Уходящие натуры

– Но кажется, что на слове "климакс" женская сущность заканчивается, перестаешь быть женщиной.

– Женщиной перестаешь быть не тогда, когда у тебя влечение закончится, а когда ты перестаешь хотеть любить. Вопрос наличия желания любить, а не желания трахаться определяет женщину.

– А что с возрастом хотение любить куда-то уходит?

– Я помню, как в фильме Ренаты Литвиновой "Нет смерти для меня" Нонна Мордюкова сказала гениальную фразу, которая меня так испугала, когда я в первый раз смотрела это кино лет десять назад. Она сказала, что с возрастом желание любить не атрофируется, оно, может быть, становится еще сильнее, но ты просто не имеешь возможности выразить эту любовь. Понимаете? Страшно то, что с возрастом у тебя это не отмирает. Любить вообще страшно. Всегда. Это извержение вулкана, гибель Помпеи…

– А страх почему?

– Гибель Помпеи – это же страшно! Брюллов же все нарисовал.

– Гибель Помпеи – это внешняя стихия, напавшая внезапно, а любовь – из тебя рожденное чувство, и ты им управляешь.

– Я думаю, что не сразу человек учится управлять этим.

– Но в этом чувстве человек всегда так раскрывается, что ему должно быть даже интересно за собой наблюдать, узнавать, на что он еще способен. Поэтому в радость любая любовь – взаимная, безответная, трагическая, романтическая…

– Это правда, но ведь мы же хотим, чтобы был ответ, чтобы мы могли проявить эту любовь. Конечно, приходит возраст, когда ты вынуждена сдерживаться и прятать это или наслаждаться этим в одиночестве. Я не имею в виду мастурбацию. Я имею в виду счастье, которое нужно научиться проживать одному.

– Это если есть препятствия в виде каких-то обстоятельств, вроде обязательств перед другими людьми?

– Конечно.

– А если нет обязательств?

– Есть другие вещи, вероятно, то, что имела в виду Мордюкова. Потому что ведь женщина, которой 70, не влюбляется в семидесятилетнего мужчину, как правило. Она же влюбляется в сорокалетнего, пятидесятилетнего, шестидесятилетнего. Вот в чем трагедия.

– Но вы знаете историю "Гарольд и Мод"?

– Конечно.

– И что там трагического? Светлая история. Печальная и светлая.

– Она светлая, потому что мудрая. Эти персонажи мудро справились с этой историей. Но это не так просто.

– В ваших спектаклях, как правило, мужчина предает женщину, правда, женщина тоже бывает хороша, но другого развития событий вы не допускаете во взаимоотношениях полов?

– Вот сейчас я делаю спектакль, где женщина предает мужчину.

– Ага, новая ступень. Вы сами вышли на эту историю?

– Я просто никогда не задумывалась, что делаю спектакли про то, что женщин предают, разве?

– Вот и в "Бедной Лизе" он растоптал ее душу и тело.

– Но он же сам растоптан!

– Не прочитывается это. Она страдает больше него.

– Нет, он тоже страдает. Значит, что-то недоработано.

– Вот в "Мадам Бовари" у вас мужчина, муж, очень хороший, просто супер.

– Да, она его предает.

– Но погибает в итоге она. Как-то у вас женщина – страдающий элемент.

– А женщина – страдающий элемент. Потому что я женщина и я страдающий элемент. Поэтому я и делаю про страдающий элемент, а про что мне делать еще?

– Получается, что вам всю жизнь себя жалко?

– Ой, мне совсем себя не жалко, я абсолютно счастливый человек. Человек страдает и анализирует свои страдания, но не жалеет, это разные вещи. Жалость – это непродуктивно, куда с ней?

– Но иногда это накатывает, как гибель на Помпеи. И ты хочешь, чтобы тебя пожалели или жалеешь себя сама.

– А дальше что? Ну посидишь на стуле, пожалеешь себя… Я знаю, что очень многих я раздражаю тем, что, если у кого-то что-то происходит, мне тут же надо совершить поступок. У меня нет эмоций, не направленных на поступок.

– Это, например, звонит подруга, рассказывает о своих проблемах, а вы начинаете ей советовать, как поступить, и в ответ слышите обиженное: ты не можешь мне просто посочувствовать?

– Вот этого я не понимаю. Абсолютно бессмысленная ситуация.

– Вам не кажется, что вы становитесь жесткой?

