я расскажу им про сотни рабов, их братьев, их сестер, которые там гниют заживо! И я спрошу их: вы будете сидеть и ждать, пока то же самое сделают с вами и вашими детьми? Или вы возьмете в руки топоры, вилы, косы и пойдете со мной, чтобы умереть, как люди, а не как скот?!

Его слова были не просто словами. Это были искры, падающие на сухой трут. Он обращался не к разуму. Он обращался к ярости, к чести, к первобытному инстинкту защиты своей семьи.

– Да, многие из нас умрут, – закончил он жестко. – Почти все. Но мы заберем с собой в могилу столько этих мразей, что в аду станет тесно! Мы сожжем их гнездо дотла! Мы дадим шанс тем, кто в рабстве! Мы умрем, но умрем свободными. Вот мой план.

Он замолчал. И посмотрел прямо в единственный глаз Добрыни. Потом на старого Вепря. Потом на командира стражи Твердило. Потом на Ярого.

И он увидел, как в их глазах страх и отчаяние медленно, очень медленно, сменяются другим огнем. Темным. Яростным. Безумным. Огнем людей, которым больше нечего терять.

Воевода Родион, все это время молчавший, отвернулся и усмехнулся в темноту. Этот парень… этот парень был чистым безумцем. Или гением. Или и тем, и другим одновременно. Он проиграл одну партию. Но вместо того чтобы сдаться, он решил перевернуть всю доску и начать новую игру. С еще более высокими, немыслимыми ставками. Старый воеводе прожил долгую жизнь. Но он никогда не видел ничего подобного.

Глава 46: Возвращение

Путь обратно был гонкой. Гонкой со временем, с усталостью и с подступающим отчаянием. Они двигались быстро, почти бежали, не останавливаясь на привалы. Каждый час был на счету. До истечения недельного срока, который дал им князь, оставалось чуть больше двух суток.

Лес, который еще недавно казался враждебным и живым, теперь воспринимался просто как препятствие. Как вязкая, тяжелая трясина, через которую нужно продраться. Они больше не боялись его. Их мысли были далеко, в деревне, и о том, что им предстояло сделать.

Они двигались на пределе сил. Дыхание сбивалось, в боку кололо, ноги, отвыкшие от таких нагрузок, гудели и наливались свинцом. Пот градом катился по их лицам, смешиваясь с грязью и хвоей. Мужики спотыкались, падали, но тут же поднимались, подгоняемые взглядом Всеволода, и снова бежали. Он шел впереди, не сбавляя темпа, ровный, как машина, и его выносливость казалась нечеловеческой.

Молчание в отряде было почти абсолютным. Никто не разговаривал. Не было сил. Да и не о чем было говорить. Каждый внутри себя переваривал то, что им предстояло. Каждый принимал свое собственное, личное решение. Решение идти на верную смерть.

К вечеру следующего дня, изможденные до предела, грязные, оборванные, похожие на стаю загнанных волков, они вышли из леса. И вид родной деревни, ее частокола, дыма из очагов, вызвал в них не радость, а тяжелый, свинцовый ком в горле. Они возвращались не с победой. Они возвращались за новой армией. За пушечным мясом.

Когда дозорный на вышке увидел их, он забил в колокол. Но это был не тревожный набат. Это были редкие, неуверенные, вопрошающие удары.

Что это значит? Они вернулись раньше срока. Победили? Проиграли?

Ворота со скрипом отворились, и их встретила вся деревня. Люди высыпали на площадь, образовав живой коридор. Их встречали со странной, мучительной смесью надежды и страха. Надежды на чудо. И страха услышать приговор.

На десятках лиц был один и тот же немой, полный мольбы вопрос. Женщины искали глазами своих мужей, сыновей, братьев. Матери и жены тех, кто ушел, вглядывались в лица вернувшихся, и когда понимали, что их мужчины здесь, с ними, их лица озаряла короткая, судорожная радость. Но она тут же сменялась тревогой. Почему они вернулись?

