Черное Солнце Севера. История Пскова

К вечеру они вымотались так, словно прошли не один день пути, а целую неделю. Ноги гудели, мокрая от пота одежда неприятно холодила тело. Они остановились на привал в густом ельнике. О костре не было и речи.

Ночь наступила быстро, словно кто-то набросил на лес черный саван. Темнота была абсолютной, осязаемой. Они сбились в кучу, прижавшись друг к другу, не столько ради тепла, сколько из-за первобытного страха остаться одному в этой враждебной тьме. Они молча жевали жесткое, как подошва, вяленое мясо. Звук собственных челюстей казался оглушительным. Каждый старался не спать, но усталость валила с ног. Кто-то начинал клевать носом, и его тут же грубо толкал в бок сосед.

Воевода Родион и двое его помощников-дружинников держались особняком. Они сели в нескольких шагах от основной группы, прислонившись спинами к стволу огромной ели. Они не пытались заговорить, не пытались сблизиться. Их холодное, молчаливое, оценивающее присутствие ощущалось физически. Оно было как удавка, наброшенная на шею всему отряду. Постоянное напоминание о том, что среди них – чужие. Тюремщики. И, возможно, будущие палачи.

Всеволод не спал. Он не мог себе этого позволить. Он сидел, прислонившись к дереву, и слушал. Он пытался отделить обычные звуки ночного леса – уханье совы, далекий вой волка – от тех, что несли угрозу. Его слух обострился до предела. Каждый треск сухой ветки, каждый шорох в кустах заставлял его напрягаться, его рука сама ложилась на рукоять скрамасакса.

Он понимал с ледяной ясностью: они вторглись. Они зашли на чужую, враждебную территорию. Здесь они больше не хозяева. Здесь они – добыча. И где-то в этой темноте, совсем рядом, их уже ждут другие, настоящие хозяева этого леса. Волки, которые ходят на двух ногах. И эта ночь – лишь первая проверка. Тест на то, достойны ли они жить до следующего рассвета.

Глава 37: Следы Насилия

На пути отряда лес изменился. Он стал еще более угрюмым и запущенным. А потом они начали находить следы.

Первым знаком был запах. Едва уловимый, но отвратительно знакомый – запах застарелой смерти. Старый охотник Вепрь, шедший впереди, остановился и повел носом, как гончая.

– Сюда, – коротко бросил он, сворачивая с едва заметной тропы.

В небольшой, заросшей бурьяном лощине они увидели его. Разоренный шалаш. Вернее, то, что от него осталось – несколько обугленных жердей и разбросанные по земле жалкие пожитки. А рядом, лицом в грязь, лежал его хозяин, какой-то одинокий охотник-промысловик. Его спина была одним сплошным кровавым месивом – его просто и буднично зарубили топором, когда он, видимо, пытался убежать. Тело уже раздулось, кожа приобрела нездоровый зеленоватый оттенок. И часть его бедра была вырвана. Аккуратные, глубокие следы зубов и когтей говорили о том, что лесные звери уже начали свой пир. Мужики молча смотрели на это. Смерть в лесу не была для них новостью. Но такая, бессмысленная и подлая, вызывала тошноту.

Они пошли дальше, и чем дальше они углублялись, тем чаще лес делился с ними своими страшными тайнами. Это были не следы отряда разбойников. Это были шрамы на теле земли, оставленные их деятельностью.

К полудню они вышли к глубокому, сырому оврагу. И снова тот же запах. Но теперь сильнее, гуще. Спустившись вниз, они увидели их. Три тела, сброшенные с обрыва, как мусор. Они лежали вперемешку, в неестественных, сломанных позах. Мужчина лет пятидесяти с проломленным черепом. Молодой парень, лет семнадцати, с торчащей из груди стрелой. Судя по всему, это были пленные, которые не смогли идти дальше или пытались сопротивляться. Их просто устранили, как ненужный балласт.

И третья… третья была девушка. Совсем юная. Ее тело лежало чуть в стороне, и то, что с ней сделали, заставило даже самых черствых мужиков отвести глаза. Ее одежда была разорвана и задрана до самой шеи. Ноги были неестественно широко разведены и испачканы в грязи и запекшейся крови. На внутренней стороне бедер виднелись синяки от грубых пальцев. Лицо было синим, а на тонкой шее проступал четкий темный след от веревки или ремня, которым ее задушили. Ее изнасиловали.

