Дорога первоцветов

Все дело было в том, что парнишка явно не умел рисовать. Ал плохо разбирался в живописи, но даже он мог сказать, что дома, больше похожие на кривые зубы во рту подзаборного пьяницы – это нехорошо. “Интересно, он когда-нибудь слышал о перспективе?” – пробормотал Ноа и громко произнес:

– Молодой человек, если вам понадобится помощь, то я буду рад…

– Помощь? – удивился парнишка. Несколько секунд он растерянно хлопал глазами, а после широко улыбнулся. – Мальчик, как там тебя … Ол, кажется?

– Ал. "А" и "л". Первая буква – “а”.

– Ну да, я так и сказал. Ол, на вот, – парнишка извлек из кармана несколько монет. – Сбегай, купи чего-нибудь пожевать.

– Э… Вообще-то, речь шла про другую помощь.

Однако Ноа перебил:

– Мы с тобой тоже давно не ели. Ступай, ступай.

В лавках Золотых Нив все обычно стоило дороже, чем в других кварталах левого берега, поэтому Алу пришлось пройти несколько перекрестков до Сигнальных Костров. Там, сразу за чугунным мостом, у основания которого была установлена табличка с нарисованными языками пламени, Ал накупил пирожков и семечек.

Когда он вернулся, парнишка продолжал вдохновенно трудиться над своей мазней. Теперь под окошками кривых зубов появилась сочная пронзительно-синяя колбаса, а над крышами парило зеленое пятно. Хмыкнув, Ал передал горе-художнику его порцию круглых лепешек с золотистыми поджаренными боками.

– Ай-ай, как остро! – завопил парнишка, хватая ртом воздух и утирая выступившие слезы. – О-ол, что это ты мне подсунул?

– А что такое? – Ал невинно похлопал глазами.

Жители Сигнальных Костров как будто обожали все, что хоть как-то соотносилось со словом “гореть”. Практически любая еда, купленная в этих кварталах, была щедро сдобрено жгучим перцем. Ноа и Ал не видели в этом проблемы, они любили острое, но вот приезжим приходилось нелегко.

Под строгим взглядом Ноа Ал стушевался:

– Ладно, извини, это была плохая шутка. Бери мою флягу, выпей. Семечки все забирай, а еще на вот, рогалик с сахаром.

Целых полчаса парнишка дулся. Он успел выбесить Ала до невозможности, пока ел: это было так шумно! Парнишка всхлипывал, жадно вгрызался в рогалик, чавкал и причмокивал. Он явно делал это специально! Ал едва сдерживался, вопросительно поглядывал на Ноа, однако старик упорно делал вид, будто не слышит ничего, кроме журчания воды в канале, и не видит ничего, кроме своего холста.

Когда парнишка, наконец, закончил трапезу, Ал вздохнул с облегчением, радуясь наступившей тишине.

Остаток дня прошел спокойно. К вечеру горе-художник окончательно забыл обиду и принялся расспрашивать о кварталах: куда сходить, где что купить. какие есть рынки и по каким каналам курсируют лодки. Ну и все в таком духе. Когда оранжевый закат окрасил небо, парнишка потянулся до хруста в спине, отложил кисть. Внимательно осмотрев свою работу, он воскликнул:

– Ну вот, подсохнет немного – и можно будет продавать!

Услышав это, Ноа все же уронил кисть. Ал едва удержался от того, чтобы не расхохотаться. По дороге домой он предложил:

– Если мы еще раз столкнемся с этим парнем, давай я попробую выкупить у него оставшиеся холсты и краски? И мольберт, а то твой скоро развалится.

– У тебя разве есть деньги?

– Попробую раздобыть, не вечно же мне без дела сидеть, – ответил Ал чуть раздраженно. – Не думаю, что он сильно задерет цену. Не сегодня, так завтра этого горе-художника засмеют, и он рад будет сбыть все по дешевке.

Ноа хмыкнул, соглашаясь.

Но они оба ошиблись.

В следующий раз парнишка встретился им недели через две, все в тех же Золотых Нивах, но уже на другом месте. Выглядел он уже не так жалко, держался уверенно, приосанился. Ал заметил на его ногах новенькие ботинки и присвистнул:

– Ого, какие хорошие!

– А то, – парнишка весело подмигнул. – И почему только я раньше не перебрался сюда? Давно бы разбогател.