– Из-за того, что у меня есть дети и из-за того, что у меня есть работа, я не могу стать жесткой. Я всегда нахожусь в вибрации, и мне мало нужно, чтобы ком встал в горле. Но чтобы этот ком встал по поводу себя, я не знаю, что должно случиться. Ну что-то со мной происходит, но я начинаю работать над тем, как выйти из ситуации.

– А если это обидная рецензия на ваш спектакль?

– Вообще-то я не вхожу в диалог со статьями, которые читаю. Но мы еще сами себя обманываем, уговариваем: да нет, все не так, я умнее, поэтому важно продраться сквозь хулу, которая на нас часто сбрасывается, к истине. Анализ! Надо анализировать. Сделать себе больно и поискать: а не прав ли этот человек? Потому что в самом гадком замечании, даже хамстве, можно найти золотую штучку, положить ее в свой карман, и она будет работать на тебя. Но то, что я сейчас говорю, это я говорю пятидесятилетняя, тридцатилетняя я так не рассуждала.

Животное для сцены

(интервью с певцом Валерием Леонтьевым опубликовано в еженедельнике "Неделя" в 1993 году)

Он переменчив и мудр, как настроения. Кажется, вся жизнь с ним прошла. И я уже состарилась. А он – как мальчишка, которого за шалости выставили из класса, пока я высиживала аттестат, – вновь и вновь врывается в жизнь, чтобы взрывать мое добропорядочное существование. Я смотрю на Майкла Джексона и завидую себе: у меня есть Валерий Леонтьев.

– Валерий, как бы вы ответили на вопрос: кто вы?

– Я не знаю ответа на этот вопрос.

– А когда вы знакомитесь с человеком, как вы себя рекомендуете?

– Дело, может быть, в том, что я уже достаточно отрекомендован незнакомым людям за все прошедшие годы, поэтому нет нужды при знакомстве еще как-то себя представлять. Я помню, в 1979 году французский импресарио смотрел артистов в Москве, и я пел на этот просмотре, так он сказал: "Животное для сцены". Во французском языке есть такой термин, он звучит не так оскорбительно, как по-русски, с его помощью он и выразил мою суть. Я запомнил и часто вспоминаю. Животное для сцены – может, это и есть главное определяющее качество. Потому что за пределами сцены жизнь действительно не очень веселая и интересная. Живешь как раз в том, что придумываешь, делаешь, теми счастливыми или несчастливыми минутами, которые проходят на сцене.

– У вас был в жизни момент, когда вы вдруг повзрослели, стали мудрее?

– Я еще не испытывал ощущения, что стал очень взрослым. То есть иногда возникает чувство, словно я живу уже лет сто пятьдесят, а потом вдруг – что ничего еще не успел сделать. Но эти крайности в мироощущении, мне кажется, свойственны всем художникам: то чувствуешь себя беспомощным щенком, не знающим, как жить, какой предпринять следующий поступок; то вдруг полностью уверен в себе. Но все-таки неуверенность довлеет над остальным.

– Вы боитесь возраста?

– Не самой цифры я боюсь, а тех неудобств, которые связаны с возрастом: болезни, недомогания, быть в тягость кому-то, невозможность осуществлять какие-то свои начинания, идеи – то есть старость с ее физическим бременем.

– Говорят, у каждого человека есть возраст, в котором он и пребывает всю жизнь. Один остается пятнадцатилетним подростком, другой – пятилетним мальчуганом, третий ощущает себя трехсотлетним, а у вас есть такой потаенный возраст?

– Мне бы хотелось быть тридцатилетним. На мой взгляд, это то время, когда многое узнал, но многого еще не знаешь и тебе еще интересно. С пониманием возраста происходит какая-то неразбериха. Вроде как официально человек объявлен учеными венцом творения. А при детальном рассмотрении мы видим, что венец творения до 30 лет еще не соображает, что ему делать, как быть, а после пятидесяти лет уже не соображает, потому что начинаются болячки и нужно думать о том, как оборудовать нору, где тихо и спокойно умереть. Остается этот крохотный интервал – от 30 до 50, когда человек здоров телом и духом, и уже достаточно много знает, и приобрел профессию. Казалось бы, самое удобное время для самореализации, но далеко не все успевают это сделать.

– А ради чего?

– Хотя бы ради себя, ради того, чтобы хотелось встать завтрашним утром и что-то делать, а не проклинать все на свете, в том числе нелюбимую работу.

– Вы любите азартные игры?

