Плац. Том 3

– Не было здесь никакого преступления! – заверил мужчина. – Это продажная девка. Просто стащить хотела одну вещицу, – с этими словами он покрутил перед его носом портсигаром.

– Странно, – пробормотал Николай Ильич и, со знанием дела добавил: – Обычно такие девицы боятся идти на кражи, ведь в случае чего, подозрение сразу падёт на них.

– Я завтра уезжаю, думала, до тех пор не хвачусь, – предположил мужчина. – Да и вообще, они не промах. Знают, что не всякий готов шум поднимать. Сейчас же как? – он выдержал паузу, глядя в глаза Николая Ильича, словно дожидаясь от него ответа и продолжил: – Огласки боятся пуще кражи…

– Я завтра тоже надеюсь уехать, – сообщил примирительным голосом Николай Ильич.

– Значит, не исключено, что ещё встретимся. – Мужчина хотел, было, закрыть двери, но Николай Ильич и в этот раз не позволил ему этого сделать. Он снова придержал её рукой, но уже на правах и с видом человека, который вдруг пожелал что-то обсудить в доверительном тоне.

– Что? – Мужчина растерялся.

Николай Ильич оглянулся по сторонам и заговорщицки спросил:

– Не могли бы вы дать адресок?

– Чей? – не понял мужчина.

– Ну как же! – Он снова украдкой осмотрел в оба конца коридор, приблизил своё лицо к мужчине и почти умоляюще сообщил: – Я бы тоже хотел поразвлечься в номерах.

– Ах, вот вы о чём! – Мужчина облегчённо вздохнул и указал взглядом себе под ноги. – Портье вам всё устроит в лучшем виде. Только будьте осторожны, сами видите, какие дамочки бывают.

Наученный горьким опытом с баней, Пётр Ильич не сразу решился подойти к портье. Какое-то время он слонялся между входом в буфет и рестораном. Со стороны могло показаться, что он кого-то ожидает. На самом деле, Николай Ильич размышлял, как правильно и без ущерба своей репутации объяснить свою потребность. Он вдруг понял, что в его ситуации невозможно ограничиться лишь одним вопросом и ответом на него. Как следствие, с портье состоится целый разговор. Ведь надо многое узнать. Между тем, приличные граждане, скуки ради, всё подмечают. Они как есть обратят внимание и на то, что добропорядочный внешне господин долго и вкрадчиво судачит с прислугой. Зная себя, Николай Ильич представлял, как начнёт краснеть и заикаться, а его глаза при этом бегать. Тьфу! Снова будет выглядеть подозрительным и смешным. А между тем, Красноярск это не только другой и далёкий от Петрограда город, где свои традиции и правила, но и время уже другое. Почитай два года прошло с тех пор, как он вообще пользовался таким видом услуг. С тех пор многое поменялось. Обычный мужик стал позволять себе больше вольностей. Даже власть не таясь ругает, а при случае хамит и норовит матом обложить. Бабы, глядя на них, смелее стали. Напряжение, вызванное войной и тайной агитацией большевиков, стало вырываться паром частых стачек и забастовок. В деревнях громили усадьбы и гнали зажиточного мужика. Вот и портье, с виду умный, а ведёт себя уж совсем вольготно. Свободно и без разрешения начинает разговор, улыбается без дела и может кивнуть, словно старому знакомому. Однако и без разговору с ним никак. Николая Ильича волновал вопрос цены на услуги проституток и в каких местах их можно получить. Ещё он не знал, как поступить лучше, пригласить женщину в номер, или пойти в публичный дом самому. Николай Ильич опасался, что с визитом проститутка выйдет дороже, а на счету каждая копейка.

Портье сразу понял о чём речь и без обиняков сообщил:

– Все женщины, что здесь обустроены, сегодня уже заняты, а те, что в борделе, по ночи сюда не пойдут. Может, ждать изволите? – осторожно поинтересовался он.