Он ловко расставил мольберт, прислонил к ближайшей стене добрую дюжину своих картин. Ал с любопытством осмотрел их – все та же невнятная мазня, искривленные линии, слишком яркие цвета. Не заметив среди картин той самой, созданию которой они с Ноа стали свидетелями, Ал спросил про нее.

– А, продал на следующий день, да еще и весьма выгодно! Я же говорю, не город, а клад!

Сложно было не отнестись к его словам скептически. И Ал продолжал твердо верить, что парнишка врет, пока он не начал продавать свои картины. Посреди мирного уголка, где в палисадниках зацветали розы, а покатые крыши домов поблескивали на солнце, раздался крик:

– Не проходите мимо искусства! Посмотрите на картины – на них изображена другая сторона действительности!

Вскоре вокруг парнишки собралась кучка любопытных горожан.

– Что еще за другая сторона действительности? Как нелепо!

– Тут предметы сами на себя не похожи! Да где вы видели такие дома? А квадратные и треугольные цветы? А…

Вопреки ожиданиям Ала, художник не растерялся:

– Так зачем вам смотреть на то же, что вы и так каждый день видите своими глазами? Не лучше ли повесить на стену то, что будет волновать вас и тревожить? Что, может, не слишком-то красиво, но заставит по-новому задуматься о привычных вещах? – слова лились из его рта нескончаемым потоком; Алу показалось, они обволакивают, как самая настоящая вода, подхватывают и увлекают куда-то в неведомые края, где все совсем не то, чем кажется на первый взгляд.

Обступивших говорливого художника людей тоже захватило это ощущение: они стали внимательнее приглядываться к его картинам. Один из мужчин, показавшийся Алу смутно знакомым – высокий, с короткой ухоженной бородкой и хорошо одетый – пробормотал:

– А вообще-то, в этом что-то есть… Может, купить, как думаешь?

– Вот это вот? В гончарную мастерскую? Ты серьезно? – стоявший рядом долговязый молодой человек совершенно не проникся.

– Ну а что?.. Пацанята, которых мы набрали в подмастерья, как раз сейчас вовсю клепают чашки и тарелки, точно для этого несуразного города на картине. Я подумал, можно повесить ее на стену, прибить снизу полку и выставить эти кривые-косые работы. И самим смешно, и покупатели, чай, улыбнутся, запомнят.

Ал скрипнул зубами от досады. Он вспомнил этого мужчину: почти месяц назад вместе с другими взбудораженными, напряженными ребятами Ал проходил отбор в гончарную мастерскую, которую держал этот человек. Он очень сильно хотел туда попасть: жалованье подмастерьям полагалось достойное. К тому же, мастерская располагалась на границе Сигнальных Костров и его любимых Золотых Нив. На отборе, формуя глину, Ал представлял, как будет каждый день проходить мимо красивых домов и палисадников, присматривая на будущее, где бы поселиться. А перед этим, – конечно, уже совсем скоро, – обновит всю посуду. Собственными руками изготовит новую, красивую.

Но этим мечтам не суждено было сбыться, и Ал до сих пор не понимал, почему. Он ясно видел, что вазочка получилась неплохой. Не развалилась и даже не треснула при обжиге, как случилось у некоторых ребят. Ал так расстарался, что добавил причудливый орнамент на выпуклую часть и на горлышко, но все усилия оказались бесполезными, в подмастерье его не взяли.

И теперь, глядя как высокий хозяин гончарной мастерской покупает картину горе-художника, Ал чувствовал бессильную злость. “Как это возможно, он что, лишился рассудка? А те умельцы, которых-таки взяли в подмастерья – ну и пускай любуются этой мазней! Я бы и получаса не выдержал”.

В короткий срок прямо на его глазах еще несколько человек, глупо посмеиваясь и выискивая оправдания, купили картины. “Ну точно моя сварливая жинка!” – посмеялся плешивый мужичок, забирая портрет со свернутым в левую сторону носом и глазами на разном уровне и разного размера. Молчаливая женщина приобрела несколько небольших натюрмортов, а перед этим долго расспрашивала, какие же фрукты там изображены – до того они не были похожи на настоящие.

Рот парнишки-художника не закрывался: он виртуозно шутил, щедро раздавал комплименты, подначивал, выдергивая кого-то из толпы и с ухмылкой произнося: “О, вот вы точно ни одну мою работу не купите, по лицу вижу! Почему? Да не осмелитесь: мало ли, кто чего скажет!” Толпа смеялась, а тот, кто получил подобный вызов, лез в карман за кошельком.

