Полная версия
Плац. Том 3
Плац
Том 3
Альберт Байкалов
© Альберт Байкалов, 2025
ISBN 978-5-0067-6358-6 (т. 3)
ISBN 978-5-0067-3309-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
Когда Милюков вошёл в услужливо открытую перед ним дверь, чрезвычайный и полномочный посол Великобритании в России Джордж Уйльям Бьюкенен сидел за массивным письменным столом из дуба, и что-то торопливо писал. Весь вид дипломата говорил о том, что если его и предупредили о визите, он к нему не совсем готов по причине какого-то важного и незавершенного дела. Разве могло быть так, если бы к нему вошло лицо, прибывшее с официальным визитом? Нет, он не мог себе позволить такое обращение с ним. Однако, Милюков относился к другой категории людей. Бьюкенен про себя называл их «Робеспьерами». Они были во всех слоях населения России, разных специальностей и оттенков, составившие себе положение, или простые труженики, мужчины и женщины, старики и молодые, но всех их объединяло осуждение политики Престола и уверенность в том, что лишь они знают, как управлять этой страной. Для «Робеспьеров» у дипломата была разработана иная, отличительная ото всех правил и протоколов, манера общения. Иногда перед встречей с ними разыгрывались целые спектакли, чтобы они чувствовали себя в стенах британского посольства более свободно и комфортно и их умышленно не обременяли рамками разного рода этикета и условностями. Такой подход с порога располагал к непринуждённой, почти дружеской и доверительной беседе и сокращал сроки принятия разного рода решений. Вот и сейчас, Милюков наверняка должен был испытать вместе с чувством вины перед послом, который принимает его даже в момент исключительной занятости или в процессе решения неотложных задач, ещё и гордость от значимости своей персоны. А это сейчас важно. Россия, набравшая в мировой войне мощь и обеспечившая союзникам неизбежность разгрома Германии, стала не нужна в том виде, в котором она сейчас, а уж тем более её никто не желал видеть в числе победителей. От одной мысли, что по итогам этой войны ей доставались Босфор и Дарданелы, Бьюкенен потерял сон. Теперь он приложит максимум усилий, чтобы сокрушить эту страну изнутри, руками самих же русских…
Оклеенную обоями с замысловатым рисунком стену позади дипломата помпезно украшала картина в золочёной раме. Изображённый на ней природный пейзаж был нейтральным к политике и разговорам, которые проходили в этих стенах. Впрочем, как и весь интерьер в целом. Неординарный подход здесь и к расстановке мебели. Тыльной частью к письменному столу, вплотную, стояли диван и кресло. Бьюкенен считал, что в противном случае даже вид его рабочего места может стеснять собеседника. Поэтому, когда хозяин кабинета вдруг предлагал гостю сесть, тот оказывался спиной к атрибутам бюрократической канцелярии.
При появлении гостя, Бьюкенен отложил перо, поднялся из-за стола и вышел навстречу.
– Раз приветствовать вас! – с этими словами, сказанными на немецком языке, дипломат совсем по-приятельски распростёр руки, всем своим видом давая понять, что рад визиту и тепло улыбнулся. Со стороны могло показаться, будто в кабинет посла вошёл старый и закадычный друг. Однако Милюков возглавлял партию кадетов и был членом государственной думы, следствием чего эту встречу можно было считать одним из эпизодов кропотливой работы дипломата, ставившей своей целью возможность влияния на внутреннюю политику и устои этого государства. Милюков несколько месяцев пребывал за границей, и Бьюкенен был уверен, что эта поездка повлияла на планы и график его работы в России. Она и затеяна была исключительно с этой целью. Теперь послу не терпелось узнать, каков её конечный результат, а заодно понять, готов ли русский оппозиционер морально к тому, чтобы выступить в думе со своей обличительной речью? Милюков даже не подозревал, что его визави наиподробнейшим образом проинформирован не только о всей той работе, которую проделали с ним за границей, но и о планах, которыми он там делился. Для этих целей посол задействовал все новшества современной эпохи, и кроме дипломатической почты, активно пользовал телефон и телеграф. Пришлось на славу потрудиться и шифровальщикам, которые переделывали его доклады, справки и предложения в беззаботную болтовню о погоде, русском балете, ценах на продукты, женщинах и болезнях. Однако, в свою очередь Милюков не мог не подозревать, что вся та информация, которую ему преподносили в среде русских эмигрантов и подсовывали в тамошней прессе, требует хорошей цензуры. Он прекрасно знал, что она основана не на фактах, а, в лучшем случае, на слухах, если же и вовсе не является обыкновенным враньём озлобленных на Россию беспринципных и неразборчивых в средствах для достижения своих целей европейских политиков. Однако он всё ещё находился в том состоянии, когда эмоции и жажда каких-то действий, притупляет то чувство опасности, которую несёт переполняющая его энергия и юношеский задор реформатора. Возможно, где-то в глубине души и не совсем может быть осознано, Милюков всё же уповал на то, что Бьюкенен, на правах покровителя и, своего рода, куратора, отговорит его от предстоящего выступления. Возможно, он даже надеялся, что дипломат приведёт какие-то свои, более весомые аргументы, которые могут повлиять на его демарш. Но у Бьюкенена не было таких намерений. Нет, конечно, если Милюков заведёт об том речь, он сделает вид, будто обеспокоен за последствия, которые могут стать результатом выступления, но не более. В какой-то момент он непременно уступит. Бьюкенен был хороший актёр и превосходный психолог. Ему придётся сейчас пройтись по самой кромке обрыва, играя на патриотических чувствах Милюкова. Он будет создавать вид, будто против всякого давления на трон, однако умело подтолкнёт к действиям. Ему приходилось каждый день примерять на себя чью-то роль, зачастую вопреки желанию, независимо от состояния души и тела. Бьюкенен умел делать это виртуозно. Он с лёгкостью мог изображать из себя скорбящего по кому-то человека и наоборот, пребывая в скверном настроении, правдоподобно изображать весёлость. Как он однажды оговорился, политика сродни проституции, а хороший дипломат должен обладать качествами, что и леди древнейшей профессии. Такова его работа, ставшая смыслом жизни. Человек без нервов и симпатий, признающий только интересы британской короны. Пребывая в России, он обзавёлся ещё одной способностью и где-то в глубине души уже стал считать себя дрессировщиком. Человеком, который не понимает языка своих подопечных зверей, их переживаний и загадочных душ, но знает, за какие нити инстинктов дёргать, чтобы управлять и принуждать их делать то, что он хочет. При этом делать всё так, чтобы номер нравился зрителям. Даром что потомственный дипломат и все эти качества у него в роду передавались как у породистых собак или скакунов, с кровью.
– Надеюсь, я не заставил вас ждать? – спросил, так же на немецком Милюков и улыбнулся в ответ своей странной и непонятной улыбкой, часто никак не выдававшей его реального настроения и переживаний. Хотя, как раз сейчас, русский политик не скрывал своих эмоций и выглядел взволнованно-насторожено, словно собирался сообщить нечто важное. Серый, слегка мешковатый костюм скрывал угловатую фигуру. Широкое, дряблое лицо и странная седина редких волос почему-то наводили на мысль, что он ночью выполняет какую-то тяжёлую работу и оттого выглядит всегда уставшим. Редкие усы скрывали верхнюю бесцветную губу, которая при разговоре выдавала несколько золотых зубов. Он вставил их, находясь в Америке, и этим частенько хвастал. Милюков не любил встречаться в посольстве, однако сегодня с охотою и безо всяких оговорок принял условия и даже не стал уточнять время.
– Не стоит беспокоиться, – заверил Бьюкенен, отвечая на рукопожатие. – Скорее, это я отрываю вас от дел. За время вашего отсутствия наверняка их накопилось много?
– Вы правы. – Милюков сокрушённо вздохнул и подтвердил опасения Бьюкенена: – К тому же поездка дала мне новый импульс и сильно повлияла на планы, в том числе внесла коррективы в мою речь на ближайшем заседании думы.
– Оно запланировано на завтра? – уточнил зачем-то Бьюкенен, прекрасно зная, что первого ноября будет заседание.
– Вы не ошиблись, – подтвердил Милюков, с заговорщицким видом потирая руки. – Именно так. Несомненно, оно может стать историческим! Если всё пойдёт так, как задумано мною и моими единомышленниками, это заседание станет поворотным в истории России.
– И этот поворот осуществите несомненно вы? – уточнил, с доброй иронией в голосе, Бьюкенен.
– Не забегая вперёд, могу сказать, что при моём большом участии, – подтвердил Милюков, не без гордости.
Признаваясь в этом, он неожиданно покраснел. Стало заметно волнение. Милюков неторопливо расстегнул френч и сел на услужливо указанное ему место на диванчике.
Бьюкенен опустился рядом и развернулся к нему в пол-оборота.
– Вы меня интригуете, – признался он, продолжая делать вид, будто не понимает, о чём речь.
– Наступило время открыть глаза народу, что он имеет дело с предательством и глупостью правительства, – сказал Милюков, следя за реакцией собеседника.
Бьюкенену нужна была пауза, чтобы подумать. Накануне ему удалось заполучить свежий отчёт петроградской полиции за сентябрь месяц. Всё говорило о том, что ситуация в России накалена до предела. С другой стороны, нынешнее правительство не устраивало и Бьюкенена. Однако, нужно было всё взвесить и сделать так, чтобы Милюков не переусердствовал.
– Может, желаете выпить? – спохватился Бьюкенен и посмотрел вслед прислуге, скрывшейся за дверями. – Мне прислали из Лондона партию хорошего вина. Там знают, как я страдаю от его отсутствия…
– Не изволите беспокоиться! – Милюков заволновался. – Не до того.
– Как я понимаю с ваших слов, завтра вы собираетесь сделать какое-то заявление? – справился Бьюкенен, осторожно возвращаясь к главной теме разговора.
– Так и есть, – подтвердил Милюков. – Я завтра расскажу правду с трибуны думы…
– Вы должны понимать, что в условиях войны, на вас лежит очень большая ответственность в связи с подобными заявлениями, – осторожно заговорил Бьюкенен. – Ситуация очень напряжённая. У меня есть связи, и я получил возможность изучить отчёт полицейского департамента за сентябрь. Они утверждают, что идёт дезорганизация тыла, и это явление приняло хронический характер. Сейчас она достигла такой стадии, что уже угрожает результатам, достигнутым на фронте. Ваша речь может ввергнуть страну в разрушительный хаос.
– Вы предлагаете продолжать наблюдать за всем этим? – спросил Милюков и возразил: – Нет уж!
– Систематическая дезорганизация транспорта, грабежи и аферы со стороны теневых дельцов, глупые распоряжения представителей государственной и местной администрации, которые как правило исключают друг друга или вовсе, противоречат, безудержный рост цен и отсутствие продуктов первой необходимости, показывают, что Россия и так находится в глубоком кризисе. Моё правительство глубоко озабочено тем, что этот кризис грозит разрешиться в том или ином направлении. Да что там говорить? – задался вслух вопросом Бьюкенен. – Просто на бытовом уровне люди стали злыми. На улицах в очередях постоянные стычки и склоки. Общество накалено до предела. Вы не боитесь, что поднесёте спичку к пороху? Ведь любая смута сейчас на руку Германии.
– Смею спросить, слышали ли вы что-либо о французской жёлтой книге? – спросил Милюков живо, словно упоминание страны – врага напомнило ему что-то важное. – Там описаны способы, как дезорганизовать неприятельскую страну, как устроить в ней беспорядки и волнения. Так вот самое интересное, что именно по этому пути и идёт наше правительство. Поэтому ничего нет удивительного в докладе полиции, который оказался у вас.
– И всё же я бы с осторожностью относился к информации, которую вам предоставили там, – предостерёг Бьюкенен, на самом деле довольный стремлением Милюкова довести начатое дело до конца.
– В Европе я имел возможность узнать больше о состоянии дел в свой стране, чем находясь в России! – похвастал Милюков со странным пафосом, смешанным с обидой.
– Вы доверяете своим источникам? – поинтересовался Бьюкенен осторожно, размышляя, к чему может привести излишняя активность Милюкова перед решающим наступлением русской армии. То, что оно не за горами, знали все, хотя и делали вид, будто скрывают это.
– Несомненно, – подтвердил Милюков. – Причём они разные.
– Значит, вы вернулись, имея намерения устроить переворот, – констатировал в шутку Бьюкенен, заранее зная, что визит Милюкова в посольство связан именно с тем впечатлением, которое на него произвело общение с находящимися в эмиграции русскими политиками и тамошняя пресса.
– Увы, это правительство не может добиться победы в войне. У нашей власти нет ни знаний, ни талантов, которые могли бы привести к победе. Более того, она, эта самая власть, лелеет мысль о сепаратном мире с Германией. Что произошло в начале войны в европейских правительствах? – задался вопросом Милюков, и сам же стал отвечать: – В них призвали самых опытных политиков и патриотов от всех партий. Что произошло у нас? – он на секунду замолчал, словно давая возможность озвучить Бьюкенену свою версию ответа, и продолжил: – У нас назначен Штрюмер, этот бездарь и шпион вместе со своими помощниками, такими же недо патриотами. Именно об этом я и хочу завтра объявить с трибуны!
Говоря это, Милюков старался выглядеть воинственно. Могло показаться, что своим монологом он подбадривает себя, а на самом деле очень боится завтрашнего поступка. Более того, несомненно, он сейчас пересказал основные тезисы своего предстоящего доклада, чтобы посмотреть на реакцию посла. Отчего-то Бьюкенен неожиданно испытал злость.
«Наверняка, когда подошёл к дому, рыскал взглядом по сторонам, ужасаясь быть узнанным, – подумал вдруг он. – Не исключено, что даже прошёл мимо, а потом вернулся, чтобы сбить с толку слежку, если она есть. Страх хорошее и неизбежное свойство всего живого, но отчего так омерзительно его наблюдать у людей, которые берутся если не вершить историю, то хотя бы пытаться влиять на её ход? – задался про себя вопросом дипломат. – Хотя, у меня нет оснований считать, будто Милюков трус. Скорее, он боится лишь за свою репутацию, но готов за свои взгляды принести в жертву собственное благополучие. Интересно, как далеко он готов зайти? Как можно назвать его деятельность в отношении престола? Не иначе, как предательство. А ещё у него есть скверная черта характера, он относится к такой породе людей, которые всем недовольны. Не пробуя блюда, заранее недовольны поваром, результат работы которого выставляют перед ними в ресторане, уборкой комнаты горничной, громким разговором кучера, шумом вокзала… В конечном итоге уже и правительство не то, и божий помазанник не так правит. Была бы у них воля, они и бога хулить стали. Однако, в большинстве своём, такие попросту не признают его… Даже сейчас, насобирав обыкновенных газетных сплетен, готов вылить ушат грязи на правительство. А не есть ли это особое состояние души и тела человека при психическом расстройстве? – задался он вдруг вопросом. – Действительно, все эти революционеры похожи друг на друга своей нездоровой одержимостью какой-то определённой идеей. Что, если бы все они оказались стразу после рождения в идеальной стране? Без монархии и бедных? Что-то вроде рая? Куда бы дели всю ту энергию, которую сейчас расходуют в этом мире? Они всё равно бы нашли то, что непременно, по их мнению, окажется несовершенным и будет требовать разрушающих усилий в целях реформ. Так или иначе, но и в раю они устроят революцию. Точно!»
Бьюкенен улыбнулся своим мыслям и тепло посмотрел на Милюкова. Совокупность всех этих свойств и качеств в одном человеке очень важна для Бьюкенена. Именно таких он и его помощники выискивают в среде русских политиков, предпринимателей, военных, лидеров воровских шаек и склоняют к сотрудничеству или, хотя бы навязывают такое общение, которое позволяет быть в курсе того, что они замышляют. Впрочем, обладая всеми необходимыми качествами, Милюков как раз не подходил под определение соратника. Он был из тех редких реформаторов, чью энергию Бьюкенену требовалось если не умерить, то хотя бы направить в нужное русло. Сторонник войны до победного конца, он одновременно с этим был ярым противником самодержца и ратовал за парламентскую республику. Каждый раз назначая ему встречу, Бьюкенен имел цель понять, на каком этапе своей деятельности находится его визави и имеется ли необходимость его осадить.
До своей последней поездки в Европу, Милюков много времени провёл за границей. Долго жил и преподавал историю в Европе. Однако, окончательно был отшлифован в Америке, где с ним довольно плотно работали. Играя на обыкновенном человеческом тщеславии, ему там даже присвоили учёную степень. Теперь он продвигал либеральные идеи и ценности здесь, в России, лишь делал это немного под другим соусом, автором рецепта которого был вроде как сам. Милюков всерьёз считал, что сам создал партию кадетов, сам стал идейным вдохновителем войны до победного конца и сам стал сторонником тех, кого не устраивал самодержец. Ему было невдомёк, что он есть продукт политтехнологий, которые отрабатывались на представителях самых разных народов со времён Колумба и Иоанна Грозного. Так в России возникла оппозиция, состоящая из многочисленных политических партий, учреждений, комитетов и просто бандитских шаек, вектор усилий которых умело и незаметно направлялся Бьюкененом и его коллегой из Франции Палеологом. Им было всё равно, какими способами весь этот «политический эстебельтштмент» влияет на правительство и продвигает во власть выгодные, в случае их исполнения, идеи и проекты, главное, чтобы это шло на пользу дела.