– Нет, я даже в дурака никогда не играю – карты в руки не беру. В Лас-Вегасе был, в Монте-Карло, в Атлантик-Сити. Играл в рулетку, но только для того, чтобы отметиться, чтобы знать для себя: играл, мол. Продул долларов пятьдесят и ушел спокойный, не испытав ни азарта, ни желания остаться, отыграть. Я понимаю эту страсть, но не подвержен ей. В Лас-Вегасе я был на шоу и, конечно, позавидовал техническим возможностям, которыми они обладают, но само шоу показалось мне страшным нафталином. Груды камней, великолепные костюмы. Ткани. Я смотрел "Гибель Титаника". На сцене была настоящая гибель "Титаника": машинное отделение парохода, в котором проваливается стена, оттуда хлещет водопад, все заливает, люди гибнут, все взрывается. И это происходит перед носом у первого ряда зрителей! Но певцы и хореография, к моему удивлению, оказались очень и очень средними.

– Почему вы назвали свое шоу "Полнолуние"?

– Шоу носит мистико-романтический характер, и состояние полной луны, мне кажется, наиболее точно отражает мои ощущения от того, что происходит в жизни.

– Это связано с тем, что вы родились под знаком Рыб?

– Не знаю, я весь этот бред не читаю и не смотрю на этих тетек и дядек, которые по вечерам в колпаках рассказывают, куда завтра выходить, с кем встречаться, когда кого любить. Но на полную луну мне хочется смотреть. Она меня притягивает.

– Во сне разговариваете?

– Говорят, да. Мне недавно приснилось, что публика уже два часа сидит в зале, а я еще гримерную не могу найти. Наверное, кричал во сне: где гримерная?

– У вас была встреча со Станиславом Рерихом в Индии?

– Да, он как раз был в городе, где я выступал. Ему сделали операцию, и он жил в отеле, а я попросил нашего культурного атташе устроить мне встречу. Честно говоря, было некоторое разочарование, потому что я не услышал откровений, ничего такого, чего бы я сам не чувствовал или не знал. Возможно, это его дежурный, заученный способ общения с незнакомыми людьми, которые к нему тянутся. Он говорил о единстве человека с природой, с Космосом, о том, что в теснейшей взаимосвязи находятся каждая травинка, камешек и человек, что будущее, прошлое – все связано, надо увеличивать сумму добра, а не сумму зла. Это все я прочувствовал долгие годы назад и даже удивлялся его фразам – некоторые из них в точности повторяли мои мысли, формулировки. Мне только было приятно и удивительно видеть человека, который уже отмерил свою жизнь, сознающего, что осталось немного, при этом нравственно чистого, не побитого, духовно не поношенного, с чистым, юношеским, голубым, прозрачным взглядом, на полном серьезе призывающего людей творить добрые дела. И, конечно, огромное впечатление производил его тандем с женой, в прошлом индийской кинозвездой, с таким же невинным детским взором. Женщина, которой тогда уже было 84 или 86, а она все еще хороша собой. Эти два человека – как будто один. Две ипостаси: иконообразный, седой, голубоглазый, славянского типа – и яркая индианка. Немногие люди даже в 30-40-летнем возрасте способны иметь такой невинный взор и говорить, в общем-то, простые, но очень правильные вещи, при этом не смеясь над собеседником.

– Вы спиритизмом не занимались?

– Пробовал. Попадал в такие компании. Но мне каждый раз было интересно разгадать, кто же на самом деле подталкивает блюдце. Казалось, что здесь замешаны вполне земные силы. И это сбивало с нужного настроя.

– Вы знаете о себе, что вы светлый человек?

– Я думаю, что во мне много всего намешано, но сумма доброго все-таки преобладает над остальным, потому что я не помню, чтобы задумывал когда-то сделать кому-то плохо, отомстить кому-то. И все, что у меня в жизни было плохого, я очень быстро забываю. Я человек не скандальный. И стараюсь вести себя с людьми так, чтобы обходить острые углы. Если я вижу полную невозможность общаться с человеком, то я этого просто не делаю. А уж тем более далек от того, чтобы придумывать о себе скандальные истории, хотя такой практикой занимаются звезды и на Западе, и у нас. Я стараюсь поддерживать интерес к себе работой.

– Вы задумывались о природе зависти?

– Да. Эгоизм в природе зависти. Человеческий эгоизм. Неважно, что у меня нет, важно, чтобы и у тебя не было. Я тоже подвержен зависти. Если вижу, что у кого-то что-то есть, у кого-то что-то хорошо, мне тоже хочется, чтобы и у меня было, но я при этом не желаю, чтобы человек немедленно сломал ногу или попал под трамвай. И это уже хорошо.

