Черное Солнце Севера. История Пскова

Он молча расстегнул пряжку на своем поясе. И снял с него свой собственный боевой топор.

Это не было обычным оружием. Это была вещь. Произведение искусства и машина для убийства одновременно. Лезвие, выкованное из узорчатой стали, было идеально сбалансировано. Рукоять из мореного дуба была отполирована до блеска тысячами прикосновений его ладони, и вся она была покрыта сложной, витиеватой рунической резьбой. Это было оружие не просто воина. Это было оружие вождя.

– Это тебе, – сказал Родион, протягивая топор Всеволоду. Рукоять была еще теплой от его тела. – Ты его заслужил.

Он посмотрел Всеволоду прямо в глаза, и в его взгляде больше не было ни цинизма, ни насмешки.

– За то, что вернул старому волку веру в то, что даже из грязи, из крови и из дерьма могут рождаться настоящие вожаки.

Всеволод молча взял топор. Он был тяжелым, но идеально лежал в руке, словно был выкован специально для него.

– Береги себя, парень, – добавил Родион. – Боримир тебе этого не простит. Никогда. Он будет ждать. И когда-нибудь он придет, чтобы содрать с тебя кожу. Будь готов.

Старый воевода кивнул ему, как равному. Развернулся, неспешно подошел к коню, вскочил в седло и, не оглядываясь, поехал догонять своего недостойного князя.

А Всеволод остался. Один. Посреди поля, у разрушенных ворот своей бывшей деревни. С головой врага у ног. С топором вождя в руке. Свободный.

И с новой, огромной, пугающей проблемой.

За его спиной стояла толпа. Сотни измученных, сломленных, голодных людей. Женщины, дети, старики. Они смотрели на него. Смотрели не как на равного. Не как на соседа. Они смотрели на него, как на своего единственного спасителя. Как на своего вождя.

Он спас их от рабства. Но теперь их свобода, их жизни, их будущее целиком и полностью лежали на его плечах. Он выиграл битву. Но его настоящая война, война за выживание своего нового, невольного племени, только начиналась.

Глава 71: Вече Свободных

Вечер опустился на измученную деревню, как тяжелое, пропитанное кровью и пеплом одеяло. Торжество от ухода князя было недолгим. Оно улетучилось вместе с пылью из-

под копыт его дружины, оставив после себя лишь опустошение, боль от потерь и тревожный, зудящий, как незаживающая рана, вопрос.

Что теперь?

Этот вопрос не задавали вслух. Он висел в воздухе. Он читался в глазах женщин, оплакивающих своих мужей. В усталых взглядах мужиков, присевших на завалинках. В растерянных лицах бывших рабов, которые получили свободу, но не имели ни дома, ни будущего.

Всеволод не стал тянуть. Он знал, что страх и неопределенность – это яд, который разъедает душу быстрее любой болезни. Когда последние лучи солнца утонули в кровавом зареве за лесом, он приказал развести на площади большой костер. Не для пира, а для совета.

На призыв собрались все. Искалеченные бойцы, выжившие ополченцы, освобожденные рабы, женщины, старики. Они сбились в плотный, молчаливый круг вокруг огня. Пламя выхватывало из темноты их лица – грязные, изможденные, отмеченные печатью пережитого ужаса. Атмосфера была тяжелой. Люди ждали. Ждали от него слов. От него, кто затеял всю эту кровавую кашу и вытащил их из нее. Он стал их вождем не по праву рождения, а по праву крови – пролитой вражеской и своей.

Всеволод вышел в центр круга. Он не стал садиться. Он стоял, высокий, прямой, освещенный рваными отсветами пламени. В руке он держал новый топор – дар воеводы. Он казался естественным продолжением его руки. Он помолчал, давая тишине стать абсолютной, давая каждому почувствовать тяжесть момента. А потом заговорил.

– Мы победили, – его голос был ровным и лишенным торжества. Это была констатация факта. – Мы вырезали гнездо шакалов. Мы отстояли свои дома. Мы вернули себе честь.