– Хотелось бы знать, ваше мнение о моём решении выступить завтра с речью, – признался Милюков неожиданно.
– Вы уверены, что это не приведёт к гражданской войне? – спросил напрямую Бьюкенен. – Вы ведь должны понимать, что в вашем случае должна быть проведена ювелирная работа.
– Помилуйте! – Милюков всплеснул руками. – О чём это вы? Русский народ благоразумен и не пойдёт на это.
– Значит, решили твёрдо идти до конца? – Бьюкенен пристально-насмешливо посмотрел на Милюкова, пытаясь понять, насколько откровенен будет ответ. От этой публики можно ожидать чего угодно. Они могут брать деньги и не выполнять работы, которую невозможно проверить, могут склониться к сотрудничеству с охранкой, а могут просто встречаться ради интереса, и чтобы просто провести время… Милюков денег не брал. Не потому, что был идейным или располагал своими средствами. Ему просто их не давали. У него был иной имидж, и предложение финансовой помощи могло негативно отразиться на взаимоотношениях. Хотя этого нельзя сказать о партии кадетов в целом, лидером которой он был. Её жизнедеятельность поддерживалась англичанами через третьих лиц.
– Считаю необходимым сосредоточиться на ошибках самодержца, – тихо заговорил Милюков. – Патриотический пыл в стране, в связи с последними событиями, сменился состоянием недоумения. Народ чувствует себя так, словно на него вылили, – он вдруг замолчал, споткнувшись на слове «ушат». которого не было в немецком, но он тут же нашёлся и заменил его: – Вылили на голову холодной воды. Ещё немного, соберётся с мыслями, оценит произошедшее и начнёт искать виновных. Надо только подтолкнуть его мыслительные изыскания в нужном направлении.
– Я бы не стал на вашем месте спешить и всё хорошенько взвесил, – предостерёг Бьюкенен. – Упразднить монархию или стремиться к тому, чтобы императора заменил более решительный человек, это две разные вещи.
– Вот! – Милюков оживился обидой. – И вы туда же! Снова монарх, только более решительный!
– В Петрограде недостаточно сил для активных действий, – заговорил Бьюкенен и поинтересовался: – На кого вы собираетесь опереться?
– Я не сторонник радикальных мер, – сказал Милюков. – Нужно просто создать условия, когда самодержец перестанет чувствовать себя на троне уютно и сам оставит его…
– Отречение? – гадал Бьюкенен.
– Почему бы нет? – Милюков хмыкнул. – Предстоит убедить Николая Александровича, что его правление ведёт Россию в пропасть. Он человек рассудительный и мягкий, надеюсь поймёт и не станет принимать решений, которые могут привести к кровопролитию. Компромат – это в наших условиях сродни пуле…
– Не хотите ли вы сказать, что у вас есть какая-то информация, обнародование которой может вынудить его отречься от престола?
Милюков заволновался. Он вынул платок и промокнул им лоб.
– Разве происхождение его супруги не даёт основания считать, откуда немецкий кайзер узнаёт о решениях в отношении фронтов раньше, чем офицеры в окопах? – ответил он вопросом на вопрос.
– Вы тоже верите в возможность существования секретной комнаты при дворе с телеграфом и телефоном, позволяющим напрямую общаться с Вильгельмом? – попытался угадать Бьюкенен.
– Но ведь повод так считать есть! Пусть не тайная комната, а что-то другое. – Милюков растеряно пожал плечами и с затаённым любопытством заглянул Бьюкенену в глаза. – Хотите сказать, что эти подозрения беспочвенны?
– Нельзя ничего исключать. – Бьюкенен вздохнул. – Комнаты может и нет, а может и есть…
Он вдруг замолчал, слега наклонился вперёд. Лицо его приобрело слащаво-ехидное и далеко не дипломатическое выражение.
– Что? – В ожидании услышать что-то такое, что впечатлит его, Милюков застыл.
– Признайтесь! – потребовал Бьюкенен. – Ведь даже вы поверили в то, что Александра Фёдоровна имеет в фаворитах мужика Распутина?
Милюков отчего-то переменился в лице и отпрянул, однако промолчал.
– Странностей при дворе много, – проговорил Бьюкенен.
– Солдат в это верит, и этого достаточно, – сказал обречённо Милюков. – Русская армия напрямую зависит от одетого в военную форму крестьянина и рабочего, а они, как вам известно, образованием не блещут и готовы верить во всякую чушь и нелепицу…
«Какая она русская? – усмехнулся про себя Бьюкенен и принялся про себя перечислять: – Татары, черкесы, малороссы, белорусы, эстонцы, финны, грузины и армяне… Кого только нет в русских полках, а твердят как мантру: „русская армия“, тем самым оскорбляя меньшинства. Почему бы им не использовать термин Российская армия?» – задался он вопросом, но тут же одёрнул себя и переключил своё внимание на Милюкова.
– При любом раскладе, вам нечего бояться, – заверил Бьюкенен и замолчал.
– Города заполняются дезертирами, калеками, гулящими бабами, – стал перечислять Милюков с горечью в голосе. – Каждый день создаются и распускаются какие-то комитеты, штабы, советы…
Бьюкенен не располагал временем и поэтому не преминул пресечь в самом начале пустой и ни к чему не обязывающий монолог, осторожно коснувшись предплечья Милюкова ладонью. Гость тотчас умолк.
– Вернёмся к целям. – Бьюкенен внимательно посмотрел на Милюкова и напомнил: – Вас считают ярым сторонником войны до победного конца.
– Как же иначе? – Милюков встрепенулся и оживился. – Эта война может разрешить проблему выхода России из Чёрного моря!
– Поэтому, вы должны понимать, что очень активные действия, которые могут привести к внутреннему конфликту, сейчас ни к чему, – перешёл к главному Бьюкенен. – Нам нужна победа над Германией, но с теми решениями, которые принимает Николай Александрович, война затягивается и выматывает ваших союзников. Ресурсы не бесконечны… Сейчас, когда самодержец принял на себя командование фронтом, нужно, чтобы недовольство поражениями хлынуло через край! – проговорил Бьюкенен основную свою мысль. – Все неудачи теперь надо свалить на императора. Надеюсь, это вынудит его передать власть более решительному человеку…
Глава 1
Сырная седмица выходила на субботу, одиннадцатое февраля. Последний день масленичной недели выдался морозный, но ясный. Бодро хрустел под ногами снег. То и дело с улицы доносились возбуждённо-радостные голоса девчат и парней, спешащих на гулянье. Где-то на реке протяжно пели бабы, играла гармонь. Там основные празднества намечались. Всю неделю мужики у берега горку заливали, мастерили из соломы бабу, наряжали её, таскали дрова для костра и навес сколачивали. Что ни говори, заразили они своим азартом и Сараниных, с некоторых пор не особо охочих до разных забав. С вечера Пётр Ильич с Полиной решили на санях детей покатать, да блинов на празднестве отведать. Хотя, они и так на столе всю неделю… И с мёдом, и с вареньями разными, детишкам в радость. Но дома одно, а на воздухе, да на гулянье, совсем другое…
– Вот, возьми! – Полина протянула ещё две ленты.
Пётр Ильич невольно задержал взгляд на её руке. Как могло показаться со стороны, посмотрел мельком, вскользь и небрежно. Даже внешне продолжал выглядеть равнодушным. Только от того внутри, где-то под сердцем, что-то ёкнуло, и растеклось по телу мелкой и частой дрожью, а в коленях слабость возникла. Страсть как любил он касаться губами этих пальчиков! Сейчас Пётр Ильич вдруг испытал это счастье от прикосновения и, даже, ощутил аромат женской кожи. Нежная, она почти нисколько не огрубела от домашних работ, хотя, несмотря на помощь Дуньки, многое Полине приходилось делать самой. Прошлый год мать-покойница у помощницы по хозяйству сильно болела, и Полина из жалости её частенько отпускала пораньше, а иной раз и вовсе разрешала не приходить. Так Пётр Ильич, бельё на реке полоскать, других баб подряжал. Не скупился, платил за то, чтобы жене жизнь облегчить. Да и сама она располагала какими-никакими средствами. Батюшка Полины, Андрей Фёдорович, тоже не забывал любимую дочурку, присылал с завидным постоянством. И не только деньги. Обувку модную, платья разные… Много чего. Не чувствовали они в этой глуши себя забытыми.