Глава 38: Хозяева Леса

К вечеру на пути их начал испытывать на прочность не враг из плоти и крови, а сам лес. Он перестал быть просто деревьями и тропами. Он ожил. И он был недоволен.

Они начали натыкаться на «плохие» места. Это чувствовали все, даже самые черствые и не верящие ни в каких духов мужики. Вот они идут по обычному сосновому бору, воздух чистый, пахнет хвоей, и вдруг – невидимая стена. Воздух становится густым, тяжелым, как в непроветриваемом склепе. Становится трудно дышать, на плечи наваливается необъяснимая тяжесть, а в затылке начинает свербеть холодный, липкий страх. В ушах появляется тихий, назойливый звон. И тишина. Не обычная лесная тишина, а мертвая. Абсолютная. Словно все живое вокруг них – от букашки до птицы – замерло в ужасе.

Старый охотник Вепрь останавливал отряд и, не говоря ни слова, делал большой крюк, обходя эти проклятые поляны и лощины. Он знал, что в таких местах нельзя ни останавливаться, ни даже справлять нужду. Такие места принадлежали не людям.

Вскоре они начали замечать и знаки. Старый Вепрь указал на ствол огромного, в три обхвата, дуба. На его коре кто-то – или что-то – огромными когтями выцарапал три глубокие борозды.

– Медведь? – спросил один из молодых парней.

– Медведь дерет ниже, – проворчал Вепрь. – Это – Хозяин. Леший. Он нас видит. И он не рад, что мы тут топчемся. Он предупреждает.

Дальше знаков становилось все больше. То они находили на своем пути круг из камней, которого еще вчера здесь не было. То посреди тропы вырастала идеально ровная пирамидка из черепов мелких лесных животных – белок, зайцев, лис. Это было не просто предупреждение. Это была неприкрытая угроза.

Ночью стало еще хуже. Мужикам начали сниться кошмары. Липкие, тягучие, от которых просыпаешься в холодном поту, с колотящимся сердцем и криком, застрявшим в горле. Кому-то снилось, что он тонет в бездонном болоте. Кому-то – что за ним гонятся тени с горящими глазами. Ярому, беженцу с одной рукой, всю ночь снилась изнасилованная Весняна, которая звала его по имени мертвым голосом.

Всеволод понимал, что происходит. Лес, его невидимые хозяева, были разгневаны не только на разбойников. Они были разгневаны на всех людей, на их шум, на их кровь, на их железо. И они могли стать для их отряда врагом куда более страшным, чем любая банда.

Вспомнив наставления старого волхва Мрака, Всеволод решил действовать. На очередном привале, у подножия древнего, замшелого валуна, который явно был когда-то алтарем, он остановил отряд.

Он достал из своей сумы краюху черствого хлеба и флягу с разбавленным медом, которую они берегли для самых тяжелых моментов. Он положил хлеб на камень. Затем отвинтил крышку фляги и пролил на землю несколько тягучих, золотистых капель меда.

Он сделал это молча, с предельным уважением. Затем он тихо, почти шепотом, обратился в никуда, в лесную тишину:

– Великий Хозяин этого леса. Дед, Лесной Дух. Мы пришли в твои владения не со злом. Не за добычей. В твоем доме поселилась скверна. Гниль, что пачкает кровью твою траву, пугает твоих зверей и оскверняет твои ручьи. Мы пришли как волки, чтобы вырезать бешеных псов. Мы пришли с огнем, чтобы выжечь заразу. Не мешай нам. Пропусти нас. Помоги очистить твой дом. А мы, когда дело будет сделано, принесем тебе достойную жертву и уйдем, не оставив следа.

Он поклонился камню и отошел. Мужики смотрели на него с суеверным страхом и уважением.

Лишь воевода Родион, сидевший поодаль, смотрел на это представление с едва заметной циничной усмешкой на губах. Для него, человека войны и железа, все это было глупым деревенским суеверием. Он верил не в лесных духов, а в остроту своего меча. Но он промолчал. Во-первых, приказ князя был наблюдать, а не вмешиваться. А во-вторых… он был умным человеком и понимал, что сейчас для этого отряда, идущего на верную смерть, любая вера – будь то в старых богов или в лесных духов – была такой же необходимостью, как вода и хлеб. Она помогала им не сойти с ума. А живой, верящий в чепуху боец лучше, чем мертвый или обезумевший. И все же усмешку он сдержать не мог. Для него все это было дикостью.

