Девятая жизнь Освальда

– Надеюсь, все заканчивается только шутками? Или нет? Ты же не скажешь, что у меня есть внебрачные дети?

– Ну, что вы такое говорите, ваша милость! Я строго слежу за тем, чтобы девушки не наглели и не приставали к вам, – пылко заверил камердинер. – И не только я, но и другие слуги. Нас строго предупредили, что сразу рассчитают, если мы допустим такую оплошность, и вы… то есть у вас…

Он бессвязно лепетал, пытаясь как-то прилично объяснить, но я уже все понял. Слугам приказали следить за тем, чтобы барон не наплодил дурачков. Мысль, конечная, здравая, но Даниэль был физически здоров, и естественно, испытывал определенные потребности. Тут не уследишь, если припечет. Природу ведь не обманешь. По себе знаю. Сколько раз я так сбегал от своих «хозяев», и только уже нагулявшись вволю, возвращался обратно. И никакие пилюли не помогали. Кстати, о пилюлях.

– Надеюсь, ты ничего не подсыпаешь мне в еду?

– Да разве я посмел бы дать вам яд, ваша милость?

– Не яд, а какой-нибудь порошочек от похоти?

Лицо камердинера прямо запылало, и я понял, что попал в точку.

– С этой минуты никаких снадобий и порошков, Чарльз, – повелительно произнес я. – Ты меня понял?

Камердинер часто закивал, но тут же робко возразил:

– Ваша милость, но его величество сами дали мне порошок и строго-настрого приказали…

– А сейчас приказываю я. Или ты не хочешь служить у меня и дальше?

– Хочу, ваша милость, но…

– Никаких «но». Я даю слово, что не буду набрасываться на все, что шевелится.

И видя, что слуга не понял расхожую фразу из иного мира, я уточнил:

– Меня абсолютно не интересуют женщины.

Чарльз стал совсем уже пунцовым и вспомнив кальсоны с кружевами, я поспешил его успокоить:

– И мужчины тоже. Мне сейчас не до любви. Надо думать, как этот смотр пройти. Давай, рассказывай все, что о нем знаешь.

Но ранг слуги позволял ему вращаться лишь в низших слоях общества, поэтому о дворцовых интригах камердинер почти ничего не знал. Зато рассказал много интересного о баронстве Бранвейн. Оказалось, что в нем производят пиво (которое здесь называют эль) и сыр, самые лучшие во всей империи. Но особенно славится оно кружевом, тем самым, которое я так категорично не желал видеть на своей одежде, и которое так легкомысленно отдал служанке. Хорошо еще, что это оказались «Летние грезы» а не «Хвост павлина». Оказывается, за один метр «Хвоста павлина» можно было купить несколько лошадей. Теперь понятно, почему Чарльз столь ревностно следил за мастерицами, пытавшимся расколоть барона на подарки.

Мне и в голову не могло прийти, что кусок тряпки может стоить так дорого, поэтому я не задумывался о последствиях своей щедрости. А она чуть не вышла для Молли боком.

Пока Чарльз распинался о безумной ценности бранвейнских кружев над головой горничной разразилась настоящая гроза с громом и молнией, раскаты которой донеслись даже до гардеробной.

– Ты еще смеешь впутывать в это дело его милость, воровка? – раздался возмущенный женский голос. – Господин барон не мог сделать тебе такой подарок. Ты просто украла кружево и сейчас ответишь за это.

Чарльз мгновенно побледнел и бросился к двери. Цвет его лица менялся с пугающей быстротой. Какой он, однако, впечатлительный. Так, гляди, и кондрашка схватит.

Все-таки люди очень странные существа. Постоянно фонтанируют эмоциями. То ли дело коты. Да нам все пофиг. Зачем накручивать себя и ждать худшего, если можно просто сказать неприятностям «проходите мимо» и лениво помахать им вслед хвостом? Но тут я вспомнил, что меня угораздило стать человеком, а значит, притвориться мохнатым ковриком не получится. Тяжело вздохнув, я поплелся к выходу и слегка приоткрыл дверь, чтобы выяснить, что там стряслось.

