Femina sapiens

Теперь вот и Берта-младшая активно «остужала голову», не пропуская массовых забегов, попутно заманив в эту «секту» своих коллег и друзей. И завлекла не активной агитацией, а собственным примером. Собственный пример, однако, был бессилен перед Бьорном; пробовала с ним и активную агитацию – тоже без толку. Он иногда бегал, точнее, «побегивал», и вот эта эпизодичность, это «баловство бегом», по мнению Инес, и мешало ему втянуться и почувствовать все прелести данного занятия. Как жаль! Ведь не для себя она хотела этого, но для него, исключительно для него. Хотела поперчить жизнь любимого яркими красками, опрокинуть ему на голову «ушат эндорфинов», как выражалась ее мама. Нередко ведь Инес наблюдала известную метаморфозу, когда поначалу недоверчиво настроенные к бегу люди (а порой и вовсе враждебно), втянувшись, ходили потом с характерным сиянием в глазах, заряженные, с улыбкой на все лицо, жаждая скорее напялить кроссовки и выбежать из дома. Тем более что с бьорновской скромностью и не самой высокой самооценкой такой эмоциональный заряд определенно мог пойти ему на пользу, думала Инес. Да и легкое чувство несправедливости снедало ее: она, бегая, получала все эти блага, а он – нет.

Сетовала на себя, что не смогла подобрать к нему ключи. «Ах, не нужно было так рьяно насаждать ему это, – по временам мысленно гнобила себя, – нужно было аккуратно, шаг за шагом, как бы между прочим». Видимо, в этом и заключался ее промах, размышляла она, полагая, что у Бьорна включился некий защитный механизм, блок на эту идею; ведь, добейся Инес своего, она вышла бы победительницей, а он – убежденным, а значит, проигравшим. Подобная антагонистическая динамика мышления отнюдь не чужда отношениям в паре. И за собой ведь замечала, что то, что говорил и советовал Бьорн, она частенько игнорировала или не воспринимала всерьез, пока кто-нибудь со стороны не говорил то же самое. Странно, но правда: что рядом – не ценится, что далеко – ценнее, вернее, правдивее. Почти как с детьми: сколько ни говори своему дитя, что на улице холодно и нужно одеться потеплее, – не слушает, но стоит то же самое повторить постороннему человеку – тут же кутается. Может быть, потому, что близкий человек подсознательно воспринимается лицом заинтересованным, субъективно настроенным, а посторонний – объективным? Возможно. За этими мыслями Инес не раз наказывала себе прислушиваться к тому, что говорит Бьорн, не недооценивать его, но следовать этому не всегда получалось…

Возвращаясь с пробежки и пробегая мимо ближайшей к дому автобусной остановки, она, к своему удивлению, не обнаружила там сына. Взглянула на часы, полагая, что это она запоздала и автобус уже проехал; да нет, вроде вовремя. Вот и его пятьдесят второй сине-желтого цвета вынырнул из-за угла и подъезжал к остановке, а мальчика все нет. «Ах, неужели проспал!» – с досадой пронеслось в голове матери, как вдруг мимо сломя голову промчался юноша и со словами «Пока, мам!», вовсю махая водителю, буквально залетел в уже закрывавшиеся двери автобуса. Инес испуганно ахнула. «Уф, успел!» – выдохнула женщина, вознамерившись вечером отчитать отпрыска за опасные беганья-прыганья.

Зайдя домой, застала Бьорна завтракающим.

– Что, Сайрус проспал?

– Привет! Да нет, с чего ты взяла? А-а, он бежал на остановку?

– Нет, бежала я, а он – пролетал! Причем минуя остановку, залетел сразу в автобус!

Бьорн громко прыснул со смеху.

– Это не смешно! Так можно и под колесами оказаться!

– Просто… ты так интересно сказала, что я аж представил, как пацан пролетает над остановкой и влетает в автобус.

Тут захихикала Инес, сквозь улыбку обронив:

– Короче, гони его из дома пораньше, чтобы спокойно добирался.

– Ему дед позвонил, с ним мальчик и заговорился.

– А-а, – протянула она, направляясь в душ.

Сквозь шум льющейся воды до нее донеслись слова:

– Старик тебя спрашивал, кстати.

– Пожалуйста, не называй папу стариком, – уже за завтраком продолжила она, но без тени упрека.

– Хорошо, извини. Просто привычка… своего отца я ведь так же называл.

– Знаю, но мне не нравится, не по душе.

– Без проблем! Так вот, он тебя искал, просил перезвонить, как будет удобно. Ничего срочного, сказал, просто хотел с тобой поговорить.

– Из офиса позвоню, – набитым ртом пробубнила она. – Ты поздно будешь сегодня?

– Да нет, после шести буду свободен. Поужинаем где-нибудь? Сай просил его не ждать, сказал, что будет поздно, – последние слова прозвучали громким заговорщическим полушепотом.

– У-у-у, – протянула Инес, улыбаясь, – похоже, эта Кайла его окончательно околдовала!.. Да, давай поужинаем вдвоем, заодно и отпуск обсудим. Я тебя наберу после обеда и сориентирую по времени.

– Окей.

Но поужинать вдвоем у них не получилось. После обеда она сообщила ему, что ужинает вечером с отцом. Тот хотел с ней встретиться, поговорить; поводов для беспокойства не было, пояснила она, но необычные нотки в голосе родителя побудили ее отужинать с ним не откладывая. Бьорн отнесся с пониманием – во всяком случае, не роптал.

Почти все свидания с отцом проходили в кафе «Библ» – излюбленном заведении матери Инес. Особенно после ее смерти оно стало неизменным местом их встреч; кофе ли попить, пообедать или поужинать – только там! Кафе славилось чудесной домашней выпечкой и отменным кофе, за чем Берта-старшая и любила захаживать сюда в свое время, как, собственно, и прочие завсегдатаи. Кухня же здесь была пусть и добротная, но без особых кулинарных изысков, и все же Инес с отцом повадились ужинать именно здесь, когда хотели неспешно побеседовать. Если поначалу их сюда толкала память о матери и подруге, то в последнее время шли сюда уже по привычке; договаривались лишь о дне и времени, место даже не обсуждалось.

Сколько Инес себя помнила, «Библ» всегда был здесь. Заведением из поколения в поколение владела семья Станка, его основавшая. Еще в начальной школе она училась с Альбертом Станка, пухленьким мальчиком, что был нынче администратором и правой рукой своей двоюродной сестры – Мари Станка, хозяйки кафе.

В прошлом, в эпоху основания и становления кафе, причудливое название невыгодно выделялось на фоне прочих заведений квартала, манивших посетительниц более изысканными вывесками, такими как «Кафе Гранд Опера», «Кафе Площади Святой Анны» или «У Мадам Беатрис». С годами же, а лучше сказать, десятилетиями, оно, наоборот, придало заведению особую ауру, снискав – вкупе с превосходной выпечкой – привязанность местных жителей. Да и тот факт, что кафе представляет собой истое семейное дело на протяжении уже трех поколений Станка, играет немаловажную роль: люди любят все семейное, верят всему семейному, как гаранту качества и заботы. Тот же ресторан «У Мадам Беатрис» пользовался в свое время небывалой популярностью у местных по той же самой причине; теперь же, когда от мадам Дельфин Беатрис не осталось ничего, ни «капельки крови», он превратился в весьма посредственное заведение, больше для случайных посетительниц и туристок, которых, однако, всегда немало благодаря выгодному расположению ресторана.

Название «Библ» отнюдь не было маркетинговым ходом покойной Анны Станка, основательницы кафе и бабушки Мари. Происхождение названия имело две версии, причем обе были основаны на реальных событиях семьи Станка. По этой же причине никто не знал наверняка, которая из них легла в основу названия, поскольку покойная Анна при жизни упорно молчала на сей счет. Почитай, и нынешние Станка не знали.

У Анны была младшая сестра – «сущий ангел», со слов окружения семьи. Ангел в юном возрасте просто обожала булочки и, уплетая их, всегда напевала незамысловатое «Библ-библ-библ», раскачиваясь при этом взад-вперед. Вряд ли эти слова-звуки что-то означали, просто ребенок напевал мотив, вызывая умиление родных и близких. Со временем, однако, у девочки обнаружили сильные психические отклонения, которые, видимо, были врожденными. Несмотря на всевозможные лечения и огромные траты весьма зажиточной семьи, она кончила свою короткую жизнь в психической лечебнице, где провела чуть больше трех лет. На следующий день после ее тринадцатого дня рождения во время утреннего обхода бедную девочку нашли в кровати бездыханной. Ангел лежала в своей обычной позе: комочком на правом боку, с плотно подпертыми к груди ногами, соприкасавшимися с опущенной на них головой, крепко сжатой обеими руками, точно пыталась защититься от слишком громкого звука… Анна Станка назвала кафе в память о ней, думали одни.

Отец Анны, Эббер Ксилла, воевал в Нормандском конфликте и был ранен в бою от разорвавшегося рядом снаряда. С разорванной тазобедренной костью, обездвиженный, да еще и контуженный, он так и остался бы помирать на поле, если бы не проползавший рядом раненый солдат, пытавшийся под покровом ночи добраться до своих. Он-то и спас отца Анны, дотащив его до своих частей, волоча того по земле за шиворот военного комбинезона. Эббер остался инвалидом, ходить так и не смог и был прикован к инвалидному креслу до конца своих дней. Дома же всем рассказывал, что его спас Библ. После контузии у него были серьезные проблемы с речью, сопровождавшие ветерана, как и кресло, до конца жизни. Все сообразили, что «Библ» – либо кличка того солдата, либо имя, плохо произносимое отцом (он уже все произносил на свой лад). Так бы и не узнали наверняка, если бы однажды отцу не пришло письмо от своего спасителя. Подпись в письме гласила: «Бабель Герта». Эббер же, тыкая в подпись, триумфально повторял: «Библ! Библ!» В честь человека, спасшего отца, и было названо кафе, с сохранением, однако, отцовского произношения, думали другие.

Со временем две довольно незамысловатые версии-истории обросли невероятными подробностями; каждый, пересказывая, добавлял что-нибудь от себя, приведя к тому, что у каждой версии были две-три захватывающие подверсии, у каждой из которых, в свою очередь, было немало вариаций на любой вкус и цвет. В итоге истории обратились в слухи, слухи – в людскую неудержимую молву. Как далеко от правды могут завести праздно болтающие уста, можно судить по следующей мутации истории: основательница кафе была непомерно алчной до денег и, желая остаться единственной наследницей богатой семьи, решила избавиться от своей младшей сестры. Она навела порчу на булочки, которые вдруг начала выпекать дома для сестренки; в итоге у последней помутился рассудок, бедняжка сошла с ума и умерла в психбольнице. А чтобы отвести от себя подозрения и поползшие слухи о зловредных булочках, уже единственная наследница твердила, что «все это чушь собачья» и что выпечка всегда была ее страстью, в подтверждение чего и вынуждена была впоследствии открыть кафе. Рассказ венчала ремарка, что при жизни Анны Станка булочки в «Библе» не пользовались успехом у местных, считалось, что они прокляты. А на вопрос слушателя: «Так почему же злодейка кафе „Библом“ назвала?» – отвечали: «А черт ее знает!»

Пусть покойная Анна и знать не знала о маркетинговых уловках, да и не желала знать, но эффект от странного названия заведения вкупе с витавшими вокруг него слухами вышел самый что ни на есть маркетинговый. «Библ» с годами превратился в своего рода неформальную достопримечательность квартала, куда намеренно захаживали многочисленные неместные и даже иностранные туристки, гонимые сюда слухами и путеводителями, специализирующимися на необычных маршрутах и диковинных местах. Последних Альберт безошибочно узнавал с порога, называя их «чудиками»: те заходили с видимым трепетом и ожиданием быть завороженными, околдованными или даже проклятыми, причем чем угодно: булочками, кофе, едой или водой – все равно! – лишь бы прикоснуться к чему-то необычному, странному, ужасному! Посидят, посидят чудики, поедят, озираясь по сторонам, и уходят завороженные… своими же мыслями, впоследствии клянясь, что «в том месте определенно что-то есть», а особо впечатлительные еще и наблюдая, не обрушится ли на них череда неприятностей и неудач.

Что до Мари и Альберта, то они в тайные игры не играли и, если их спрашивали про название кафе, отвечали как есть, ограничиваясь, однако, версией про войну. Так было проще и легче. Так отвечали и завсегдатаи кафе, если вдруг им задавали похожий вопрос. Никто не хотел тревожить душу бедной Эвелин Станка…

За ужином отец с дочерью поведали друг другу последние новости, посплетничали про родственников и знакомых, не обошли вниманием и «по уши влюбленного» Сайруса, которого дед просто обожал. Обслуживал их, как обычно, сам Альберт. В школе Инес с Альбертом не были особо близки, но она была одной из немногих, что не высмеивала его полноту и всегда обращалась к нему по имени, тогда как большинство звало его «пухликом» или «толстяком». Поэтому и без того всегда милый с посетительницами Альберт с ними был еще милее и всегда после ужина угощал их парой рюмочек душистого домашнего ликера, снискавшего славу у постоянных клиенток.

Зная отца как облупленного, Инес с ходу уловила, что за всеми вопросами про работу, семью и дела он оттягивал момент, ради которого, в сущности, и хотел повидаться с ней.

– Па-ап, ну все, давай, выкладывай, – перешла она в наступление, призывно потрепав его морщинистую немолодую руку.

– Да нет… ничего особенного, просто увидеть хотел… совсем сентиментальным стал в последнее время. Хожу по местам, что любил в молодости, замечаю, что частенько копаюсь в старых вещах: своих и твоей матери… да и твоих детских тоже. Не то, чтобы я намеренно хотел найти что-то или вспомнить, а так – бац! – вдруг обнаруживаю себя копающимся в вещах или идущим куда-то… начала не помню, как будто в середине действия уже оказываюсь. По-моему… – прокашлялся.

– Па-ап, не говори так!

– Нет, нет, ты не думай, что мне грустно, просто наблюдение… Мне что, мне грех жаловаться! Оглядываясь назад – я доволен, я пожил жизнь! Долгую и… и содержательную. Был с твоей матерью, ты есть, творил в жизни в меру своих способностей…

– Па-а, не говори о себе в прошедшем времени, прошу тебя, – с мольбой протянула дочь.

– Нет, нет, ты не думай… вот только… – замялся малость, колеблясь, но сочувственный взор дочери придал старику сил, и он выдохнул:

– Я был хорошим отцом, Инес? – С этим вопросом его глаза мгновенно заволокла сверкающая пелена слез, застывшая на месте, точно желе; стоило лишь моргнуть, и глазные осадки стремительно помчались бы вниз по испещренным морщинами щекам. Сквозь эту пелену он смотрел на дочь, затаив дыхание.

«Ах вот оно что!»

– Да, пап, ты был… ты хороший отец, – спокойно ответила она, взяв его руку в свою; потом подсела к нему и положила голову на его уже не могучие плечи.

То был нужный ответ. То был правильный ответ. Не «очень хорошим», не «отличным» и не «самым лучшим» – все это не то, все это пафосно и, в конце концов, неправда. И она не промахнулась: именно этот ответ больше всего ласкал его слух, бальзамом ложась на душу. Он не был отличным отцом, ни уж тем более самым лучшим, он и сам это прекрасно знал. Для всех этих титулов его слишком часто не было дома в бытность ее ребенком и особенно подростком; будучи звездой балета, а следом и знаменитым хореографом, он был поглощен карьерой и часто гастролировал по миру.

– Я вот рылся в твоих детских фотографиях, и почти везде ты с мамой. Не так много фотографий, где мы вместе. Потом вспоминал твое детство, юность – я больше помню тебя на экране компьютера или планшета, по видеозвонкам… Теперь же вот мучусь: стоила ли моя карьера того, чтобы меня не было с тобой на твоих детских фото? Думаю, нет, не стоила, оттого и мысли всякие…

Словно нарочно в этот момент к двери направлялась пожилая дама и, завидев его, подошла к их столику со словами: «Добрый вечер! Мое восхищение и почтение вам, господин Флавия!» Он ответил любезностью. Это столь привычное и приятное ему действо сейчас имело обратный эффект: впервые в жизни слова признания ему были неприятны.

– Пап, ты всегда был рядом, когда был нужен, – успокоила его Инес, поцеловав в щеку. – Мама же могла позволить себе что угодно, быть где угодно и работать когда угодно, вот я с ней и была все время.

– О-о, твоя мама действительно могла многое! – просиял он, оживившись. – Нам с тобой откровенно повезло с ней! Знаешь, как ее называли в научных кругах?

– Как ее только не называли! – ответила она, вернувшись на свое место.

– Светоч!

– Ну, может, вам и повезло друг с другом, а мне с вами точно не повезло в этом плане: мать – светоч науки! Отец – звезда балета! А мне как жить с этим?! Меня в детстве взрослые нашего района никогда не называли по имени, никогда! Только «дочь Берта» или «дочь Флавия». До сих пор, если случается оказаться около вашего дома, слышу то же обращение от старых жильцов. Уже сама шестнадцать лет как мать, а там все в дочерях хожу. У вас есть ваше бессмертие, а мне куда? Вот так и живу в вашей тени, – псевдообиженным тоном молвила она.

– О-о, моя бедная девочка! – улыбаясь, поддержал шутку господин Флавия, потрепав руку дочери. Настала его очередь утешать.

В этот самый момент Альберт, тонко чувствующий настроение людей, подлетел к ним с двумя рюмками ликера.

– Как всегда, от заведения! – отчеканил он, добавив с лучезарной улыбкой: – Господин Флавия, ваши визиты придают нашему заведению особую, творческую ауру. Глубоко убежден, что исключительно благодаря вам сюда стали захаживать люди искусства, писательницы, художницы. Очень, очень вам рады!

– Мальчик мой, любой каприз за ваш ликер!

– А я, Альберт, простая и никчемная посетительница? – с шутливым упреком вставила Инес.

– Инес, ты важнее: ты спасла мои школьные годы! – незамедлительно последовал ответ.

– Ох, спасибо, Альберт! Как мед на душу, хоть кого-то спасла!

– Ай да Альберт! К любому подход найдет! – восхищенно прибавила она, когда тот удалился.

– Истинный Станка! – доброжелательно заключил отец. – Ах! – тут он вдруг стукнул себя по лбу, всплеснул руками, всем телом красноречиво досадуя на свою «никчемную память» (а языком тела, как и подобает всякому артисту балета, он владел бесподобно), и, нырнув рукой во внутренний карман пиджака, изъял конверт.

– Кстати, вот, в твоей комнате нашел… в полосатой коробке с открытками лежал, на твое имя, открытый, подписанный мамой, а внутри – плотный запечатанный конверт, но без адресата. Видимо… – Поняв по реакции дочери, что той хорошо знаком конверт, облегченно выдохнул: – А-а, ты в курсе…

– Да, да, я знаю про него.

– Слава Матери! А то я боялся, что ты его не видела, мало ли…

– Я сама его туда положила… после того, как мы вернулись домой после похорон. – Хотела было ограничиться этими словами, но отец так призывно и мило молчал, ожидая продолжения, что она обронила: – Это было одной из последних просьб мамы – передать запечатанное письмо кое-кому, если тот человек придет на похороны. Он не пришел, вот оно и осталось.

«Ах, нужно было просто соврать, что это для меня!» – тут же пожалела она, проклиная свой длинный язык.

– А, да? И кому же?

– Магнусу Кельда, – невозмутимо ответила Инес, невольно наблюдая, какой же эффект произведет сказанное на отца, – она с ним работала давным-давно, это…

– Я знаю, кто это! – резко выпалил он, внутренне подтянувшись; легкое недовольство галопом пронеслось по морщинам отца. – Мама сама тебя попросила?

– Нет, я узнала об этом незадолго до похорон… конверт передала мне Анаис, сказав, что мама попросила передать его мне, когда та навестила маму в больнице в последний раз… а в конверте для меня была записка мамы с просьбой.

– А что же ты не передала? – уже мягче спросил он.

– Я же сказала, пап, мама в записке ясно наказала: передать письмо, только если он придет на похороны. Он не пришел.

Отец пребывал в крайнем замешательстве, она это видела. (Сто раз уж пожалела, что не соврала!) Он пару раз порывался что-то сказать, но сдержался. А она все корила себя за промах: своей прямотой доставила отцу совсем ненужные переживания.

Поборов смятение, он спокойно произнес:

– Не знаю, знаешь ли ты, что они раньше были вместе… В смысле, не только по работе, у них были долгие отношения, давным-давно, еще до меня…

– Да, знаю, но не от нее, а так… это ведь не секрет. Думаю, мама посчитала: если он придет на похороны, значит, она ему была дорога в свое время, пусть и было у них все очень-очень давно, и тогда он достоин получить ее прощальное письмо. Ну а если нет, то – нет.

– Похоже на то… Тогда держи его у себя. А то теперь мне ой как хочется открыть и почитать. Боюсь, не выдержу и поддамся соблазну, – полушутя произнес он, глядя на злосчастный конверт.

– Хорошо, но я твердо знаю, что ты бы не стал этого делать.

– Э-э, сейчас я в себе не так уверен, если честно…

– Пап, сменим тему!

За ликером последовал кофе, и они еще не скоро покинули «Библ». Сменить тему – сменили, но письмо для Магнуса Кельда витало в голове Пола Флавия, отчего он, как бы ни старался вернуть спонтанность беседе, все же был скован, что, разумеется, не ускользнуло от внимательной дочери.

Распрощавшись у станции метро, Инес нырнула в подземелье, а отец свернул в переулок, ведущий к дому, где в свое время бегала «дочь Берта-Флавия».

Бурный рассказ Инес о беседе с отцом вмиг развеял последние капельки бьорновской досады от несостоявшегося ужина.

– Хорошо, что он передал тебе письмо, не открыв его дома; мало ли что там написано, – резюмировал он, а про себя подумал: «Интересно, что же там написано?»

Их мальчика все еще не было. Ай да Кайла!..

Остров

Вернувшись из командировки где-то в пятом часу утра, Икрам, к своему удивлению, застал Айгуль совсем бодрствующей. За приветственными объятиями и поцелуями они решили позавтракать, благо Икрам выспался в поезде, а Айгуль спать не хотелось, пусть и спала она мало.

Она пребывала в чрезвычайном возбуждении.

После приличествующих вступительных расспросов о командировке и его короткого рассказа, внимаемого ею вполуха, ибо мыслями витала, он это видел, где-то в облаках, Икрам призвал жену к ответу: что это за новость, что лишила ее сна? Умиленная проницательностью мужа, Айгуль, немного потянув момент (интриги ради) и поерзав от удовольствия на стуле, наконец выпалила, буквально вибрируя от волнения:

– Угадай, кого я увижу лично? – призывно добавив: – Давай, давай, и не мелочись на догадки!

– Ну-у, дай хоть направление! – взмолился Икрам, не особо жаждавший играть в угадайки, но, видя воплощение энтузиазма напротив, понимал, что ему не отвертеться; да и не хотел лишать ее удовольствия.

– Так, подсказка: это по работе… и бери высоко!

– С Жанной Анара?.. С Кариной Наргиз?.. С Фатима… как же ее имя?.. – начал было гадать, перебирая в голове пришедших на ум влиятельных дам и общественных деятельниц, и, видя категоричное мотание головой, синонимичное «даже не близко», перешел на иностранных знаменитостей, что мелькают в новостных сводках в контексте ее работы: – С Талитой Элина?.. С Софико?.. С Афросьевой? С… ах, фамилию забыл!..

Тщетные потуги Икрама заставили ее сжалиться:

– Мощная подсказка: это мужчина.

– Ух ты! – вырвалось у него, аж глаза полезли на лоб.

Призадумался, копаясь в памяти; самому стало интересно. Наконец произнес:

– С Габриэлем Эужень? Нет? М-м… с Романом Настасья?..

– Да нет, это же всё политиканы-марионетки, не больше! Бери выше! – тут она взвила руки вверх, указывая на эдакое величие человека, еще больше затруднив ему задачу, о чем красноречиво говорило выражение его лица, излучавшее полную – полнейшую – растерянность.

– Все, сдаюсь! – капитулировал он.

– Он лауреат Анабельской премии, – раздельно отчеканила она, ожидая мгновенного ответа.

– А-а… как же его там?.. Мать родная!.. Сейчас, сейчас…

Имя вертелось в голове, но он никак не мог вспомнить, чем порядком расстроил Айгуль. Она была разочарована, эффект смазан: вместо ответа, восторга и дальнейшего совместного смакования новости ей приходится наблюдать это лицо, силящееся (аж лоб весь в складках от потуг) вспомнить имя и фамилию такого человека!

– Магнус Кельда, – приунывшим голосом произнесла она, снисходительно улыбнувшись.

– Да, точно! А я думал, то ли Маркус, то ли Макс, – оправдывался он.

Тут-то вспомнилось ему, что читал где-то о нем, мол, единственный представитель мужского пола за последние лет пятьдесят, удостоившийся той премии, ученый, ратующий за гендерное равноправие. И что-то еще о нем было в тех новостных сводках, что-то из далекого прошлого, нечто крайне интригующее, но Икрам все никак не мог вспомнить.

– Ничего себе! – удивленно мотал он головой, пытаясь реабилитироваться. – Я очень рад за тебя! Круто!.. Он что, будет вашим советником по вопросам гендерного равноправия?

– Ну вроде того… Европарламент организовывает целый ряд мероприятий: конференции, круглые столы, встречи для представительниц законодательных органов азиатских стран, на которых будут многие видные персоны. На одном круглом столе с нами заявлен Кельда в качестве приглашенного гостя, и сказали, что он подтвердил свое участие.