Так продолжалось почти до самого вечера. От гула голосов у Ала разболелась голова, к тому же, он устал следить, чтобы столпившиеся вокруг зеваки не задевали картины Ноа. (“Смотри, куда ногу ставишь: это тебе не та дешевая подделка, на которую едва ли полчаса потратили!”) Он смог вздохнуть с облегчением, только когда улица опустела, потонув в сгустившихся сумерках.

– Неплохо поработали! – парнишка довольно потянулся. Из дюжины его картин непроданной осталась лишь одна; если бы в самом углу не было накарябано слово “васильки”, Ал ни за что на свете бы не догадался, что где-то в мешанине беспорядочных жирных мазков затерялись цветы. Проследив за его взглядом, парнишка расплылся в улыбке. – Дарю!

– Зачем?

– А, лень тащить обратно. Забирай, забирай. Можешь сам продать, если хочешь – не обижусь и даже своей доли не потребую.

– Да не нужно мне… – Ал почувствовал, еще немного, и у него пар повалит из ушей.

– Невежливо отказываться от подарков. Возьми и скажи “спасибо”, – Ноа вовремя вмешался. Он складывал свои картины, количество которых с утра не уменьшилось.

Скрипнув зубами, Ал с трудом выдавил:

– Спасибо, – а про себя подумал: “Как только распрощаемся, я ее в клочья раздеру!”

– Молодой человек, у вас огромный талант, – отметил Ноа. – Может, лучше использовать его по назначению и податься в торговлю?

– А зачем, если все и так хорошо идет? – парнишка сощурился, и его лицо потеряло былую добродушность. – Или вы хотите сказать, что раз мои картины не такие, как ваши, то и гроша ломанного не должны стоить? Я считаю, настоящий художник – это человек, который пишет то, что можно продать.

Если бы Ноа не придержал Ала за плечо, он бы точно распустил кулаки. И вечером, неся под мышкой стопку непроданных картин, он успокаивал мальчика:

– Но ведь и я прежде неплохо зарабатывал, бывали в моей жизни сытные месяцы, даже годы. Просто сейчас такое время, надо потерпеть.

– Сколько терпеть?

– Это тебе лишь духи могли бы ответить, но они теперь глубоко под землей и вряд ли услышат, – после недолгой паузы Ноа вдруг добавил. – Впрочем, кое-что мы все-таки можем попробовать, вреда не будет. Знаешь, я родился в далеком городке, окруженном полями. Тамошние крестьяне верили: чтобы урожай был хорошим, нужно приманить особенного духа, Зеленушку. Приманивали ее сладостями и теплым молоком, а потом заставляли скинуть башмачки и пробежаться босиком по полю, чтобы подрастающие побеги щекотали ей пятки.

– И как же заставить ее скинуть башмачки? Она же съест сладости и уйдет! – удивился Ал. По крайней мере, он бы так и сделал.

– Для этого нужно постелить небольшой коврик, и на нем уже расположить блюдце с угощениями. Малышка-Зеленушка аккуратная и вежливая, она обязательно скинет обувку перед тем, как ступить на чистое. А еще она очень забывчива: вдоволь налакомившись, Зеленушка вскочит и побежит, позабыв про башмачки. Тогда-то стебельки будут щекотать ее пяточки, и Зеленушка заливисто, до слез засмеется. А слезы помогут урожаю поскорее созреть.

Ал подумал: “Ну и дура!” Ему, мальчишке, вынужденному беречь вещи и носить до тех пор, пока они не станут совсем малы, такая беззаботность была не по душе. Впрочем, он понимал: у духов свои правила, наверняка им и вовсе не нужна была обувь.

– Боюсь, нам негде будет нарисовать Зеленушку. На стенах места больше нет, разве только на потолке. Да и чем ее угощать, где щекотать пятки…

– Мы можем сшить ее, – улыбнулся Ноа. – У нас много обрезков ткани, которые никуда больше не годятся, да и в нитках недостатка нет. Не знаю, помнит ли теперь вообще кто-нибудь о Зеленушке: тогда многие молодые люди не хотели больше работать на земле, отправлялись учиться или странствовать, как это случилось со мной. Столько лет прошло, возможно, поля те уже давно иссохли.

Глаза Ноа блестели, и Ал проглотил возражения. Ему не слишком хотелось помогать с шитьем, но для старика этот странный дух, Зеленушка, значил больше, чем могло показаться со стороны. В конце концов, Ноа не любил говорить о своем прошлом, молчал даже когда Ал его об этом просил, а теперь сам начал рассказывать.

Добравшись до дома и сложив на стеллаж непроданные картины, они принялись за дело, и очень скоро к их компании присоединилась тряпичная девочка, одетая в собранное из лоскутов платьице, с густыми светлыми волосами (целая катушка желтых ниток) и с разноцветными глазками (красивые пуговицы, найденные однажды Алом на улице). На спине и руках девочки топорщились смешные гребешки, а к стопам Ноа пришил цветные бусинки.

Неожиданно Зеленушка очень понравилась Алу и потеснила в его сердце мальчика на огромной собаке, который смотрел с рисунка на стене. Она была миленькой, ласково улыбалась, а еще ее можно было легко взять с собой, пронести за пазухой по улицам квартала.

Вскоре Ал и вовсе перестал выходить из дома, не захватив с собой Зеленушку. Когда никто не видел, он потихоньку делился с ней своими бедами. Рассказывал про очередную провалившуюся попытку стать подмастерьем. Про ухудшившееся здоровье Ноа и про то, что теперь, стоит только им отыскать хорошее местечко и расположиться, рядом тут же возникают пять-шесть других художников, ушлых и горлопанистых. Дни сменяют друг друга, а количество картин в их доме не убывает: они переполнили весь стеллаж и громоздятся вдоль стен, перекрывая нарисованных духов. Даже мама уже теряет терпение, ворчит:

– Зачем таскаться каждый день и рисовать, если никто не покупает? Пристрой сначала уже готовые работы, затем берись за новые.

– Мама, оставь его в покое, – вмешивался Ал.

Обычно он боялся маму и помалкивал, когда та была не в духе, но теперь не мог не защищать Ноа. Ал безуспешно гнал от себя тяжелые мысли, но все же не мог не чувствовать: время, когда он просто наблюдает за порхающей по холсту кисти, помогает нести мольберт и краски, бегает купить поесть – скоро закончатся.

– А ты что рот раскрываешь? Не можешь найти подработку, тогда и молчи в тряпочку. Нелегко, знаешь ли, тащить вас обоих на плечах.

На это Алу нечего было ответить.

Когда в один из затянувшихся, похожих как две капли воды дней мама с Ноа попросили его выйти ненадолго, чтобы они могли переговорить с глазу на глаз, Ал не стал противиться. Он не пытался подслушивать, а просто, спрятавшись в помещении, где хранились стремянка и ведра, уткнулся носом в кукольную грудь Зеленушки и впервые за долгое время позволил себе разрыдаться. Ему давно хотелось это сделать, но Ал старался быть сильным, чтобы не тревожить лишний раз Ноа и маму.

– Все должно было сложиться по-другому. В десять я должен был найти работу, устроиться к кому-то подмастерьем. А еще через пару-тройку лет скопить достаточно, чтобы переехать в комнату получше. И вот мне уже одиннадцать, а работы нет, становится все хуже. И что со мной не так, я ведь очень старался…

Он и впрямь очень старался. С малых лет Ал обучался чтению, сложению и письму. Никто его не заставлял, наоборот, это он настаивал, чтобы Ноа продиктовал ему текст, а мама выпросила у хозяина поместья, где работала, очередную книгу. Это он в подарок на дни рождения требовал счеты, карандаши и бумагу, хотя на самом деле ему хотелось игрушек и сладостей, новой одежды взамен латаной-перелатаной и тесной в плечах. Это у него не было друзей, это он никогда не слонялся по улицам без дела, как множество других ребят левого берега, сбивавшихся в стайки.

– Зеленушка, когда все наладится? Ведь однажды все наладится, правда?…

В сумраке ему показалось, что улыбка игрушечная девочки стала еще шире.

Глава 6. Твари не ходят в белом

Ходили слухи, будто если пройтись по улицам богатого правого берега в белых носочках, они только самую малость потемнеют.

– Тебе сами боги велели попробовать! А то зря что ли ты все время носишь белое?

Мастер оригами отвлекся от работы и встретился со смешливым взглядом мальчишки, который вечно его донимал. Мальчишка был шумным, неуклюжим, словно медведь в посудной лавке, и совсем непохожим на мастера. Настолько непохожим, что мастер однажды задумался: а не специально ли мальчишка в последнее время так демонстративно привлекает внимание ко всему, что их различает?

Мастер оригами предпочитал светлую одежду, мальчишка – пеструю до ряби в глазах. “Да я если такое надену, сразу угваздаюсь в чем-нибудь!” – взрывался он, стоило только попросить хотя бы разок показаться на людях в приличном наряде. “Не веди себя как свинья, вот и останешься чистым,” – приходилось отвечать мастеру, вызывая еще большую волну негодования.

А волосы?.. У мастера они были длинными, иссиня-черными. Послушные и мягкие, они прекрасно выглядели и в высоком хвосте, и в косе, но чаще всего оставались распущенными. Только во время работы пряди у лица откидывались назад и скреплялись изящной заколкой на затылке. А вот мальчишка щеголял буйной шевелюрой под стать своему характеру. В ней увязали и ломались расчески, а после мытья голова становилась похожа на раздувшуюся рыбу-ежа. Но стоило мастеру вежливо попросить мальчишку сделать хоть что-нибудь со своими лохмами, тот ухмылялся и спустя время представал в совершенно непотребном виде: с высоченным начесом, или выбритыми висками, или сотней-другой мелких косичек, куда были вплетены цветные шнурки и бубенцы. Мальчишка словно нарочно крутился перед носом, расхаживал из стороны в сторону, звенел треклятыми бубенцами, болтал и насмехался над кислым выражением лица мастера.

А ведь раньше отношения между ними были сносными… Тогда они проводили много времени вместе, лишь изредка общаясь с другими людьми. Но стоило обосноваться в этом городе, мальчишка словно с цепи сорвался: стал надолго уходить дома, ночуя то у одного, то у другого нового знакомого. Якшаясь со всяким сбродом, он быстро перенимал чужие привычки и манеру разговаривать.

– Ну вот, опять ты молчишь и делаешь вид, будто меня не существует, – капризно протянул мальчишка, вырвав мастера из водоворота мыслей. – Так что насчет носочков?

– Делай, что хочешь, только отстань от меня, не втягивай в свои глупости.

– Ну какой же занудный! Ладно, сам проверю, правдивы ли слухи. Но носки возьму твои!

Мальчишка показал язык и стремительно умчался вверх по лестнице. Мастер нервно дернул пальцами и порвал изящный цветок из тонкой полупрозрачной бумаги. Отложив загубленное изделие в сторону, он откинулся на спинку стула и тяжело вздохнул, скользя взглядом по убранству своего магазинчика.

Магазинчик располагался на первом этаже просторного двухэтажного домика. Войдя в него, посетитель словно оказывался в другом, сказочном мире: под потолком, насаженные на тонкие, едва заметные глазу ниточки, парили бумажные птицы. На полках разворачивались целые сцены с участием людей и животных: цапли и лягушки, цветочные композиции, рыбаки в конусообразных шляпах и на шестах, дворцы и пагоды. Невозможно было поверить, что все эти фигурки сделаны из бумаги.

– Ну, я пошел! – мальчишка спустился с лестницы. На утонченный вкус мастера, выглядел он отвратительно: темные штаны с подворотами (причем одна штанина задрана чуть выше другой), мятая зеленая рубашка с аляповатыми огромными цветами, перекинутая через плечо потрепанная сумка. Белые, идеально чистые носки совершенно не подходили к клоунскому образу. Выдержав паузу, мастер сказал:

– Иди. Только пожалуйста, не говори никому, что ты отсюда.

Проследив за мальчишкой через стекло большой витрины, вырезанной в фасаде первого этажа, мастер сосредоточился на работе. Жаль только, этой сосредоточенности не суждено было продлиться долго.

Скоро солнце стало держаться чуть ближе к горизонту, словно нерадивый ученик – к выходу, предаваясь мечтам поскорее вернуться домой и лечь в теплую кровать. В располагавшейся неподалеку академии кончились занятия, и старшекурсницы занялись любимым делом: столпившись у витрины, они высматривали мастера, сетуя на то, что его стол плохо виден с улицы.

Они вздыхали, шушукались и посмеивались; затем три девушки отделились от группы и вошли в магазинчик. Их окутал аромат жасмина, звуки улицы исчезли, только затихающий звон дверного колокольчика, легкий и мелодичный, разбавлял тишину. Затаив дыхание, девушки стали любоваться бумажными изделиями: конечно, они пришли вовсе не за этим, однако столь изящные и хрупкие вещицы завораживали. Мастер же и взгляда не поднял на молодых посетительниц; пальцы его продолжили ловко сгибать листы бумаги, скреплять их, не используя ни клея, ни ниток.