Оказалось, что горничная, делившая с Молли комнату, увидела, как девушка спарывала с мужских подштанников кружева и потребовала отдать ей половину. Иначе она все расскажет экономке. Но Молли не захотела делиться честно заработанным, и девица побежала с доносом к экономке. А та тут же кинулась к своему мужу-дворецкому, который сразу невзлюбил слуг барона, считая их дерзкими выскочками

Дворецкий не пожелал выслушивать оправдания Молли и высокомерно заявил, что она уволена и должна немедленно покинуть дом маркиза, если не хочет оказаться в тюрьме.

Чарльз бросился на защиту девушки, но его резко осадили и тоже порекомендовали убраться прочь.

А вот это уже настоящая наглость! Никто не смеет угрожать моим людишкам, кроме меня!

Настоящий кот одним взглядом может вызвать у человека чувство вины, а я владел этим умением в совершенстве. Поэтому «включив барона», высокомерно спросил, уставившись на дворецкого:

– В чем дело? Что за вопли?

Дворецкий смерил меня не менее высокомерным взглядом и подчеркнуто поджал губы.

Что? Ты еще смеешь смотреть на меня, как на помоечного кота? Слышь, дядя, за тапки совсем не опасаешься?

Стоп, я же не кот и не могу напрудить ему в эти расшитые туфли. А жаль. Забавно было бы увидеть физиономию этого невозмутимого чучела. Ну, ладно, будем действовать по-другому. Я ведь вроде, как аристократ, а дворецкий, сколько не пыжься, все равно слуга.

– Не слышу ответа, как там вас…? – я громко щелкнул пальцами, пялясь на напыщенного дворецкого.

Но тот молчал скорее не от заносчивости, а от удивления. Барон Бранвейн при первой встрече произвел на него впечатление весьма жалкого человека, который мог похвастаться только титулом, но не более того. А в остальном, ни представительной внешности, ни воспитания. Да и сейчас его внешний вид и манеры оставляли желать лучшего. Тело племянника маркизы прикрывал лишь небрежно наброшенный халат, из-под которого выглядывали голые ноги. А на голове, о ужас, не было парика, и длинные черные волосы торчали во все стороны, придавая барону довольно дикий вид. Дикий, но не смешной. Его глаза метали такие молнии, что дворецкому стало не до смеха.

– Хоггинс, ваша милость, – дворецкий наконец отмер и назвал свое имя, а затем неожиданно для себя начал оправдываться перед тем, кого еще минуту назад считал деревенским дурачком. – Младшая горничная Ралли заметила, как ваша служанка украла кружево и доложила мне об этом.

Я взмахнул рукой, приказывая ему замолчать и строго уставился на раскрасневшуюся девицу, стоявшую рядом с Молли.

– Ваша милость, Вайн отпорола кружево с вашего белья и спрятала его коробку, а когда я справедливо заметила, что так делать нельзя, она накричала на меня, чтобы я не вмешивалась не в свое дело.

– Ваша милость, Ралли потребовала отдать ей кружева, иначе она донесет на меня, что я воровка. Но я сказала, что не воровала их, а получила от вас в подарок.

– Да, так оно и есть, – твердо произнес я и свысока посмотрел на чужую горничную. – Не получилось поживиться, так побежала доносить? Честная девушка, ничего не скажешь. Пошла вон отсюда!

Девица всхлипнула и убежала прочь.

– Вы тоже свободны, – махнул я рукой дворецкому и экономке.

Те стояли с каменными лицами и поджатыми губами, молчаливо выражая осуждение столь грубому нарушению субординации. Гость не должен указывать старшей прислуге в доме. Этот барон в высшей степени невоспитан.

