Культ. Выжившая

После этих слов Ярослав направился к выходу, оставив меня посреди комнаты, словно расколотую фигуру, пытающуюся собрать себя заново. Я чувствовала себя разобранной на части, чувствовала, что часть его слов все-таки осела в моей голове. В эту секунду я ненавидела себя за то, что я – человек, который умеет слушать и слышать. Человек, который, как и все другие, подвержен влиянию. В другой ситуации я бы только усмехнулась, махнула рукой, может, покрутила пальцем у виска. Но сейчас моя жизнь зависела от него. И как удержаться от того, чтобы не прислушиваться?

Когда Ярослав вышел, я осталась одна, и тишина комнаты обрушилась на меня, как холодный водопад. Взгляд устремился к окну, где за облаками скрывалось вечернее солнце. В его лучах я искала ответы, пытаясь понять, что же заставило его так говорить. Но внутренний голос шептал, что правды я не найду ни за стеклом, ни в собственных мыслях. Каждое слово Ярослава звенело в ушах. Я думала, как же легко ему это дается, сеять сомнения в сердцах и мыслях людей, переворачивать сознание людей с ног на голову. Он обладал огромным даром убеждения, смазливым личиком и какой-то ужасающе манящей харизмой.

Через несколько минут пришел Павел. Он не сказал ни слова – просто ждал, словно знал, что мне нужно время, чтобы собраться. Он снова был моим проводником в камеру. Шаги гулко раздавались в коридоре, но казались далекими, словно происходили не со мной. То и дело ему приходилось останавливаться и ждать, пока я догоню его, потому что ноги мои двигались медленно, будто утопая в вязкой реальности. Заплетаясь, спотыкаясь о ровный бетонный пол. Эмоции не просто нахлынули – они разрушали меня изнутри, сжимая, давя, оставляя в пустоте. Хотелось кричать. Разорвать эту тишину, выплеснуть напряжение, стереть следы чужих голосов из своей головы. Хотелось разметать все вокруг. Каждый кабинет, каждый угол этого здания, каждый след, оставленный теми, кто здесь жил, работал, принимал решения. Сжечь. Стереть. Забыть. Но вместо этого я просто шла вперед. И Павел снова остановился, давая мне время, которого не существовало.

Когда я вошла в комнату, тишина ударила по мне резче, чем любые слова. Девушки уставились на меня. В их взгляде смешалось изумление, тревога и что-то еще – будто они пытались понять, кто сейчас перед ними. Они не ожидали увидеть меня в таком состоянии. Павел молча ждал, пока я войду, затем сухо повернул ключ в замке, и массивная дверь захлопнулась за его спиной. Я села на койку, ощущая, как тело наконец сдается под тяжестью этого дня. Ноги больше не выдерживали. Аня с Машей заговорили сразу, перебивая друг друга, пытаясь вырвать у меня ответы, но я едва слышала их. Мысли проваливались в пустоту. Отчаяние накрыло меня волной, холодной, безжалостной. Бессилие пропитывало воздух, сковывало движения, мешало даже думать. Внезапно Аня подошла ко мне. Она просто молча взяла мою руку. Ее большая ладонь крепко сжала мою, теплая, живая, словно напоминание, что я все еще здесь. Это прикосновение… Мягкое, но уверенное, навеяло воспоминания о таких же руках. О маминых руках. О чем-то далеком, но родном. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Я – с отчаянием. Она – с утешением. И в этой секунде, среди хаоса мыслей, была точка опоры.

– Все будет хорошо. Прорвемся, – тихо сказала она.

Слезы полились по щекам горячими струями. Я легла, отвернувшись к стене, и наконец позволила эмоциям выйти хотя бы со слезами. Горячая рука Ани лежала на моем плече. Жест поддержки очень важный сейчас, но совсем не успокаивающий. Я чувствовала ее руку, пока обессиленная не провалилась в сон.

Воспоминания Яна

Стоя за пределами съемочной площадки, я изо всех сил пытался сдержать гнев. Гнев на себя – за то, что не смог защитить Лею. Гнев на шайку психопатов, возомнивших себя вершителями судеб. Она никогда прежде не рассказывала обо всем этом так подробно, а я… я не спрашивал. Не мог найти в себе смелость услышать ее историю. Не мог примириться с мыслью, что некоторые из этих тварей сбежали и живут сейчас обычной жизнью. Возможно, они уже готовят новое нападение – более жестокое, более продуманное. Я даже не смог прочесть ее книгу. Закрыл спустя пятнадцать страниц, не выдержав. Мне было больно. Страшно. Я сдался. Не смог тогда разделить ее боль. А теперь стою здесь, слушаю ее рассказ, и злость закипает в груди. Ненависть к каждому кирпичу этого паршивого здания разъедает меня изнутри. Боль рвет сердце. А она говорит так спокойно, словно это было всего лишь рядовое приключение.