Глава 39: Первая Кровь

Казалось, ритуал Всеволода подействовал. Или, может, они просто вышли из «плохого» места. Но дышать стало легче, и давящее чувство страха немного отступило. Они шли по едва заметной звериной тропе, которая вилась между гигантскими стволами деревьев. Теперь впереди шел не охотник, а старый Добрыня. Его единственный глаз был зорче, чем два у любого молодого, а чутье на опасность было поистине звериным.

Он двигался бесшумно, перекатываясь с пятки на носок, как его учил еще его дед. И вдруг он замер, вскинув руку и сжав ее в кулак – сигнал «стоп». Весь отряд тут же замер на месте, сливаясь с деревьями и кустами. Добрыня приложил палец к губам.

И тогда они услышали. Голоса. Мужские, грубые, громкие. А затем донесся и запах. Запах жареного мяса и дыма.

Добрыня жестом подозвал к себе Всеволода. Они вдвоем, пригнувшись, как волки, прокрались вперед еще на несколько десятков шагов и залегли за густым кустом можжевельника.

В небольшой низинке, у ручья, сидел дозор. Четверо. Развалившись на поваленном дереве, они явно не ждали опасности. Небольшой, дымный костерок лениво лизал угли. На рогатине над ним шкворчала какая-то крупная птица, скорее всего, глухарь, и ее жир капал в огонь, издавая аппетитное шипение. Разбойники громко хохотали над какой-то сальной шуткой, передавая по кругу кожаную флягу с брагой. Они были расслаблены. Беззаботны. И смертельно уязвимы.

Всеволод и Добрыня бесшумно отползли назад. В глазах Всеволода не было ни колебаний, ни сомнений. Только холодная, хищная сосредоточенность. Он подозвал к себе самых надежных: старого Вепря, двух других охотников с короткими метательными копьями-сулицами, и своего друга, здоровяка по имени Горан. Остальным он жестом приказал оставаться на месте и быть наготове.

Он не стал ничего объяснять. Он просто показал жестами. Ты – слева. Ты – справа. Ты – прямо. Я – сзади. Бить одновременно. Без крика. Тихо. Насмерть.

Они растворились в лесу, как призраки. Это была не война. Это была охота.

Всеволод обходил полянку сзади, двигаясь в полном, гробовом молчании. Его сердце билось ровно, мощно. Адреналин делал все вокруг невероятно четким, ярким. Он видел каждую морщинку на коре деревьев, каждую иголку на земле.

Он занял позицию. Он видел спины четырех мужчин. Он выбрал свою жертву – самого здорового, сидевшего спиной к нему. Он медленно вынул из-за пояса свой нож. Не скрамасакс – тот был для боя. Это был узкий, длинный, идеально заточенный нож для тихого убийства.

Он дождался, пока охотники по бокам не кивнули ему едва заметно. И дал знак.

Все произошло в одно мгновение. В одну долю секунды.

Из кустов с разных сторон одновременно вылетели две короткие сулицы. Одна с глухим стуком вошла в грудь разбойнику, который тянулся за флягой. Он захрипел, роняя флягу, и завалился набок с копьем, торчащим из груди. Вторая ударила другого в горло, и тот, булькая кровью, рухнул лицом в костер.

В тот же самый миг, когда полетели копья, Всеволод одним прыжком оказался за спиной своей жертвы. Он не стал бить. Он левой рукой зажал разбойнику рот, задирая его голову назад, а правой рукой, одним коротким, выверенным, страшным движением полоснул его по горлу, от уха до уха. Нож прошел сквозь кожу, мышцы, хрящи и сонную артерию с легкостью, как будто резал теплое масло. Горячая, липкая кровь хлынула на руку Всеволода. Он оттолкнул от себя обмякшее, хрипящее тело и тут же развернулся.

Последний, четвертый, только-только начал вскакивать на ноги, выхватывая топор, его глаза были круглыми от ужаса. Но он не успел. Сбоку на него, как медведь, налетел Горан и снес его с ног, а старый Вепрь, выскочив из-за дерева, всадил ему в бок свой длинный охотничий нож.

Через десять секунд после начала атаки все было кончено. На поляне лежали четыре свежих трупа.

Всеволод, не обращая внимания на кровь, быстро, по-деловому начал обыскивать тела. Снял с них ремни, отобрал ножи, кресала, забрал флягу с брагой и полусгоревшую птицу. Ничего не должно было пропасть зря. Он работал молча, сосредоточенно.

