Малинур. Часть 1,2,3

– Что, тяжело? – спокойно пробасил Дизель.

Комок подкатил к горлу; Сергей просто качнул головой, и предательская слеза вновь покатилась по щеке.

– Ничего, всем тяжело. Пару недель потерпи, и всё будет хорошо.

Старшина слегка хлопнул суворовца по плечу, встал со скамейки, и окрестности огласил рёв иерихонской трубы:

– Рота, строиться! Считаю до десяти!

С соседних крыш взлетела стая перепуганных голубей, с деревьев посыпались первые осенние листья, а в соседнем квартале проснулись сразу все мирные жители Уссурийска.

– Один! Два! – с громкостью взрыва гранаты рявкнул Дизель, и суворовцы, рассчитывая время, не спеша поплелись к месту построения.

– Семь! – протяжно загудел старшина, почему-то пропустив «три – шесть», и пацаны, спотыкаясь, помчались в строй.

– Девять! – прозвучало почти сразу, и последний мелкий мальчишка, как бильярдный шар, влетел в шеренгу, выбив другого парня из неё.

– Десять. Становись, – тихо закончил старшина, и неровный строй юношей, только-только окунувшихся в реалии военного быта и дисциплины, замер, не дыша.

В тот момент Сергей внезапно ощутил надежду, воодушевление и радость, не сравнимые потом ни с чем. Казалось бы, ничего не случилось, всего несколько слов, а эффект изменил его жизнь. Потому как сказаны они были непререкаемым авторитетом, у которого таких, как суворовец Кузнецов, – больше сотни. Он-то их в лицо ещё не всех запомнил, а тут уделил ему персональное внимание и даже сказал что-то хорошее.

Потом память о дизелевском «Потерпи. Всё будет хорошо» не раз возвращала Сергея в реальность, которая оказывалась намного оптимистичней, нежели мысли о ней. Однако последнее время магия фразы из рухнувшего детства не работала. Лишь постоянная занятость и мирская суета, как наркотик, удерживали его от очередного приступа меланхолии. И стоило вот так вот остаться наедине с собой, как вместо былого умиротворения внутри расползались метастазы уныния и необъяснимого страха.

Причины были где-то в его прошлом, Сергей уже не сомневался в этом.

Пятнадцать лет назад Кузнецов приехал с родителями в гости к деду с бабой в Уссурийск. Он только закончил учёбу в высшей школе КГБ и получил первые офицерские погоны. Дома накрыли стол, пришли родительские друзья. Дед нескрываемо радовался, что внук продолжил офицерскую династию. Отец был горд, и мама тоже умилялась столь возмужавшему сыну.

Когда старшие мужчины ушли покурить на балкон, а женщины – посплетничать на кухню, в комнату зашла бабушка.

– Серёж, какой ты стал взрослый. – Она села напротив и нежно посмотрела на внука. – Могу я тебе сказать кое-что личное? Боюсь не решиться потом, да и не успеть… Прости только сразу, если что не так. Я старая совсем, умом и в молодости не блистала, а сейчас совсем плохая становлюсь…

– Бабуль, да чего ты такое говоришь? Конечно, можешь! – Он пьяно улыбнулся, не особо слушая бабушку, которая действительно уже плохо говорила и проявляла признаки надвигающейся деменции.

Старая женщина глубоко вздохнула, вероятно собираясь с мыслями. Посмотрев на балкон, откуда доносились смех и маты скабрёзного анекдота, она протянула ладонь:

– Серёж, хочу отдать тебе твой крестик. Я его хранила, пока ты не станешь взрослым. Сейчас ты уже офицер и можешь уберечь его. Нет, не прошу тебя его носить. Понимаю, ты коммунист, но… для Бога все – Его чада, и атеисты и христиане. Просто храни распятие и вспоминай иногда, что у тебя оно есть. Придёт время – может, наденешь.

Сергей взглянул на ладонь, где лежал маленький оловянный крестик с обычной суровой ниткой в ушке.

– Ба, ну что ты как маленькая? – Он широко улыбнулся. – Ну какие крестики? Конец двадцатого века, а ты всё… Как ты представляешь меня, офицера КГБ, с крестиком? Смешно же.

Бабушка отвела взгляд, печально вздохнула и убрала руку со стола. Потом кротко подняла глаза на внука и тихо вымолвила:

– Серёженька, это твой крестик. Не ругайся на меня, но я храню его с момента…

Он не расслышал фразы, так как в комнату с балкона шумно ввалились мужчины, и пока они рассаживались за столом, услышал лишь её окончание:

– … буду хранить у себя и умоляю: только не допусти апостасии, ведь на тебя уже сошла благодать Божия.

Через два дня Кузнецов уехал к месту службы, а бабушка скончалась спустя полгода.

Самолёт, доворачивая на курс, чуть качнулся вправо, и крошечная кошара вновь показалась, уже далеко-далеко позади, но ещё различимая на изумрудной поверхности плато. Рядом с ней появилось более крупное и светлое пятно. Сергей аж вывернулся, пытаясь до последнего не упустить их из виду.

– Вон они! Вышли бараны, наконец-то! – как ребёнок, обрадовался нечаянной радости подполковник и сразу осёкся, поняв, что произнёс это слишком громко.

Он откинулся на спинку и смущённо повернулся влево. Сосед, пожилой таджик или памирец в стареньком костюме, но в белой рубашке, в галстуке и тюбетейке, удивлённо смотрел на него. В проходе стояла стюардесса, тоже улыбаясь экспрессивности пассажира в форме:

– Пристегнитесь, товарищ офицер! Приступаем к снижению.

– Извините. Ослов, то есть баранов… там увидел, – глупо оправдался он перед соседом.

– Один телец висит высоко в небесах,

Другой своим хребтом поддерживает прах,

А между ними – посмотрите,

Какое множество ослов пасёт Аллах, – засмеялся пожилой таджик. – У нас много баранов, больше, чем людей. Вы, наверное, впервые летите сюда? – хитро улыбаясь, продолжил он.

– Кто понял жизнь, тот больше не спешит.

Смакует каждый миг он, удивляясь,

Как спит ребёнок, молится старик,

Как дождь идёт и как снежинки тают.

Сосед вовсе рассмеялся:

– Вы заменили «и наблюдает» на «он, удивляясь», но Омар Хаям похвалил бы вас за находчивость. Умение радоваться и каждый раз удивляться простым вещам, таким как бараны, – замечательное качество, товарищ подполковник.

Сергей широко улыбнулся тому, что только здесь, на Памире, можно вот так запросто встретить обычного мужчину и поговорить с ним на темы, достойные обсуждения в научных и литературных институтах. Исмаилизм со своим мистическим видением мира и стремлением к его познанию стал благодатной основой для этого. Недаром именно Горный Бадахшан занимал одно из первых мест в советской Средней Азии по плотности жителей с высшим образованием.

– Нет, уже седьмой раз. И каждый раз пытался увидеть отару, что пригоняют на горное пастбище. Там внизу стоит кошара, а овец никогда не видно. А сейчас, впервые, они показались. Ерунда, но, может, это что-то значит? Как думаете?

– Думаю, что нам несказанно повезло. Смотрите быстрее! – Сосед изумлённо перегнулся через его ноги, тыча пальцем в иллюминатор. – Это винторогие козлы. Их осталось совсем немного, и они занесены в Красную книгу.

Самолёт снижался в ущелье, и до горного склона было не больше 300 метров. А сверху, на фоне неба, по гребню скакали три крупных мархура, или, как их называют местные, дика. С той стороны, вероятно, был крутой обрыв, и напуганные животные не могли сразу скрыться, отчего им пришлось немного попозировать в динамическом показе.

– Впервые вижу их в дикой природе, – вымолвил пожилой собеседник, когда мархуры исчезли за гребнем.

Самолёт нервно затрясся во встречном воздушном потоке и, кряхтя пластиком салонной обшивки, резво пошёл на снижение. Крыло, казалось, вот-вот заденет каменные глыбы, но внезапно пространство расширилось и в иллюминаторе заискрилось устье Гунда – реки, впадающей в пограничный Пяндж. На её берегах и располагался город Хорог, с трёх сторон зажатый горами.

Глава 10

1983 год.

Генерал Абдусаламов, как и обещал, прилетел в Хорог через двое суток. Только не один, а во главе целой приёмо-сдаточной комиссии. Так получилось, что командировка замкомандующего по разведке совпала с приказом о переводе начальника отряда на вышестоящую должность и назначении на его место начальника штаба, подполковника Славина. Кузнецов был несказанно рад, что командующий поручил Абдусаламову представить нового командира части и возглавить эту комиссию. Данное обстоятельство резко снижало степень внимания генерала к его персоне и подразделению в целом. Соответственно, и честь двухсуточного общения с ним выпадет не только Сергею, а разделится между другими должностными лицами.

Так оно и вышло. Абдусаламов добрался до разведотдела лишь на следующее утро. Заслушав Кузнецова, он провёл совещание с офицерами. Для проформы высказал «конструктивную критику» относительно отдельных направлений работы, но в целом, на удивление Сергея, вёл себя вполне дружелюбно и даже снизошёл до похвалы.

Когда они остались в кабинете вдвоём, генерал почему-то первым делом поинтересовался причинами, по которым Кузнецов ходатайствовал о переводе капитана Мухробова из ишкашимской комендатуры в отдел.

– Он засиделся уже там, – ответил Кузнецов генералу, – мышей не ловит совсем. Задержанный нарушитель в обслуживаемом кишлаке жил, а он ничего про него не знал. Более того, агентура не обучена, условия связи не отработаны, задачи толком не ставятся. Оброс сомнительными знакомствами, обстановкой толком не владеет. Вот справка по работе на комендатуре майора Галлямова, – Сергей протянул документ. – Участок очень сложный и ответственный. Считаю целесообразным капитана Мухробова перевести в отряд.

Генерал прочитал бумагу.

– Согласен. Только предлагаю провести замену: Мухробова отправить на Калай-Хумб, а оттуда зама по разведке – в Ишкашим. Он языком владеет, а ты его в кабинете закрыть хочешь. Пусть землю на новом участке роет. А если и там результата не даст, тогда мы его вообще в другой отряд с понижением отправим.

– Он же рушанец и родом из соседнего Рушанского района. Там у него в каждом кишлаке или родственник, или товарищ детства, – удивился генеральской инициативе подполковник.

– Ну а я таджик; судя по твоей логике, не могу служить в Таджикистане? – Абдусаламов раздражённо прищурил глаза. – Калай-Хумб – это Дарвазский район, и там живут дарвазы, отдельная этническая группа со своим диалектом. Поэтому – нормально.

Может, генерал в чём-то и был прав, но довод показался Сергею неубедительным. Тем не менее перечить он не стал. Дело в том, что Кузнецов не докладывал Абдусаламову о показаниях Ассасина, где тот рассказал, как несколько раз ходил в Афган через участок границы, обслуживаемый капитаном. Услышав об этом первым, начальник отряда, ожидающий повышения, чуть не поймал сердечный приступ. Он только-только нащупал ступеньку к заветным лампасам, а тут такие новости, с перспективой вообще вылететь из войск. Одним словом, посовещавшись с начштаба, который перепугался не меньше командира, решили по-тихому Мухробова перевести, а коменданта задрючить так, чтобы он теперь просто жил на границе. По схожей причине начальник отряда позже перешёл на корвалол: разведчик, не раскрывая деталей, показал ему фото со схемами двух переправ из папки Вахида. Карьера для офицера – это почти свято; рушить её своими руками значит прослыть полным идиотом. Одно дело, когда сокрытие своих просчётов и ошибок приведёт к тяжёлым последствиям, избежать которых, действуя самостоятельно, невозможно; совсем другое – когда они уже наступили и от доклада мало что изменится, кроме собственной судьбы. Необходимо по-тихому принимать меры к их локализации, а там, глядишь…

– Свинья не выдаст – бог не съест, – резюмировал командир, по-своему интерпретировав мудрость, спасшую тысячи офицерских карьер.

Кузнецов тоже был частью этой круговой поруки и ответственность за дыры в границе нёс наравне с командиром и начштаба. Он успел до московской командировки лично выехать на комендатуру Калай-Хумба и Ишкашима, где убедился, что, следуя маршрутам на схеме, действительно возможно незамеченным пройти в СССР и вернуться назад. Благо о схемах из папки Вахида знали только он, его заместитель Галлямов и командир. Для легализации информации и прикрытия своего зада разведчик подготовил письменные предложения по изменению системы охраны, выдав их за результат анализа обстановки и оценки местности.

Выслушав своего зама по разведке, начальник отряда чуть было уже не схватился за телефон, чтобы разнести комендантов, но Кузнецов успел его остановить:

– Подождите, нужно хорошо подумать сначала. Мы не знаем, кто вообще составил эти схемы и, главное, откуда у душманов столь детальная и секретная информация.

Полковник побагровел и явственно почувствовал скрип закачавшегося под ним командирского кресла. Он пошире растянул ворот рубашки и закурил.

– Разбираться в подобных вопросах должна военная контрразведка. Если мы не доложим, нам хана. Доложим – хана вдвойне. Что делать будем, Сергей Васильевич? Тебе-то что – ты добыл информацию. Мудак, конечно, что агентура не сработала. Зарубят орден, да и всё. А меня распнут прямо там, – полковник кивнул в окно, где напротив штаба у парковки монументально реяло бетонное красное знамя с ликами «святой троицы» – Ленина, Маркса, Энгельса – и надписью: «КПСС – ум, честь и совесть нашей эпохи». – И это если предательства и пособничества не найдут. В противном случае… даже думать не хочу. Кто там ходил, куда ходил – это же кирдык полный! – Полковник стоял у настенной карты отряда и смотрел на участок 13-й заставы. Участок 1-й заставы уже скрыл многослойный табачный дым. – Сергей, ты уверен, что Вахид мёртв?

Кузнецов протянул фото. Полковник брезгливо сморщился и отпрянул:

– Ёпт. Бошку-то зачем?

– Уверен. Двое из банды Наби Фаруха опознали его сразу.

Начальник сел за стул, устало растёр ладонью лицо.

– Значит, о схемах мы знаем вдвоём?

– Ну, кроме Галлямова ещё… надеюсь, да, – ответил разведчик.

Отпустить Джабраила, он же Богач, санкционировал лично командующий, так как Кузнецов доложил о его непричастности к бандформированию. Разумно осознавая, что задержание гражданина Пакистана, причём вероятно не совсем простого, – это уже вопрос политики, генерал-полковник приказал вернуть его к месту засады, и: «Пусть валит куда хочет». О том, что он мчался за украденными бумагами, не знал никто. А про схемы, так хитро ему подкинутые, тем более. Сергей правильно просчитал Джабраила: тот обыскал оставленное тело и нашёл их. Теперь оставалось ждать, кто пойдёт этими маршрутами, и не ошибиться со своими силами: опасность пособничества кого-то из пограничников была высока.

– Я предлагаю на пару недель организовать оперативное прикрытие маршрутов силами и средствами отряда, не привлекая возможностей комендатур. В районе, обозначенном на схеме как «Намат Гата», здесь, – он ткнул карандашом в карту, где были развалины крепости рядом с кишлаком Зонг, – и здесь, на плато, где на схеме указано «Карон». Что эти надписи означают, неясно, но, судя по всему, так обозначены места ожидания, сбора или встречи кого-то; одним словом, конечная точка маршрута, где уже относительно безопасно для нарушителей границы.

– А ты сам был там? Смотрел, что в этих районах примечательного? – уточнил начальник отряда.

– На плато, где «Карон», был. Специально поднимался. Ничего особенного. Открытая возвышенность площадью где-то с квадратный километр. Не очень ровная, с мелкими холмиками. А возле Зонга – руины крепости Каахка. В самой крепости не был, но Галлямов осматривал. Местные боятся там появляться – говорят, она проклята и является обиталищем сафед гинек – по-нашему, белой женщины. Демон очередной, одним словом. Вход охраняет ещё одна парочка горных духов: Вайда и Вуйда, те вообще человечиной питаются. Галлямову повезло, его не съели, но место показалось ему действительно странным, жутковатым даже. Говорит, ощущение такое, что под землёй живёт кто-то. Грунт местами взрыхлённый или перекопанный, а следов сверху на земле нет.

– Может, археологи или сами местные копают, клады ищут? – усмехнулся командир, понимая нелепость версии, так как в пограничную зону без его ведома въехать никто не мог, ну а местные уже лет триста назад всё, что могли, выкопали.

Одним словом, в тот день начальник отряда согласился с предложениями Кузнецова. В районе плато, что было на правом фланге отряда, у Калай-Хумба, уже неделю как паслась небольшая отара с чабаном. Пастух был настоящий. О его причастности к агентурному аппарату пограничной разведки свидетельствовала лишь радиостанция, которую ему выдал разведчик со словами: «Не потеряй, а то она стоит дороже твоей отары». А в Зонге седьмой день жили двое аспирантов-орнитологов из Москвы. Заплатили немного денег, и их впустил на постой житель самого крайнего в кишлаке дома. Тщательно скрывая свой «офицерский» загар, аспиранты шарахались по окрестностям, рассматривая птичек, и в первый же день установили в крепостных руинах несколько сигнальных мин. По ночам они из окна своей мазанки по очереди наблюдали в прибор ночного видения за подступами к развалинам и постепенно становились убеждёнными анимистами. Причём в самой мракобесной форме – веры в горных духов, снежного человека и прочую нечисть. Уже после первой ночи Кузнецову доложили о призрачном свете, наблюдаемом над руинами после полуночи. Также два апологета научного коммунизма заметили странные огненные шары, несколько раз вспыхивающие между развалин. Характерно, что явления наблюдались только в ПНВ и невооружённым глазом были не видны. Обследовав утром место паранормальных явлений, они вовсе усомнились в истинности диалектического материализма: одна из растяжек вместе с чекой лежала у сигналки, но мина не сработала. Аргумент Кузнецова, что растяжку мог сдёрнуть скатившийся камень, а мина просто неисправна, не подействовал, и твёрдая убеждённость в марксистско-ленинских идеалах дала трещину. Когда на вторую ночь светопреставление повторилось, оба парня робко намекнули на необходимость их замены и категорическое нежелание остаться в крепости на ночь. Наличие при себе двух автоматов смелости им не прибавляло, и Кузнецов пригрозил лично приехать и разобраться с демонами, а с самими охотниками на приведения провести сеанс ректального экзорцизма. Как ни странно, то ли злые духи успокоились, то ли разведчики просто стали врать, но явления вроде прекратились. Но в это утро, перед самым совещанием с генералом, Галлямов сообщил начальнику об очередном ночном шабаше нечисти на древних руинах и своём беспокойстве за психическое здоровье молодых офицеров. По отделу поползли нехорошие слухи, кои грозили выйти за его пределы, и тогда вся конспирация теряла смысл. Сергей решил сразу после отъезда Абдусаламова выехать в Зонг и, скрытно организовав ночную засаду, развенчать антинаучные мифы.

Разобравшись с кадровыми вопросами, Кузнецов доложил генералу о своей командировке в Москву. Согласно полученной из Центра шифротелеграмме, группу Ассасина к 1 сентября передислоцируют на загранобъект Куфаб, что находится в 30 километрах западнее советского Рушана и на полсотни южнее Калай-Хумба. Хорогский отдел выделяет двух офицеров для обеспечения работы с группой, и одного сотрудника направляет Абдусаламов из округа. Последнее опять являлось личной инициативой большого начальника.

– Сергей, вы понимаете, для каких задач Москва хочет привлечь Ассасина? – озадаченно глядя на карту, произнёс генерал.

На этот раз подполковник ответил честно, и его слова вызвали некоторое удивление.

– Вы так обыденно об этом говорите, будто ликвидация Вахида не первая ваша операция подобного характера. – Абдусаламов закурил и сразу закашлялся.

Сергея покоробили эти слова, потому что генерал единственный, кто вот так прямо указал на причинно-следственную связь между ним и смертью бандита. Словно Кузнецов лично прирезал его, а вся машина КГБ лишь согласилась с этим: «Ну ладно, хочет убить – пусть убивает». Он не раз уже сталкивался с подобной мерзостью, когда за успешные действия награждали кого не лень из числа непричастных, а все просчёты, негативные последствия и моральная ответственность вешались на инициаторов и непосредственных исполнителей. Сейчас слова Абдусаламова сквозили не укором, а каким-то дешёвым морализаторством а-ля библейское «не убий».

– Подобного рода ещё не было. Но мало уничтожено духов с начала войны? У меня треть офицеров водкой отпаивались после первого стреляного душмана. Просто там уничтожали банды, а здесь ликвидировали конкретную личность, одиозного главаря, на руках которого кровь как минимум троих девятнадцатилетних пацанов. Вы знаете, что меня попросил начальник загрангарнизона Бондар-пост, чьих бойцов Вахид расстрелял, а одного по-зверски запытал, дать ему эту фотографию, – Сергей положил на стол фото, – чтобы отправить в Оренбург, отцу замученного пограничника? Предварительно письмо мне прочёл от него, где убитый горем родитель сообщает, что супруга с инсультом слегла после вести о смерти сына. И просит ответить, как конкретно погибло его единственное дитя и как им теперь дальше жить. Начальника гарнизона в отряде всегда десятки добрых писем ждут от бывших бойцов и их родственников. Он приезжает из командировки, читает, но корреспонденцию не хранит и почти не отвечает. А это у него в кармане третий месяц лежит, и он не знает, что с ним делать. Хочет фото отправить, сообщить, что сын отмщён. – Кузнецов посмотрел в глаза генералу.

Тот в своей привычной манере прищурился, затушил окурок и сразу закурил вторую сигарету.

– Ты меня неправильно понял, Сергей Васильевич. Я не это имел в виду. И про материнские слёзы рассказывать мне не надо – побольше твоего насмотрелся. А про фото… – он взял его в руки. – Надеюсь, ума хватило не отдать копию?

Подполковник продолжал смотреть в глаза начальнику.

– А я ещё думаю.

– Сука, точно в горах здесь одичали. С собой забираю! – Абдусаламов раздражённо сунул фотографию останков Вахида в папку. – Ты ещё уши и скальпы собирай, чтобы увольняемым было что в дембельский альбом вложить.

– Тащ генерал, так она зарегистрирована и к материалам дела приобщена.

– Давай четвёртую форму! – рявкнул начальник.

Кузнецов достал из сейфа журнал приёма-передачи документов. Абдусаламов вписал в соответствующие графы регистрационные реквизиты фото и в графе «Получил» размашисто расписался.

– Ты, Сергей Васильевич, хернёй не занимайся. Я так про Ассасина спросил, потому что банды мы в бою громим, а сейчас по наводке Москвы его группе придётся ликвидировать конкретных людей. Как ты знаешь, в Афгане всё тайна и ничего не секрет. И кровная месть там свята! Кто будут эти персоналии? Явно не простые душманы. Москвичам-то что? Они там, далеко. А мы здесь! – Генерал встал со стула и подошёл к окну. – Позавчера источник Тахтабазарского отряда сообщил, что в Пакистане убили и обезглавили местного племенного авторитета. Группа зашла с Афгана, а на отходе преследователей накрыли русские вертолёты. Чуешь, как агент увязывает эти факты? А Тахтабазар – это Туркмения, пятьсот километров отсюда по прямой, и уже знают! Уверяю, на той стороне у душманов достаточно связей в Союзе… – Абдусаламов осёкся. – Я о безопасности говорю. Одно дело – единичная акция, другое – ставить такие ликвидации на конвейер.

Генерал вышел из-за стола, налил стакан воды из кувшина и, отпив глоток, остальную вылил в цветочный горшок.

– Есть нормальная вода? Не могу уже этот отвар из верблюжьей колючки пить. И так гастрит замучил, так теперь ещё и запоры из-за неё.

– У нас не очень эпидобстановка. Вспышка гепатита. Может, чаю тогда, зелёного?

Кузнецов заварил чай, налил в две пиалы. Генерал удивился молочному вкусу:

– Это улун, что ли? Кучеряво живёте. Где берёшь?

– В Файзабаде на базаре есть дукан чайный, прям на входе, сразу видно. Дуканщик проверенный, из Китая возит. Только очень дорого. Зато на русскую сгущёнку можно выменять. Сто грамм – коробка, двенадцать банок. Это армейцы на сгущак его подсадили.

– Вот ты, Кузнецов, куркуль, а! Мы в Ашхабаде чай нормальный пьём лишь по праздникам, а он тут наладил поставки из-за речки. Дашь с собой? – Генерал хитро улыбнулся.

– Не вопрос. – Сергей достал из шкафа бумажный кулёк и отдал начальнику. – Единственное, не палите место, а то дуканщик тот ещё прохиндей. Почувствует спрос – задерёт цену. А у других брать опасно, да и качество никакое.

– Я понял. Лучше тогда через тебя. Если сможешь, возьми как-нибудь побольше. С хорошим чаем сейчас в Союзе проблема. Сам пью зелёный, да и на подарки очень бы не помешало. Только без фанатизма. А то… сам понимаешь. Сгущёнка с меня, если что. – Абдусаламов засмеялся. – Ладно, плесни ещё. А что касается Ассасина: несмотря на то, что работа с ним поручена всецело тебе и задачи будет ставить Москва напрямую, я должен знать о них всё. И, естественно, от тебя. Пока Центр его не забрал себе на связь, собственная безопасность офицеров для меня важнее всего. Поэтому… Тебе ясно, Сергей?

– Конечно, – слукавил подполковник. – Думаю, Москва в любом случае будет задачи ставить через вас.

– Не факт. – Генерал задумчиво посмотрел в окно, за которым цвели бархатные розы. – Так, по Ассасину разобрались. Теперь про Богача. Ты надеешься, что он выйдет с тобой на контакт? Мне кажется, что, чудом спасшись, он вряд ли клюнет на уловку с седлом. Хотя если оно действительно столь дорогое, то всё может быть. Упряжь я заберу с собой. В Душанбе специалисты изучат её, и там уже решим, как быть дальше. Я сегодня бортом улетаю на Калай-Хумб и завтра утром в Душанбе. Тебя отвлекать не буду, в Калай-Хумб возьму с собой Галлямова, оттуда он уже машиной вернётся. А ты до нового начальника отряда доведи всю оперативную обстановку.