– Моих слуг могу уволить только я. Советую это запомнить, – заносчиво произнес я и считая инцидент исчерпанным, приказал: – Вайн, для вас есть новое задание. Коупман помогите мне одеться, – и с гордо поднятой головой вернулся в гардеробную.

Слуги просочились следом и начали горячо благодарить меня за защиту. Оказалось, что в доме маркиза прислуга их постоянно задирала и называла деревенскими выскочками. А они ведь никакие не выскочки, и прошли специальное обучение. Чарльз даже окончил школу камердинеров при дворе.

– Ладно, хватит себя расхваливать. Я и так знаю, что вы у меня самые лучшие. Если начнут сильно наезжать, то сразу говорите мне. Но сами не высовывайтесь. Потерпите немного. Надеюсь, мы тут долго не задержимся. А сейчас давайте разберемся с этим барахлом. Не могу же я постоянно ходить в халате.

Чарльз опять разложил передо мной несколько камзолов, и я грустно вздохнул. Прямо, как в анекдоте – три шкафа ломятся от одежды, а надеть нечего. Все пиджаки были расшиты лентами и камнями, да еще у каждого на лацкане была пришита золотая шелковая роза.

– А цветок здесь зачем? Или это все свадебные наряды? Так ты же говорил, что смотра еще не было. Не рановато ли розочки цеплять?

– Ваша милость, ну совсем все забыли, – всплеснула руками Молли. – Роза ведь особый знак, она указывает на то, что камзол сшил сам господин Галифье, и все окружающие это сразу понимают. Он задает моду во всей империи. И одеваться у него большая честь.

– Да мне пофиг, кто его сшил. Я не буду ходить, как размалеванное пугало.

– Герр барон, я не понимаю, почему вам так не нравятся ваши наряды. Вы же так долго ждали, когда господин Галифье найдет время и сошьет их.

– Прямо лично своими ручками шил. Не морочь мне голову. Да у него там целая фабрика, на которой к фуфлу розочки пришивают.

– Простите, ваша милость, но вы так странно говорите, я половину слов не поняла, – робко произнесла Молли, незаметно бросая взгляд на Чарльза. Она опасалась, что у барона приключилась горячка после купания в озере. Его речь напоминала бред.

– Тебе и не надо ничего понимать. Принеси мне теплого молока. Большую кружку, а лучше две.

Выпроводив служанку из гардеробной я вновь взялся за одежду. Ну и оттенки, прямо вырви глаз. И эти ужасные розочки везде!

О, вот что-то на куртку похожее нашел.

Я выудил из груды тряпья приталенный пиджак из черной мягкой ткани, напоминавшей замшу. Он был намного короче, чем остальные камзолы. Тот, в котором я вылез из пруда, был очень неудобным и доходил мне до колен. А ну-ка, сейчас этот прикину.

Я влез в рукава, а затем набросил пиджак на плечи. Гм, неплохо смотрится. Хорошо сел.

– Ваша милость, герр барон! – отчаяние, прозвучавшее в голосе Чарльза, отвлекло меня от верчения перед зеркалом, и я недовольно спросил:

– Что опять не так? Чего ты орешь?

– Простите, ваша милость, это мой сюртук. Не знаю, как он мог попасть в вашу гардеробную. Заверяю вас, больше такое не повторится.

– Не тарахти. Мне понравилась эта шкурка. Вот и буду в ней ходить. А ты себе другую купишь. Кстати, а кто ее сшил? Уж явно не придурок Галифье.

– Э… как вам сказать… это… – начал было мямлить камердинер, но я строго его прервал:

– Быстро назвал имя мастера. Мне срочно нужна еще парочка таких курток.

– Ваша милость, нет никакого мастера. Я сам шью себе сюртуки.

– Отлично. Значит и мне сошьешь синий и серый.

– Но, ваша милость, это одежда для слуги, а не для аристократа. Вы не можете в ней ходить. Все будут смеяться над вами.

– Ты мне уже надоел своими поучениями. Я сказал, а ты делай.

– Нет, я не могу…

– Спорить со мной будешь? Поколочу, – пригрозил я взъерепенившемуся слуге и вновь повернулся к зеркалу. Нет, мне определенно нравится. И цвет, и на ощупь.

Я прикрыл глаза и погладил мягкую ткань на рукаве. Как приятно. Словно языком прошелся по кошачьей шкурке. Так и хочется сказать «мяу».

Но мое увлекательное занятие прервал легкий стук в дверь. Я подумал, что вернулась Молли с молоком, но оказалось, это был лакей маркиза с поручением.

– Ваша милость, герр барон, – сказал Чарльз, закрывая за лакеем дверь. – Его сиятельство приглашает вас в библиотеку для разговора с их светлостями…

– Не беси меня. Скажи нормально.

– Ваш дядюшка настойчиво предлагает вам поговорить с вашими братьями в библиотеке.

– Ну, теперь понятно. Идем.

– Герр барон, вы не можете идти в этом. Переоденьтесь, пожалуйста.

– Нет, мне в этой куртке удобно.

– Но хоть наденьте под сюртук рубашку и кюлоты.

Тьфу, слово-то какое противное – кюлоты!

Я натянул рубашку на которой было меньше всего кружева и гаркнул на Чарльза:

– Дай штаны к куртке.

Камердинер, все причитая, нашел такие же замшевые брюки и чуть ли не со слезами протянул их мне.

– Теперь меня точно выгонят с позором и больше никуда не возьмут. Я умру от холода и голода где-нибудь под мостом, – заламывая руки стонал Чарльз, помогая мне одеться.

– Не ной, выкрутимся, – уверенно пообещал я, хотя самого била дрожь. Кто знает, какие у Даниэля братики. Может, сейчас отвесят несколько тумаков для взаимопонимания. А драться с ними у меня точно не получится. Тут еле наловчился на ногах стоять, куда уж кулаками махать.

Глава 7

На негнущихся ногах я вошел в библиотеку и осторожно огляделся. Но кроме маркиза в комнате никого не было. Дядюшка сидел в удобном глубоком кресле перед круглым столиком, на котором стояло три овальных зеркала.

– Даниэль, дорогой, мы уже заждались вас, – с улыбкой произнес мужчина, поворачивая голову на звук открывшейся двери.

Но его благожелательная улыбка сразу поблекла, когда он увидел племянника, одетого в костюм, более подходящий слуге, а не человеку, имевшему процветающее баронство. Маркиз нахмурил брови и протянул руку к колокольчику, намереваясь тот час же вызвать Коупмана и потребовать от него объяснений. Впрочем, чтобы тот не сказал в свое оправдание, с местом камердинера он уже может попрощаться. Хоггинс был прав, когда полчаса назад заявил, что барону надо заменить свою деревенскую прислугу, чтобы не выглядеть в столице посмешищем.

Маркиз не хотел, чтобы братья Даниэля увидели его в столь нелепом наряде, но не успел завернуть барона обратно. Тот прямо упал в стоявшее рядом кресло, словно ноги отказывались держать его.

«Все-таки мальчик еще не полностью восстановил физическую форму, чтобы там не утверждал лекарь, – с досадой подумал мужчина. – Надо было отказать принцам Ласкании в телепортической встрече сегодня. Прямо не терпится им поговорить с братом. Точно уже узнали о его плачевном состоянии. Не удивлюсь, если кто-то из моих слуг шпионит для них».

Маркиз Кантер был абсолютно прав. Старший брат барона Джеймс, герцог Орланский, заплатил кругленькую сумму дворецкому маркиза, чтобы тот докладывал ему обо всем. И вот полчаса назад Хоггинс доложил, что слуги барона, эти недоученные выскочки нагло обобрали хозяина, украв у него несколько костюмов. Джеймс знал, что челядь постоянно стремится нажиться на брате, поэтому привычно бросился на его защиту.

