
Полная версия
Последняя воля Нобеля
Она почти физически ощущала, как Янссон рвет на себе волосы. Она вполне разделяла его отчаяние, но ничем не могла ему помочь.
– У нас нет вообще ничего. Все уже выложили информацию на своих сайтах, а мы черпаем новости из сообщений агентств. Когда ты вернешься?
– Не знаю, но постараюсь как можно скорее. Что добыл Ольссон?
Янссон тихо застонал.
– Ничего. Он сказал, что ракурс был неудачным, а освещение плохим, и ничего не снял.
– Ты шутишь, – изумилась Анника.
Полицейский открыл дверь, и они вышли на галерею, обрамлявшую Голубой зал, рядом с первой дверью, ведущей в Золотой зал.
– Совсем нет. У него нет пригодного к печати материала. У нас, собственно, нет ни одной фотографии.
У Анники упало сердце.
Фотограф никогда не бывает виноват. Виноват всегда корреспондент, особенно если этот корреспондент – она, Анника Бенгтзон. Всего три недели назад по ее настоянию главный редактор опубликовал статью, вскрывающую диктаторские замашки семьи, владевшей большей частью акций газеты.
– Что вам нужно? – спросила она.
– Все что угодно – с кровью и полицейскими…
Анника, не сказав ни слова, отключилась и свернула влево. В Золотом зале она оказалась прежде, чем полицейский смог ее остановить.
Весь банкетный зал был залит ярким светом люминесцентных ламп. Здесь работала бригада судмедэкспертов. Вдалеке, под портретом безголового святого Эрика – без головы он оказался из-за путаницы с высотой потолка, возникшей в процессе строительства, – по полу, там, где была убита женщина, ползали на коленях два человека.
Анника подняла телефон, активировала режим фотосъемки и нажала кнопку «Съемка». Еще два шага – «съемка», пять шагов – «съемка».
Полицейский схватил ее за руку, но она вырвалась.
Отбежав на десять шагов, она сделала еще один снимок. Офицер-эксперт удивленно посмотрел на Аннику и тоже попал в кадр – «съемка».
– Все, мы уходим, – потеряв терпение, сказал полицейский, приподнял Аннику и вынес ее назад, в Голубой зал. Он поставил ее на пол только тогда, когда вышел на лестницу.
Почувствовав под ногами твердую каменную опору, Анника вдруг поняла, что стоит на том самом месте, где всегда фотографируются члены королевской семьи и лауреаты премии, прежде чем спуститься по самой знаменитой лестнице в мире в банкетный зал.
Их глазам представлялся совсем другой вид, подумала Анника, глядя на остатки обеда на тысячу триста гостей. Всего несколько часов назад лауреаты Нобелевской премии видели отсюда тщательно сервированные столы, безупречно одетых гостей, видели сверкание хрусталя и фарфора с ободками из чистого золота, цветы и жаркую медь духового оркестра.
Сейчас Голубой зал выглядел опустевшим и заброшенным. Главный стол был убран, но на прочих так и остались тарелки с объедками, запачканные скатерти и смятые салфетки. Стулья были в беспорядке отодвинуты, некоторые перевернуты. В двадцать два часа сорок пять минут полиция запретила что-либо трогать в Голубом зале, и время там остановилось. Время убирать следующие столы так и не наступило.
– Долго еще будет закрыт Голубой зал? – спросила Анника.
– Сколько потребуется. Где твоя верхняя одежда?
В гардеробе дежурил одетый в форму офицер полиции. Было видно, что он испытывает страшную неловкость от исполнения этого унизительного поручения. С видом явного недовольства он протянул Аннике ее пуховик.
– У меня был еще мешок с обувью, – виновато сказала Анника. – С черными сапогами.
Отчаяние полицейского достигло апогея, когда он отправился искать мешок. Анника отвернулась и достала из сумки телефон. Пока полицейский шарил по полкам, она выбрала снимки Голубого зала и нажала кнопку «Отослать».
Анника пристально смотрела на сделанные в форме снарядных гильз бронзовые светильники, пока посланное сообщение летело сквозь черноту зимней ночи на сервер «Квельспрессен».