По толпе пронесся тихий, неуверенный гул одобрения.

– Но мы не выиграли войну, – жестко продолжил он, обрывая этот гул. – Мы лишь разозлили зверя покрупнее.

Он посмотрел в лица своих вчерашних односельчан.

– Князь. Он уехал. Но он не простит. Он никогда не простит этого унижения. Он вернется. Не сейчас, так через месяц. Не через месяц, так следующей весной. Он придет с дружиной не в сто, а в триста голов. И тогда уже не будет никаких пари. Будет только резня. Жить здесь – это сидеть на пороховой бочке и ждать, когда он чиркнет кресалом. Это ждать смерти.

Его слова были как ледяная вода, вылитая за шиворот. Они отрезвляли. Они убивали последнюю, самую глупую надежду на то, что все как-нибудь обойдется.

– Я предлагаю уйти, – сказал он просто и прямо. – Оставить эту землю. Оставить могилы наших предков. Потому что живым нужна земля для жизни, а не для смерти.

Он поднял руку и указал на северо-запад, в сторону темнеющего, бескрайнего леса.

– Туда. К большим озерам и рекам, о которых пели варяги. Туда, где леса полны зверя, а реки – рыбы. Туда, где земли столько, что ее хватит нашим внукам и правнукам.

Он снова обвел их взглядом, и теперь в его голосе появилась страсть.

– Да, это дикие земли. Там нет ни князей, ни дружин. Там свои законы, законы леса. Там свои духи, с которыми нужно уметь говорить. Там другие племена, с которыми придется либо драться, либо дружить. Путь будет тяжелым. Многие из нас не дойдут.

Он сделал паузу, и его голос зазвучал набатом.

– НО ТАМ – СВОБОДА! Там мы сами себе будем хозяевами. Мы построим новый дом. Нашу собственную крепость. И там никто не придет к нам за данью. Никто не назовет нас смердами и червями. Никто не посмеет тронуть наших жен и дочерей. Мы будем жить по своему закону. По закону стали и справедливости.

Он замолчал. Он сказал все, что хотел. Теперь выбор был за ними. Он предлагал им не легкий путь. Он предлагал им тяжелую, опасную, но свободную жизнь вместо медленного, унизительного, рабского умирания здесь. Весь круг молчал, переваривая его слова. В треске костра каждый слышал ответ на тот самый вопрос, который мучил их весь вечер. "Что теперь?". Теперь – исход.

Глава 72: Разделение

Слова Всеволода, полные обещаний свободы и опасностей, упали на толпу, как камень в воду, вызвав круги споров и сомнений. Тишина взорвалась десятками голосов. И стало ясно, что единого народа, который он только что выковал в горниле битвы, больше нет.

– Уйти?! – первым вскочил один из старейшин, седобородый, кряжистый мужик. – Бросить все?! А как же наши дома? Наше хозяйство? Земля, которую мы потом и кровью поливали?!

– Да какая к черту земля, если на ней нельзя жить спокойно?! – тут же выкрикнул в ответ один из молодых бойцов, который потерял в бою брата. – Ты хочешь, чтобы твою дочь княжеские псы забрали в качестве "штрафа"?

– Могилы! – подала голос одна из старух, качая головой. – Здесь лежат наши отцы, наши деды! Как можно бросить их? Духи предков не простят нам этого!

– Духи предков хотят, чтобы их род продолжался, а не чтобы его вырезали под корень! – парировал Ярый, беженец с одной рукой, и в его голосе звенела сталь.

Народ разделился. Это было видно невооруженным глазом.

Часть односельчан, в основном люди постарше, те, кто пустил здесь глубокие корни, качали головами. Для них мысль об уходе была кощунственной. Это была их земля. Они родились здесь. Их пуповина была закопана под порогом их избы. Они верили в силу традиций, в нерушимость привычного уклада. Их главный аргумент был прост и по-своему логичен.

– Князь в гневе, да. Но гнев проходит. Он вернется, возьмет огромную дань, может, повесит пару человек для острастки. Но он не станет вырезать всю деревню, которая платит ему исправно. Ему это невыгодно. Нужно просто перетерпеть. Повиниться. Заплатить.

Во главе этой партии «остающихся» встал старший брат Всеволода, Доброгнез.

– Мы – землепашцы, – сказал он, глядя не на брата, а на толпу. – Наша сила – в этой земле. Уходить в дикие леса – это удел бродяг и разбойников. Наш дом здесь. И я останусь защищать его.

Его слова нашли отклик. Около трети жителей деревни – те, у кого были большие семьи, добротные дома, кто слишком много вложил в эту землю, – поддержали его. Их страх перед гневом князя был силен. Но страх перед неизвестностью, перед диким лесом и голодной смертью был еще сильнее.

Но большинство думало иначе.

Освобожденные рабы смотрели на тех, кто хотел остаться, как на безумцев. Для них любая, самая голодная и опасная свобода была в тысячу раз лучше сытого и предсказуемого рабства. Они уже знали, что такое цепи, плети и бараки для утех. Они больше никогда, ни за что на свете не хотели рисковать этим снова. Их решение было единогласным.

Беженцы из сожженной Веснянки, на чьих глазах убивали их мужей и насиловали дочерей, лишь горько усмехались словам о милости князя. Они видели, чего стоит эта милость. Они видели, как быстро порядок превращается в хаос, и как легко дружинник становится мародером и насильником. Они тоже выбрали уход.

И молодежь. Молодые парни и девки, которым в этой деревне не светило ничего, кроме тяжелого труда и вечного страха. Слова Всеволода зажгли в их сердцах огонь. Перспектива стать основателями нового, свободного поселения, стать первыми, стать хозяевами своей судьбы пьянила их. Им нечего было терять. И они выбрали путь.

Когда споры утихли и стало ясно, что пути их расходятся, к Всеволоду подошел его отец, Ратибор. Он положил руки на плечи обоих сыновей – и воина, и землепашца. В его глазах была бесконечная отцовская боль.

Он посмотрел на Всеволода.

– Я стар, сын. Я не дойду. Мои кости останутся здесь, рядом с костями твоего деда.

Он благословил его, проведя рукой по его волосам.

– Иди. Иди и построй свой город. И пусть боги будут с тобой. Но я останусь. Кто-то должен присматривать за старыми могилами, пока не появятся новые.

Он обнял его. Крепко. В последний раз. Это было не просто прощание. Это было разделение. Разделение семьи, разделение деревни, разделение целого мира на тех, кто выбрал привычное рабство, и тех, кто выбрал смертельно опасную свободу. Костер догорал, и вместе с ним догорала их общая история. Утром они проснутся уже двумя разными, чужими друг другу племенами.

Глава 73: Подготовка к Исходу

Следующий день стал первым днем новой эры. Деревня, расколовшаяся надвое, погрузилась в лихорадочную деятельность. Но это была деятельность двух разных, почти враждебных миров.

Те, кто решил остаться во главе с Доброгнезом, начали чинить разрушенные ворота. Они укрепляли стены, разбирали завалы, хоронили убитых односельчан. Их лица были угрюмы и сосредоточены. Они готовились к приходу князя, к унизительным переговорам, к огромной дани, которую придется платить своей и чужой кровью. В их взглядах, когда они смотрели на "уходящих", читалась смесь зависти и презрения.

А уходящие, ведомые Всеволодом, начали свои собственные, куда более масштабные сборы. Им предстояло не просто подготовиться к походу. Им предстояло упаковать всю свою прошлую жизнь и взять ее с собой. У них была одна неделя.

Все захваченное в разбойничьей крепости добро было вывалено на площадь. Горы оружия – мечи, топоры, копья, сотни стрел. Тюки с тканями. Бочонки с солью и зерном. Кузнечные инструменты, плотницкие пилы, скобяные изделия. Всеволод установил единственный закон – «делится по-честному». Никаких «я больше заслужил» или «я это нашел». Все стало общим.