– А далеко-ль бордель? – спросил Николай Ильич, уверенный, что мог бы и подождать, но отчего то не хотелось выглядеть в глазах этого юноши человеком, способным после кого-то пользовать женщину. Конечно, они все имеют много мужчин за день, но, когда вот так вот, прямо на глазах из номера в номер перейдёт, уж чересчур.

– На соседней улице, – сообщил, между тем, портье и вкрадчиво добавил: – Ежели сподобитесь идти, я подробно вам всё расскажу.

Глава 3

С утра Пётр Ильич отправился на станцию искать Черныша. Хозяин нагана работал помощником машиниста и был сыном Чернышёва Ивана, замёрзшего прошлой весной по пьяному делу. Отец был не из ссыльных, но служил когда-то конвойным при каторге. Здесь и оженился на вдовствующей солдатке по имени Клавдия. Сын, Пашка, которого все Чернышём теперь звали, был у него единственный уже от немолодой жены, но путевый не в отца. Сумел обустроить себе дом, женился и специальность почётную приобрёл. Как-то ловко и сноровисто всё у него выходило. Не слыл любителем выпить и не был разгильдяем. Оттого Петра Ильича удивило произошедшее на кануне. Он не ожидал увидеть Черныша в непотребном виде, да ещё размахивающим наганом. Это выпадало из стройного ряда положительных суждений о нём.

Лошадь сонно и лениво тащила сани через лес. Погода, как и накануне, обещала быть ясной. Значит, к обеду и солнце пригреет. На снегу уже сверху наст образовался. Худо теперь зверью в лесу будет. Пришла та пора, когда и корм на исходе, за зиму всё подъели, и по насту тяжело бегать, чтобы его добыть. Лапы сквозь него проваливаются и режет он их острой кромкой. В январе морозы были будь здоров. Неделю держались такие, что по домам все сидели. Лишь по дрова к поленницам выбегали. За всё время в деревне несколько смертей от холода случилось. Один из-за пьянства замерз. В бане уснул, а она до утра и выстыла. Так и околел. Не хитрое дело, строили их по большей части абы как. Лишь бы за помывку тепло удержала. Фроловы, мать с дочерью, из-за нерадивого отца в землянке замерзли. Ещё умирали от простуды. Однако и прибывала деревня людьми тоже скоро. Каждая вторая баба брюхатая или с малым нянчится. Рожали так же легко, как и в мир иной отправлялись. При всём при том, много детей в первый год не выживали. Умирали от грязи, холода, нищеты и разных болезней. Фельдшер, Антип Егорович, каждый раз при встрече серчал на баб. Они с охотою к разным повитухам и знахаркам для заговору дитя несут, вместо того, чтобы ему показать. Иной раз и вовсе, просто мамка ночью придавит. Спит без задних ног после трудного дня, а дитя рядом, чтобы не мёрзло. Случайно навалится и всё.

Стук топора отвлёк от размышлений. Пётр Ильич сдвинул шапку на бок и прислушался. Точно! Кто-то лес крал.

«Это же надо, уже прямо под носом рубят! – возмутился он мысленно. – Оно, конечно, удобно, до деревни рукой подать. Но ведь бояться должны и совесть иметь! У себя ведь воруют!»

Он снова нахлобучил шапку поглубже и зло шлёпнул вожжами лошадь. Она пошла веселее.

До глубины души задевало Петра Ильича разгильдяйство и вседозволенность русского мужика. Он точно знал, что в этих местах разрешение рубить никому не давали. Народ постепенно стал от рук отбиваться, причём как-то разом и повсеместно. То и дело в Чите случались разные стачки и забастовки. Рабочие бузили по любому поводу. На фоне войны выглядело это более чем странно. По его мнению, общая опасность и беда напротив, объединять для победы должны. В России всё наоборот. Что в японскую, что сейчас. В деревне у людей тоже поменялся характер. Стали злее и наглее. Вот и Маслёнок сегодня с утра успел настроение испортить. Мало того, что с вечера не пришёл, и Петру Ильичу пришлось его работу делать, так и утром заявился пьяный.

«Сколько можно терпеть его выходки? – негодовал про себя Пётр Ильич. – На кой он такой нужен? Снова сам стайки почистил и скотину напоил. Сено накидать нехитрое дело. На всё меньше часа ушло. И чего Маслёнку надо? Почитай задаром деньги имеет. Теперь и такой работы лишится. Нет, конечно, если его жена Прасковья снова прибежит и начнёт просить за нерадивого мужа, не сдюжу женских слёз, приму, – сделал он вывод. – Так опять только до следующей пьянки. На что рассчитывает? Чем жить собирается и как детей, которых у него трое, содержать будет? Совсем не думает головой!»

Из скотины, ещё по осени, у Масловых две коровёнки было. Зимой одна от морозов погибла. Подъели они её. Лошадь на ладан дышит. С десяток курей прямо в доме держат. Последняя надежда, если что, Пётр Ильич ему пять копеек платил за приход. Чего не жить? Но ненавидел его батрак, так устроен. На себя-то работать не хотят, а на чужого и подавно.

Сани выехали из леса и взору открылось депо. На фоне скалистой сопки и вековых сосен, огромный кирпичный сарай под железной крышей поражал воображение. Каждый раз, приезжая сюда, Пётр Ильич испытывал трепет и восхищенье. Как такое посреди глухой тайги возможно? В оба конца от него, зелёный, уходящий в бесконечность коридор из сосен и редких берёз, по дну которого тянулась чугунка. Чуть дальше на ней, разворотный круг с паровозом. Словно живой, вздыхает паром железный монстр и дымит. Напротив, ближе к лесу, водоёмное здание. Тоже из красного кирпича и возведённое по примеру старинных крепостных башен. Сутки напролёт зимой, она курилась чёрным, жирным дымом, поверх деревянной крыши. Пётр Ильич знал, как всё здесь обустроено и работает. Чтобы вода не промёрзла и не порвала железные баки, внутри этой башни были установлены паровые вертикальные котлы. Смотреть за ними и топить был обучен Ермолай Молоков. Высокий и худой как жердь мужик трудился здесь с первого дня и головой за всё отвечал. Вчера даже на масленице его видно не было. Не забалуешь. Морозы ещё стоят крепкие, стоит уголь вовремя не подкинуть, и прихватит. Считай, всё встанет. Семья при нём жила в небольшом, но крепком доме, в одном дворе с башней. От неё вода, по проложенным где-то в земле трубам, шла к паровозной гидроколонке. По форме похожая на гигантскую букву «Г», она стояла аккурат у чугунки, чуть дальше. Для облегчения ночной заправки паровозов, рядом с ней, на высоком столбе, подвешенный на тонком тросике, висел керосино-калильный фонарь. Ермолай и за ним смотрел. Опускал каждый раз, поворачивая ручку на лебёдке, чистил и заправлял. Потом наверх поднимал. Светил фонарь ярко и далеко. Вода для всего этого хозяйства подавалась от озера. Называлось оно Медвежьим. Там, за лесом, почти у самого его берега, отстроили ещё и водоподъёмное здание. В нём паровой насос, соединённый подземным трубопроводом с береговым колодцем. Заправляет тем хозяйством Лёха Загибин. Как и Ермолай, Лёха живёт там же, с кривою женой и детьми. Похожий на медведя мужик, с густо-заросшей нижней частью лица смолянистой бородой, должностью своею гордился, а для обучения, говорят, аж в Петровский завод ездил. Ещё бы, насосы на пару для обычного мужика вещь сложная, но смекалистый он, не в пример многим деревенским. Пётр Ильич каждый раз удивлялся тому, как сложно и строго всё на дороге устроено. Впечатляла его основательность и гениальность человеческого умственного и ручного труда. Отъехал немного от деревни и на тебе, другой мир, другой век и другие люди! Разве сможет тот же Маслёнок здесь работать? Да ни за что на свете, порода не та. Погубит всё. Чего ему стоит напиться и уснуть? Считай вся дорога до самого океана встанет…

Пётр Ильич выбрался из саней и привязал к столбу лошадь.

Пройти в депо чужаку сложно. В округе знали, в строгости всех здесь держат, и сторож специальный есть. Оно и не мудрено. Народ на станции работает разный. Тащат всё подряд. Опять же и поломать что-то могут. Оттого всё под присмотром. Только сегодня никто Петра Ильича даже не окликнул.

– Здорово! – поприветствовал он щуплого мужика в душегрейке.

Тот толкал перед собой тачку, загруженную мусором. Железное колесо вязло в снегу и шла она тяжело, от того на торчавшей из воротника худой и грязной шее мужика вздулась от напряжения жила.

– Здоровее видали! – прокряхтел тот с усилием. – Чего надо?

– Черныша знаешь?

– Кто же этого чёрта не знат? – Мужик встал, отпустил ручки, и они с грохотом упали на мёрзлую землю. – На Читу сегодня идут они. Спроси тама! – Он махнул на щель в огромных, железных воротах, под которыми исчезали рельсы.

В депо было холодно и темно. Стоял густой запах сажи, железа, мазута и угля. Стены, из почерневшего от копоти кирпича, конусы грязного света, от висевших под потолком, меж металлических брусьев ламп и сквознячки, придавали этому сводчатому, нежилому пространству какую-то таинственность и величие. Всё, что было здесь, казалось большим, основательным и впечатляло попавшего с улицы человека. Именно на чугунке, как нигде, ощущалось наступление новой эпохи. Чувствовалась её новизна. Завораживала красота машин и разных механизмов, которые должны заменить человека. Пётр Ильич искренне верил, что вскорости люди будут заниматься только тем, что им в удовольствие, а всё остальное за них сделают машины. Заменили же они почти наполовину лошадей? По городам вовсю автомобили ездят. Те же локомобили пашут и боронят землю. В этих краях он ещё таких машин не видел, но в газетах много пишут про устройства, которые на краю поля устанавливают, а они за тросы плуг или борону тянут. Вычитал он и про трактора, что в Балаклаве делать стали. Эта штуковина и вовсе, подобно лошади, по полю ездить может. Не удивляло Петра Ильича особо такое положение дел. Сколько раньше нужно было перекладных использовать, чтобы из Москвы до Читы добраться? Иной раз у кого-то на дорогу годы уходили, а кто-то и вовсе в пути погибал. А теперь? Сел в вагон и сиди себе скромно, жди, когда довезут до места с комфортом и в тепле. Пётр Ильич даже на каторгу с удобствами ехал. Не то что раньше, пешими колоннами по этапу. Аэропланы опять же летают. Тунгуса, Вало, пугают эти птицы из железа так, что он потом ночь спать не может.

Пётр Ильич огляделся. Величаво и грозно смотрелись стоявшие здесь паровозы. Всего их было три, по числу ворот. Чёрные, большие, походившие на спящих железных монстров, они вызывали мистический трепет перед спрятанной в них силой.

«Это же надо, такое создать! – подумал с восхищением и в который раз Пётр Ильич. – Человек поистине всемогущ и сейчас только начал познавать свои возможности. Как я мог в такое время оказаться на задворках истории? Как так неумело распорядился своей жизнью в канун войны, и вместо того, чтобы сейчас быть на фронте, копошусь в навозе, как обычный мужик?! Эх!»

Где-то стучали по железу, и стук этот, отлетая от стен, отдавал странным, мистическим эхом.

Пётр Ильич обошёл паровоз и оказался в его передней части. Здесь, судя по всему, кто-то работал. Огромная и массивная крышка была по кругу откручена, и открыта, словно дверь в преисподнюю. Где-то под ней шевелилась и пыхтела темнота. Когда-то Пётр Ильич интересовался устройством машин и знал, что эта её часть называлась дымовой коробкой и была противоположной топке. Размещённая спереди, она служила отводом для раскалённых газов из всех труб, что шли сквозь котёл. Чёрные болты, с шестигранными шляпками и размером с кулачок ребёнка, лежали кучкой на металлической площадке, что шла вдоль котла. Чтобы привлечь к себе внимание, Пётр Ильич сначала кашлянул. Но рабочий не замечал его и увлечённо возился в чреве машины. Он кряхтел, сопел и тихо про себя матерился, чем-то напоминая зверька в норе, но при этом никак не реагировал на появление постороннего. Тогда Пётр Ильич взял болт и несколько раз стукнул по железу. Из нутра машины возникла голова, с торчащими в разные стороны волосами. Чумазый рабочий с любопытством уставился на незнакомца, который возник из сумерек кирпичного сарая. Он его насторожил. Не было на лице пришлого той обречённой усталости и серости, присущей рабочим. Было видно, что и горькую он не употребляет. Появление таких в депо завсегда вызывает любопытство и опасение. Может, нового инженера прислали? А что, если это и вовсе не инженер какой, а начальство, которое выше того, что здесь, на станции заправляет? Своих-то рабочий всех знает, как облупленных.

Пётр Ильич, в свою очередь, глядел в ответ. На фоне труб, похожих на железные кишки нутра машины, рабочий смотрелся неестественно. Он походил на ожившую деталь этого железного монстра.

– Чего надо? – спросил, наконец, рабочий, и вытер кулаком нос, оставив на нём чёрный след копоти.

– Кто у вас тут всем заправляет? – поинтересовался Пётр Ильич, уверенный, что мужик не сможет ответить на его вопрос. Откуда он может знать, какой паровоз на Читу пойдёт? Их здесь вон сколько…

Рабочий вёл себя странно. Он никак не хотел отвечать. Будто бы боялся, что, получив ответ, интересный человек тотчас уйдёт и вновь придётся вернуться к скучной работе.

– Ты новенький, никак? – любопытствовал настороженно, рабочий.

– Разве не видно? – вопросом на вопрос отвечал Пётр Ильич, и поймал себя вдруг на мысли, что уже давно не чувствует разницы никакой между обычным рабочим, мужиком и собой. Даже говорить стал как они и ударения ставить. Опять же, слова одни, правильные, подменять теми, что крестьяне используют…

– Понятно! – протянул, между тем, рабочий и спросил: – Толком скажи, кто тебе нужен?

– Черныша знаешь?

– Кто же его не знает? – вопросом на вопрос ответил рабочий. – Я только вчера у них колосники менял!

– Уехал, никак? – гадал Пётр Ильич, с надеждой глядя на рабочего.

– Нет ещё, – ответил рабочий. – Под парами! – Он махнул рукой в сторону ворот.

– Это та, что у разворотного круга? – догадался Пётр Ильич.

Черныш торопливо спустился по железной лестнице из будки машины. Живо вытирая ладони о живот, он подбежал к Петру Ильичу и с опаской оглянулся по сторонам.

– Я думал, ты не придёшь! – признался он, отвечая на рукопожатие.

– Держи! – Пётр Ильич протянул ему замотанный в тряпку наган.

– Тихо, ты! – Парень испуганно вырвал свёрток и сунул за пазуху. – Увидеть могут.

– Вчера ты им на глазах всей деревни размахивал, – напомнил Пётр Ильич, удивлённый реакцией парня. Оружие никто не запрещал, а купить его можно было даже в Чите, в специальной оружейной лавке.

– Пьяный был! – оправдался, между тем, Черныш.

– Зачем наган с собой взял, если знал, что пить будешь? – строго спросил Пётр Ильич.

– Бес попутал! – Парень отмахнулся.

– Ну, бывай! – Пётр Ильич едва хотел развернуться, как Черныш поймал его за локоть и заглянул в глаза с какой-то странной затаённой надеждой и страхом.

– Я слыхал, ты на деревне главный в разбойном деле? – ошарашил он и взмолился: – Возьми к себе!

Петра Ильича обдало жаром, но виду он не подал. Наоборот, рассмеялся. И получилось у него это легко, словно репетировал и был готов к такому. Он даже удивился этому.

– Уж который раз такое слышу! – соврал Пётр Ильич. – Враньё всё это! Скорее всего эти слухи как раз тот и распускает, кто на самом деле налётами помышляет. Это проверенный способ сбить столку полицию и от себя подозрение отвести.

Парень стушевался. Снова посмотрел по сторонам, подался вперёд и быстро заговорил:

– А ты меня послушай! – попросил Черныш. – Я на дороге всё знаю. Люди в дальнюю дорогу много добра и денег с собой берут. Опять же, какая в пути полиция? Если между станциями машину остановить, грабь не хочу. Главное потом быстрее подальше убраться.

– Ты для этого наган носишь? – спросил насмешливо Пётр Ильич, а про себя подумал: – «Никак желает провокацией добиться, чтобы я за собой такое обвинение признал. Для чего? Неужели на охранку работать стал? А что, парень он во всех отношениях положительный и отчасти грамотный. Таких с охотою в агентуру принимают. Хотя, с другой стороны, зачем ему это? Как бы то не было, но ведь он спросил не у кого-то, а именно у меня, значит, как-то разнюхал!»

– Нет, наган не для того! – ответил, между тем, Черныш и вздохнул. – В дороге разное бывает. Мало ли? – задался он вопросом и, отведя взгляд в сторону, повторился: – Что всё-таки скажешь насчёт того, чтобы к себе меня взять? Ты так не ответил…

Пётр Ильич понял, что так просто от Черныша ему не отделаться. Взять и уйти, заодно высмеяв, не вариант. Вряд-ли поверит, что никакого отношения к слухам Пётр Ильич не имеет. Нельзя исключать и тот факт, что кто-то из мужиков мог проболтаться. Тогда плохи дела. Он обещал особенно болтливым языки укорачивать вместе с головой. Но мужики есть мужики…

– Что-то темнишь ты, – сделал вывод Пётр Ильич, и потребовал: – Объясняй, кто такое про меня говорит?

– Какое? – Парень захлопал глазами и с досадой сплюнул на снег.

– Обвинение в разбое очень серьёзное, – стал объяснять Пётр Ильич. – Мне теперь как прикажешь с этим жить?

– Ни в чём таком я тебя я не обвинял! – начал, было, Черныш, но Пётр Ильич не дал ему договорить и, схватив за одежду на груди, тряхнул.

– Ты порядочного во всех отношениях человека одним махом в преступники определил! – процедил он сквозь стиснутые зубы и повысил голос: – На каторгу меня спровадить хочешь?! Говори, отчего такой вывод сделал?!

– Живёшь ты справно! – Черныш положил свою руку на запястье Петра Ильича, пытаясь освободиться и сделался пунцовым от напряжения. – Раз с охоты шёл и видел, как ты в лесу лошадь взад-вперёд гонял, а своих дружков принуждал её на ходу останавливать…

– Вон оно что! – протянул Пётр Ильич, похвалив себя за находчивость. На тот случай, если кто-то из деревенских всё же случайно его тренировки с мужиками подглядит, он уже давно легенду припас. Вот она военная хитрость и пригодилась!

– Я уж было подумал, что-кто-то про меня сказки выдумывать горазд стал! – протянул Пётр Ильич благодушно и отпустил Черныша. – Теперь понятно, – с этими словами он по-отечески поправил ему воротник и дружески похлопал по плечу. – Было такое! Отрицать не стану, да и незачем. Лучше скажи, отчего же тогда не подошёл?

