Дорога первоцветов

– Бабушка с дедушкой. Они умерли восемь лет назад и вот, наконец, дождались своего часа.

Как раз мимо них в этот момент пронесли саркофаг, и девушка поспешила присоединиться к процессии.

– Это и есть та самая церемония? Давай пойдем вместе с ними, посмотрим? – Ал впервые за последнее время почувствовал воодушевление.

Пусть проблемы никуда не делись, но солнце светило ярко, от сладости яблочной дольки слегка вязало язык, а прямо перед глазами разворачивалось событие, которое случается раз во много лет. Подумав немного, Ноа кивнул.

Пожалуй, из всех обывателей цветных кварталов именно жители Сигнальных Костров наиболее рьяно чтили традиции. Прибывшие с северной части материка, где дуют свирепые ветра, и приходится быть особенно стойкими, чтобы не согнуться под их натиском, эти переселенцы из поколения в поколение несли на себе печать севера.

Как и во многих других землях, они верили, что после смерти душа человека остается привязанной к телу до тех пор, пока оно полностью не истлеет. Только когда от тела почти ничего не останется, душа сможет войти в небесную реку и приступить к испытаниям, которые уготовили для нее духи. Результаты испытаний определят, куда душа направится дальше: останется ли в небесной реке, став одной из звезд, что становятся видны безоблачной ночью? Присоединится ли к духам, получив былинку, листочек, цветок, чтобы раздувать в нем искру жизни? Отправиться ли в новое тело, чтобы снова ходить по земле и верить, что существует лишь то, что видно глазу? Множество вариантов, возможностей.

Но чтобы получить этот выбор, необходимо поскорее освободиться от тела… Однако кремация стоила настолько дорого, что даже жители вполне благополучных Сигнальных Костров не могли провести ее сразу после смерти родственника. Приходилось ждать несколько лет, сохраняя тела в домашних склепах – часто это были специально обустроенные комнаты в подвальных помещениях. Многие семьи объединялись с соседями, складывались целыми улицами – и в назначенный день устраивали целый праздник, отдавая своим умершим последние почести.

– На правом берегу что ни день, сжигают своих покойников. И ладно, если бы это имело смысл! Так, мода: сегодня синие платья все носят, завтра – зеленые. Сегодня хоронят близких в саду на заднем дворе, а завтра устраивают кремации. А ведь их боги-праотцы даже не удосужились объяснить, куда деваются души после смерти, – донеслись до Ала сердитые слова идущей впереди женщины.

– И не говори! Наверняка им и не приходится проходить испытаний или маяться, будучи привязанными к телу, как нам, – энергично подхватила соседка, шедшая с ней рука об руку. – И у них-то кремации проходят в красивых храмах под открытым небом, а у нас? Сейчас выведут на поросший бурьяном пустырь – да и все.

– Сколько лет просим выделить специальное место?! Сделать послабление, чтобы подешевле выходило…

– А ну-ка тихо! – прикрикнул идущий сбоку мужчина. – Нужно достойно проводить умерших в последний путь, а вы развели тут балаган.

Смущенные женщины притихли. А Ал, наконец, заметил, что одеты они были не в траурно белые или небесно-синие одежды, а в пестрые, скроенные из множества лоскутов. "Гнезда, – догадался он. – Такие же любопытные, как и мы с Ноа. А может…"

Нередко к жителям Сигнальных Костров присоединялись и обыватели других кварталов – но все чаще лишь в качестве зрителей: их собственные мертвые давно уже покоились в земле, на одном из кладбищ, вынесенных далеко за черту города.

Идти пришлось долго. Железные мосты через каналы сменились на деревянные, каменные дороги перешли в земляные, рыхлые и пыльные, а дома вокруг рассредоточились, перестали прижиматься тесно друг ко другу, обзавелись обнесенными заборами двориками. К шуму шагов и голосов да плеску воды в каналах присоединился собачий лай, крики петухов, ржание лошадей.

Когда они добрались до места, Ал уже почти выбился из сил. Спасало лишь то, что время от времени он подъедал фрукты с тарелок других участников процессии, да прикладывался к захваченной из дома фляге. Ноа же всю дорогу спокойно шагал рядом и не показывал усталости. Он пожурил Ала, когда тот в очередной раз потянулся к блюдцу с фруктами в руках проходящего мимо пожилого мужчины.

– Ты же не дух, имей совесть. Потом поедим, когда все закончится.

Пристыженный, Ал поспешил отдернуть руку, на что пожилой мужчина рассмеялся:

– Да ладно, мальчик, бери, не жалко. Нас тут много, фруктов на всех хватит.

Фрукты, сладости и цветы нужны были для того, чтобы задобрить духов: когда тела не станет, именно они приберут души, станут испытывать их. И если духи окажутся голодными и злыми, их задания будут невероятно сложными, даже жестокими. И хотя духи давно уже не показывались в этом мире, люди старались не нарушать традиций.

А еще ходили поверья, будто духи все же порой выбираются на поверхность и могут ненадолго принять человеческий облик, слиться с толпой – поэтому так важно по возможности угощать всех, кого встретишь, пусть даже человек покажется тебе неприятным.

Ближе к закату процессия добралась до пустыря, заросшего дикими растениями. Здесь чувствовалось, что засуха дышит в спину, тянет свои длинные пальцы и к городу: земля, некогда влажная и вязкая, местами переходившая в болото, была сухой и пыльной, а сухие травы ломались от несильного ветра. И все же что-то здесь цвело: скрываясь за частоколом густых высушенных стеблей, неизвестное Алу растение отдавало воздуху душистый, терпкий и немного дурманящий аромат.

– Как все меняется, – пробормотал Ноа. – Когда я только обосновался в этом городе, здесь были пашенные поля. Но на следующий год река вышла из берегов, да так, что затопила несколько кварталов и добрую четверть правого берега.

– Ничего себе! – воскликнул Ал, желая поддержать Ноа.

– Здесь низкое место, поля быстро затопило. И вода стояла долго, до самой зимы, которая выдалась очень уж холодной в тот год. Когда лед стаял, и вода все же стала уходить, выяснилось, что земля больше непригодна для посевов. Так и образовался этот пустырь.

Конечно, он уже не раз слышал эту историю и находил ее отголоски на улицах. Например, темные отметки под окнами первых этажей – некоторые специально не закрашивали их, чтобы помнить. Неровные, будто вздувшиеся, участки дороги. Дамбы и искусственно поднятые берега вдоль некоторых притоков и особо крупных каналов.

Старожилы любили припоминать, как строили плоты из всего, что попадется под руку, плавали на них к соседям, устраивали пикники на крышах, готовя блюда из остатков продуктов. Теперь, после начала засухи, они, пожалуй, вспоминали то время гораздо чаще.

Ал протянул руку и зажмурился от удовольствия, чувствуя, как высокие сухие травы щекочут ладонь.

Между тем, саркофаги с телами устроили на специальных, подготовленных заранее возвышениях; процессия распалась на группки, растеклась по пустырю. Ал с Ноа присоединились к одной из таких групп и смотрели, как люди по очереди подходили к саркофагам, произносили прощальные слова, клали подарки в последний путь – фигурки духов-покровителей, записки с пожеланиями, деревянные игрушки и украшения.

Огонь занялся быстро, послышался треск сухих веток, воздух стал жарким. Когда костры разгорелись на всех возвышениях, Алу стало трудно дышать, глаза защипало.

– Пойдем, – Ноа легонько похлопал его по плечу. – Здесь больше не на что смотреть.

Медленно, поддерживая друг друга – земля была неровная, временами нога проваливалась в ямки, прикрытые пожухлой листвой – они двинулись в сторону города.

Вдоль дороги выстроились торговцы уличной едой, кое-где дым от переносных печей оказывался настолько густым, что скрывал и протянувшийся рядом канал, и дома дальше по улице. Пряные ароматы пощекотали небо Ала, и он шумно сглотнул, во все глаза рассматривая еду: мясо и овощи на шпажках, блинчики со всевозможными начинками, куриные лапки, рисовые лепешки, пирожки и булочки, палочки из хрустящего теста.

– Проголодался? – Ноа пошарил по карманам.

Купили ровно то, на что хватило денег. Впрочем, блинчики оказались сытными, пусть и слишком перчеными. Пока ели, усевшись на парапет и разглядывая то мутную воду канала с одной стороны, то возвращавшихся с церемонии людей, Ноа спросил:

– Ну что, рад, что сходил?

– Не знаю, – честно ответил Ал.

Он и в самом деле не знал. Когда Ал только прочитал об этой церемонии в одной из книг, что приносила мама, – а это случилось года четыре назад – то пристал к Ноа с расспросами. Ему было обидно, что последняя к тому времени церемония проводилась, когда Алу едва исполнилось три, и он был еще слишком мал, чтобы следовать за процессией. Да и Ноа, и маме не пришло бы в голову взять ребенка на кремацию. А новая церемония казалась далекой, и Ал искренне желал жителям Сигнальных Костров и остальным, кому важно сжигать мертвых, поскорее накопить нужную сумму.

Теперь же он знал цену деньгам, знал, как тяжело они достаются. Мог примерно подсчитать, каких невероятных денег стоит сожжение, раз его проводят раз в семь-восемь лет, вскладчину с другими семьями. И неужели…

– Я вот чего не понимаю, – Ал старался правильно подобрать слова. – Души мертвых спокойненько себе бродили по окрестностям, когда тело еще не было сожжено. Смотрели, как живут дальше их семьи. Да, скучно, наверное, зато безопасно. Сейчас же… Непонятно, что сейчас. Если духи все еще прячутся в пещерах, то не смогут проводить души к небесной реке, и те так и останутся на месте. И все бы хорошо, да только получится, что деньги их родственники зря потратили. А если же духи вцепятся в них, если их задания окажутся ужасными и жестокими – что тогда?

Ноа рассмеялся:

– Не знаю, что и ответить.

– Ну правда! Если бы речь шла обо мне, я бы ни за что не захотел, чтобы столько денег потратили на мое сожжение. И никакие испытания я бы тоже проходить не согласился. Мало их, что ли, в жизни? Пожалуй, бродить по свету, оставаясь невидимкой – самый лучший исход. Ну а ты? Ты бы как хотел?

Обычно Ал избегал подобных вопросов, потому что боялся представить, что однажды останется без Ноа. Но в тот вечер он, уставший, уплетающий блинчик, всего лишь говорил про традицию. Праздный разговор, и только. Поэтому не придал особого значения, когда Ноа, продолжая усмехаться, ответил:

– Мое тело не нужно будет сжигать. Обо мне вообще не нужно волноваться, испытания духов мне не грозят, я их выполнять не буду.

– Вот и правильно, – Ал выбросил шпажку в темную воду канала, отряхнул руки. – А почему ты в этом так уверен?

– Я пойду в услужение к какому-нибудь духу.

– А так разве можно?.. А, да…

Ал вспомнил, что читал истории, герои которых, не смирившись со смертью или желавшие изменить судьбу, просились на службу к сильным духам. Только вот все их чаяния оставались напрасными: попасть в услужение значило отказаться от прошлого, от всех воспоминаний. Конечно, никто не предупреждал несчастных заранее, поэтому они, словно летящие на огонь мотыльки, стремились ухватиться за возможность и становились орудиями в чужих руках. Подчиняясь приказу, они могли жестоко растерзать членов собственной семьи и даже не понять этого.

Ал покосился на Ноа.

– Ты так серьезно говоришь, словно и сам веришь в это.

– А ты разве не веришь?

Ал пожал плечами. Он знал множество историй о духах и самых разных традиций. Иногда он страстно желал, чтобы все герои, которых Ноа нарисовал на стенах их комнаты, в действительности существовали; особенно мальчик на огромном псе, а еще кукла-Зеленушка, пристроенная на подоконнике – их Ал порой вовсе считал своими друзьями. Вместе с тем, в мире было столько необъяснимых, покрытых пеленой тайны вещей, что Ал опасался поверить до конца хоть во что-нибудь.

– Ну, я же уже не маленький, чтобы слушать сказки, – буркнул он и спрыгнул с парапета. – Пойдем-ка домой.

Думая обо всем теперь, Ал до крови прокусил губу. Хотелось дать себе пощечину, разбить голову о стену, обругать себя последними словами – сколько намеков Ноа давал ему, сколько осторожных слов сорвалось с его бледных губ! Но Ал все пропускал мимо ушей, сам переводил разговор на другие темы, менее болезненные. Закрывал глаза на явные намеки.

Он вспомнил ночи, когда, резко просыпаясь, находил Ноа полностью одетым, готовым к выходу. Он списывал это на старческую забывчивость, на хождение во сне, ведь Ноа, как ему казалось, просто был не в себе. Но теперь все странности получили неожиданное объяснение: Ноа уже давно собирался уйти, просто не решался сделать последний шаг. Из-за чего? Он, Ал, был тому причиной? Но тогда…

– Почему он ничего мне не сказал? Почему не попрощался со мной? – злость и горькое разочарование клокотали у Ала груди. А слез на удивление не было.

– Понимаешь, нужны огромные силы и мужество, чтобы произнести слова, которые абсолютно точно принесут боль близкому человеку. Ноа не смог найти в себе эти силы, не захотел своими глазами видеть твою боль, поэтому молчал. И меня тоже попросил молчать, не рассказывать тебе заранее об этом решении. Мне очень жаль.

Что-то внутри Ала рушилось, осыпалось со звоном – и от этого звенело в ушах. Он еще крепче вцепился пальцами в волосы, царапая кожу головы.

– Поругай его, назови самыми гадкими словами, – помолчав, сказала мама. – Глупый дурак. Идиот. Трус набитый. Только и мог, что марать холсты. Скажи это. Может, станет легче.

– Д-дур… – но горло Ала онемело, и он не смог произнести ни одного ругательства.

Несколько недель, слипшиеся в один долгий, мучительный сон. Ал лежал ничком на своем матрасике, почти не шевелясь. Порой ему чудилось, словно Ноа, тяжело ступая, бродит по комнате. Ал вскидывал голову, водил из угла в угол лихорадочным взглядом и совершенно не понимал, почему вокруг так тихо и пусто.

В другой раз Ал ощущал, как старик ласково гладит его по голове, но это оказывалась вернувшаяся с работы мама. Сперва она старалась поменьше трогать сына, замкнувшего в своем горе, была нежной и терпеливой. Но вскоре маме надоело бесконечно уговаривать Ала поесть и умыться, и она стала силой сдергивать мальчика с кровати, тащить к столу, расчесывать, купать. Ал не препятствовал, порой вовсе представляя себя куклой, заводной игрушкой. Похожую он не так давно видел в мастерской, куда пытался пристроиться и где, как и в других местах, ему отказали. Какая же подлость: в тот день Ноа похлопывал плачущего Ала по спине, подбадривал после очередного провала – а сам уже намеревался бросить его.

В какой-то момент набившиеся в голову воспоминания насквозь прошила злость. Слепая и яростная, она полностью поглотила Ала, но и дала ему силы подскочить с матраса, сбегать на общую кухню, выбрать самый острый нож. Крепко сжимая рукоять, Ал вернулся в комнату и распахнул дверцы шкафа, собираясь достать все скопившиеся картины Ноа и разодрать их в клочья.

Шкаф оказался пуст. Отчаянно взвыв, Ал заметался по комнате, а затем вспомнил: вскоре после исчезновения старика случился ночной базар, на котором нашелся покупатель, забравший сразу все картины. Ал, тогда слегка оживший, полночи носился по городу, торгуясь за товары, стараясь купить побольше и подешевле. Но стоило ему вернуться домой, чувства беспомощности и обиды снова захлестнули. “Хорошо, что картины удалось продать. Не придется так сильно волноваться о деньгах какое-то время”, – вспомнились слова мамы, пробившиеся через вязкое болото его тогдашних мыслей.

– Надо же, кому-то неожиданно понадобилось твое барахло! – размахивая ножом, Ал захохотал, точно безумный.

Картин больше не осталось – не беда. Ал раскрыл второй, бельевой шкаф и увидел аккуратно сложенные вещи Ноа, которые словно ожидали возвращения хозяина. Сбросив их на пол, Ал принялся резать и смог успокоиться, лишь когда увидел перед собой горку жалких лоскутков, негодных даже в качестве половых тряпок.

Оставались стены, изрисованные сюжетами из легенд и преданий. Ал помнил, как Ноа старался, вырисовывая каждое перышко в крыле вероломной цапли, задумавшей обманом втереться в доверие к косяку рыб и проглотить его. А еще каждый волосок в шевелюре духа перекрестков, что заставляет людей каждый раз выбирать неверную дорогу. Добавлял блики на чешуйки Великого Змея, который однажды настолько плотно завязался в узел, что не смог распутаться, и на его теле выросли деревья, потекли реки, народились животные и люди.

Рисунков было так много, что они занимали все свободное пространство, частично захватывая и потолок. Смотреть на них теперь оказалось неприятно, и Ал, схватив несколько монет, хранившихся в мешочке под стопкой одежды, бросился на улицу. Лавка, где продавалась краска, нашлась довольно быстро: видимо, сама судьба хотела, чтобы Ал совершил задуманное. И скудной суммы неожиданно хватило на большое, тяжелое ведро. Обливаясь потом и чувствуя ломоту в суставах, Ал дотащил его до дома, кое-как развел водой. Зачерпнул кистью сероватую краску и от души ляпнул на стену – на лысую макушку духа Кела Парана, вечного ребенка с капризным выражением. Тонкие струйки потекли вниз, к полу, и теперь личико духа стало казаться заплаканным. Алу, впрочем, не было до этого дела: взмахнув кистью еще раз, он полностью стер Кела Парана. А после замазал и своего любимого персонажа, и даже его пса не пожалел.

До позднего вечера Ал остервенело красил стены; краска ложилась неровно, брызглала на лицо и одежду. Дело продвигалось медленно, но верно: один за одним рисунки Ноа исчезали, комната переставала походить на таинственный храм, эхо ушедшей эпохи сновидений, и становилась просто жильем, местом, где можно немного отдохнуть и подкрепиться, и которое не жалко будет однажды бросить.

Вернувшаяся по темноте мама застыла в дверях, выронив сумку. Несколько минут она молча стояла, разглядывая стены и бледнея. Затем хрипло попросила:

– У нас есть еще такая кисть?

Ал быстро раздобыл еще одну и протянул ей. Переодевшись, мама зачерпнула краски и принялась накладывать слой за слоем, стирая остатки рисунков. Довольно долго они с Алом работали молча. Не сговариваясь, отодвинули кровать и как следует забелили стену возле нее. Постарались даже достать за шкафом.

Когда дышать стало невыносимо и глаза защипало, мама с сыном вышли на улицу, опустились на ступени крыльца. Ал спросил:

– Ты не злишься?

– Злюсь, конечно. Теперь придется дремать прямо здесь, на улице, иначе задохнемся. Пол и шкаф измазаны, одежду можно выбрасывать. Неясно, сколько дней это все будет выветриваться, – мама отвесила ему болезненный подзатыльник. – Вот только на старика я злюсь гораздо больше. Поэтому, так уж и быть, прощу тебя сегодня.

Так они и жили с тех пор: вдвоем в маленькой комнатке со стенами в серых разводах, казавшейся холодной и неуютной. Рано уходили, каждый по своим делам, возвращались под вечер.

И больше никогда не говорили о Ноа.

Глава 8. Когда мы были равны

Три тысячи лет назад

В большой пещере было тепло. Костер разгонял темноту, бросал причудливые отблески на неровные стены, приятно потрескивал. Дальше по коридору, в самодельном загоне, кучерявые овечки блеяли и постукивали копытами.

Маленький Раска удобно устроился на настиле из соломы и положил голову на мохнатый бок своего приемного отца, Роши, стал рассеянно слушать его:

– Этот мир-р-р огр-р-ромен, и каждому в нем отведено свое место: р-р-растениям, насекомым, животным на земле, птицам в небе, р-р-рыбе в воде. И духам, от кр-р-рошечных, живущих меньше дня, до изначальных и вечных. Все мы тесно связаны между собой, без кого-либо одного жизнь др-р-ругих была бы невозможна. Все мы вплетены в единый кр-р-руговор-р-рот. Все мы живем благодар-р-ря тем, кто жил до нас – и готовим почву тем, кто будет жить после.

Раска ничего не мог с собой поделать: низкий, рокочущий голос отца навевал сонливость, заставлял отяжелевшие веки опускаться. Горло пересохло, но он не мог найти в себе сил, чтобы добраться до овечек. И просить об этом Роши не хотелось: от его бока исходило тепло, и оно было приятнее, чем тепло огня. А еще шерсть пахла одурманивающе, диковинно – словно Роши вдоволь покатался на спине по полю, полному душистой травы. Раска зарылся лицом в эту жестковатую, но такую приятную шерсть, втянул в себя ее аромат. А приемный отец лающе рассмеялся:

– Спи, мой др-р-рагоценный щенок.

И хоть снаружи грохотал гром и длинные капли дождя с яростью обрушивались на землю, ни один страшный звук не достигал слуха Раски.

К утру небо посветлело, ветер сдул на восток тяжелые, полные воды тучи, и только влажная земля да капли, осевшие на ветвях и листьях, словно кто-то щедро рассыпал горсть маленьких хрустальных шариков, напоминали о прошедшем урагане.

У самого выхода из пещеры Роши заставил Раску остановиться и умыл ему лицо и руки шершавым языком. Он часто так делал – а еще катал пасынка на спине или мог легонько прикусить, когда Раска задумывал глупость: разворошить костер или самостоятельно залезть на высокое дерево. Но в остальном, чего бы Раска ни пожелал, он ни в чем не получал отказа.

В окрестностях пещеры рос густой лес, который был домом для множества маленьких духов. Они любили набрасываться на Раску и щекотать его до тех пор, пока из глаз не польются слезы, а голос не охрипнет от визга. Еще втягивали в соревнования, кто найдет больше ягод и грибов, прятали друг для друга подарки в разных частях леса, загадывали загадки и путали, стараясь заманить на ложную тропу. Эти маленькие лесные духи выглядели по-разному, они не были похожи ни на Раску, ни на Роши. Их тела состояли из совершенно несочетающихся вещей, словно они сами собрали их из того, что сумели раздобыть: шишки, веточки, блестящие панцири жуков, стрекозиные крылья, рыбья чешуя, шерсть, огоньки светлячков, перья, кора деревьев, маленькие камушки, скорлупки от яиц. Самые крупные духи были величиной с ладонь Раски, но большинство – с палец, а то и с ноготок.

Казалось, маленькие духи способны без устали резвиться дни и ночи напролет. Однажды, впав в неистовый восторг, Раска долго-долго носился с ними по лесу: они начали свои игры на рассвете и за весь день ни разу не прервались. Сумерки уже сгустились, когда Раска случайно запнулся о выступающий из земли корень и кубарем покатился в овражек. Он хотел тут же вскочить, но вдруг обнаружил, что не может и пальцем пошевелить. Воодушевление схлынуло, и все его тело словно оказалось объято огнем, кровь оглушающе зашумела в висках, а мир перед глазами продолжал бешено нестись дальше.

– Вставай, вставай, побежали! – склонившиеся над ним маленькие духи весело пищали и тянули Раску за руки.

– Не… могу… – простонал он, силясь совладать с голосом.

Духи удивленно переглянулись и принялись канючить с удвоенной силой. Но стоило подоспевшему Роши грозно зарычать, их словно ветром сдуло. Недовольно взъерошив шерсть, приемный отец прихватил Раску зубами поперек туловища и отнес в пещеру, где заставил долго пить из озерца, образованного подземным источником.

После того случая, лежа на подстилке с болью во всем теле, Раска впервые задумался, насколько он похож и чем различается с теми, кто его окружал. На удивление не внешний вид и даже не размеры друзей-маленьких духов стали теми колючками, что прицепились к Раске где-то в невидимом месте и царапали, заставляя беспокоиться. “Почему я запыхался и выдохся из сил, а они продолжают бегать, как ни в чем не бывало, перепрыгивать с ветки на ветку, словно летучие белки? Но даже белка устает и отдыхает в дупле или норке, а они резвятся без перерыва и днем, и ночью”, – размышлял Раска с толикой обиды.

Он спросил об этом Роши, когда тот закончил свои дела и улегся рядом. Но приемный отец снова завел речь про круговорот и про то, что каждому внутри него отведено свое место:

– В тебе всего достаточно, щенок. Однажды ты это поймешь. Если ты не можешь бесконечно бежать, не чувствуя усталости – значит, так надо. Все на свете пр-р-роисходит так, как надо.

– Если во мне всего достаточно, то почему тогда ты так строго меня учишь? – с усмешкой спросил Раска, ухватившись за слова и переменив тему. Роши частенько проверял пасынка: указывал на растения, ягоды или грибы, заставлял отвечать, ядовиты ли они, пригодны ли в пищу. Слушать поступь зверей и их перекличку, угадывать скрытые послания в птичьих трелях, замечать, на какой стороне стволов растет мох, как шуршит листва над головой – Роши потратил немало сил, чтобы обучить Раску языку леса.

– Хватит говор-р-рить глупости.

– Ну какие же это глупости? Как понять, какое место в круговороте отведено мне? И как узнать, точно ли во мне всего достаточно, или чего-то важного не хватает?

Роши обнажил длинные клыки и зарычал, а еще раздраженно замахал хвостом, поднимая пыль. Испугавшись, Раска примолк и после долго не мог заснуть, думая о том, что же неправильного было в его вопросе.

На следующий день Роши позволил пасынку покинуть пещеру, лишь убедившись, что у того ничего не болит. После вчерашнего разговора Раска был не в настроении, но его угрюмость быстро рассеялась: лес столь богат на развлечения и на живущих в нем существ, с которыми можно интересно провести время – так что переживать почем зря?