Он лично руководил разделом. Мужчинам, идущим в поход, – по хорошему топору и ножу. Лучшим стрелкам – по луку и полному колчану стрел. Более ценное оружие – мечи и кольчуги – было роздано самым опытным бойцам из его ударного отряда. Зерно, соль и вяленое мясо делились не по семьям, а по едокам. Каждый рот – от старика до младенца – получал свою долю. Это был первый закон их нового, еще не рожденного племени. Закон справедливости, подкрепленный сталью.

Началась гигантская работа. Все, что можно было разобрать и унести, разбиралось. Из сараев, из старых, брошенных изб выламывались доски. Мужики под руководством бывших плотников-рабов и деревенских умельцев строили повозки. Не красивые, ладные телеги, а грубые, уродливые, но прочные конструкции на скрипучих колесах. На них должны были поехать дети, старики, тяжелораненые и самые ценные припасы.

Женщины тоже не сидели без дела. Они перебирали зерно, сушили мясо, шили из захваченных тканей и шкур мешки и сумы. Знахарки, во главе с таинственной Веленой, готовили в дорогу целебные мази, порошки от хворей, перевязочные материалы. От них исходил горький, пряный запах трав.

Легкораненые, стиснув зубы, помогали, чем могли. Чистили оружие, точили топоры, плели веревки. Их боль была постоянным напоминанием о том, что их ждет впереди.

А тяжелораненых готовили к самому страшному пути в их жизни. Их раны, уже начавшие гноиться, снова промывали отварами, туго перевязывали. Для них в повозках устраивали специальные ложа из сена и тряпья, чтобы тряска не добила их раньше времени. Смотреть на них было тяжело. Их стоны были саундтреком этой лихорадочной подготовки. Каждый понимал, что для многих из них этот путь станет последним.

Вся эта неделя была одним непрерывным, гудящим муравейником. Люди работали от рассвета до заката, валились с ног от усталости, но на следующее утро снова вставали и принимались за дело. Ими двигал не энтузиазм. Ими двигал страх, подгоняющий лучше любой плети. Страх перед князем, который оставался за спиной, и страх перед неизвестностью, что ждала их впереди.

А между делом они прощались. Прощались со своими домами, в которых родились. Прощались со своими соседями, которые теперь смотрели на них, как на чужаков. Прощались с могилами своих предков, приходя на них ночью, чтобы выпить последнюю чарку и попросить прощения.

Они отрезали свои корни. Болезненно, с кровью. Потому что знали, что дерево с гнилыми корнями долго не простоит.

Глава 74: Женская Битва

На фоне лихорадочной подготовки к исходу, среди скрипа колес и стука топоров, разворачивалась другая война. Тихая, невидимая, но не менее жестокая. Война за мужчину. За вожака.

Всеволод, сам того не желая, превратился из деревенского отщепенца в самую желанную добычу. Он был не просто силен и молод. Он был теперь властью. Он был будущим. И женщины, ведомые древним, как мир, инстинктом, это чувствовали. Победителю полагается лучшая самка. Вопрос был лишь в том, кто ею станет.

Первой свои права заявила Заряна, дочка мельника. Крепкая, полногрудая, с наглым, уверенным взглядом. Она решила уйти со Всеволодом, бросив своего отца и привычную жизнь. Она поставила на него все. И теперь действовала прямолинейно, как таран.

Ее тактика была простой и понятной – тактика хозяйки. Она взяла на себя заботу о нем. Каждое утро, пока он обсуждал планы с бойцами, она приносила ему лучшую еду – самый жирный кусок мяса, самый свежий ломоть хлеба. Вечером, когда он, смертельно уставший, садился у костра, она молча забирала его порванную в бою рубаху и к утру возвращала ее, аккуратно заштопанную. Она «случайно» касалась его руки, передавая кружку с квасом. Она поправляла ему на плече ремень. Каждое ее движение, каждый взгляд кричал: «Я – твоя женщина. Я – будущая хозяйка твоего дома. Я рожу тебе сильных сыновей». Это была понятная, земная, почти животная заявка на право владения.