– Мало ли? – Черныш отвёл взгляд в сторону. – Прибили бы…

– Дурья твоя башка! – заговорил Пётр Ильич сквозь смех от вида того, как стушевался и не знает, куда деть взгляд Черныш. – Ты ведь знать должен, что я на продажу товар в лавки городские вожу, – стал пересказывать он заготовленную заранее легенду. – С Матросом, Клыком и Занозой. И им копейка лишняя, и мне спокойнее, когда гурьбой. Они тоже своих дружков призывают. То Сава прибьётся, то Маслёнок… Только вот когда обратно уже пустой обоз гоним, все в округе знают, что с деньгами. Вдруг кому в голову придёт на грабёж решиться? – он выдержал паузу, пытаясь понять, доходит до Черныша или нет, смысл сказанного. – Понимаешь?

Дождавшись, когда тот кивнёт, продолжил:

– Иной раз может случиться так, что отпор придётся давать. Мы ведь и топоры, и ружья с собой берём. Мало ли? Чтобы до убийства не опускаться, я им и показываю, как могут на нас нападать, и как в таких случаях поступать. Ты ведь знаешь, что я из офицеров буду, а, значит, понимаю и толк в таких делах знаю, чему и дружков своих обучаю. А ты что удумал?

– Черныш! – позвали из будки.

– Ладно, опосля поговорим! – с этими словами Черныш устремился к машине.

Озадаченный разговором, Пётр Ильич направился к лошадям.

Полина занималась с Коленькой.

– Je vais sur la rivière, (Я иду на реку. Франц. Прим. Авт.) – проговорила Полина в нос, и тут же попросила: – Повтори!

Сын подчинился и протяжно повторил:

– Je vais sur la rivière!

Он сидел за столом, и вымученно-капризно смотрел на мать. При появлении отца оживился.

– Ты понял, что я сказал? – спросил он с загадочным видом глядя на родителя.

– Я пойду на реку! – перевёл Николай Ильич, ловя себя на том, что в тот момент, когда Полина говорила на французском, у него вдруг невольно сильнее заколотилось сердце.

– Николай! – позвала мать строго и потребовала: – Не отвлекайся!

Глава 4

Буфет представлял собой небольшое помещение с двумя окнами на одну сторону. Стёкла на них до половины были покрыты льдом, а с боков висели бирюзовые занавески. Ароматы с кухни смешались с запахом сырости, следы которой в виде чёрных разводов, можно было различить в углах на обоях и на краске потолка. Он был бутафорский, из дерева и казался ниже настоящего. Его своды, местами с различимой глазом кривизной, опирались по центру на колонну, роль которой выполняло обыкновенное бревно, выкрашенное в синий цвет. Всего здесь располагалось шесть столиков. Круглые, рассчитанные на четырёх человек, они были покрыты белыми скатертями. Впрочем, даже беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить, что они не свежие и различить на них пятна. У стены сидели четверо молодых мужчин, больше похожих на конторских писарей, по центру чаёвничала какая-то престарелая чета, а у крайнего, что у самого выхода, стола, торопливо заедал огурцом водку какой-то мужик. Этот даже не удосужился снять верхнее, а шапку положил на стоящий рядом стул. Так и сидел в шубе, лишь развязав кушак.

«И ведь пустили же его сюда!» – негодовал про себя Николай Ильич, стоя в проходе и осматриваясь. Он делал вид, будто размышляет, стоит или нет уважить заведение своим присутствием. Как ему казалось, со стороны он выглядел человеком, который считает ниже своего достоинства ужинать в таких захолустных условиях. Подспудно он очень желал, чтобы навстречу выскочил половой и начал предлагать ему место. Тогда бы он всенепременно высказался бы ему о скатертях и сырости в углах. В таком случае можно было бы рассчитывать на снисхождение в цене за ужин и не давать на чай. Что поделаешь, приходилось экономить каждую копейку и в этих целях устраивать целые спектакли.