Воевода Родион со своими людьми подошел, когда все уже закончилось. Он обвел взглядом поляну. Четыре трупа. Убиты тихо, быстро, безжалостно. Без единого крика, без лишнего шума. Он посмотрел на Всеволода, который, вытирая окровавленный нож о штаны убитого, спокойно отдавал команды своим людям.

И в холодных глазах старого воеводы впервые появилась тень настоящего, неподдельного уважения. Этот парень действовал не как деревенщина, впервые взявшая в руки оружие. Он действовал, как матерый, опытный хищник. Как волк, который точно знает, как убивать. И Родион, сам будучи старым волком, не мог этого не оценить. Эта игра становилась все интереснее.

Глава 40: Разведка

Тихая, быстрая резня дозорных подействовала на отряд отрезвляюще. С одной стороны, они поняли, что могут убивать этих тварей. С другой – все осознали, насколько близко они подошли к осиному гнезду. Больше нельзя было идти всей толпой, рискуя наткнуться на следующий патруль или быть замеченными. Атмосфера в отряде сгустилась, стала плотной и звенящей от напряжения. Каждый понимал – следующий неверный шаг будет последним.

Всеволод остановил отряд в густом, непролазном буреломе, где поваленные деревья образовывали естественные укрытия.

– Дальше идем только мы, – сказал он, и его тихий голос не допускал возражений.

Он выбрал двоих.

Первым был старый охотник Вепрь. Его участие даже не обсуждалось. Он был глазами и ушами этого отряда. Его сморщенное, дубленое лицо было спокойным, но в глубоко посаженных глазах горел холодный огонек охотничьего азарта. Для него это была самая опасная охота в его жизни – охота на двуногого зверя.

Вторым был Ярый. Беженец с одной рукой. Выбор был не очевиден. Но Всеволод видел не его увечье, а его суть. Ярый был легким, жилистым. Но главное – в нем не было страха. Страх в нем давно сгорел, оставив после себя лишь выжженную пустыню, на которой росла только одна, черная, ядовитая ненависть. Такой человек не дрогнет, не закричит, не повернет назад. К тому же, он, возможно, мог узнать местность или людей. Он был живым свидетелем, чья память могла оказаться ценнее любого оружия.

– Остальные – здесь, – приказал Всеволод, обращаясь к остаткам своего отряда. – Костров не жечь. Не шуметь. Раненых в землю не закапывать. Жрать только холодное. Ни звука. Вы – камни. Вы – поваленные деревья. Вас здесь нет.

Он посмотрел прямо на воеводу Родиона.

– Ждите здесь до рассвета. Если к первому лучу солнца мы не вернемся…

Он сделал паузу, давая понять всю серьезность следующих слов.

– Уходите. Возвращайтесь в деревню. И скажи князю, что я проиграл. Пари проиграно.

Это была не просьба. Это был прямой приказ. Приказ, который ставил на кон его собственную голову и судьбу всей деревни. Родион молча кивнул. Его лицо, как всегда, было непроницаемо, но его взгляд задержался на Всеволоде на долю секунды дольше обычного. Он оценивал этого парня, который с такой же легкостью отдавал приказы на собственную казнь, с какой другие просят передать флягу с водой.

Больше слов не было. Всеволод, Вепрь и Ярый проверили свое оружие. Убрали все, что могло звенеть или блестеть. Обмотали рукояти ножей тряпками. Натерли лица грязью, чтобы кожа не блестела в лунном свете. А потом, словно три бесплотных тени, они растворились в сгущающихся сумерках.

Они двигались не как люди. Они двигались, как лесные хищники. Сливаясь с тенями, замирая при каждом подозрительном звуке, переступая с камня на камень, не оставляя следов. Старый Вепрь шел первым, читая лес, как книгу. Ярый, несмотря на одну руку, двигался с невероятной легкостью и звериной грацией. Всеволод замыкал, прикрывая тылы, его рука не отпускала рукоять ножа.

Они шли на два едва уловимых ориентира.

Первый – запах. Это был не чистый запах дыма от костра. Это был тяжелый, жирный чад, который бывает, когда горят десятки очагов. Запах большого поселения.

Второй – звук. Это не были отдельные голоса. Это был далекий, низкий, почти неслышный гул. Гуд, который издает растревоженный улей. Нестройный хор из сотен человеческих голосов, пьяного хохота, криков, ругани и, возможно, стонов, который лес почти полностью поглощал, но который все равно ощущался нутром.

Они шли на запах и звук самого сердца тьмы, и с каждым шагом напряжение становилось почти невыносимым. Они знали, что идут в пасть к зверю. И не были уверены, что смогут выбраться оттуда живыми.

Глава 41: Взгляд в Бездну

Чем дальше они шли, тем сильнее становились запах и гул. Воздух пропитался жирным чадом, запахом нечистот, пота и какой-то сладковатой, тошнотворной вонью, которую Всеволод не сразу смог определить. Человеческий гул превратился из вибрации в воздухе в различимые звуки – пьяные крики, грубый хохот, лязг железа и далекие, едва слышные женские вопли, которые быстро обрывались.

Старый Вепрь остановил их жестом и, припав к земле, прислушивался несколько долгих, напряженных минут. Затем он указал направление, и они сменили тактику. Теперь они не шли, они ползли. На животе. Как змеи, как ящерицы, они медленно, сантиметр за сантиметром, продвигались сквозь густой подлесок, раздвигая руками папоротники и стараясь не задеть ни одной сухой ветки. Грязь набивалась под ногти, сырая земля холодила кожу сквозь рубахи.

Они подползли к краю естественного уступа – обрывистого склона, который скрывал большую, вытянутую низину. Склон был густо порос кустарником, что давало идеальное укрытие. Добравшись до самого края, они залегли, и Всеволод осторожно раздвинул ветви.

И то, что он увидел, заставило его замереть, забыв как дышать. Его сердце, до этого ровно и мощно стучавшее, на миг остановилось. Все его расчеты, все его планы, все его представления о "логове разбойников" рассыпались в прах.

Внизу, в огромной, выжженной в сердце леса поляне, раскинулся не лагерь. Не стоянка. И даже не большая деревня.

Это был город.

Настоящий, живой, дышащий город, построенный из дерева, грязи, насилия и страха.

Первое, что бросалось в глаза – частокол. Высокий, в два человеческих роста, из толстых, заостренных бревен, он окружал все поселение. По углам и над воротами стояли грубо сколоченные дозорные вышки, на которых виднелись темные фигуры часовых с луками. Это была не просто ограда, это была крепость. Серьезное фортификационное сооружение, способное выдержать настоящую осаду.

А внутри, за частоколом, кипела жизнь. Отвратительная, лихорадочная, похожая на жизнь в растревоженном муравейнике, полном червей и опарышей. Десятки срубов, добротных, бревенчатых изб, соседствовали с вросшими в землю убогими землянками. Из труб нескольких кузниц валил густой, черный дым. Были видны загоны, в которых мычал и блеял согнанный со всей округи скот. И повсюду, как мухи на падали, копошились люди. Сотни. Возможно, под тысячу.

Даже Всеволод, который был готов к многому, который представлял себе крупную, хорошо укрепленную базу, был ошеломлен. Его разум отказывался верить в увиденное. Это не была шайка разбойников, прячущаяся в лесу. Это была альтернативная, раковая цивилизация. Гнойный нарыв на теле земли, который вырос до чудовищных размеров. Он лежал на краю обрыва, глядя на этот город теней, и понимал, что он не просто заглянул в логово зверя.

Он заглянул в самую бездну. В бездну, которая равнодушно смотрела на него в ответ, и он понял, что его маленький отряд – лишь пылинка перед этим монстром. Просто мясо.

Глава 42: Живой Организм

Они лежали в своем укрытии несколько часов, пока сумерки не сменились полной, непроглядной тьмой, а затем – бледным, болезненным рассветом. Они не смели пошевелиться, почти не дышали, превратившись в камни, в часть пейзажа. И все это время они смотрели, впитывая в себя жуткую, отвратительную жизнь этого места.

И чем дольше они смотрели, тем яснее становилось: это не просто сборище бандитов. Это был живой, уродливый, самодостаточный организм, работающий, как хорошо отлаженный механизм. Он дышал, питался, размножался и испражнялся насилием.

На рассвете главные ворота, огромные и неуклюжие, со скрипом отворились. Из них выехал отряд. Около сорока всадников, хорошо вооруженных, на сытых конях. Они не были похожи на вчерашний дозор. Это были элитные бойцы, хищники. Они выехали из крепости и растворились в лесу. Они пошли на охоту. На новую добычу.

А через пару часов в ворота ввалился другой отряд, вернувшийся с ночного грабежа. Они были потрепаны, но довольны. Они гнали перед собой десятка полтора связанных людей – плачущих женщин, избитых до полусмерти мужиков. И с ними – несколько коров и овец. Добычу тут же окружили, как стервятники. Скот погнали в загоны. Мужчин, наскоро осмотрев, пинками погнали в общую рабочую зону. А женщин… женщин, молодых и старых, отсортировали. Самых красивых и молодых, рыдающих, пытающихся вырваться, несколько крепких разбойников со смехом и похабными шутками потащили в длинный, приземистый барак, стоявший чуть на отшибе. Остальных, постарше, отправили на общую кухню или в прачечную.

Этот длинный барак, как поняли разведчики, был сердцем похоти этого города. Из него, даже днем, доносились пьяные крики, звуки ударов и женские вопли, которые быстро обрывались. Это был публичный дом и комната пыток одновременно. Каждая новая пленница, переступая его порог, переставала быть человеком. Она становилась вещью. Игрушкой для десятков грязных, пьяных, жестоких мужчин. Сколько их там было внутри, оставалось только догадываться. Сколько из них были еще живы – тоже.

Внутри крепости кипела работа. Это был настоящий конвейер рабства.

Группы пленников, подгоняемые кнутами и палками звероподобных надсмотрщиков, валили лес за пределами частокола, расширяя поляну. Другие, на своих плечах, таскали бревна, строя новые избы и укрепляя стены. На их спинах виднелись свежие и застарелые рубцы от плетей, на лицах было написано тупое, покорное отчаяние. Они работали молча, от рассвета до заката, получая за свой труд лишь похлебку из отрубей и новые побои.

В кузницах, где воздух дрожал от жара, тоже работали рабы. Под присмотром нескольких мастеров-разбойников они ковали оружие: грубые наконечники для стрел и копий, чинили мечи и топоры, делали цепи и кандалы. Этот город сам себя вооружал.

Повсюду были видны следы диких, бессмысленных вспышек жестокости. Двое разбойников повздорили из-за какой-то мелочи. Спор быстро перерос в драку. Один пырнул другого ножом. Никто даже не обратил внимания. Раненый, зажимая живот, отполз в сторону и остался лежать, истекая кровью. Труп, лежавший у стены со вчерашнего дня, просто оттащили за ноги к выгребной яме и сбросили туда, как мешок с мусором. Жизнь, даже жизнь "своих", здесь не стоила ничего.

Всеволод, Вепрь и Ярый лежали, глядя на этот муравейник. И они понимали, что перед ними не просто враг, которого можно победить в бою. Перед ними была система. Чудовищная, но работающая система, построенная на насилии, рабстве и страхе. И чтобы уничтожить ее, мало было просто убить разбойников. Нужно было сжечь дотла сам этот город. Вырезать этот гнойник из тела леса вместе с его корнями.

Глава 43: Рабы и Хозяева

Наблюдая за жизнью разбойничьего города, Всеволод и его товарищи быстро поняли, что население этого ада делится на две неравные части: на хозяев и на рабов. На тех, кто владел кнутом, и на тех, чьи спины знали его прикосновение.

Обращение с рабами было лишено даже той показной заботы, с которой хозяин относится к своему рабочему скоту. Люди здесь были расходным материалом. Дешевым, возобновляемым ресурсом, который всегда можно пополнить новым набегом.

Они стали свидетелями одной короткой, но страшной сцены. Группа рабов тащила огромное бревно к строящейся стене. Один из них, седой, изможденный старик, споткнулся и упал. Бревно с грохотом рухнуло на землю. К нему тут же подскочил надсмотрщик – здоровенный, безбородый детина с лицом, обезображенным оспой. Он не стал кричать или поднимать старика. Он просто начал его бить. Ногами.

Тяжелый, подбитый железом сапог с глухим, мокрым стуком раз за разом опускался на лежащее тело. В грудь, в живот, в голову. Первые несколько ударов старик стонал. После пятого он перестал издавать звуки. Но надсмотрщик не останавливался. Он вошел в раж, его лицо исказилось от звериного удовольствия. Он бил, пока тело под его ногами не превратилось в бесформенную, кровоточащую массу. Потом он остановился, тяжело дыша, сплюнул на труп и рявкнул на остальных рабов: