Дорога первоцветов

От неожиданности Ал дернулся и чуть не промочил рукава и колени. Вскинув голову, он увидел невероятно изысканного мужчину с темными глазами, уголки которых были слегка вытянуты к вискам. Перехваченные лентой иссиня-черные волосы спускались аж до пояса, а что до одежды… казалось, неведомые мастерицы соткали ее из лунного света или жемчужных нитей; прежде Ал не встречал подобной красоты. Не в силах отвести взгляда, мальчик подумал о том, что боги, в которых верят жители правого берега наверняка должны выглядеть именно так.

– Так что, помочь тебе достать упавшую вещь?

– Нет, я просто смотрю, – ответил Ал тихонько, едва преодолев смущение.

– Ах, детство-детство, – мужчина рассмеялся, но в этом смехе не ощущалось веселья. – Когда-то я тоже находил жутко интересными простые, в общем-то, вещи. Как же давно это было?.. И не вспомнить. Господин художник, – окликнул он Ноа, расположившегося с мольбертом неподалеку. – Еще не устали принимать заказы?

– Смотря чего желаете.

– Я бы хотел, чтобы вы написали картину.

– Да неужели? – Приподняв брови, Ноа ответил с сарказмом. – Необычный заказ, с таким ко мне еще ни разу не обращались.

– Наконец-то вы улыбнулись. Мой заказ, наверное, и впрямь покажется необычным. Пускай ваш внук опишет, чем его так заинтересовала эта лужа, что он в ней разглядел. А вы уж зарисуйте хорошенько, ладно?

Рука Ноа дрогнула, кисть уронила на холст лишнюю каплю. Спохватившись, Ноа быстро исправил оплошность, растушевав лишнюю краску, превратив в сгустившуюся под мостом тень.

– Зачем вам моя лужа? Точнее то, что я в ней вижу? – изумился Ал. И добавил быстро. – Ах да, я не его внук. Ноа – это просто Ноа, а деда у меня нет.

Красивый мужчина кивнул с таким важным видом, словно Ал действительно произнес что-то значимое.

– Господин, боюсь, мое расписание на этот месяц заполнено.

– Но как же, ты ведь еще вчера… – удивленно начал Ал, припомнив, как Ноа сокрушался: цены в очередной раз выросли, и людям перестало хватать денег на картины. Но встретив свирепый взгляд старика, мальчик проглотил окончание фразы.

– А в следующем месяце?

– Надо подумать. Право слово, голова дырявая, я старый уже, а записная книжка осталась дома. Давайте встретимся завтра на этом же месте? Тогда и скажу, когда смогу приступить к работе.

– Отлично! – в этот раз улыбка мужчины была искренней. – Но лучше прогуляйтесь до моего дома. Вы ведь помните?

Запустив руку в складки одежды, он извлек на свет свернутый вдвое лист бумаги, жестом подозвал к себе Ала.

– Если сторгуемся, тебе тоже придется хорошенько поработать, малыш. Вот, смотри, – мужчина даже не прикоснулся к листу, но тот вдруг вздрогнул, словно живой, согнулся, плотно соединив края. Минуты не прошло, как на ладони мужчины лежал аккуратный бумажный кораблик.

– Запусти его в лужу, если хочешь. А завтра я сделаю для тебя другую фигурку. Птицу, которая будет махать крыльями. Или цветок, раскрывающийся, едва солнце выглянет из-за облаков.

– Здорово! – восхитился Ал.

Когда мужчина уходил, мальчик еще долго смотрел ему вслед, наблюдая, как весенний ветер играется его длинными,собранными в хвост волосами.

Но когда он обернулся, то встретился с жестким взглядом Ноа. Выражение лица старого художника показалась Алу странным, непостижимым. “Я сделал что-то не так? – испугался мальчик. – Слишком много болтал?” Приблизившись, Ал бросил взгляд на холст и испугался: картина теперь была полностью испорчена. Поверх пушистых облаков, моста, цветных домиков и канала грубыми толстыми мазками была нанесена голубая краска. Она смешивалась с непросохшим нижним слоем и грязными потеками скатывалась вниз, капала на штаны Ноа. Но старик сидел неподвижно, словно ничего не чувствуя, с бледным и болезненным лицом.