– Вы способны говорить людям гадости?

– Способен. Но я даже не знаю, что нужно мне сделать, чтобы я сказал гадость, под какую горячую руку попасть.

– У вас бывали ситуации, когда вы понимали, что вас предали?

– Да.

– Но при этом вы могли…

– Оправдать человека?

– Да.

– Конечно. Так и делаю обычно.

– На кого из родителей вы похожи?

– Я вглядываюсь в фотографии и прихожу к выводу, что ни на кого. А бабушки и дедушки умерли задолго до того, как я появился, и фотографий не осталось.

– Бывает у вас такая мысль: я сам себе Сатана и Бог?

– Я не мыслю такими категориями: кто я сам себе. Я вечером пишу на бумажке, что мне надо сделать завтра, встаю и делаю это.

– Не скучно?

– Скучно. Но есть цель. Сейчас – шоу "Полнолуние". Потом что-то следующее. Я на протяжении многих лет слышу странное слово "отпуск", особенно в период август-сентябрь. Вокруг звучит это слово. А я просто отвлеченно фантазирую, что бы я делал в отпуске. Последний мой отпуск был, когда я работал чертежником в проектном институте, году в 1969-м, и я уже забыл, что это такое.

– Вы как-то поддерживаете физическую форму?

– Я в последнее время забросил… ни сил, ни времени нет работать с балетом, я же не двужильный, можно и помереть.

– Бывает так, что в процессе работы вы понимаете, что перегорели, что вас эта работа уже не интересует?

– Бывает. Я объясню на примере песни. Берешь песню, вроде нравится, поешь, поешь и вдруг теряешь к ней всяческий интерес. Выбрасываю.

– А если целая программа?

– Выбрасываю.

– У вас был спектакль – рок-опера "Джордано Бруно". Вас привлекают страдальцы?

– Меня привлекают не столько сами страдальцы, сколько то, что они дают возможность артисту пострадать. Дают профессиональный материал. Мне кажется, любого актера притягивает образ человека, у которого конфликт со временем, с обществом, человека неустроенного, с трагической судьбой.

– Вам в детстве кого-нибудь ставили в пример?

– То ли Павлика Морозова, то ли Володю Дубинина, не помню. Я не пошел ни в того, ни в другого. Зачитался другими книжками.

– Что вы сейчас читаете?

– Непосредственно прямо в постели, потому что я ее под одеяло как засунул в четыре часа утра, так она там и по сию пору лежит, это "Пир под тарелкой" – мистика, триллер. Сейчас у меня пошел такой легкий период.

– У вас большая библиотека? Давно собираете?

– Собирательства я как раз был лишен в силу отсутствия до недавнего времени постоянного места жительства, но те немногие книги, дорогие книги моих детских лет я все-таки протащил через всю жизнь. Не знаю, много это или мало, у меня около тысячи книг, это несколько шкафов, не все, конечно, прочитаны. Я на гастроли кроме баулов с костюмами еще и сумку книг набираю.

– Вы дневник не ведете?

– Нет. Ввиду полного отсутствия времени и желания. Я лелею в себе надежду, что когда-нибудь напишу все-таки книгу обо всем, что видел. Я очень люблю слово и люблю сплетать кружева из слов и фраз, создавать атмосферу на страницах. Поэтому хотел бы, чтобы книга обо мне от обложки до последней страницы была написана мной.

– Вы много курите. Сигарета для вас – это что?

– Сигарета – это вред. То, от чего я хочу избавиться. Я пробовал – не курил год. Мне весь год снилось, что я закуриваю. Потом просто устал бороться с собой. Тем более, что курю уже двадцать семь лет.

– Вам безразлично, что говорит о вас человек после вашего ухода?

– Я себя уговариваю, что мне безразлично, хотя на самом деле, конечно, нет. Но имидж звезды предполагает такое отношение: говорите, что хотите. Потому внешне я играю по правилам: мне все равно.

– В общении с человеком вы стараетесь подыграть собеседнику или предпочитаете, чтобы он подстраивался под вас?

– Я подстраиваюсь под собеседника, потому что заранее, еще не зная человека, уже предполагаю, что он хороший, даже не предполагаю – это для меня как данность. Меня знакомят, а я уже к нему расположен. Идет такой самогипноз: если я заранее себе внушу, что он хороший человек, значит, я уже соответственным образом разговариваю, веду себя так, чтобы ему было комфортно. Наверно, это непрактичная точка зрения – считать человека хорошим, но тут уж ничего не поделаешь.