Почему? Почему ты говоришь об этом так спокойно? Я ведь знаю, как тебе было плохо. Так покажи им, расскажи им. И мне. Я не осмелился узнать все раньше, но я разделю всю твою боль сейчас! – кричал я в своей голове, слушая пугающий рассказ самого близкого человека. – А ведь я помню те ужасные дни… Я ведь даже не догадывался, насколько все плохо… – эти мысли кипели внутри, но я не мог произнести ни слова. Мне казалось, что если я заговорю, голос предательски дрогнет, и она увидит мою слабость. Но разве это слабость? Или, наоборот, признак того, что я наконец готов услышать правду, принять ее, прожить вместе с ней? Я смотрел на Лею, слушал каждое слово, пропуская через себя ее боль, ощущая ее страх, который, казалось, застыл в воздухе между нами. Но она говорила спокойно, будто это была просто глава из книги, давно пройденная и оставленная в прошлом. Как? Как она могла? И почему я до сих пор не могу найти в себе силы спросить об этом вслух? Воспоминания гремели в голове пушечными выстрелами.

Я проснулся в настораживающей тишине. Казалось, весь мир застыл, исчезая в бескрайней пустоте. Головная боль еще давала о себе знать, но крепкий, долгий сон немного притушил ее остроту, оставляя лишь приглушенный след былой усталости. Я медленно поднялся с кровати, чувствуя слабость в затекших мышцах, и дрожащей рукой потянулся к шторам. Ткань мягко скользнула в сторону, открывая безмолвную картину ночи. За окном царила густая, непроницаемая темнота, лишенная даже отблеска звезд. Город, обычно наполненный огнями, казался поглощенным неизвестной пустотой, в которой терялись границы реальности.

– Лея, – позвал я, но никто не отозвался. – Лея!

В ответ звучала лишь тишина. Глухая, зловещая, заполняющая пространство призрачной пустотой. Тревожные мысли, словно змеи, скользнули в сознание, но разум изо всех сил старался их отогнать. Медленно подошел к прикроватной тумбочке, схватил телефон и посмотрел на экран. Полночь.

Ни одного сообщения. Ни единого звонка. Последний раз в сети – десять часов назад. Я знал: Лея почти всегда держит телефон под рукой, машинально проверяя мессенджеры каждые несколько минут. Не может прожить и часа без того, чтобы не написать мне хотя бы короткое сообщение, не отправить забавный смайлик, не сказать пару теплых слов. А теперь – пустота.

Тревога нарастала медленно, но неумолимо. Надежда, что она просто задержалась, гуляя по волшебным улочкам Порт-Рогове, познакомилась с кем-то и заболталась, сидя на лавочке в каком-нибудь живописном месте, засмотрелась на пейзаж, – все еще тлела внутри. Но что-то в глубине души подсказывало, что эта надежда – лишь спасательный круг во время шторма. Иллюзия безопасности, которая не спасет.

Я набрал ее номер, но сухой женский голос безучастно сообщил, что абонент находится вне зоны действия сети. Второй. Третий. Десятый звонок. И каждый из них заканчивался одинаково. Тревога обрушилась в грудь волной паники. Сердце забилось глухо и больно, головная боль сменилась головокружением. В горле тяжело наливался ком, меня вот-вот могло стошнить. Нутро кричало, что с Леей случилось что-то ужасное. А я все еще отчаянно пытался держаться за призрачную надежду.

Еще час я названивал, отправлял сообщения, ждал. Ждал, что она появится, усмехнется и скажет, что все хорошо. Но с каждой минутой, проведенной в одиночестве в номере, пропитанном ее духами, наполненном нашими вещами, я все больше убеждался, что чудо не произойдет.

В час ночи я вылетел на улицы города, не имея ни малейшего понятия, где искать Лею. Я метался по пустым тротуарам, бросался из стороны в сторону, оглядывая каждую тень, каждый силуэт. Спрашивал у редких прохожих, не видели ли они ее, судорожно показывая фотографию на экране телефона. Заходил в каждое открытое заведение, вглядываясь в лица посетителей, надеясь увидеть ее за столиком с чашкой кофе. Представлял, как она могла забыться, потеряв счет времени в долгожданном отпуске, увлеченная разговором или мгновением. Но я знал – Лея никогда бы не позволила себе просто исчезнуть. Никогда бы не пропала без единой весточки. А значит… что-то случилось.

Ноги привели меня в парк. Он встретил меня тишиной, пустыми, безжизненными тропками, лишь слабый шелест листвы и редкие всплески воды нарушали мрачную гармонию ночи. Луна, словно равнодушный наблюдатель, отбрасывала серебряные блики на поверхность пруда, превращая его в живую рябь света. Я шел, не зная, куда направляюсь, пока ноги сами не привели меня к воде. Вдалеке, будто не замечая тревоги, плавали несколько уток, неторопливо скользя по глади. Я опустился на землю, обессиленный, опустошенный, захваченный отчаянием. Схватился за голову, пытаясь собрать мысли, выудить хоть одну логичную мысль. Но внутри царил абсолютный хаос.

Полиция! Надо идти в полицию! – пронеслась в голове здравая мысль.

Решимость ударила по сердцу внезапной, почти обжигающей волной. Я достал телефон, судорожно ища адрес полицейского участка. Уже собирался вставать, когда на краю зрения, во влажной от росы траве, что-то блеснуло, едва уловимым отражением света. Я потянулся, поднял предмет, и в тот же миг внутри оборвалось. Небольшой кулон в виде пушинки одуванчика на тонкой серебряной цепочке. Подсвечивая телефоном, я разглядывал находку, надеясь… не найти. Но гравировка была здесь – слегка потертая от постоянной носки, но все еще четко различимая на задней стороне зернышка. Звенья цепочки целы. Кто-то расстегнул застежку. Кто-то оставил ее здесь намеренно. Лея была тут. Теперь я знал это наверняка. Как и знал, что с ней был кто-то еще. Тот, кто снял эту цепочку. Ведь она никогда бы не оставила ее добровольно. Я сжал находку в кулаке, ощущая, как адреналин разрывает меня изнутри. Резко вскочил. И побежал.

Глава 8

Меня разбудил яркий свет, пробивающийся сквозь веки, словно безжалостное напоминание о реальности. Вселенская тоска накатывала волнами, тяжело оседая на груди. Она не давала подняться, не давала даже пошевелиться. Целый день я пролежала, глядя в стену, застыв в бездействии. Аня пыталась уговорить меня поесть, уговаривала, умоляла, но тщетно. Маша весь день сидела рядом, произнося тихие, успокаивающие слова, которые разбивались о глухую пустоту внутри. Я слышала, как кто-то из свиты Ярослава пришел и увел Веру на очередную проповедь этого поехавшего пастыря. Она ушла надолго, или мне так казалось. В запертом пространстве, в этом мучительном бездействии, время ощущается иначе. Оно тянется, как густой кисель, размывается, растекается, теряя очертания. День и ночь срастаются, образуя одну непонятную массу, иллюзию смены дней, которой на самом деле нет. А сами дни удлиняются, вытягиваясь, искажаясь, пока не превращаются в один бесконечный, мучительный момент – без начала и конца. Вполне возможно, что Веры не было всего десять минут. Мысли метались в голове, возвращаясь то в этот ужасный плен, то в приятные воспоминания с Яном.

Ищет ли он меня? Точно ищет! Ян не мог подумать, что я сбежала от него, не объяснившись. Не мог! А значит, он найдет меня! Ян! Найди меня…

Вернувшись, Вера буквально светилась возбуждением. Это скользило в ее голосе, отражалось в жестах, наполняло взгляд фанатичным блеском. Она заговорила – взволнованно, вдохновенно, уверяя, что Ярослав не причинит нам вреда. Что все это – лишь подготовка. Очищение. Спасение. Вера убежденно заявляла, что Ярослав лишь проверяет нашу стойкость, нашу веру. Что все это – испытание перед настоящим освобождением. Ее слова звучали, как манифест, пропитанный пафосом борьбы за свободу, духовное возрождение. Как молитва этих безумцев, настойчиво возвещающая их истину. Вера была готова ко всему, к любым испытаниям, любым жертвам. И ее совершенно не волновало, какой окажется цена этого обещанного освобождения.

Господи, бедная, наивная Вера… Она действительно верит этому психопату. Наверное, она влюбилась в него по уши. Или просто полная идиотка. А может, все вместе.