– Что случилось? – Ал осторожно потряс его за плечо.

Ноа вздрогнул, уронил кисть и прижал руки к лицу. Голос его, доносящийся из-под ладоней, звучал глухо:

– Ничего. Пойдем-ка домой.

– Но еще очень рано. Мы же обычно сидим до темноты!

Ноа не удостоил мальчика ответом, лишь бросил, отвернувшись:

– Помоги мне собрать краски.

Наскоро побросав все в чемоданчик, они направились домой. Ал украдкой поглядывал на Ноа, чувствуя необъяснимую тревогу. Но все было хорошо. Лицо старика постепенно перестало напоминать лист бумаги, шаг снова стал размерен и тверд.

Дома их встретила мама, готовившаяся к вечерней смене: ее потертая сумка была уже собрана, рубашка – хорошенько отутюжена. Когда Ал с Ноа вошли, она смотрелась в маленькое зеркальце с трещинами по бокам, собирала волосы в тугой пучок.

– Почему так рано?

– Ал, сбегай на кухню, принеси воды, – попросил Ноа.

Мама обернулась, насторожившись. Во взгляде ее отчетливо читался вопрос: "Что случилось?"

Ал не двинулся с места: он прекрасно понял, что его просто-напросто отсылают из комнаты. Это случилось не впервые. Если подумать, просьбы принести воду (или сделать еще какую-нибудь мелочь, о которой тут же забывали, стоило мальчику закрыть за собой дверь) звучали в их комнате довольно часто. После полный стакан сиротливо стоял на столе, и никто не спешил к нему притронуться, а мама и Ноа отводили глаза и поджимали губы. В итоге частенько случалось так, что разобиженный Ал выпивал принесенную воду сам, причем делал это так шумно и демонстративно, что капли стекали по подбородку, падали на одежду и стол.

– Ал, выйди! – приказала мама раздраженно, и мальчику ничего не оставалось, кроме как скрыться за дверью.

Как несправедливо! Он же был там, видел все своими глазами: как Ноа сидел за мольбертом, как в большой луже отражались цветные домики Золотых Нив и облака, а еще нечеткими силуэтами – снующие мимо прохожие. Именно к нему, Алу, обратился тот красивый господин.

"Да если бы я не потряс Ноа за плечо, он бы целиком замарался!" – подумал Ал, едва не плача от обиды. Разумеется, он не собирался ходить ни за какой водой – вместо этого приник ухом к замочной скважине. Из комнаты не доносилось ни звука.

Тогда Ал, громко вздыхая и раздраженно стуча башмаками по скрипучему полу, направился в сторону кухни. Но не дойдя до нее, остановился, скинул обувь и тихонечко, на цыпочках, прокрался обратно, снова устроился под дверью.

Хитрость сработала! В комнате звучала мелодичная речь Ноа. Ее сложно было разобрать, но Ал и так понимал, про что рассказывает старик. Вскоре послышался взволнованный голос мамы. Кажется, в силу своего характера она просто не умела говорить тихо, поэтому слова, ясные и отчетливые, легко проникали Алу в уши:

– Ну и что ты собираешься делать завтра?

По интонациям Ноа Ал понял: старик согласился взяться за работу. Мальчик несказанно обрадовался, вскинул руку в победном жесте – но тут же вздрогнул из-за маминого окрика:

– С ума сошел! К добру это не приведет. Еще и моего сына втянуть хочешь?

– Это всего лишь картина, – кажется, говорившие переместились ближе к двери, и теперь слова Ноа были отчетливо слышны. – Я закончу с ней и получу хорошие деньги. Нам хватит на…

– Всего лишь картина? Да у этого человека никогда и ничего не бывает “всего лишь”. Он столько лет не давал о себе знать, а теперь вдруг заявился – с чего бы?

– Послушай…

Но маму было уже не остановить:

– Понимаю, мы ему знатно задолжали. Но еще рано, слишком рано с его стороны требовать долг. А то на счет Ала? Ты же сам мне постоянно говорил, чтобы держалась подальше от так называемых благородных. Даже когда у меня появился шанс неплохо устроиться – получить, как ты только что выразился, хорошие деньги – ты вынудил меня отступиться! А теперь…

– Возможно, я был неправ, – Ал почувствовал себя неуютно, услышав изменившийся голос Ноа. На его памяти старик никогда не говорил так, словно был тяжело болен или нес на плечах огромную тяжесть. – Возможно, я все это время заблуждался. И теперь я лишь хочу, чтобы маленький Ал вырос свободным от предрассудков.

– И ты даже не спросишь, чего хочу я? Ишь как лихо распоряжаешься судьбами чужих детей! Сначала была я. Теперь ты за моего сына взялся?.. Если хочешь, иди завтра один. Ала тащить за собой не смей.

– И ты даже не спросишь, чего хочет сам мальчик? – голос Ноа колол, словно иголка в складках шелка.

Ал поежился: разговор близких ему не нравился. Хотелось вбежать в комнату и, плача, попросить, чтобы они не ссорились. Прежде, когда мама с Ноа начинали ругаться, ему становилось страшно настолько, что голова начинала болеть, а по ночам приходили мучительные кошмары.

– Не спрошу, потому что рано ему еще о таком думать! Ты несешь бессмысленную чушь! Вообще-то, скоро моя смена, мне давно пора уходить. Только время зря здесь теряю!..

Дверь внезапно распахнулась. Погрузившийся в переживания Ал не успел отскочить, растянулся на полу.

– Вот паршивец, – мама вздернула его на ноги, больно схватив за ухо. – Подслушивать вздумал?

Ал разрыдался. Лицо мамы стало по-настоящему свирепым, и мальчик подумал, что она того и гляди прибьет его в порыве гнева. Но мама не прибила: сильно ударив между лопаток, она буквально забросила его в комнату, а после захлопнула дверь.

Ноа покачал головой, но не произнес ни слова. Усадил Ала на кровать, похлопал по плечу, а после отправился на кухню готовить ужин. Пока его не было, мальчик смог немного прийти в себя, успокоиться. Вытер слезы, высморкался, достал из убогого серванта тарелки с ложками, разложил на столе.

Чуть позже, ковыряясь в каше и стараясь размазать этот камень по тарелке, Ал прожигал Ноа требовательным взглядом. Как на зло, старика это нимало не заботило, он не спешил пускаться в объяснения. И за подслушивание не ругал – что было, наверное, неплохо, ведь обычно Ноа не упускал случая дать мальчику строгое наставление.

И все же у Ала внутри клокотала обида. Вечно так! Ноа с мамой частенько обменивались странными фразами, смысл которых Ал не мог постичь. Или просили выйти за водой, как сегодня, отправиться погулять рядом с домом или выполнить мелкое поручение по хозяйству. Или, наоборот, сами выходили из комнаты.

“Да что со мной не так? Думают, я не умею хранить секреты? Но мне и рассказывать-то некому!” Кроме мамы и Ноа Ал общался разве что с соседями, и то редко. В их доме не было детей его возраста, лишь пара ребят постарше, но те не хотели якшаться с маленькими.

“Я же им все-все рассказываю!” – Ал мог часами говорить о том, что ему приснилось, рассуждать о сюжетах книг, которые редко, но все же попадали ему в руки, в мельчайших деталях расписывал свои мечты и даже пел песни, вынуждая маму демонстративно закрывать уши, бормоча: “Ну куда ты тянешь? Слуха совсем нет, хуже чем эти нелепые птицы в Гнездах”. После особо сильных приступов болтливости Ал терпел тумаки от Ноа, и долгое время, – дней восемь, – старался держать свой гибкий язык за зубами.

“Ну раз они так со мной поступают, я им отомщу! – подумал мальчик со злостью, глядя в равнодушное лицо Ноа. – Я такое сделаю! Я…” Но что именно можно тут сделать? Над этим приходилось хорошенько поломать голову. Ал не желал ничего плохого и уж точно не собирался сбегать из дома и вливаться в ряды чумазых уличных мальчишек – маленьких паршивцев, вечно слоняющихся без дела и развязывающих драки. И что тогда остается?

– Что с тобой? – Ноа сощурился.

