Последняя воля Нобеля

«Ну да ладно, – подумала она. – Вы хотели, чтобы все было живописно и захватывающе? Надеюсь, вам понравится».

Она свернула на узкую велосипедную дорожку. Ветка хлестнула по шлему. Было темно, как в могиле. Стокгольм часто представляют себе как большой столичный город, с бурлящей ночной жизнью и отлично поставленной службой безопасности. Неправда, все это – смехотворное преувеличение. Стоит выйти за пределы центра города, как попадаешь в сплошные рощицы и перелески. Наверное, ее и напарника, ехавшего на другом мотоцикле, заметила одинокая пара, прогуливавшаяся по леску с собакой, но после них она не встретила ни единой живой души.

Большой город, презрительно подумала Кошечка, проезжая мимо брошенного лагеря.

Она поежилась. Толстая куртка не согрела ее; во время путешествия на лодке в вечернем платье Кошечка промерзла до костей.

Теперь этот шелковый наряд покоится на дне озера вместе с сумкой и восемью кирпичами. Сумка была сетчатой, сквозь нее проникнет вода и смоет весь биологический материал с вещей. У нее еще оставался пистолет, одна туфля и сотовый телефон. От них она избавится посреди Балтийского моря.

Досадно, что она потеряла туфлю, очень досадно.

На туфле остались ее отпечатки пальцев, Кошечка была в этом уверена. Никаких улик на них не было, когда она отправилась в ратушу, но, сняв туфли перед бегством, «наследила».

Одному богу известно, где она ее уронила.

Впереди показался свет, и Кошечка поняла, что приблизилась к единственному обитаемому участку на берегу. Усилием воли она выбросила из головы мысль о туфле, сбросила газ и повернула с дорожки на шоссе. Между домами по обочинам дороги стояли осветительные фонари. Отжав сцепление, она покатила вдоль берега под уклон. На пристани тусовался молодняк. Ребята и девчонки равнодушно посмотрели на нее и, смеясь, вернулись к своим делам.

Кошечка понимала, что они увидели одинокого мотоциклиста непонятно какого пола в темных джинсах и в шлеме с забралом. Никаких особых примет.

Дорога закончилась, и Кошечка снова углубилась в лес, быстро взглянув на часы.

Она немного запаздывала – на минуту или две – из-за мороза. В тот вечер, когда она составляла схему пути, шел дождь, но дорога не была такой скользкой.

Она прибавила газу, и через мгновение случилось то, что должно было случиться.

Мотоцикл потащило юзом, и Кошечка почувствовала, что сорвалась с машины. Левая нога ударилась обо что-то и хрустнула под коленом. Затем она ударилась плечом, мгновенно его вывихнув. Потом последовал удар головой о землю, и мелькнула мысль: «Как все это не вовремя».

Придя в себя, она поняла, что лежит ничком на земле.

Черт, что произошло?

Вся левая половина тела пульсировала нестерпимой болью – от макушки до пальцев ног. Где-то сзади продолжал урчать мотоцикл. Даже фара продолжала гореть, освещая узкий участок леса.

Кошечка застонала. Что же теперь делать?

Она сняла шлем и прижалась щекой к холодной земле, чтобы успокоиться и взять себя в руки.

Во всяком случае, мотоцикл работает. Через землю Кошечка ощущала вибрацию двигателя. Но она – в отличие от мотоцикла – совсем не в порядке. Нога сломана, плечо вывихнуто. Она осторожно согнула корпус вправо.

Кажется, все нормально.

Она с трудом села. Левая рука безвольно повисла вдоль тела. Да, это вывих. Ей приходилось видеть вывихи у других, но с ней такое случилось в первый раз. Нога болела невыносимо. Кошечка чувствовала, как изнутри царапает кожу отломок большеберцовой кости.

Она поползла назад, пока не уперлась спиной в ствол дерева, и застонала.

С каждой минутой положение становилось все более безвыходным.

Пользуясь правой рукой и ногой, она приподнялась и хорошо рассчитанным движением бросилась вперед, уткнувшись правым плечом в дерево.

– О боже…

В левое плечо стрельнула непереносимая, немыслимая боль; она ухватилась за дерево и перевела дух, чтобы не упасть в обморок.

Кошечка собралась с духом и согнула пальцы левой руки, потом пошевелила предплечьем. Рука работала. Но с ногой дело обстояло плохо.

Осторожно наклонившись, она подобрала с земли шлем, потом подняла мотоцикл и перенесла через седло левую ногу. Прикусив губу от боли, поставила левую ногу на педаль, потом, вспотев от боли, устроилась в седле.

На какое-то мгновение она потеряла ориентацию. Откуда она приехала? Лес был одинаков во всех направлениях.

Черт, черт, черт!

Она посмотрела на часы: опоздание составляло уже тринадцать минут.

Напарник будет ждать ее в лодке у Торё полчаса, а потом, согласно инструкции, отплывет в Вентспилс.

Страх пронзил ее грудь, как кинжал.

Неужели этот идиотский заказ на проклятом Северном полюсе станет последним в ее жизни?

Она надела шлем, опустила щиток и включила передачу. Вывернув мотоцикл на дорогу, она поехала, как ей казалось, на юг. Левое колено торчало вбок под неестественно острым углом.

Анника тащилась вслед за полицейским офицером по переходам ратуши, ежась от невыносимых сквозняков. Наконец они вышли в длинный коридор. В конце его были видны старинные люстры, свисавшие на цепях с потолочных балок. Правда, лампы не горели, в коридоре было темновато и мрачно.

Анника прибавила шагу, поравнялась с офицером и, посмотрев на часы, раздраженно спросила:

– Долго это будет продолжаться?

– Сейчас посмотрю, правильно ли мы пришли, – ответил полицейский, остановившись.

Он взял Аннику за руку, словно подозреваемую, как будто опасаясь, что она убежит. Офицер постучал в дверь, на которой было написано «Бровалла», и Анника высвободила руку.

– Если бы я хотела убежать, то давно бы это сделала.

В комнате сидели двое полицейских в штатском и телевизионный репортер, женщина, которую Анника знала в лицо. Она горько плакала, а полицейский зло на нее кричал.

– Нет, это не та комната, – сказал офицер Аннике и так торопливо захлопнул дверь, что едва не ударил себя по носу. Уши его горели.

Они пошли дальше в странной тишине мимо серых дверей в серой стене. Потом они наткнулись на открытую дверь в кабинет, где полицейские только что начали допрос члена Шведской академии. Анника не слышала слов, но видела, что полицейский офицер что-то записывает, а академик нервно постукивает пальцами по ножке стула.

Надо все это запомнить, подумала Анника. И все это потом описать.

На эту сцену взирал и Рагнар Эстберг, архитектор, создавший ратушу. Его бронзовый бюст с непроницаемой серьезностью смотрел на происходящее.

«Мог ли ты себе представить, что здесь когда-нибудь случится что-то подобное?» – мысленно обратилась Анника к Эстбергу и была в тот же момент остановлена потной рукой полицейского.

– Можете подождать здесь минутку?

– У меня есть выбор? – огрызнулась Анника и отвернулась.

Здесь было светлее. Анника смогла разглядеть мраморные бюсты над дверями, бронзовые петли и дверные ручки, стилизованные канделябры.

– Слушайте, мне пора писать репортаж, – снова заговорила Анника, но офицер уже исчез.

Открылась одна из дверей, оттуда кто-то окликнул Аннику по имени. Из двери лился яркий свет, освещая картину на противоположной стене коридора. Анника, не говоря ни слова, вошла в кабинет.

– Закрой за собой дверь.

Прозвучавший голос заставил Аннику остановиться.

– Мне следовало бы догадаться, что ты здесь.

Инспектор К. был небрит, лицо выглядело помятым от усталости.

– Я решил сам допросить тебя, – сказал он, усаживаясь во главе тяжелого дубового стола. – Садись.

Он жестом показал Аннике место слева от себя, включил магнитофон и налил себе стакан воды.

– Допрос Анники Бенгтзон, корреспондента газеты «Квельспрессен». Дата рождения и полное имя будут внесены в протокол позже. Допрос проводит инспектор полиции К., в малом кабинете ратуши Стокгольма в четверг, десятого декабря в…

Он умолк, провел рукой по волосам. Анника поудобнее устроилась в кресле из черного дерева с красной кожаной обивкой. С портрета на стене на нее смотрел важный господин в мундире.

– …двадцать три часа двадцать одну минуту, – закончил К. фразу. – Вы видели подозрительного человека в Голубом зале приблизительно в десять часов сорок пять минут, не так ли?

Анника поставила на пол сумку и сложила руки на коленях, прислушиваясь к доносившемуся словно из другого мира шуму уличного движения.

– Я не знала в тот момент, что она вела себя подозрительно, – ответила Анника.

– Можете ли вы описать, что произошло?

– Не произошло ничего особенного. – Голос Анники стал неприятно визгливым. – Мне некогда сидеть тут и вести светскую беседу. Я не видела ничего особенного. Я танцевала, когда меня толкнула какая-то девушка. Какая-то чепуха. Я сижу здесь, а в редакции все ждут мою статью…

Инспектор потянулся вперед и выключил магнитофон.

– А теперь послушай меня, сучка, охотница за передовицами, – сказал К., склонившись к Аннике. – Сейчас не самое подходящее время отстаивать свое «я». Ты расскажешь мне все, что видела, и расскажешь здесь и сейчас. Это произошло полчаса назад, и ты была одной из тех, кто находился ближе всех к месту преступления.

Она некоторое время изумленно смотрела на К., потом скользнула взглядом по темным полкам с книгами в кожаных переплетах и кивнула.

«Неужели он и вправду обозвал меня „сучкой“?»

– Более подробно мы допросим тебя позже, – проговорил К. более дружелюбно и устало. – Сейчас нам необходимо описание. Рассказывай все в хронологическом порядке, с того момента, когда ты увидела эту девушку, а дальше уже мы сами будем решать, что там важно, а что нет.

Он снова включил магнитофон. Анника откашлялась и постаралась сбросить напряжение.

– Это была женщина, – сказала она, – женщина, которая толкнула меня локтем, потом наступила мне на ногу.

– Как выглядела эта женщина?

Аннике показалось, что сейчас вся эта комната вместе с парадными портретами рухнет ей на голову. Она прикрыла глаза и провела по ним пальцами.

– Не знаю, – ответила она.

В сумке начал звонить сотовый телефон. От этого звука Анника собралась. Они оба ждали, когда телефон перестанет звонить.

– Хорошо, попробуем подойти с другой стороны, – сказал К., когда наступила тишина. – Где ты находилась, когда она тебя толкнула?

Анника вспомнила музыку, блеск, счастье, темноту, треск.

– Я была на танцевальной площадке, танцевала. В конце Золотого зала, в конце, противоположном от хора с оркестром.

– С кем ты танцевала?

Растерянность и стыд залили краской лицо Анники, она опустила глаза.

– Его зовут Боссе, он корреспондент оппозиционной газеты.

– Высокий, хорошо сложенный блондин?

Анника кивнула, по-прежнему глядя на свои колени. Уши ее горели.

– Будь добра, ответь.

– Да, – сказала она, пожалуй, слишком громко. Потом выпрямилась. – Да, с ним.

– Может быть, он что-то видел?

– Очевидно, да, хотя я не думаю, что она шла к нему.

– Что случилось потом?

Что случилось потом? Ничего. Ничего. Во всяком случае, она больше не видела ничего.

– Не знаю, – ответила Анника. – Я повернулась к женщине спиной и больше ничего не видела.

– И ничего не слышала?

Что она слышала – гомон, музыку, свое собственное дыхание?

– Только пару звуков «паф».

– «Паф»?

– Это были два приглушенных шума, как будто из груши выпустили воздух. Я обернулась и увидела падающего на колени мужчину. Он танцевал с женщиной, а она удивленно смотрела, как он падает, потом она посмотрела на меня, а затем на свою грудь, я тоже посмотрела туда и увидела на ее платье кровь. Кровь толчками вырывалась из ее груди. Женщина снова посмотрела на меня, а потом рухнула на пол. И все начали дико кричать…

– Когда прозвучало второе «паф»?

Анника недоуменно посмотрела на К.

– Второе?

– Ты же сказала, что услышала пару «паф».

– Разве? Ну, не знаю. Прозвучало «паф», потом женщина посмотрела на меня, а потом было еще «паф», да, это был второй звук, я думаю…

– Как далеко ты была от этой пары, когда они упали?

Анника задумалась на несколько секунд.

– Я находилась от них в двух – двух с половиной метрах.

– Ты видела толкнувшую тебя женщину, когда они упали?

Видела ли она ее? Видела ли она ту женщину? Видела ли она узкие бретельки?

– Бретельки, – сказала она. – На ее плечах были узкие бретельки. Или это был ремень сумки.

К. кивнул и что-то записал в блокноте.

Анника прижала пальцы к глазам и попыталась вспомнить образы, вспомнить свое настроение – что она слышала, что воспринимала, помимо всех этих звуков?

Рука Боссе жгла ей спину сквозь платье. Он прижимал ее так сильно, что она животом ощущала его напряженный член. Ее рука лежала у него на шее. Это она чувствовала, это она и запомнила. Музыка была лишь скучным обрамлением, завесой, позволявшей им быть близко друг к другу в вихре золотого света.

– Меня ткнули локтем в бок, – неуверенно сказала Анника. – Потом кто-то наступил мне на ногу. Не помню, что было сначала.

Снова зазвонил сотовый телефон.

– Выключи его, – сказал К., и Анника послушно нажала кнопку.

Телефон умолк.

Конечно, это Янссон.

– Как ты думаешь, тебя толкнули намеренно?

Анника положила на стол замолчавший телефон и удивленно посмотрела на инспектора.

– Определенно нет, – ответила она. – Рядом с нами какой-то толстяк отплясывал буги-вуги, он толкнул женщину, а она врезалась в меня.

В глазах К. мелькнула искорка интереса.

– Она что-нибудь сказала, когда толкнула тебя?

Анника посмотрела на книжные полки, на кожаные корешки книг с протоколами заседаний Совета с 1964 года, как смотрела тогда на женщину с узкими бретельками.

– Она что-то искала в сумке, – вспомнила Анника. – Ремень сумки был короткий, и ей пришлось поднять правую руку, чтобы сунуть ее в сумку, вот так…

Она подняла правую руку и показала, как незнакомка шарит в вечерней сумке.

– Какого цвета была сумка?

– Серебристого, – с удивившей ее саму уверенностью ответила Анника. – Матово-серебристого. По форме она была похожа на конверт, в которых приносят счета за электричество.

– Что она достала из сумки?

Анника оторвала взгляд от протоколов 1964 года и принялась рыться в памяти.

Она ничего не вспомнила, кроме того, что ей стало больно в ступне.

– Мне стало очень больно, – ответила Анника. – Я вскрикнула. Женщина посмотрела на меня.

В подтверждение своих слов Анника, поколебавшись, кивнула.

– Да, – сказала она, убедившись в верности воспоминания. – Она посмотрела прямо мне в глаза.

– Она что-нибудь сказала?

Анника уставилась в полированную столешницу.

– У нее были желтые глаза, – сказала она. – Абсолютно холодные желтые глаза, почти золотистые.

– Желтые?

– Да, золотисто-желтые.

– Как она была одета?

Анника снова закрыла глаза, услышала ритм музыки и увидела прямо перед собой ремень или бретельку. Кажется, она была кроваво-красной. Или красной была одежда раненой женщины? Или это кровь была красной?

Если только бретелька не была снежно-белой на фоне загорелого плеча, или это плечо было светлым на фоне темного ремня?

– Я не знаю, – озадаченно ответила Анника. – У меня черно-белая память, она как негатив, причем цвета могут меняться на противоположные. Нет, не помню…

– Ладно, вернемся к желтым глазам. Может быть, это контактные линзы?

Линзы? Да, конечно, это могли быть линзы, если только глаза и в самом деле не были желтыми. Или зелеными?

Зазвонил сотовый телефон К. Заиграла мелодия греческой песни «Мой номер первый», взявшей первое место на Евровидении несколько лет назад. Инспектор покосился на дисплей и пробормотал: «Мне придется ответить». Он выключил магнитофон, встал и отошел к двери.

Он разговаривал долго, расхаживая мимо двери, играя интонациями голоса. Она встала и отошла к окну, откуда сочились в комнату звуки уличного движения. Анника выдохнула воздух на оконное стекло, и вид за ним затуманился. Когда же пятно растаяло, Анника увидела Хантверкаргатан – улицу, на которой жила в районе Клара. Услышала с грохотом проносившиеся поезда, старый медицинский центр Святого Серафима, куда она на днях водила Калле с воспалением среднего уха.

Как все это близко – всего в четырех кварталах.

Горло сжало судорогой. «Господи, как же мне не хочется двигаться!»

– Жертвы опознаны, – сказал К., возвращая Аннику к действительности. – Может быть, вы их узнали?

Пошатываясь, Анника вернулась на свое место, примостилась на краешке кресла и откашлялась.

– Мужчина – один из лауреатов. Он получил премию по медицине, – сказала она. – Его имя вылетело у меня из головы, но я его записала.

Она потянулась к сумке за блокнотом, но К. жестом остановил ее.

– Аарон Визель, – сказал К., – израильтянин. Получил премию вместе с американцем Чарльзом Уотсоном. Кто была женщина?

Анника покачала головой:

– Я ее никогда прежде не видела.

К. потер рукой глаза.

– Визель находится в хирургическом отделении больницы Святого Ёрана. Женщину звали Каролиной фон Беринг. Она председатель Нобелевского комитета Каролинского института. Она умерла в зале, видимо, практически мгновенно.

Все тепло улетучилось из рук Анники. Холод съел его, добравшись до кончиков пальцев, проник в кровь, заморозил суставы. Сделав неимоверное усилие, Анника набросила на плечи бабушкину шаль.

«Я видела глаза умирающей женщины. Она смотрела на меня, умирая».

– Мне надо идти, – сказала она. – Мне и в самом деле жаль, но у меня очень много дел.

– Тебе нельзя об этом писать, – сказал К., тяжело откинувшись на спинку кресла. – Твое описание толкнувшей тебя женщины совпадает с описанием предполагаемого убийцы. Ты – наш ключевой свидетель, поэтому я запрещаю тебе публиковать эти данные.

Анника, уже вставшая с кресла, снова упала на сиденье.

– Я задержана? – спросила она.

– Не глупи, – ответил К., взял со стола сотовый телефон и встал.

– Подписка о неразглашении берется только во время ареста, – сказала Анника. – Я не арестована, и никто вообще не арестован. Как же можно запрещать разглашение?

– Не воображай себя слишком умной, – сказал К. – Есть и другие способы запрета на разглашение информации, согласно главе двадцать второй, параграфу десятому, заключительной фразе акта о юридической процедуре. Этот пункт касается главных свидетелей. Запрет может быть наложен руководителем расследования, если речь идет об особо тяжком преступлении.

– Свобода слова защищена Конституцией, – возразила Анника, – а Конституция имеет приоритет перед распоряжениями. К тому же ты не руководитель расследования. В таких случаях расследованием руководит государственный обвинитель.

– Здесь ты снова ошибаешься. Руководитель пока не назначен, поэтому сейчас я исполняю его обязанности.

Анника встала и сердито наклонилась к К.

– Ты не можешь помешать мне рассказать о том, что я видела! – пронзительным голосом произнесла она. – У меня в голове уже сложилась вся статья. Я могу написать блистательный репортаж очевидца, на три страницы, может быть, на четыре, я же видела убийцу на работе, видела, как умирала его жертва.

К. обошел Аннику, развернул ее к себе.

– Какого черта?! – рявкнул он. – Если вздумаешь действовать в таком духе, то получишь такой штраф, что не расплатишься до конца своих дней. Сядь!

Анника замолчала и села, вдруг ощутив такую тяжесть, что у нее ссутулились плечи. К. повернулся к ней спиной и набрал номер на своем сотовом телефоне. Она молча сидела под огромными портретами, пока К. сердитым голосом отдавал кому-то приказания.

– Ты поставишь меня в невозможное положение, если я не смогу написать статью, – сказала она.

– Я плачу от жалости, – язвительно произнес К.

– Что скажут мои боссы? – продолжала Анника. – Что бы сказали твои начальники, если бы ты отказался расследовать преступление, потому что я так тебе приказала из-за того, что написала о нем?

К. тяжело вздохнул и сел.

– Прости, пожалуйста, – сказал он с виноватым видом. Потом, помолчав, заговорил: – Спроси меня о чем-нибудь, и, возможно, я отвечу на твой вопрос.

– Почему?

– Потому что ты не можешь об этом писать, – сказал он, в первый раз улыбнувшись ей.

Она на мгновение задумалась.

– Почему никто не слышал выстрелов? – спросила она.

– Ты их слышала. Так, во всяком случае, ты сказала.

– Но это было лишь слабое «паф».

– Пистолет с глушителем внутри длинной сумки должен произвести именно такой звук. Но ты не помнишь что-нибудь еще о внешности этой женщины? Какие у нее волосы? Как она была одета?

Она помнила только глаза и бретельки на голом плече.

– Должно быть, у нее были длинные волосы, иначе я бы обратила на них внимание. Но не думаю, что в них было что-то особенное. Наверное, они темные. Кажется, они были не распущены, а заколоты. Что касается одежды, то на ней было, наверное, вечернее платье. Во всяком случае, в ней не было ничего необычного. Она выглядела так же, как все. Ты не знаешь, как она попала в Золотой зал?

К. заглянул в блокнот.

– Мы сейчас отрабатываем списки приглашенных. Может быть, она там есть. Но точно мы этого не знаем. Некоторые свидетели говорят, что это был переодетый мужчина. Как ты считаешь?

Мужчина? Анника фыркнула.

– Это была девушка, – сказала она.

– Почему ты в этом уверена?

Анника скользнула взглядом по протоколам 1964 года.

– Она смотрела мне прямо в глаза и была ниже меня. Много ли найдется на свете таких низкорослых мужчин? К тому же она очень легко и непринужденно двигалась.

– Мужчины не могут двигаться так?

– Могут, но не на высоченных шпильках. Для того чтобы на них ходить, нужна многолетняя практика.

– Ты видела ее шпильки?

Анника встала и повесила сумку на плечо.

– Нет, но у меня на ноге наверняка остался синяк от ее каблучка. Можно, я позвоню тебе сегодня?

– И куда это ты собралась?

Анника остановилась. Ей показалось, что в просторном кабинете стало нечем дышать.

– В редакцию новостей. Мне надо поговорить с коллегами. Если, конечно, ты вообще не запретишь мне работать.

– Сейчас ты поедешь в спецотдел криминальной полиции и поможешь составить фоторобот убийцы.

Анника умоляюще вскинула руки.

– Ты что, с ума сошел? Время написания статьи истекает через два часа. Янссон уже рвет на себе волосы.

К. подошел к Аннике, глядя на нее с неподдельным отчаянием.

– Я очень тебя прошу, – сказал он.

Дверь открылась, и на пороге вырос офицер в форме. Сначала Анника подумала, что это тот же полицейский, что привел ее сюда, но оказалось, что другой, абсолютно стереотипный широкоплечий и высокий шведский выпускник полицейских курсов.

Остановившись в дверях, Анника оглянулась на инспектора:

– Ты и вправду назвал меня сучкой, охотницей за передовицами?

Не поднимая глаз, он взмахом руки выпроводил ее в коридор.

* * *

Она прошла мимо полицейского, выудила из сумки наушник и достала сотовый телефон. Полицейский, похоже, хотел запротестовать, но Анника ускорила шаг и оторвалась от него, не удосужившись даже оглянуться.

– Где ты была, черт бы тебя побрал?! – заорал Янссон, не дав ей сказать ни слова.

– На допросе, – быстро ответила Анника, держа микрофон в миллиметре от губ. – Я близко столкнулась с убийцей. Полицейские считают, что это она наступила мне на ногу.

Боль простреливала ногу при каждом шаге.

– Прекрасно, это пойдет на восьмую и девятую полосы. Что у тебя еще?

– Эй, – окликнул ее сзади полицейский. – С кем это ты разговариваешь?

Анника прибавила шагу, но у самого выхода из коридора наступила на подол своего платья, выронила из уха микрофон и упустила шаль, которая сползла с плеч на пол. Сырой сквозняк прохватил ее так, что Аннике показалось, будто на нее набросили холодное мокрое полотенце. Она задрожала и огляделась; в первом кабинете вместо члена академии сидели спиной к входу два официанта в белых кителях.

– Анника? – спросил Янссон, когда она снова вставила динамик в ухо.

– Я не могу ничего писать. К. запретил мне разглашать любые сведения. Меня могут обвинить по статье, если я начну рассказывать об убийце. Сейчас я еду на Кунгсхольмсгатан для продолжения допроса.

– Послушай, убери сотовый телефон.

Анника резко крутанулась на каблуках и впилась взглядом в полицейского офицера.

– Знаешь что, я могу разговаривать по этому телефону столько, сколько мне вздумается. Если тебе это не нравится, можешь меня арестовать.

Она повернулась и пошла дальше, стараясь поскорее покинуть холодный коридор.

– В данной ситуации слово «арестовать» не подходит, так как для этого случая арест не предусмотрен шведским юридическим каноном, – вежливо пояснил полицейский.

– Позвони юристу газеты и точно узнай, что я могу и чего не могу делать, – произнесла Анника в микрофон. – На что это похоже? Вам не хватает чего-то конкретного?