– Вам часто признаются в любви. Это как-то меняет психологию человека, его мироощущение?

– Не мироощущение это меняет, а отношение к признаниям. В худшую сторону. Насколько мало стоят слова, как легко ими бросаются – бумага все стерпит.

– У вас бывают моменты, когда вы чувствуете в себе проявления женской природы?

– Да, наверно, это уступчивость – меня легко уговорить на какую-то акцию, встречу.

– А чем вызваны ваши неожиданные откровения по поводу склонности к гомосексуализму – вы как-то признались в интервью, что у вас были подобные контакты?

– Чем вызваны? Сиюминутным желанием нашкодить. Я же видел, что журналисту так хотелось, чтобы я ответил "да". Ему так надо было по работе.

– И вы не боитесь, что можете себе навредить, изменить отношение людей к вам?

– У меня нет такого страха. Умный человек поймет ситуацию. Вообще довольно часто в разговорах с журналистами на меня находит такое настроение – хочется похулиганить, поэтому я иногда что-нибудь леплю от фонаря. Мне ведь трудно. Я уже долгие годы даю интервью, никогда никому не отказываю. И в Москве, и на маршруте в каждом городке, в каждой деревне теперь есть по три-пять независимых телекомпаний, со всеми я работаю, я же не могу натирать на языке мозоль одной и той же историей! Вот и вынужден как-то разнообразить свои россказни: то туману напущу, то вдруг исповедаюсь.

– У вас не бывает чувства, что если бы вас лишили разума, вы были бы гораздо счастливее?

– Во всяком случае, я часто завидую своему псу, потому что у него все в полном порядке: ему тепло, он вкусно накормлен, выгулян, его любят, он спокоен за завтрашний день

– Как его зовут?

– Бакс. Он дог. Когда мне подарили щенка, я назвал его Адам. Но потом лег спать, а он остался на ночь в коллективе – это было на гастролях, – и когда я проснулся, мне сказали: какой еще Адам, мы его назвали Баксом. Баксом так Баксом.

– А когда вас нет, он с кем остается?

– У меня есть человек, который смотрит за хозяйством.

– Почему вы не любите рассказывать о доме?

– Это связано с атмосферой, в которой мы с вами живем. Просто опасно.

– Не было попыток ограбления?

– (стучит по дереву).

– Вам, столь интересно мыслящему человеку, не скучно в мире эстрады?

– Меня уже несколько лет не покидает ощущение, сродное ощущению известного итальянского актера Уго Тоньяцци, который, прощаясь с кинематографом, разочарованно сказал: "Кино – это буря в тазике с водой". Но кино – более трудоемкий, совершенный, сложный вид искусства, чем эстрада. Я могу заявить со всей серьезностью, поскольку снимался в кино – прошлое лето полностью отдал кино, снимаясь в картине "Экстрасенс", которая благополучно лежит на какой-то полке. И физически, и духовно это гораздо сложнее. Может быть, такое ощущение оттого, что в своем жанре я знаю все ходы и выходы, а в кино – новичок. Но если Уго Тоньяцци сказал такое о кинематографе, то что же можно сказать о нашем жанре? Возникает иногда горькое чувство разочарования, вернее, даже не разочарования, а такое ощущение, что существуют другие, более интересные сферы человеческой деятельности: литература, балет, театр, наука с ее бесконечными возможностями поиска нового…

– Не бывает жаль, что не можете попробовать себя и там, и там?

– Бывает, особенно когда задают вопрос: если бы все сначала, вы бы пошли по тому самому пути? Я отвечаю: если бы я сохранил весь свой опыт и оказался двадцатилетним, далеко не уверен, что пошел бы по этому пути. Это просто то, что лежало на поверхности: был голос, была способность к пародированию, к подражательству, я легко воспроизводил голоса известных певцов – сам для себя. Если бы копнул глубже, возможно, занялся бы чем-то более серьезным. Мне очень интересны научные публикации. Стараюсь постоянно ловить информацию о достижениях науки… Были литературные опыты в детстве-юности, разумеется, этого нигде и никто не публиковал. Нужно было бы учиться долгие годы, делать попытки напечататься… Мне казалось, что это очень сложный путь, конец которого не виден. А вот то, что я умею петь, это я сейчас умею.

– Вы интересовались, кем были в прошлой жизни?

– Чисто умозрительно – да, интересно было бы узнать. Хотя однажды я даже предпринимал такую попытку, но не провоцировал ее – меня затащили. Я был в очередной раз в Индии, в одной общине, где мне предлагали вообще прописаться, остаться. У них есть официальная единица – психолог, который распознает всевозможные реинкарнации: кто, кем, когда был. И меня тоже потащили на этот опыт, но я считаю, что он не удался, может быть, потому что все делалось через переводчика, – не достигли нужной глубины контакта, если это было вообще возможно.

– Вы от этого страдаете?

– Нет. У меня достаточно проблем и хлопот от того, кто я сейчас.

– А тешите себя надеждой, что со смертью человек не конечен?

– Да. Тешу надеждой. Но кроме того, во мне присутствует и нечто сродни уверенности. Потому что если смерть обрубает все предшествовавшее существование, то стоило ли огород городить? Уж больно мало и больно ни к чему.

Вождь дикаприотов

(своевольный очерк об актере Леонардо Ди Каприо опубликован в газете «Настоящее время»)

Крошечные жесты, крошечные чувства, тонкие пряди волос на губах,

В созданном для наслаждения мире есть только это,

А стены его так тонки и глухи…

(Это написал он).

Я – твоя марионетка на веревочке.

Вырежи на моем лице улыбку счастья,

сложи мне губы для сладкого первого поцелуя…

Мы созданы из вещества того же, что наши сны…

(Это написала она).

Она влюблена в него. Одна из миллионов. Он не знает о ней даже того, что она знает о нем. Эти миллионы для него – как большой плачущий глаз и огромный открытый рот, желающий то ли проглотить, то ли оглушить. В общем, обладать. Его зовут Леонардо Ди Каприо.

Свой первый поцелуй он вспоминает с отвращением – девочка напустила ему в рот столько слюны, что пришлось отплевываться. Во время первого свидания с другой он от волнения уронил ей на платье стаканчик с шоколадным коктейлем. В пятнадцать лет, попытавшись впервые заняться любовью, он сломал молнию на джинсах и так и не смог их снять. Невинность, по его признанию, потерял лишь в девятнадцать. Такой родной.

Недавно две тысячи нью-йоркских девчонок ворвались в зал бродвейского театра, где находился Леонардо, с воплями: "Лео, возьми меня!". Убежал через черный ход. Эх, наших там не было. Две английские школьницы посмотрели фильм "Титаник" 87 раз. Если б наши цены нам не мешали, мы бы пересмотрели.

Его величают современным Ромео и одним из самых красивых людей планеты. Лобастый: как книга с чистыми страницами. Широкоскулый: отчего подбородок заостряется, как кол в землю. Поджатогубый: верхняя – будто курносая, а нижняя припухла в стремлении до нее дотянуться. Бровастый: как нестриженый газон. Тяжеловекий: верхние давят, подобно телохранителям. Но работавшие с ним операторы млеют от восторга: "Он выглядит великолепно при любом освещении и в любом ракурсе".

И он так похож!.. Русоволосый, голубоглазый… Ну совсем как те, что у нас были, есть и будут. Сергей Есенин – белокурый бунтарь с чубом и наглыми глазами домашнего ребенка, который обрек себя на скитания. Лариосик в булгаковских "Днях Турбиных". Что общего с Ди Каприо? Да просто ласковое имя и трогательное отношение. Холодно? Олег Кошевой (В. Иванов) из "Молодой гвардии" так же отбрасывал челку со лба. Юный, еще не раздобревший бунтарь Олег Табаков крушил мебель "В поисках радости", сражаясь с мещанством родичей. Никита Михалков вольно пел "Я шагаю по Москве" и не думалось, что так заматереет. Владимир Конкин с горящими глазами "закалялся, как сталь", служа примером. Ихтиандр Владимира Коренева тоже был опытным образцом и писаным красавцем. Как он волновал девушек. А Владимир Ивашов из "Баллады о солдате" любил так, что все женщины хотели стать Жанной Прохоренко. Теплее? Дмитрий Харатьян в "Мордашке" – наш первый всенародный секс-символ. Обаятельный хитрован Олег Меньшиков в "Покровских воротах". Детдомовец Юрий Шатунов в "Ласковом мае". Простодушный насмешник Сергей Безруков. Совсем горячо? Олег Меньшиков и Сергей Безруков играли Есенина. Пришли к истоку.