Пятница
10 декабря
Андерс Шюман стоял у окна своего углового кабинета и смотрел на русское посольство. Территория посольства пряталась в темноте, освещен был лишь небольшой пятачок у ворот – тусклым фонарем и светом, льющимся из будки, в которой мерз дежурный солдат. Иногда солдат выходил из будки, чтобы согреться, пройдясь несколько раз вдоль металлических ворот.
Как бы удивился этот часовой, если бы сейчас действительно что-то произошло, подумалось главному редактору. Солдат был бы крайне изумлен, если бы кто-нибудь подъехал на автомобиле к посольству и открыл пальбу по его зданию или перелез бы через забор и спрыгнул на территории посольства. У солдата не было бы ни малейшего шанса, потому что на стороне нападавшего были бы все преимущества: внезапность, решимость и знание последовательности действий.
«Мы страшно уязвимы, – подумал Андерс Шюман. – Мы ужасно открыты. Невозможно сохранять бдительность и готовность в течение суток напролет, не упуская ни одной мелочи в системе безопасности. Эта проблема стоит сейчас перед всем миром, не только перед западными демократиями. Каждый человек оказывается беспомощным перед лицом беспощадных преступников».
Деньги, власть и влияние, подумал Шюман. В мире всегда находились люди, стремившиеся кратчайшим путем овладеть всем этим, но создается впечатление, что методы становятся все более грубыми, а положение день ото дня ухудшается.
Пошли слухи о том, что убийство на нобелевских торжествах совершила женщина. На пресс-конференции полиция не подтвердила, но и не опровергла этот факт. Не было сказано ни слова об угрозах или об организации службы безопасности. Охрана была на месте, и никто до сих пор не понимает, где система дала сбой. Все шло по плану, и пока никто не может сказать, где оказалось слабое место.
Пошел снег, одинокие снежинки медленно, словно нехотя, начали падать на асфальт. Андерс Шюман потер горящие от усталости глаза, несколько раз моргнул, вернулся к столу и посмотрел на часы.
«Может быть, мне не стоит больше всем этим заниматься, – подумал он. – Если наступила новая эра, если таково теперь положение вещей, если бал правит терроризм, а безопасность становится смыслом жизни, то, наверное, мне стоит уступить место другим. Если терроризм уже здесь, то, значит, свобода личности уже мертва. Безопасность будут использовать как аргумент для оправдания больших ограничений, усиления надзора, что окончательно подорвет свободу информации. Наверное, для того, чтобы соответствовать новой эпохе, понадобятся новые журналисты, потребуются, видимо, и новые лидеры».
На мгновение Шюман испытал чувство острой жалости к себе. Владельцы газеты не испытывали к нему доверия и рассчитывать на весомый пост в их империи он не мог.
– Приехала Анника, – раздался по селектору голос Янссона.
– Зайдите ко мне, – ответил Шюман, наклонившись к аппарату.
Интересно, кто ее сегодня одевал? Анника вошла в кабинет главного редактора в ковбойских сапогах, в черном клетчатом жакете, с огромной грязной сумкой и в розовой кружевной юбке. Волосы она собрала в высокую прическу, а вместо заколки воспользовалась шариковой ручкой.
– Адвокат подтвердил, что она не может писать о стрельбе и обо всем, что произошло непосредственно после нее, – сказал Янссон, плюхаясь в кресло. – Она также не имеет права давать интервью или каким-либо иным способом распространять эти сведения. Уголовное преследование за разглашение не предусмотрено, но зато грозит огромный штраф. Одному богу ведомо, как они могут совмещать оба эти решения…
– Что ты видела? – спросил Андерс Шюман.
– Как ты сам только что слышал… – начала Анника Бенгтзон, утонув в кресле. Она была бледна и немного взвинчена. На лбу выступили капельки пота.
Главный редактор махнул рукой. Анника съежилась под его взглядом, не имея сил протестовать.
– Я очень хорошо видела женщину, которую они подозревают в убийстве, – сказала она. – Очевидно, там было мало людей, которые…
Она провела рукой по волосам и случайно выдернула из прически ручку. Вся копна волос упала ей на лицо.
– Я провела три с половиной часа в штабе национальной криминальной полиции, пытаясь составить фоторобот этой девушки. Вышло не очень хорошо, но полицейские говорят, что это лучше, чем словесный портрет.
– Значит, ты видела убийцу? – спросил главный редактор, смутившись от своего неподдельного волнения. – Значит, стреляла женщина. Ты видела и сцену убийства?
Анника неуверенно посмотрела на свои лежавшие на коленях руки.
– Убитая смотрела на меня, – сказала Анника и, подняв голову, посмотрела в глаза шефа. – Она смотрела на меня, умирая.
– Каролина фон Беринг? Ты видела, как ее застрелили?
Анника машинально отбросила с лица волосы и закрепила их ручкой. Отвечая, она устремила взгляд куда-то поверх крыши русского посольства.
– Она смотрела на меня как-то особенно, – сказала Анника Бенгтзон, глядя в окно и сцепив руки на коленях.
– Тебе нечего сказать нам, твоим работодателям?
Она посмотрела на Шюмана, по лицу ее пробежала мимолетная тень.
– Я не знаю, что делает полиция, помимо того, что видела своими глазами. Думаю, что вы информированы гораздо лучше меня. Полагаю, что теперь мало кого интересует аромат духов королевы Сильвии.
Андерс Шюман подавил раздражение и обратился к ночному редактору:
– У нас есть возможность обойти запрет?
– Если верить адвокату, то нет.
Шеф встал, не в силах усидеть на месте.
– Этого я и боялся, – сказал он излишне громко и в отчаянии всплеснул руками. – У нас уникальный свидетель, но полиция связала нас по рукам и ногам. Закон о терроризме в действии. Нам запретили писать о самом громком преступлении, и на каком, спрашивается, основании? Ведь мы пока еще живем в демократической стране!
Янссон бросил взгляд на часы, недовольный, как всегда, ненужной эмоциональной вспышкой.
– Глава двадцать третья юридического процедурного акта, – сказала Анника, – параграф десятый, заключительный раздел. Показания ключевых свидетелей засекречиваются руководителем расследования в случаях особо серьезных преступлений. Это очень старый закон, призванный предотвратить утечку информации, которая может повредить следствию.
– Всегда найдутся разумные причины для того, чтобы ограничить свободу слова, – сказал Шюман, погрозив пальцем подчиненным. – Но как они вообще смогли такое допустить? Неужели в ратуше не было охраны?
Анника Бенгтзон потерла ладонями глаза.
– Конечно, она была, но нобелевский банкет никогда не считался особо опасным и рискованным мероприятием. Уровень обеспечения безопасности не менялся уже много лет. Полиция работает совместно со службой безопасности, организаторами банкета и администрацией ратуши. В этом нет ничего необычного.
– Полицейские охраняют входы и выходы, а люди из службы безопасности работают в зале, – подытожил Шюман.
– Именно так, – устало подтвердила Анника. – Оцепление вокруг ратуши никогда не бывает слишком плотным. Охраны намного больше в концертном зале, во время самой церемонии награждения. Там блокируют Верхний рынок и часть Королевской улицы…
– А телохранители? – спросил Шюман. – Где они были, черт бы их побрал?
– Полиция безопасности никогда не распространяется о личной охране, – сказала Анника. – Но существуют правила, согласно которым осуществляется полицейское сопровождение членов правительства, королевской семьи, высокопоставленных гостей из-за рубежа. Полиция в таких случаях выполняет определенные уставами функции…
Андерс Шюман поднял руку, заставив Аннику замолчать.
– Я говорю о полной неспособности полиции работать! – сказал он. – Как такое вообще могло произойти? Я хочу сосредоточиться именно на этом! Полиции не удастся умыть руки, оправдываясь отсутствием нужного законодательства…
– Не хочешь ознакомиться с обзором утренних изданий? – спросил Янссон, неловко поерзав в кресле.
Андерс Шюман, побагровевший от обуревавших его чувств, сел за свой стол и знаком велел ночному редактору продолжать.
– У нас практически нет снимков места преступления, – заговорил Янссон. – Ульф Ольссон, этот идиот, обожающий снимать знаменитостей на разных событиях, сделал пятьсот снимков принцессы Мадлен, но ни одного снимка события преступления. У него, видите ли, была неподходящая диафрагма и камера с неважным разрешением. Анника сделала несколько фотографий в Золотом зале, когда ратуша уже была оцеплена, – таких снимков нет больше ни у кого, – но снимки сделаны сотовым телефоном, и их качество оставляет желать лучшего. Один снимок мы разместили на восьмой полосе, один – на девятой. Двое судмедэкспертов у лужи крови. Очень сильные фотографии.
– Что еще у нас есть? – поинтересовался Шюман.
– Мы продолжаем следить за Шведским телевидением, не выпустят ли они какой-нибудь материал, но они пока ничего не передают. Камера работала в Золотом зале в момент преступления, но она, к сожалению, была установлена возле оркестра. Вопрос заключается в том, что они сняли и что выпустят в эфир.
– Конечно, они ничего не покажут, – сказал Шюман. – Зачем им это нужно?
– Но это же совершенно особый случай, – возразил Янссон.
Шюман едва не задымился от злости.
– В чем дело? – спросил он. – Что делает это убийство таким особенным, кроме того, что оно было совершено в таком месте и в такое время?
– Это тройное убийство, – сказал Янссон. – Второй охранник только что скончался, третий находится в критическом состоянии. Никто не считает это рядовым убийством.
– У убитых охранников, наверное, были жены и дети, – заметила Анника.
Шеф снова встал:
– Значит, это убийство настолько необычное, что ради него нам нужно новое законодательство? Оно такое особенное, что нам понадобился новый набор этических правил?
Анника Бенгтзон посмотрела на часы, потом переглянулась с ночным редактором.
– Что еще у нас есть? – спросила она.
– У ратуши, на улице, было много внештатных фотографов, так что много материала есть у них. Весь город оцеплен, так что на большинстве фотографий мы получим угрюмые лица полицейских и военные машины. Страницы десять и одиннадцать – полиция на охоте.
Андерс Шюман не мог сидеть, он встал и подошел к окну, став спиной к русскому посольству.
– Планирует ли полиция в ближайшее время начать аресты? – спросил он.
– Лодка, на которой бежала убийца, была обнаружена в Грендале. Полиция думает, что дальше она поехала на машине к югу, в Сёдерталье. Возможно, у нее были сообщники – один в лодке, другой в машине.
Андерс Шюман взял ручку и постучал ею о ноготь.
– Почему к югу?
– В полиции заявили, что они были готовы к такому повороту и сразу заблокировали дороги. Если бы она поехала на север или на восток, ее бы точно поймали. На запад – вода, остается только одна дорога – на юг. У нас есть предположительный график ее бегства. Полиция считает, что в Шерхольмене она была до двадцати трех часов пяти минут, так как в это время дорога в этом месте была блокирована.
Шюман увидел, что Анника смотрит на ручку, и отбросил ее в сторону.
– Как с фотографиями жертв?
Так как дорожная полиция и паспортные отделы закрыли для публики свои архивы, раздобывать фотографии жертв стало постоянной головной болью. Еще одно последствие теракта 11 сентября. Новая эра наступила.
– И фон Беринг и Визель были публичными людьми, поэтому их фотографий великое множество. Агентство Пелле опубликовало кадры передачи из Голубого зала. Там они сидят рядом, весело беседуют и поднимают бокалы. Качество не блещет, но мы поместили их на шестой и седьмой страницах… Еще у нас есть фотографии королевской четы, их реакция. Конечно, они не видели, что произошло, но Берит сумела сделать из этого захватывающий рассказ. Король и королева сидели в Галерее Принца и беседовали с некоторыми лауреатами, когда раздались выстрелы. Если измерить расстояние, на котором это произошло от королевской четы, то от убийцы ее отделяли какие-то десять – двенадцать метров, пусть даже половина этого расстояния – массивная каменная кладка…
– Что вы поместили на обложке? – перебил Янссона Шюман.
– Ждем фоторобот, заголовок гласит: «Лицо убийцы», или что-нибудь в этом роде.
Андерс Шюман почувствовал, что сейчас его усталый мозг сожмется и превратится в жалкую горошину, венчающую спинной мозг.
– Мы ждем фоторобот, составленный нашим корреспондентом, но не можем его напечатать. И все из-за чертова запрета полиции на разглашение, будь они неладны, – не дают работать…
Он упал на стул и махнул рукой.
– Идите заканчивайте номер, – сказал он. – Но я хочу увидеть номер перед тем, как он пойдет в печать.
Когда коллеги покинули его кабинет, Андерс Шюман встал, подошел к окну посмотреть, что делает русский солдат.
Будка была пуста.
Солдат ушел.
Анника вернулась в свою комнатку и записала все, что смогла вспомнить. Она записала по памяти все, что случилось на ее глазах, включая танец с Боссе. Она записала все детали, все, что сказали полицейские, все, что она видела и чувствовала.
Получился весьма неважный, путаный текст, но он все равно не предназначался для публикации. Аннике нужна была подпорка для памяти; она участвовала во многих судебных процессах и знала, как многое забывают свидетели. Со временем память тускнеет, а она хотела сохранить свои первые, истинные ощущения.
Для того чтобы даже следы текста не попали на сервер газеты, она поместила его в своем электронном архиве в Сети, в почтовом ящике annika-bengtzon@hotmail.com. Там Анника хранила тексты, к которым хотела сохранить доступ с других компьютеров, но сделать их недоступными для газеты.
Она выключила компьютер и продолжала сидеть, бесцельно глядя в пространство. Тело просто кричало от усталости, но она была уверена, что ночью не сможет уснуть.
Она увидела, как в курилку прошел Янссон с сигаретой и чашкой кофе. Анника схватила куртку и выбежала за ним.
– Да, кажется, он был в препоганом настроении, – сказал Янссон, глядя на Аннику, которая присела рядом с ним с чашкой в руке.
– Он всегда такой, когда я рядом, – сказала Анника с преувеличенным вниманием разглядывая кофе. – Он был просто в ярости оттого, что я написала о наших хозяевах и ТВ «Скандинавия». Ты слышал, что он не получил место председателя Ассоциации газетных издателей.
Янссон закурил сотую за день сигарету и выпустил клуб дыма в чашку.
– Думаю, что ты все принимаешь слишком близко к сердцу. В конце концов, он взрослый человек и должен нести бремя своей ответственности. Если он будет сильно волноваться по поводу подобных пустяков, то у него не останется времени ни на что путное.
Руке, державшей тонкую пластиковую чашку, стало горячо, и Анника перехватила чашку.
– Я знаю Шюмана, – тихо произнесла она. – Знаю лучше, чем думают многие. Я знаю, в чем он убежден, и поверь мне, есть вещи, которые он воспринимает очень серьезно. Например, его назначение. Все будет нормально, но не прежде, чем его простит председатель совета попечителей. Дай ему полгода, и тогда он снова начнет хорошо ко мне относиться.
Янссон смачно отхлебнул кофе.
– Что за ерунда, «снова начнет хорошо относиться»? – спросил он, сделав глоток. – Освещение нобелевского банкета – это очень почетная работа!
– В паре с Ольссоном? Ты шутишь. Да еще в таком наряде?
Она дернула себя за подол разорванной внизу розовой синтетической юбки. Она видела, что Янссон смотрит на нее своим особым, только для него характерным взглядом – смотрит, как на необычное растение или странную птицу, – без осуждения, но с любопытством ботаника или орнитолога.
– Как там все было на самом деле? – спросил он и затянулся дымом.
Анника на мгновение закрыла глаза, воспроизводя по памяти впечатление, возникшее у нее, когда она вошла в Голубой зал.
– Сначала вид меня просто ошеломил. Нестерпимо яркий свет, масса людей. Еда невкусная, первая перемена вообще была несъедобной. Но там тепло, нет промозглого холода, как часто говорят…
В конце концов она оказалась за одним столом с Боссе, работавшим в другой вечерней газете. Они встречались и раньше, например когда писали об убийстве Мишель Карлссон в замке Юкстахольм. Тогда они непринужденно болтали, подначивали друг друга и пили.
– Правду говорят, что журналистов всегда сажают за колонну, чтобы они ничего не видели?
Анника кивнула:
– Чистую правду. За три с половиной часа мы так и не узнали, что происходило за главным столом. По телевизору все видно намного лучше. Тебе хотелось бы там побывать?
– Ты и в самом деле видела убитых?
Анника тяжело вздохнула и собралась с мыслями.
– Только одну в Золотом зале – там умерла фон Беринг.
Она умолкла, вспомнив взгляд женщины, неестественную неподвижность ее тела.
– Я видела, когда в нее выстрелили, потом я упала на пол рядом с ней…
Голос ее дрогнул, в горле появился булькающий хрип, который она попыталась замаскировать глотком кофе.
– Но убийцу я в тот момент не видела, то есть я не видела, как она стреляла.
Янссон закурил следующую сигарету.
– Но как же ты помогала составлять фоторобот?
– Я столкнулась с убийцей за несколько секунд до выстрелов – она наступила мне на ногу.
Анника поставила пластиковую чашку на пол и стянула с ноги сапог. На стопе вздулась иссиня-багровая шишка размером с пятикроновую монету. Кровоподтек был отчетливо виден сквозь колготки.
– Вот это да! – сказал Янссон.
– Фоторобот опубликуют завтра, могу держать пари. Им надо свериться с другими свидетельскими показаниями.
– Как они это делают? Кто-то рисует портрет?
Анника почувствовала, что из плеч ушло свинцовое напряжение.
– Нет, сейчас строят компьютерное изображение. Сидишь в старом здании полицейского управления на Королевской улице, в обычном офисе с тремя компьютерами. Работать они начинают с человеком, который, по их мению, может дать им лучшее описание. После того как ты расскажешь им все, что видел, тебя просят снова рассказать то же самое, но в обратном порядке. Это позволяет нарыть новые детали. Когда рассказываешь о чем-то в хронологическом порядке, то стараешься соблюсти логику, чтобы рассказ не терял связности…
Анника понимала, что ее несет, но не могла остановиться; слова лились из нее, как из шлюза, долго перегороженного воротами. Янссон слушал, кивал и курил, и это успокаивало.
– Потом мне предложили сделать перерыв на пятнадцать минут. Я попила кофе, а когда вернулась, портрет был уже готов, и мне предложили сказать, что в нем не так. Я сказала, что прическа. Полицейский рассмеялся и сказал, что девять из десяти женщин всегда начинают с того, что не соответствует прическа. Я продолжала вносить изменения. Мне пришлось вносить их до тех пор, пока картинка меня не удовлетворила. Это заняло много времени…
– И он сидел за компьютером и рисовал носы?
Анника отпила остывший кофе и отрицательно покачала головой.
– Там есть специальная компьютерная программа – в ней заложены сотни носов разных форм, которые можно поворачивать и менять их размер. Потом идут глаза, губы и так далее…
– Вот это да, – еще раз сказал Янссон.
Анника смяла пластиковую чашку и вдруг поняла, что Янссон спрашивает, чтобы успокоить ее, а не потому, что его интересуют фотороботы.
– Спасибо, – тихо сказала она.
Ночной редактор затушил сигарету в пепельнице и резко встал.
– Да, – сказал он, – но этого недостаточно.
Он вышел, и Анника осталась одна в курилке, глядя сквозь покрытое никотином стекло на утреннюю суету в редакции. Начинался новый день.
Томас вдруг увидел, как колеблются на потолке спальни отсветы уличных фонарей. Его разбудил какой-то звук, который он никак не мог вспомнить. Несколько секунд он лежал неподвижно, прежде чем окончательно проснулся.
Снаружи доносился какой-то грохот – то ли от автобуса, то ли от грузовика – обычный городской шум, повседневный городской стресс. Колеблющиеся отсветы превращали дом в баржу, вечно качающуюся на волнах. Рев автомобильных двигателей делал из спальни резонатор, концертный зал, в котором непрерывно играла музыка уличного движения. Эта квартира надоела ему до тошноты, до того, что ему хотелось кричать. Как было бы хорошо навсегда убраться отсюда!
Усилием воли он оторвал взгляд от колеблющегося светового пятна на потолке и скосил глаза в сторону.
Анники не было.
Она не пришла домой.
В душе шевельнулась тревога: что могло случиться? Почему она вечно подвергает себя опасности? Освещение нобелевского банкета не могло занять всю ночь, не так ли? О чем там можно писать, кроме ожерелья королевы Сильвии?
Он снова уставился в потолок и тяжело сглотнул.
Это было давно знакомое противное чувство. В последнее время он часто ощущал раздражение, оно не давало покоя, как камешек, попавший в ботинок. Анника никогда не считалась с тем, что она жена и мать!
В этот момент он услышал, как открывается входная дверь. По полу пробежал прохладный ветерок, словно стремясь уравнять температуру в отапливаемой спальне и на зимней улице.