А Хоггинс был не против подзаработать на шпионаже и охотно согласился стать глазами еще и второго брата – Томаса, герцога Тиринейского. Так что глубоко оскорбленный отповедью барона в защиту своих слуг, дворецкий тут же доложил обоим герцогам о своем беспокойстве о душевном состоянии их младшего брата.

Ноги ужасно болели, и я прямо свалился в кресло, стоявшее рядом с креслом маркиза. Хорошо, что эти братья еще не подошли, и у меня есть время перевести дух и как-то подготовиться к встрече.

Но оказалось, что братишки уже были здесь, и сейчас смотрели на меня из двух зеркал, стоявших на столе.

– Здгасьте, – слегка поклонился я зеркалам, не зная, как обращаться к этим господам, высокомерно смотревшим на меня. В расшитых золотом камзолах (с розочками на лацканах), и в длинных завитых париках они выглядели, как близнецы, хотя от Чарльза я успел узнать, что Джеймсу было тридцать три, а Томасу— тридцать лет. Вот только бы узнать, кто из них, кто.

– Даниэль, что за маскарад? Почему вы одеты в эти лохмотья? – нахмурился левый герцог.

– Камердинер украл ваш гардероб и сбежал? Не переживайте. Я найду мерзавца и прикажу вздернуть его на ближайшем дереве, – властно произнес правый герцог и посмотрел на маркиза:

– Ваше сиятельство, ваш портной сумеет быстро подогнать камзол для Даниэля? Я сейчас пришлю несколько своих.

– Конечно сможет, ваша светлость. Но не думаю, что камердинер успел сбежать с гардеробом. А вот почему его милость одет в это убожество, я немедленно выясню.

Маркиз опять потянулся за колокольчиком, а я устало вздохнул, предчувствуя тяжелую битву и за свой новый облик, и за чувство собственного достоинства. Понятно, что они относятся к брату, как к большому ребенку и абсолютно не считаются с его мнением. Но только я – не дурачок Даниэль. И, вообще, даже не человек. Я – кот, и прогибаться под кого-либо не намерен. Пусть сначала проживут столько лет, сколько прожил я, а потом уже будут мне указывают. Вот так!

Но это я так смело рассуждал, а вот как им все это преподнести? Люди ведь странные существа, тем более, аристократы. И тут я вспомнил свою шестую хозяйку – профессоршу из МГУ. Это ведь только последние три жизни проходили в Европе, а первые шесть я прожил в России, где много чего узнал и повидал. И сейчас прямо услышал, как профессорша говорит своей внучке: «Настоящий аристократ не жалуется, не оправдывается и не пытается всем понравится. И всегда контролирует свои эмоции. Запомни, Мария. Никогда не позволяй дрожать верхней губе». Вот эти правила для аристократа я сейчас и применю.

Маркиз только поднял колокольчик, чтобы вызвать камердинера барона, как третье зеркало засветилось ярким зеленым светом и на его глади появились лица родителей Даниэля. И первыми их фразами тоже были вопросы, что случилось и почему на нем такая одежда.

– Интересно, сколько ваших шпионов работает в моем доме? – с деланной беззаботностью рассмеялся маркиз Кантер. Конечно, ему был неприятен данный факт, и после окончания беседы он обязательно переговорит с Хоггинсом и прикажет уволить болтунов.

Мне стало смешно от столь наивного вопроса. Даже коту понятно, кто из прислуги посмел бы войти в контакт с такими сиятельными особами. И я не удержался от замечания, хотя лучше промолчал бы.

– Так у вас тут один шпион, дядюшка – Хоггинс. Гнать его надо, а то он и вас сдаст кому-нибудь.

По выражениям лиц в зеркалах, я сразу понял, что прокололся. Никто не ожидал от Даниэля столь умного и категоричного ответа. Надо срочно спасать ситуацию. И надев глуповатую улыбку, я сказал:

– А платите лучше Коупману. Он знает обо мне все лучше всех, и ему очень нужны деньги на свадьбу.

– Кстати, о Коупмане. Сейчас я его вызову, и пусть он нам все расскажет.

– Не надо, дядюшка. Он ни в чем ни виноват, и чуть не плакал, когда я отказался надевать…

Я чуть не сказал: «Это барахло», но вовремя остановился. Аристократ явно не говорит таких слов. Да и еще надо постоянно помнить, что барон картавил.

– Пгедложенные им камзолы. Они все очень ягкие и слишком укгашенные. Все эти кгужева и гозочки мне не нгавятся

Картавить получалось так себе, и я сам с трудом понимал свою речь, но родные Даниэля вроде бы ничего не заподозрили. Хотя, о чем я говорю? Конечно заподозрили, только их смущало не как, а что он говорил. Но я решил не отступать. И когда левый брат ласково сказал:

– Даниэль, но вы же так радовались, когда Джеймсу удалось нажать на Галифье, и у вас появилось столько новых нарядов. Таких же роскошных, как у всех придворных.

А правый брат снисходительно добавил:

– И вы очень гордились, что теперь на каждом вашем камзоле есть знак великого Галифье, а значит, вы входите в круг избранных.

Я не удержался от ехидного замечания, правда, замаскированного под наивный вопрос, заданный с широко раскрытыми непонимающими глазами:

– Пгостите, я удагился головой и почти ничего не помню. Но неужели, так почетно носить знак какого-то костюмега? Я думал, только лакеи носят чужие гегбы.

Профессорша говорила эту фразу, под слезы внучки спарывая лейблы с импортной одежды, и я хорошо ее запомнил. И сейчас мне удалось задеть этих снобов. Братишки удивленно переглянулись между собой, а у короля слегка запершило в горле. Даже сидевший рядом со мной маркиз не удержался от легкого покашливания. И я решил продавить тему до конца.

– Не хочу пгославлять чужое имя и носить дугацкие гозочки. И кгужево тоже не хочу.

– А чем же кружево вам не угодило, Даниэль? – осторожно поинтересовался правый герцог.

Благодаря левому герцогу я узнал, что правого зовут Джеймс, но кто знает, как надо к нему обращаться.

– Коуптман сказал, что самое лучшее кгужево делают в Бганвейне, значит я могу обмотаться им с головы до ног. Пусть тогда его носят те, кому оно в диковинку.

Король не удержался от очередного хмыканья, а королева мягко произнесла:

– Даниэль, но все же не надо раздавать бесценное кружево служанкам.

– Матушка, я подагил ей небольшой клочок на свадебное платье, а Хоггинс поднял целую бучу.

– Бучу? Что это такое? – недоуменно спросил король.

Я прикусил язык. Иномирские словечки так и рвутся наружу.

– Ну, устгоил скандал. Пгостите, после удага у меня в голове какая-то каша из обгывков мыслей и непонятных слов. Я никак не сообгажу, как надо обгащаться ко всем. Можно я буду называть вас – батюшка, матушка, Джеймс и Томас? Дядюшка Эдмунд уже газгешил называть его пгосто дядюшкой.

Маркиз мне ничего не разрешал, но будучи дипломатом и хорошим человеком сразу подтвердил это:

– Да, пока Даниэлю трудно сориентироваться в титулах, но до представления императору мы все это уладим.

– Конечно, вы можете называть нас матушка и батюшка, Данни. Это так мило и трогательно, – расчувствовалась королева. – Но, мой дорогой, возможно вы в чем-то и правы, говоря о розах и кружевах, только это ведь такая мода. Ее все придерживаются.

– Если мода становится общей, значит она отжила, – выдал я очередную сентенцию профессорши.

Герцоги опять переглянулись. Малыш Данни выдал уже вторую остроту, которой вполне можно блеснуть при дворе.

– Мой дорогой, если вы появитесь в обществе в таком костюме, в который сейчас одеты, то вас поднимут на смех. Вы же не хотите, чтобы над вами все смеялись? – королева говорила нежным голоском, но с твердой интонацией, пытаясь наставить на путь истинный свое неразумное дитя.

– Да пусть смеются, если не умеет одеваться. Моду можно купить, а стиль надо иметь.

– Ну, а если ваш стиль не понравится императору? – иронично спросил Джеймс, а про себя несколько раз повторил последнюю фразу. Чтобы лучше запомнить. – Он ведь может сразу отстранить вас от смотра.

– Я могу ему не понгавиться по любой пгичине. Эта не хуже всех.

– Резонно, – скупо обронил король. – Но появиться перед императором в одежде слуги – это высказать ему неуважение. И тогда речь пойдет уже не о смотре, а об опале Ласкании. Не забывайте, что вы сын короля, – строго напомнил он.

– Я помню, батюшка, и поэтому пгошу вас разрешить мне носить одежду из синего и сегого багхата. Коуптман сказал, что это коголевские цвета Ласкании.

– И тогда никто не посмеет упрекнуть Даниэля в неуважении к императору, – деликатно вмешался в разговор маркиз.

– Данни, это ваше право по рождению. Все принцы носят эти цвета, —мягко напомнила королева.

– Носят, до пятнадцати лет, – недовольно проворчал король, – а потом сразу бросаются в крайности, и заказывают дюжины камзолов всех цветов, кроме этих двух.

Он недовольно посмотрел на старших сыновей, которые тратили безумные деньги на свои наряды. Хотя, чего греха таить, сам был таким же до принятия престола. Это положение короля уже потребовало сдержанности в одежде. К счастью. Иначе сейчас бы тоже с гордостью носил розочку Галифье. По сути, чужой герб. Как лакей.

– Хорошо, Даниэль. Я пришлю вам королевский бархат и своего портного, – сдался король.

– Спасибо, батюшка. Но мне нужна только ткань. Я знаю, кто сошьет мне одежду.

Спор с родственниками Даниэля сильно утомил меня. От вынужденной позы спина и ноги нещадно болели. А глаза так и норовили закрыться. Мне ужасно хотелось спать. Так бы и зевнул во все горло. Ну, не привык я еще к ритму человеческой жизни. Сон прямо валит с ног. И прикрываясь полученной травмой я виновато сказал:

– Пгостите, но у меня гезко заболела голова. Можно я пгилягу?

– Конечно, Данни, – сразу забеспокоилась королева, и маркиз наконец-то вызвал Коупмана и приказал ему уложить барона в кровать, а затем вернуться в библиотеку для разговора.

– После такой серьезной травмы Даниэль на удивление разумно рассуждает,  – задумчиво потер подбородок король. – А его высказывания о моде даже заставляют задуматься. Весьма необычно услышать столь умные мысли от моего младшего сына.

– Да, мальчик изменился, – согласился с ним маркиз. – Стал уверенней и рассудительней.

– И чувствительней, – сентиментально произнесла королева. – Он так трогательно попросил разрешить ему обращаться к нам без титулов.

– Ваше величество, может вы и нам с герцогом Тиринейским разрешите называть вас батюшкой? – с явной иронией спросил наследник престола, хотя в душе позавидовал непосредственности младшего брата.

Джеймс и Томас любили короля, и в детстве страдали от его прохладного отношения к старшим сыновьям. Они винили мачеху в том, что она похитила сердце отца, но став взрослее, поняли, что Элизабет здесь ни при чем. Просто их с пеленок воспитывали, как будущих правителей, не отвлекаясь на сантименты и чувства. Но так иногда хотелось получить не только королевское одобрение, а и отцовскую любовь. С годами это чувство притупилось, и сейчас Джеймс хотел лишь слегка поддеть отца, считая, что уже может себе это позволить. Но тот удивил его ответом.