Они были живы. Все до единого. Это было хорошо. Но в их руках не было обещанной головы атамана. Это было плохо. Очень плохо.

Толпа молчала. Она смотрела на свой отряд. На их осунувшиеся, заросшие щетиной лица. На их пустые, выжженные глаза. На кровь, запекшуюся на их одежде. И это молчание было страшнее любых криков.

Всеволод прошел через этот коридор из испуганных лиц. Он не смотрел по сторонам. Его взгляд был устремлен вперед. Он прошел на середину площади и остановился. Весь отряд встал за его спиной. Плечом к плечу. Молчаливая, грязная, смертельно уставшая, но полная какой-то новой, мрачной решимости горстка людей.

Они вернулись. Но это было только начало. Самое страшное было впереди. Им нужно было заставить этих напуганных, сломленных людей добровольно пойти на бойню.

Глава 47: Вече

Всеволод не дал толпе опомниться, не дал времени на пересуды и панические домыслы. Пока они все еще стояли на площади, переваривая возвращение отряда, он вскинул руку.

– Вече! – его голос, хриплый от усталости, но твердый, как сталь, разнесся над головами. – Все сюда! Сейчас!

Это был не призыв, а приказ. Люди, повинуясь его воле, сбились плотнее, образовав напряженный, гудящий круг. Старики, мужики, бабы, даже дети постарше – все были там. В центре этого круга стоял Всеволод и его маленький отряд.

Он вышел на шаг вперед. Его вид был страшен. Грязный, заросший, с пустыми, горящими глазами, весь покрытый засохшей кровью. Он обвел толпу медленным, тяжелым взглядом, заглядывая в лица, встречая испуганные и вопрошающие взгляды. И когда гул немного стих, он начал говорить.

Он не кричал. Он не пытался их разжалобить. Его голос был ровным, бесцветным, почти мертвым. И от этого его слова звучали еще страшнее. Он просто рассказывал. Констатировал факты.

– Мы нашли их, – сказал он, и по толпе пронесся вздох. – Мы нашли их логово.

Он рассказал им о том, что они видели. Без прикрас, без утайки, во всех отвратительных, тошнотворных деталях. Он не щадил их чувств. Он бил наотмашь.

– Это не лагерь. Это город. Крепость, которую нам не взять нашей горсткой. За стенами – сотни этих тварей. У них кузницы, которые куют им мечи. У них конюшни, полные коней. Они – армия. Армия шакалов и убийц.

Он говорил, а перед глазами собравшихся вставали страшные картины. Он рассказал им о конвейере насилия. О том, как новые отряды уходят на грабеж, а другие возвращаются, привозя новую партию товара.

– Товара! – повторил он, и это слово ударило, как пощечина. – Потому что вы для них – не люди. Вы – товар. Скот. Вещи.

Его голос стал ниже, жестче.

– Мы видели, как они обращаются со своими рабами. Мы видели, как они до смерти забили ногами старика за то, что он устал. Просто так. Ради забавы. Мы видели, как они гонят женщин в один длинный барак…

Он обвел взглядом баб, стоявших в толпе.

– Вы знаете, для чего нужен этот барак? Чтобы десятки пьяных, вонючих мужиков могли входить туда в любое время дня и ночи и брать любую, какую захотят. Изнасиловать, избить, а потом пойти жрать и смеяться.

– Мы видели, как молодую девку, рыжую, из Веснянки, которая пыталась драться за свою честь, привязали голой к столбу посреди площади. Чтобы каждый мог подойти, потрогать, плюнуть. Чтобы сломать ее. Прежде чем отдать на растерзание всей толпе.

При этих словах по толпе пронесся стон. Женщины закрывали лица руками, мужики мрачнели, их челюсти сжимались.

– И этих рабов, – продолжал Всеволод, не давая им опомниться, – их там сотни. Сотни! Из Веснянки, из Починка, из Городища. Ваши соседи. Ваши кумовья. Ваши дальние родичи. Каждый день они молят богов о смерти, но смерть не приходит. Их ждет только работа, плеть и насилие.

Он замолчал, давая своим словам впитаться в их сознание, прорасти в нем ядовитыми семенами ужаса.

– Нашим маленьким отрядом эту крепость не взять. Нас перебьют, как щенков.

Он снова обвел толпу взглядом. Теперь в их глазах был не только страх. Там была ненависть.

И он нанес последний, решающий удар.

– У нас осталось четыре дня. Через четрыре дня вернется князь со своей армией и исполнит свой приговор. Но у нас есть выбор. Мы можем ждать его здесь, как овцы в загоне. Или мы можем пойти туда, – он махнул рукой в сторону леса.

– Нам нужны все, – его голос зазвенел. – Каждый мужчина, способный держать топор. Каждая баба, способная держать вилы. Каждый, в ком осталась хоть капля крови, а не мочи. Я не обещаю вам победы. Я почти уверен, что мы все там сдохнем. Но мы умрем в бою! И мы заберем с собой столько этих тварей, что их атаман будет встречать их в аду целую неделю! Мы дадим шанс тем, кто гниет в рабстве. Мы сожжем их проклятое гнездо!

Он закончил, тяжело дыша. И посмотрел на них.

– Выбор за вами. Ждать здесь позорной смерти от рук княжеских палачей… или пойти со мной и принять смерть славную. Другого выбора у нас нет. Решайте. Потому что если мы проиграем, то меньше чем через неделю мы все будем там. Вы – в качестве рабов, работающих до смерти. А ваши жены и дочери… в том самом бараке.

Глава 48: Молчание Страха

Слова Всеволода, последние, самые страшные слова, упали в самый центр площади и взорвались. Но взрыв был беззвучным. Он произошел в головах, в душах, в сердцах сотен людей.

И после этого взрыва наступила тишина.

Тяжелая. Плотная. Липкая. Тишина, в которой был слышен только треск факелов и чей-то сдавленный, икотный плач. Слова были сказаны. Выбор был предложен. И теперь каждый из них, каждый мужчина, каждая женщина, должен был сделать его. Прямо здесь и сейчас.

Никто не хотел идти на верную смерть.

Речь Всеволода нарисовала перед ними две картины, и каждая была страшнее другой. Два лика ада. Один – быстрый, кровавый, но, возможно, достойный. Другой – долгий, унизительный, полный рабства и насилия. И сейчас им нужно было выбрать, в каком из этих адов они предпочитают сгореть.

Мужики, которые еще минуту назад сжимали кулаки от ненависти, потупили взоры. Они прятали глаза. Они смотрели в землю, на свои стоптанные лапти, на грязную, утоптанную землю площади. На что угодно, только не на Всеволода и не друг на друга. Потому что в чужих глазах они боялись увидеть отражение своего собственного животного, сковывающего ужаса.

Они были землепашцами, охотниками, ремесленниками. Они умели держать в руках топор, чтобы срубить дерево, а не для того, чтобы рубить человеческие головы в кровавой свалке. Мысль о штурме настоящей крепости, о битве с сотнями профессиональных убийц была для них за гранью понимания. Это было все равно, что предложить им голыми руками остановить лесной пожар. Это было чистое, беспросветное самоубийство.

Женщины, стоявшие в толпе, начали тихо плакать. Не навзрыд, не истерично. А тихо, горько, безнадежно. Они прижимались к своим мужьям, обнимали их за плечи, прятали лица на их груди, словно пытаясь удержать, не отпустить. Они не хотели становиться вдовами. Не хотели видеть, как их мужчин принесут обратно на щитах… или не принесут вовсе. В их объятиях была и любовь, и страх, и молчаливая мольба: "Не ходи. Останься. Пусть будет как будет, но только будь рядом".

Их молчание, их слезы, их опущенные головы были ответом. Ответом, который был громче любого крика. Ответ был – "нет".

Страх победил. Инстинкт самосохранения, желание прожить еще один день, еще один час, каким бы унизительным он ни был, оказался сильнее чести, сильнее мести, сильнее всего.

Воевода Родион, который все это время стоял в стороне, прислонившись к стене избы и скрестив руки на груди, наблюдал за этой сценой с холодным, профессиональным интересом. Он видел такое десятки раз. Он знал, чего стоит храбрость толпы. Когда первый порыв ярости проходит, остается лишь страх за собственную шкуру.

Он отделился от стены и подошел к Всеволоду, который стоял неподвижно, как изваяние, в центре этого молчаливого круга.

На губах старого воеводы играла кривая, циничная усмешка.

– Ну что, вожак? – сказал он тихо, так, чтобы слышал только Всеволод. Его голос был полон яда и плохо скрытого торжества. – Похоже, твоя армия не очень-то хочет умирать. Они предпочитают дождаться милости князя.

Он посмотрел на часы, которые тикали в его голове.

– Время идет. У тебя осталось четыре дня. Что теперь будешь делать? Пойдешь на штурм со своими двадцатью головорезами? Это будет красиво. Но очень коротко.

Его слова были как соль, которую сыплют на открытую рану. Он наслаждался этим моментом. Моментом, когда дерзкий план этого выскочки, который на мгновение вызвал у него уважение, с треском провалился, разбившись о простую, животную человеческую трусость. Для Родиона все вернулось на круги своя. Люди – это скот. А этот парень, возомнивший себя пастухом, сейчас это поймет.

Глава 49: Голос Совести

Циничная усмешка Родиона и его ядовитые слова были последней каплей. Казалось, все было кончено. План провалился. Молчание толпы было оглушительным приговором. Всеволод стоял, стиснув зубы, и его лицо было похоже на маску из серого камня. Он проиграл. Проиграл не разбойникам, не князю, а трусости своих же людей.

И в этот самый момент, когда надежда уже почти умерла, когда тишина стала совсем невыносимой, из толпы раздался голос.

Не громкий, но дрожащий от сдерживаемых рыданий и ярости.

Вперед, расталкивая людей, вышел отец Всеволода, старик Ратибор.

Его лицо было измученным, серым, постаревшим на двадцать лет за последние несколько дней. Но в его глазах, обычно уставших и потухших, сейчас горел огонь. Огонь стыда и отчаяния. Он встал перед толпой, перед своими соседями, которых знал всю жизнь.

– Вы что, забыли?! – его голос дрожал, но звенел на всю площадь. Он ткнул скрюченным от возраста пальцем в сторону Всеволода. – Вы забыли, как этот мальчишка, мой сын, вышел один против князя и его сотни псов?! Как он поставил свою собственную голову, свою молодую жизнь на кон, чтобы спасти ВАШИ никчемные шкуры?! Чтобы ВАШИ дети не стали рабами, а ВАШИ жены – подстилками для пьяной дружины?!

Он сделал шаг, обводя толпу горящим взглядом.

– Он дал вам шанс! Шанс умереть, как люди, а не как вонючий скот в загоне! А вы?! Вы стоите, обосравшись от страха, и прячетесь за бабьи юбки!

Голос старика сорвался на крик.

– ГДЕ ВАША ЧЕСТЬ, мужи?! Где ваша совесть?! Вы готовы смотреть, как ваших баб будут насиловать у вас на глазах, лишь бы прожить лишний день?! Готовы слушать, как будут кричать ваши дочери, когда их будут тащить в рабство?! Лучше умереть в бою, с топором в руках, чем жить на коленях в собственном дерьме!

Слова отца были как удары кнутом. Они хлестали по лицам, по душам, заставляя мужиков морщиться и еще ниже опускать головы.

И тут рядом с отцом встал его старший сын, Доброгнез. Крепкий, хозяйственный, рассудительный Доброгнез, который всю жизнь смотрел на своего младшего брата со смесью зависти и непонимания. Сейчас в его глазах не было ни зависти, ни сомнений. Только ледяное, всепоглощающее презрение к этим людям.