Аня и Маша пытались ее переубедить, спорили, доказывали, но Вера стояла на своем, непоколебимая, одержимая. Ее психика, словно сломанная марионетка, перестроила реальность. Из мученицы – в ученицу. Ярослав стал для нее не просто человеком, а наставником, который якобы способен изменить ее жизнь, открыть новые горизонты. Его проповеди о великих идеях, планах и свершениях находили отклик в ее сердце. Она была готова пройти любые испытания. Готова выстоять. Выдержать. Ради идеи своего великого учителя.

Дура! Идиотка! Ты даже не представляешь, кто он на самом деле. Он не человек, не чертов учитель, не новый мессия. Он – просто монстр. Монстр, который задурил тебе голову, заставил верить в его слова. А потом сожрет тебя. Сожрет всех нас. Наивная, преданная овечка.

Но я не могла сказать этого вслух. Вера была слишком увлечена, слишком глубоко погружена в свою веру в Ярослава, чтобы хоть на мгновение допустить иную точку зрения. Я молчала. Люди видят в своих учителях то, что хотят видеть, и никакие доводы не способны разрушить эту картину. Судя по тому, как быстро утихли попытки Ани и Маши переубедить ее, это было далеко не первое проявление фанатичной преданности. Но внутри зародилось сомнение. Я попыталась его подавить, выбросить, замять. Но оно не уходило. Что-то было не так. Но что? Вера не замечала теней, скрывающихся за лучами праведного света. И я боялась. За нее. За всех нас. На что она способна ради этой слепой преданности? И какой ценой это обернется для нас?

Когда все уснули, я решила встать, хоть и не по собственной воле – физиологическая нужда оказалась сильнее. Удивительная штука – человек: как бы плохо ему ни было, тело все равно требует своего. Почти всегда. Можно отдать Ярославу и его дружкам должное – они заморочились. В дальнем углу комнаты стояла белая кабинка, что-то вроде биотуалета, где можно было закрыться, сесть на подобие бочонка с прикрученным сиденьем и плотно прилегающей крышкой. Несколько минут одиночества. Там не было ламп, и иногда мы заходили туда просто, чтобы дать глазам отдохнуть в темноте. Все мы. Кроме Веры.

Я провела в этой кабинке, наверное, два часа, погрузившись в раздумья, зависла, уставившись в одну точку, не шевелясь. А потом и вовсе уснула. Но долго поспать мне не дали. Сон разорвался яркой вспышкой света, глаза открылись резко, и я увидела Машу.

– Прости, я не знала, что тут кто-то есть. Но мне очень нужно…

Я встала и освободила кабинку, уступая ей место. Вернувшись на свою койку, понимала, что ложиться уже не хотелось. Спина горела тупой болью после жуткой койки, а все тело ныло, словно меня весь день били дубинками. Спустя несколько минут сонная девочка вышла из кабинки, медленно направилась к моей койке, села рядом. Ее взгляд, затуманенный сном, был устремлен в пол. Я чувствовала, что она хочет что-то сказать, но не решается. Поэтому я просто молча ждала.

– Ты такая спокойная, – наконец сказала Маша.

– Да брось ты, грохнуться в обморок, а потом зареветь как-то совсем не похоже на спокойствие.

– Это было всего раз, а в остальном ты вела себя очень хладнокровно. Сперва я испугалась, потому что ты выглядела так, словно попала в свою среду. Но потом я увидела, что это не так. Что ты просто сильная и не тратишь силы на пустые истерики. Твой обморок и слезы в данной ситуации – вполне адекватная реакция.

– Но вы тоже спокойно уживаетесь в этих условиях.

– Когда я сюда попала, ревела и кричала, пока голос не охрип. В какой-то момент они вынуждены были привязать меня к койке – я билась о стены, разбегалась, врезалась в них. Мне казалось, если не удастся вырваться, лучше убиться самой. Но потом пришло осознание – бесполезно. Аня тоже долго не могла принять это место. Совсем недавно она еще кричала, плакала, ругалась на чем свет стоит, требовала выпустить ее. Теперь она, как и я, притихла.

История троих

Трое ехали в стареньком, убитом микроавтобусе RAF-2203 желтого цвета. Их лица озаряли зловещие улыбки, но на разбитых лесных дорогах некому было увидеть эту подозрительную троицу. Они были довольны собой и ехали к своему главарю, выполнив его поручение. А в потайном отделе, замаскированном под ящик для запасного колеса и инструментов, лежала юная девушка с заклеенным ртом и связанными конечностями. Она спала беспокойным, наркотическим сном, видела кошмары и даже не догадывалась, что на самом деле находится посреди глухого леса, увозимая на растерзание.