Одна из девушек, с венком из ирисов на голове, вытянула руку и коснулась бумажной птицы, подвешенной на длинной ниточке к потолку. Та качнулась, задела крылом соседнюю птицу, заставив ее тоже качнуться. Легкий шелест пронесся по магазинчику, бумажные фигурки затрепетали, словно и впрямь стая, что вот-вот сорвется с места и улетит.

Немного осмелев, девушка приблизилась к столу: еще на улице они с подругами придумали изящные и остроумные фразы. “Если я скажу так, то продемонстрирую свой интеллект и задорный характер – и он обязательно меня заприметит!” – так думала девушка. Однако стоило ей увидеть мастера, все заготовленные слова тут же выветрились из ее хорошенькой головки, а вместе с ними и правила приличия. Широко раскрыв глаза, девушка рассматривала его пристально, жадно и думала о том, что мастер и сам словно сделан из бумаги.

Он был худым, в каждой черте лица и каждом жесте сквозили изящество и хрупкость. На тонкой шее выделялся небольшой острый кадык, и он отчего-то добавлял трогательности образу мастера. Длинные черные волосы, небрежно перехваченные белой лентой, спускались до самого пола, когда он сидел. Темно-карие глаза смотрели холодно и строго, и невозможно было представить, что в них могут бушевать эмоции. Светлая просторная одежда тоже походила на бумагу, по которой прошлись акварелью, нанесенной лишь на самый кончик кисти – настолько легким был этот узор.

– Девушка, вы что-то хотели? – наконец, мастер поднял голову от работы.

– Ой, я… Простите… Я всего лишь хотела… Сколько стоит такая? – голос девушки дрожал так, что она сама его еле узнавала. Указав на первое попавшееся изделие на полке рядом, она яростно отругала себя: “Вот дуреха! Я должна была произнести такие красивые слова, выделиться и запомниться. А вместо этого он решит, что я слабоумная!”

Губы мастера оригами тронула легкая улыбка:

– Простите, все мои работы делаются на заказ. У них уже есть свой хозяин.

– Ох, вот как… Тогда… Извините за беспокойство, – раскрасневшись, девушка поспешила покинуть магазинчик. Она была очень расстроена и зла на себя. Переглянувшись, подруги тоже вышли.

На улице их тут же обступили сокурсницы:

– Как все прошло? Ох, и в этот раз неудача! Жалко, а мы думали, должно получиться, ты же красивая, да и за словом в карман не лезешь. И почему ни у одной из нас не получилось хотя бы разговор завязать? Чудеса, да и только…

Одна из подруг вспомнила:

– Когда была моя очередь попробовать, я речь заранее заготовила, полночи репетировала перед зеркалом. Была уверена, что все получится, мне даже приснилось тогда, будто мы с ним идем по саду, где цветут пионы. Думала, это хороший знак – но едва я вошла в магазинчик и открыла рот, горло сдавило, и я не смогла выдавить ни звука.

– А на меня он ни разу не взглянул! А я ведь полдня прихорашивалась, да у мамы из шкатулки заколку с драгоценными камнями рискнула взять…

– Да ладно вам страдать-то, – хмыкнула девушка, выглядевшая чуть старше и державшаяся увереннее остальных. – Даже богачи, в чьих домах целая тьма слуг, точно так же робеют, стоит им войти в магазинчик. Так чего расстраиваетесь? Или вы все в мечтах давно уже с ним свадьбу сыграли?

Девушки раскраснелись и потупились. Они еще не успели взять себя в руки, когда рядом раздался веселый голос:

– О, какие красавицы! А за меня замуж пойдете?

– Невежливо вмешиваться в чужой разговор, – фыркнула старшая из подруг. – И вообще, кто вам…

Обернувшись и рассмотрев говорившего, она замолчала на полуслове, нахмурившись. Перед ними стоял парень со всклокоченной темно-русой шевелюрой, в броской одежде, да и еще и босиком, не считая носок. Но несмотря на странности, он создавал приятное впечатление: возможно, из-за смешинок в карих глазах или из-за улыбки, от которой на щеках появились милые ямочки.

– Ну так что, есть желающие пойти за меня? Я хороший, не обижу.

– Да ну тебя! Иди куда шел, – чувствуя, как глупое сердце пустилось в пляс, старшая из подруг не заметила, как перешла на “ты”.

– Да я и шел, только вы дорогу заступили, столпились у самой двери.

– Он сказал, что все работы делаются на заказ и просто так не продаются, – подала голос девушка с венком из ирисов. А та, которая полночи репетировала речь и во сне гуляла по саду с пионами, простодушно воскликнула: