Femina sapiens

Процесс подходил к концу. Последнее слово подсудимого и удаление судьи в совещательную комнату – последние аккорды перед оглашением приговора – отделяли всех от завершения дела, все это было перенесено на утро следующего дня. По завершении судебного заседания госпожа Гульден была щедра на похвалы в адрес своей помощницы, молвив, что, каким бы ни был исход дела, Айгуль должна гордиться проделанной работой и, продолжай она в том же духе, свидание с карьерой не за горами.

Айгуль была вне себя от радости. Прибежав домой, с порога расцеловала Абая, своего парня, и была весь вечер в приподнятом настроении. В ту ночь их постель была раскалена до предела. Наутро молодой человек даже пожелал, чтобы любимая каждый день выигрывала дела, вызвав лучезарную улыбку подруги, возразившей, однако, что дело еще не выиграно. Этот день должен был официально ознаменовать ее успех, думалось ей.

День же ознаменовался трагедией.

Уже на входе в здание суда она заметила странное копошение. У дверей в зал судебного заседания ее чуть не сшиб пулей выскочивший секретарь заседания, не извинившись и даже не поздоровавшись; туда-сюда сновали работницы аппарата суда, судебные приставы. Следом за ней вошла адвокатесса подсудимого, которую тут же вывела из зала – «на пару слов» – помощница судьи. Что-то екнуло в груди Айгуль, недоброе предчувствие галопом пронеслось по всему телу. Тревога и растерянность читались на лицах присутствовавших, вопросительно переглядывавшихся друг с другом. Вошла госпожа Гульден, но не с общего входа, а из судейской комнаты (плохой знак). Выглядела прокурорша подавленной, но собранной. Подойдя к Айгуль, прошептала на ухо, что заседания не будет и что она может взять сегодня выходной и идти домой. На недоумевающий взгляд помощницы добавила, что «судить уже некого». Айгуль оцепенела, пораженная. Журналистки ворвались в помещение, остановленные судебными приставами, требовавшими покинуть зал, и в этой суматохе прозвучало: «Подсудимый скончался». Слова мигом разлетелись по залу, все зашептались, загудели, повставали с мест, пока плач и причитания родственников подсудимого не заглушили собой все прочие звуки. Айгуль так и стояла бы, как истукан, если бы во всем этом гвалте слух не уловил жалобное поскуливание побитого щенка – робкий плач ребенка, вернувший ее в зал. Взгляд упал на карапуза с большим родимым пятном на виске в объятиях матери. «Ах, сынишка подсудимого, ох», – вспомнила она, на глаза полезли слезы. Не сразу заметила, что госпожа Гульден трясла ее за руку: «Иди домой, Айгуль, слышишь? Иди домой». Кивнула в ответ. Следом, правда, дернулась за удалявшейся прокуроршей и, схватив ту за рукав, шепотом, словно боялась, что их услышат, пролепетала: «Он невиновен, он ведь был невиновен». Женщина напряглась и почти исподлобья взглянула на подопечную, силясь понять, что именно та имела в виду. И по растерянному виду Айгуль маститой прокурорше вдруг все стало ясно. Смягчившись, прошептала в ответ: «Да, Айгуль, он не был признан виновным». Презумпцию невиновности никто не отменял.

Мужчину нашли утром мертвым в изоляторе временного содержания со вскрытыми венами на запястьях и без каких-либо признаков насильственной смерти или постороннего вмешательства. Походило на самоубийство. Никаких записок или посланий он не оставил. Однако официально заявить об этой версии мешало одно важное обстоятельство: с ним в камере был еще один человек. Поэтому, как и полагается, началось следствие для установления причастности мужчины к смерти подсудимого: допросы, судебно-медицинские экспертизы и прочие следственные мероприятия.

Мужчина проходил по делу о вооруженном грабеже. Айгуль немало знала о его деле от своей коллеги, с которой тесно общалась. Профессиональная любознательность толкала ее не ограничиваться своими делами, с разрешения коллег она совала свой нос и в чужие. Того звали Кызболсын Мадина, тридцать шесть лет, безработный, ранее судимый, оказавший ярое сопротивление при задержании. Не унимался он и в изоляторе, регулярно цапаясь с охранниками, усугубляя свое и без того незавидное положение. Одному из охранников – Ернару Даяна – он умудрился сломать нос, поэтому и охранники с ним особо не церемонились.

Во второй половине дня были получены развернутые результаты судебно-медицинской экспертизы, подтвердившие, что смерть действительно наступила от потери крови из запястий и что активного физического контакта между двумя мужчинами не было, во всяком случае, никаких следов экспертиза не обнаружила. Проверяли и версию «доведение до самоубийства», допуская причастность сокамерника к смерти путем угроз и давления на скончавшегося. На допросе Кызболсыну пояснили, что его могут обвинить среди прочего и в таком преступлении, как «неоказание помощи, повлекшее смерть человека», на что тот проворчал, что всю ночь проспал, ничего не слышал, а когда утром проснулся, тот уже истек кровью. Отсутствие какого-либо шума – стонов, криков о помощи – подтвердили и охранники. В конце допроса, однако, Кызболсын вызывающе обронил, что, даже если бы тот и просил о помощи, он все равно не стал бы помогать «гребаному насильнику».

Оставалось немало вопросов без ответов. Откуда скончавшийся достал лезвие для бритья? Откуда Кызболсын узнал, что тот обвинялся в изнасиловании? Инструкция охранников строго-настрого запрещала им говорить кому бы то ни было состав преступления, в котором обвиняется человек, содержащийся в изоляторе. Со слов Кызболсына, «гребаный насильник» сам ему признался. В это верилось с трудом, ибо в таком преступлении никто по доброй воле признаваться не станет; в тех же тюрьмах осужденные за изнасилование – самые замученные люди, беспощадно угнетаемые сокамерниками и презираемые охранниками, вечно синие от побоев.

Неравнодушный к Айгуль дознаватель позже рассказывал ей, что наблюдал крайне сюрреалистичную картину по дороге Кызболсына из камеры в кабинет следователя на допрос: охранник Ернар, с еще не зажившим носом, мирно вел подозреваемого по коридорам, спокойно держа того за руки, сомкнутые сзади в наручниках. По столь дружелюбному шествию нельзя было и предположить, что неделей ранее ведомый сломал нос ведущему. Это сильно разнилось с обычной картиной с участием двух мужчин: прежде Кызболсын в сопровождении Ернара неизменно брыкался, норовя задеть последнего если и не своими скованными действиями, то словами; да и Ернар обычно держал того так жестко, как только позволяла ему должностная инструкция. Что же послужило поводом для внезапного перемирия?

Эти вопросы так и остались загадкой для многих. Те же, кто знал о лютой ненависти охранника к насильникам, молча строили свои догадки.

Блестящая карьера будущей государственной обвинительницы закончилась, так и не начавшись.

Вскоре после закрытия того дела Айгуль подала запрос о переводе в другой отдел. Она была угнетена и подолгу не находила себе места, не вполне понимая природу своего душевного замешательства. Поначалу, в пылу осмысления случившегося, она чувствовала свою причастность к самоубийству гражданина Махаббат: своими собственными руками, своей «блестящей», как выразилась госпожа Гульден, работой она толкнула подсудимого в пропасть отчаяния. Но данная мысль не выдержала экзамена холодного разума, остывшего от первых эмоций, и была решительно отброшена. В том, что случилось, нет ни капли ее вины, рассудила она. А кто повинен в его смерти? Он сам? Технически – да. Но непонятное чувство снедало Айгуль, подсказывая, что все не так просто, не так прямолинейно. Нутром чуяла, что это неверный ответ, – правильный по форме, но неверный по содержанию. Не все она могла понять и объяснить себе ни в те дни, ни в последующие, но семя сомнения было брошено в плодородные недра ее пытливого сознания.

Неожиданно для себя Айгуль поняла, что там работать ей уже не хочется и не можется. Нельзя сказать, что девушка была настолько шокирована исходом того дела, что не могла продолжать работу, просто ей вдруг стало ясно, что ее «борьба» не здесь, но в другом месте; еще не знала где, но не здесь.

Напрасны были уговоры госпожи Гульден, всячески пытавшейся отговорить свою «звездочку» от ухода, апеллируя и к своему личному опыту – и у нее-де бывали моменты сомнений в молодости, – Айгуль была непреклонна.

Синяя куртка

Ноябрь близился к концу.

Дамир, вернувшись из школы, сообщил родителям, что школьное мероприятие по поводу Дня отцов, ежегодно отмечаемого в стране двадцать седьмого числа, состоится в субботу, двадцать шестого числа, и что родителей, в особенности отцов, просили быть всенепременно, так как дети готовят театрализованное представление.

Несмотря на недвусмысленное название праздника, этот день, изначально посвященный исключительно отцам, со временем стал праздником всех мужчин. В той или иной вариации подобный праздник отмечался в большинстве стран мира; где-то он назывался Днем защитников – праздником вооруженных сил в тех странах, где в армии служили только мужчины, где-то – Днем мужчин или Днем отцов, а где и Днем рабочего – в честь сугубо мужских профессий, связанных с тяжелым физическим трудом.

Причины празднования в конкретный день в разных странах тоже варьировались, отличаясь разительно. В Казахии этот день отмечался в указанную дату потому, что двадцать седьмого ноября был принят закон об оплачиваемом отпуске в связи с отцовством. Данному закону несказанно обрадовались эти самые отцы, поскольку суммы выплат были значительными, пусть и меньше, чем матерям, но для многих мужчин они превышали их регулярные заработки. При этом такое право было закреплено не только за биологическими отцами и мужьями, но и за мужчинами, совместно проживающими с матерью ребенка.

Обычно на школьные мероприятия и родительские собрания сына ходил Икрам, Айгуль же была запасной, на случай если муж не мог. Собственно, в этот раз отец мальчика и не мог ввиду командировки, запланированной аккурат на те дни, поэтому явиться на мероприятие, посвященное Дню отцов, выпадало матери.

Икрам работал в сфере ветроэнергетики – одной из высокоразвитых отраслей энергетики страны. Свой профессиональный путь он начинал с самых низов, помощником электрика по установке и обслуживанию электрогенераторов в ветряных электростанциях, куда попал по распределению сразу по окончании политехнического института, и успел поработать на всех этапах их эксплуатации: от установки до технического обслуживания.

К слову, в период своих рабочих, пыльных странствий между ветряными электростанциями, разбросанными по необъятной казахской степи, он и познакомился с Айгуль.

Оставив службу государственного обвинения, Айгуль, проработав еще в одном месте годик-другой, оказалась в структуре социального развития регионов, где командировки были часты. Однажды, в самый разгар лета, она по работе ехала на поезде в удаленный район. Ближе к полудню поезд остановился на крохотной станции, где в их купе, что она делила с аульской пожилой женщиной с внуком, подсел молодой человек, облаченный в униформу технической специальности и нагруженный какими-то чемоданчиками, баулом, массивной связкой кабелей, весь в поту. То был Икрам.

«Ой, хоть бы не вонял», – первое, что подумалось ей.

Он вроде и не вонял, но его одежда источала характерный запах инструментов вперемешку с какой-то технической смазкой, крайне пахучей, неприятно щекотавшей нос, да и кружева пота, похоже, добавляли перчинки во все это «благоухание». Иными словами, он не вонял, но попахивал. Второй мыслью девушки было недоумение: почему у всех работников подобных профессий спецодежда всегда не по размеру – неизменно велика? Мысленно перебрала в памяти всех встречавшихся ей электриков, сантехников, плотников, строителей и не вспомнила ни одного, на ком бы рабочий костюм сидел как влитой. Хотела было приоткрыть окно, призвать на помощь свежий воздух, но сдержалась, дабы не ставить в неудобное положение незнакомца. Внутренне смирилась с тем, что продолжение пути потребует терпения.

Икрам, расположившись напротив, уловил по невербальной реакции обеих женщин, что источает малоприятный аромат, к которому сам настолько привык, что уже и не чувствовал. Пришлось прибегнуть к шаблонному трюку: он вышел в коридор вагона, якобы полюбоваться мелькающими за окном пейзажами, на деле же проветриться и подождать, пока пот высохнет. Вернувшись в купе, уселся, прислонившись спиной к стене, пытаясь таким образом максимально удалиться от привлекательной соседки. Уставился в окно, мысленно проклиная безотказно действовавший закон подлости: когда выглядишь презентабельно – такой девушки не встретишь; стоит только надеть несуразную спецовку, порядком вымазаться, вонять и украситься обильными кружевами пота – она тут как тут, да еще и на несколько часов! Как часто делал в таких неловких ситуациях, а подобное случалось с ним нередко, уронив голову набок, притворился уснувшим.

Ситуацию спас мальчуган, который не только разрядил обстановку, но и, как оказалось, презентабельно преподнес непрезентабельного Икрама сидящей девушке.

Мальчик, возившийся на верхней полке, завидев, что дядя уснул, свесил голову вниз и шепотом спросил бабушку: «Чем это дядя воняет?» Шепот – одно название, слова прозвучали так громко, что Икрам невольно прыснул со смеху от столь неуклюжей попытки сказать что-то «на ушко», заразив смехом остальных; взрослые бросали добродушные и благодарные взгляды на мелкого спасителя, хихикавшего сверху. Всякая неловкость мгновенно улетучилась. Айгуль смело приоткрыла окно. Приободренный малыш пошел дальше, забросав дядю вопросами: что в чемоданчиках? почему у него такая одежда? и чем дядя занимается? Икрам начал с последнего вопроса, и первые же его слова приковали внимание не только мальчугана, выпучившего глаза и приоткрывшего рот от изумления, но и Айгуль, невольно оторвавшейся от своей книги.

Он сказал, что охотится за ветрами.

Икрам объяснил ребенку, что «ветряные мельницы», которые все чаще и чаще люди стали обнаруживать в центральных регионах, богатых на сильные ветра круглый год, это его рук дело. Дальше мужчина увлеченно поведал, в чем именно заключается его работа, адаптируя рассказ под возраст ребенка и избегая профессиональной терминологии, побудив Айгуль по-иному взглянуть на молодого человека. Видя интерес премилой соседки, Икрам машинально адресовал свое повествование уже в адрес обоих, поочередно глядя то на мальчика вверх, то на Айгуль, попутно отвечая на их вопросы. Бабулька не выказывала особого интереса к рассказу «сантехника» (для нее все в спецодежде были сантехниками), лишь пару раз бросив понимающе-улыбчивые взгляды на мило беседовавших молодых людей.

Скоро удовлетворив свой интерес, мальчуган умчался бегать по коридору вагона. Между тем беседа молодых продолжалась. Книга в руках Айгуль была забыта.

Он поведал ей особенности работы и специфику ветроэнергетики в целом, вкрапляя в рассказ анекдотичные истории, приключившиеся с ним в беспрерывных командировках. Она слушала с интересом, задавала вопросы. Искреннее любопытство девушки было довольно объяснимо: она была сильна в гуманитарных науках, тогда как технические специальности для нее были чем-то непостижимым, иным, новым миром. Айгуль особенно оживлялась, когда речь шла не об электромонтажной работе, а о ветровой энергии в целом, поскольку отрасль была нова, можно сказать, на заре своего промышленного производства. Его способность объяснять сложные технические вещи простым, доступным обывателю языком облегчала беседу, а умеренное чувство юмора придавало ей динамичности. Она многое узнала: и что простого непрерывного ветра недостаточно, чтобы установить ветрогенераторы, что учитывается множество дополнительных факторов, таких как, к примеру, средняя ежегодная сила потока ветра, климат – холодная ли зима или нет, влиявший на выбор соответствующих лопастей ветрогенератора, близость к населенным пунктам (из-за шума и вибрации), воздействие на растительный и животный мир. Вот только недавно, рассказывал он, установка ветрогенераторов была отменена в одной местности, идеально подходившей по всем техническим параметрам, но по которой, как оказалось, пролегали пути ежегодной миграции птиц. Экологи-орнитологи утверждали, что гигантские ветряные сооружения могут стать помехой птицам и спровоцировать сбой в тонко настроенной миграционной экосистеме. И отменили установку чуть ли не в последнюю минуту, когда Икрам с бригадой уже сидели на чемоданах для выезда на электромонтажные работы. Министерству охраны окружающей среды, находившемуся под жестким давлением восставшей общественности, возглавляемой неправительственной организацией за сохранение животного мира, удалось-таки убедить министерство энергетики искать ветер в другом месте.

Беседа перешла в общее купейное чаепитие, предводительницей и идейной вдохновительницей которого выступила бабушка мальчика, которая, как оказалось, возила с собой не только полно еды, но и, похоже, всю домашнюю кухонную утварь. К тому же она оказалась весьма словоохотливой, когда дело не касалось ветряных мельниц, легко влившись в общий разговор и неустанно призывая Икрама есть не стесняясь, «на голодный желудок ведь не поработаешь».

От него все так же несло тем запахом, но Айгуль его уже не чувствовала.

Через часа три он вышел на крохотной станции посреди степи, где не было и мало-мальского здания, лишь одинокая ветхая будка пустовала поодаль. Стоя со своими чемоданчиками, кабелями и баулом, он ждал бригадного автобуса, что должен был забрать его. Медленно удаляясь, Айгуль из окна наблюдала за этим охотником за ветрами, покинутом на совершенно безлюдной станции и спасавшимся от пекущего солнца в тени несчастной будки.

«Какой интересный», – мысленно заключила она. Услышав же от пожилой соседки: «Да, но так пахнет, уф-ф!» – дернулась, осознав, что ненароком подумала вслух. Бабушка добродушно и понимающе улыбалась в ответ. Женщины снова принялись за чаепитие, беззлобно раскритиковав в пух и прах «несуразную униформу» Икрама-электромонтажника; впрочем, изрядно досталось и спецодежде других профессий той же масти…

– В командировку почти на целую неделю? – недовольно протянула Айгуль. – Что у вас там случилось?

– Да пока ничего, просто заседания с тамошней местной администрацией, информационная работа, так сказать… Там население ворчит по поводу установки «мельниц», намеченной на начало весны. Ну, побаиваются шумов, к тому же там пастбищные угодья, вот и волнуются. Мы им уже столько раз объясняли, что современные ветрогенераторы почти бесшумны, кроме того, будут установлены в отдалении от аулов, предоставили заключения всех специалистов. А скотоводству вообще никак не помешают: занимают мало места, на большой высоте, в смысле, вращение лопастей очень высоко от земли. Вон в других районах стоят же, никому не мешают, скот под ними мирно ходит, пасется. Нет же, «придите, объясните», чуть ли не общественные слушания по этому поводу устраивают.

– И что, сам им будешь объяснять? Можно было и кого-нибудь другого отправить для этого…

– Так мы их уже отправляли, – перебил Икрам, – Дидар с Абзалом ездили. Теперь им кураторов проекта подавай! У них там целая региональная комиссия создана, вот и просят.

– Опять за ветром, – выдохнула Айгуль, обняв Икрама сзади и уткнувшись носом в шею. – Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч.

Оба одновременно вспомнили день их знакомства, замерев в этом спонтанном моменте взаимной нежности.

Дамиру, что крутился подле, всегда было одновременно и приятно, и жутко неловко, когда родители при нем забывались в трогательных порывах чувств, отчего он ретировался к себе в комнату.

– Дамирчик, котенок, я пойду в школу! Скажи, что я буду! – долетел до него ответ матери…

День отцов наступил скоро.

Последняя суббота ноября выдалась на славу: стояла ясная безветренная погода с тем легким бодрящим морозцем, от которого больше приятно, нежели холодно. Веселый морозец побуждал многих приоткрывать окна, приглашая щекочущую свежесть в дом.

Городской парк вновь облюбовали снегири – предвестники зимы. Появление этих пташек неизменно предшествует выпадению снега. Эти броские птицы были любимцами горожан, радуя взоры своим ярким видом на фоне предзимнего пейзажа, скудного на краски. Их ярко-красный или буровато-коричневый окрас оперения на брюшке, горлышке и груди, с черной шапочкой на голове, невольно бросается в глаза, приковывая взгляды прогуливающихся в парке. К тому же снегири не особо сторонятся людей, время от времени их подкармливающих.

Один из снегирей, вдоволь набивший брюшко найденными на земле семенами давно опавшей рябины, развлекался тем, что прыгал по веткам деревьев, праздно наблюдая за сновавшими в парке людишками. Беспечно шагавшие неподалеку женщина с мальчиком заинтересовали птаху. Те остановились и присели на скамью, предварительно проведя по ней рукой и убедившись, что поверхность не мокрая. Поведение и теплота взаимного обращения выдавали в них мать и сына.

Снегирь подлетел и присел на нижнюю ветку дерева рядом со скамьей. Мать с ребенком ничем особенным не выделялись на фоне других гостей парка, а впрочем, не внешностью они приковали внимание птички, но причиной совершенно иного характера.

Зоркий глаз снегиря, что летает высоко да видит далеко, заприметил странную динамику некоторых передвижений в парке. Птаха звучно прочирикала пару раз в адрес сидевших на скамье – безуспешно: те были увлечены беседой, не замечая горланившего снегиря. Птичка вздумала действовать решительнее и подлетела к самой скамье, приземлившись на ее подлокотник со стороны мальчика. Прочирикала еще раз. Тут они обернулись и, обнаружив краснобрюхое создание, расплылись в улыбках, дивясь отважности птахи, устроившейся столь близко. Очередное чириканье. Те машинально дернулись копошиться в своих карманах в надежде найти что-нибудь съестное – без толку. Птичка вновь прочирикала. Женщина вытащила сотовый телефон и щелкнула пару раз. Чириканье. Снегирь вспорхнул и вернулся на дерево. Следом поднялись и они и, помахав снегирю, двинулись дальше.

Ах, если бы люди понимали чириканья!.. Если бы люди их понимали, чириканье именно этого снегиря могло означать следующее:

«Эй, там, на скамье!.. Женщина! Женщина! Мне есть что сказать вам».

«Эй вы, я тут!.. Уф, наконец-то!»

«Так вот: за вами следят… Во-о-он та женщина в синей куртке, что якобы кормит моих сородичей, она за вами следит! Ой как следи-и-ит!»

«Да не нужно мне вашей еды, сытая я! Разуй ты глаза! Следят же за вами!»

«Тьфу ты, дура!»

«Библ»

Инес Берта пробегала свое излюбленное место в парке – узкую извилистую тропинку меж сосен, ведущую к водоему. Здесь ей было приятно бегать даже в зимнее время. Пусть деревья стоят голые, пусть сыро, серо и холодно, но настроение поднималось каждый раз, когда она проносилась тут; годы бега сделали свое дело, напечатав на карте ее подсознания формулу: бег плюс данный отрезок равно удовольствие. Причем формула – как и подобает математическим формулам – работала безотказно, ведь даже в откровенную непогоду, пробегая здесь, Инес невольно расплывалась в улыбке.

Бег был щедр к ней, обильно снабжая хозяйку умиротворением, отличным настроением и жизненными силами. Помимо физического и эмоционального комфорта с годами она открыла для себя еще кое-что: бег дарил ей свидания с самой собой. В движении она лицезрела себя в своей наготе – наготе душевной. Нигде ей не удавалось познать себя так глубоко, как во время успокаивающего постукивания кроссовками по земле, звучащего в унисон с равномерным биением сердца. Кто я? Где я? С кем я? Как я? Куда я? Я ли я? Все эти вопросы приобретали особые оттенки во время бега, а ответы на них отдавали той необычайной ясностью, сродни откровению, что почти недостижимо в обычном состоянии, в бытовой обстановке. Нередко важные решения она намеренно откладывала на время пробежек, особенно утренних, ибо давно поняла, что утренний бег дарит только правильные решения, и нет ни одной проблемы – ни одной! – с которой бы не справился бег.

Инес не любила выходить на пробежку с часами и другими гаджетами для бега, но в рабочие дни все же надевала часы, чтобы контролировать время, иначе ноги-боги уносили ее в «дивное царство Эйфория» (фантазия ее матери), где время не существует, где оно забывается. Без часов она не раз возвращалась в «реальность» много позже запланированного и, ахнув, мчалась домой сломя голову, местами – что греха таить! – проскакивая перекрестки на красный свет светофора, чтобы успеть на работу. Но даже опаздывая, на бег она не гневалась, разве что ласково пожурит и тут же забудет.

Часто думала о маме во время пробежек, особенно в последние годы, когда той не стало. Думала о ней с благодарностью, ведь именно мама привела Инес в бег. То был ее дар – один из множества, заботливо преподнесенных матерью.

Берта-старшая была заядлой бегуньей, участвовала во всевозможных любительских соревнованиях и стартах, причем на самые разные дистанции, начиная с «пятака» (на беговом жаргоне – пять километров) и вплоть до марафона. Несмотря на жгучую страсть к бегу, она всегда твердила, что бег – сугубо вспомогательное, второстепенное для нее увлечение, «помогающее остудить голову». Любила повторять: «Бежишь – голова отдыхает, работает голова – тело отдыхает!» Впрочем, никто и не сомневался во второстепенности для нее этого занятия, ибо то, на что способна была голова Берты-старшей, ее ногам и не снилось!