Маша пришла в себя и обнаружила, что лежит на странной металлической койке, похожей на те, которые показывали в телевизоре, когда рассказывали о колониях для содержания особо опасных преступников. Сонная девочка села, спустив ноги на пол и принялась озираться, не понимая, что происходит. Она была в пустой белой комнате, освещенной яркими люминесцентными лампами, излучающими ослепительно белое, холодное свечение. Вокруг стояло еще несколько таких же коек: жестких, переливающихся металлическим блеском в свете ламп. На потолке мерцали два люминесцентных светильника, а выход преграждала массивная металлическая дверь.

Детский разум осознавал опасность, но не мог понять, что произошло? Как она очутилась в этом странном месте, пропитанном запахом дезинфицирующих средств, ржавеющего металла и сырости? Паника постепенно охватывала сознание подростка, но Маша отчаянно пыталась собраться с мыслями. Почему тут так холодно? Почему она оказалась среди этих снежно-белых стен, покрытых тонкими паутинками трещин? Почему это место похоже на какую-то нереальную смесь больничной палаты и тюремной камеры?

Внезапно дверь распахнулась, и в нее вошел юноша. Симпатичный и не вызывающий чувства угрозы, но почему-то кажущийся знакомым, хотя Маша никак не могла вспомнить, видела ли его прежде. Несколько минут он вглядывался в лицо своей юной пленницы, изучая его и анализируя, и лишь после этого вошел в комнату, прикрыв за собой тяжелую дверь.

– Я пришел, чтобы объяснить тебе, что здесь происходит, – сказал до боли знакомый незнакомец мягким голосом.

Маша уставилась на него, пытаясь понять, что из себя представляет этот незнакомец. Прочувствовать его намерения своей детской проницательностью. Но ничего не получалось. Незнакомец был непроницаем, оставался неразрешимой загадкой. Его мягкая улыбка одновременно располагала и пугала, а взгляд казался холодным, обжигающим льдом до самых костей.

– Мария, – начал он мягко, – тебе предстоит множество испытаний, лишений и страданий. Я не стану лгать тебе, ведь твое детское сердце и так все поймет и почувствует.

– Вы не отпустите меня?

– Нет. Теперь ты останешься с нами навсегда.

В этот момент что-то внутри Маши оборвалось, рухнуло, разбиваясь на части. Ее хрупкие плечи опали, а на усталые глаза накатились слезы. Она прекрасно понимала, что это значит. Прекрасно знала, что теперь ее жизнь висит на волоске и зависит только от того, что для нее приготовил ее пленитель.

Два дня она просидела, не меняя позы. Руки безвольно болтались, а пустой взгляд смотрел в одну точку. Один раз в день ее навещали незнакомцы, поднимавшие ее подбородок и вливающие в рот воду и какое-то подобие бульона.

На третий день Маша изменилась. Ее мозг начал отчаянную борьбу. Сознание словно наконец пробудилось от глубокого сна. Агония охватила не только разум, но и тело, пронзала огненными иглами, выкручивала суставы, разрывала мышцы. Девочка металась из угла в угол, билась головой о стену, колотила в двери. Изо дня в день Маша отчаянно пыталась выбраться из плена, пробить собственным телом брешь в стенах своей темницы и вырваться на свободу.

– Выпустите меня! Я хочу к маме! – кричала она, срывая горло, но никто не реагировал на ее мольбы.

– Выпустите меня отсюда! – вопила она раз за разом, ударяясь всем телом о дверь, о стены, украшая их алыми пятнышками крови, сочащейся из ран.

Бледное маленькое тельце плотно покрылось синими, фиолетовыми, зелеными и желтыми пятнами, местами кожа, не выдержав нагрузки и новых травм, попросту разрывалась, а местами набухла так, словно кто-то поместил под кожу камешки. Тело Маши менялось с каждым днем все больше, приобретая все новые оттенки гематом, покрываясь новыми ранами, царапинами и шрамами.

Когда ее силы иссякли, а удары стали гораздо слабее и реже, дверь снова распахнулась. В комнату вошли двое: огромный бородатый мужчина и невысокая девушка. Бородач сгреб Машу в охапку, не обращая никакого внимания на сопротивление, будто она была податливой игрушкой, и уложил на кровать. Девушка же распрямила длинные кожаные ремни, обхватывая ими тело девочки, протягивая под кроватью и застегивая сбоку. Кожаные лоскуты фиксировали руки, плотно прижимая их к холодному металлу койки и удерживая ноги. Еще один ремень плотно впивался в бедра, пережимая кожу и передавливая сосуды, от чего ступни стали синими и ледяными. Следующий разместился вверху живота, под самыми ребрами, так же плотно вжимаясь в юное тело и не давая свободно дышать. Последний – плотно зафиксировал голову, прижимая ее к холодной поверхности металла, не давая ни единого шанса повернуть ее вбок. Теперь Машу лишили не только матери, прошлой жизни и свободы, но даже способа выплескивать гнев, лишили возможности самой решать, жить или умереть. Забрали последние крохи надежды, что поддерживали жизнь внутри, разжигали пламя борьбы. Маша чувствовала – они не просто пытаются заставить ее успокоиться, они хотят сломить ее, сделать послушной, лишить ее не просто выбора, а личности.

Часы складывались в дни, дни слипались в недели, а недели незаметно превращались в месяцы. Время текло медленно, растягивалось в целую вечность и обволакивало сознание густым, непроглядным туманом зарождающегося безумия. Маша находилась в абсолютной тишине и пугающем одиночестве, позволяя мыслям растекаться, приобретать самые мрачные очертания и прокручивать ужасающие сценарии. Надежда угасала с каждым новым днем, заменяемая лишь ожиданием конца. Все это время она была прикована к койке, испражнялась под себя, отказывалась от еды и молила Бога лишь о том, чтобы он как можно скорее закончил этот кошмар.

И вот, когда она успокоилась, гнев угас, а жажда свободы превратилась в обычное поддержание жизни, дверь снова распахнулась, и здоровяк, которого звали Александром, внес на руках крупную девушку. Вторую невольную пленницу, которой суждено повторить участь Маши. Ее голова беспомощно повисла, а руки болтались вдоль тела. Александр аккуратно уложил ее на койку, оставив в небрежной позе. Следом в комнату ворвалась девушка, которую звали Викторией. Она пронеслась словно вихрь, быстро отстегнула Машу, свернула ремни и так же быстро растворилась за дверью. Но в каждом ее движении, в ее хищном взгляде читалось неприкрытое недовольство. Маша видела, что Виктория, будь ее воля, с радостью оставила бы ее пристегнутой, лишенной возможности даже минимально двигаться. Чувствовала – если бы Виктория решала ее судьбу, она давно была бы мертва, лишенная даже таких подачек, как еда и вода.

Девушка быстро пришла в себя. Она выглядела растерянной, взгляд казался затуманенным. Взяв себя в руки, она скинула затекшие и непослушные ноги на пол, подтянулась и села. Ничего не понимая, она озиралась в разные стороны, пытаясь выцепить хоть что-то, понять, что с ней произошло и как она оказалась в этом месте. Однако ей хватило всего несколько минут, чтобы осознать происходящее, и не потребовалось ни встречи с пленителями, ни дополнительных размышлений. Внезапно вся она подобралась, охваченная решимостью. Взгляд запылал гневом и ненавистью, тело напряглось. Она резко вскочила с койки и в один прыжок оказалась у двери. Удивительно с какой ловкостью она преодолела несколько метров, отделяющих ее от двери, несмотря на крупное телосложение. Маша наблюдала за ее действиями, не двигаясь и не говоря ни слова, прекрасно понимая, что эту бурю девушке нужно пережить самостоятельно.

– Выпустите меня отсюда, ублюдки! Я требую, чтобы вы открыли эту чертову дверь! – вопила она звонким голосом, с нечеловеческой силой колотя в дверь кулаками.

Весь день она провела у двери, из всех сил пытаясь достучаться до пленителей. То вспыхивала яростными ругательствами, то отчаянно шептала под нос мольбы. Совершенно не обращала внимания на испуганную девочку, забившуюся в угол. Но к ночи ее запал угас: измученная и истощенная, она бессильно рухнула на пол, опустив опухшие, ослабевшие руки. Маша тихо, осторожно подошла к девушке и мягко обняла ее за плечи.

– Все обязательно наладится. Но истязать себя не имеет смысла. Они не выпустят тебя, а ты лишь сделаешь себе хуже. Они привяжут тебя и не отпустят, пока твоя последняя искра не угаснет совсем.