– Думаю, как отомстить, – ответил Ал простодушно.

Глаза старика расширились. Чуть наклонив голову, он пытливо посмотрел на мальчика, ожидая ответа. Так и не дождавшись, спросил:

– Кому ты собираешься мстить? За что?

– Не скажу! – Ал поджал губы и отвернулся.

И вдруг голову его прострелила наконец-то дельная мысль. “Точно! Раз у них от меня есть секреты, так и у меня будет. Свой секрет, собственный! Пусть тоже помучаются, гадая, что же такого важного я от них скрываю”. Эта идея настолько воодушевила Ала, что он расплылся в глуповатой улыбке.

– Чудной ты, – хмыкнув, проронил Ноа. – Когда доешь кашу? Хватит в ней ковыряться. Сокровища, что ли, ищешь?

Скривившись, Ал впихнул в себя остатки камня: готовка Ноа была ужасна. Пробуя очередной кулинарный шедевр, мальчик не переставал удивляться. Он никак не мог взять в толк, как Ноа, умевший мастерски смешивать краски и сочетать на холсте таким образом, чтобы получалась красивейшая картина, умудрялся испоганить любое блюдо, за которое брался. Суть ведь та же: смешиваешь, сочетаешь.

Остаток вечера прошел спокойно, как, впрочем, и всегда. Раскрыв учебные пособия, Ал вывел несколько строк аккуратных букв и после долго-долго сидел, любуясь своей работой. Затем Ноа достал счетные палочки и заставил выполнить несколько задач.

В перерывах Ал мысленно возвращался к своей и идее, крутя ее так и эдак. “Ну и какой же секрет мне выбрать?” Это оказалась нелегким делом: ведь чтобы хранить тайну, нужно сперва обзавестись ею…

Он очень любил книги, но во всех историях, которые ему довелось прочесть, вопрос с тайнами решался сам собой. В основном, главный герой чуть ли не с самого рождения обладал невероятными знаниями или умениями: видел духов, слышал шепот умерших, мастерски разгадывал загадки – и скрывал эти умения по причинам, которые часто казались Алу надуманными. “Ну и дурень! – злился он на героя в такие моменты. – Я бы обязательно придумал, как на этом заработать”. Увы, но если души человеческие и правда выпекаются в огромной печи, прежде чем попасть на землю, то Ала, в отличие от кого-то другого, щепоткой тайн не посыпали.

При другом развитии событий герой мог случайно найти или получить в наследство ценную вещь, которую важно было сохранить в тайне ото всех, ведь на нее открылась настоящая охота. Вот только вещей у Ала немного, и все купленные за бесценок мамой либо Ноа. Наверное, можно поискать что-нибудь в мусоре на правом берегу, но одного его туда не пустят. Да если бы и пустили – и если бы он действительно раздобыл там что-нибудь ценное, то куда прятать? Не в шкаф же с вещами, которые мама постоянно перебирает, гладит, складывает? И на полки с картинами не положишь, да и под свой хлипкий матрасик, который Ал расстилает по вечерам и сворачивает утром, не спрячешь…

Словом, с секретом не складывалось. “Точно, я могу просто притвориться, что у меня есть жутко важная вещь, о которой никому нельзя говорить, – размышлял Ал, мучительно перебирая сюжеты прочитанных им книг. Ему вспомнилась одна фраза, будто по лицу человека можно узнать, хранит ли он тайну: она плещется в глубине его глаз и стремится вырваться наружу, словно вода из кипящего котла. – Интересно, будет у меня такой же таинственный вид – или просто дурацкий?”

Еще в прочитанных Алом историях случалось, что какой-то незнакомец просто брал и вываливал на героя ворох загадок, а затем просто оставлял его с этим ворохом наедине. Ал печально вздохнул: если даже самые близкие люди хранили от него секреты, то незнакомцы и подавно не будут ничем делиться.

Едва не плача, Ал окинул взглядом разрисованные стены комнаты и остановился на мальчике, сидящем верхом на огромном псе. Мальчик крепко держался за серую длинную шерсть, а над его головой в ночном небе сияли две луны, большая и маленькая.

По легенде, когда этот пес-гончая только подобрал брошенного в лесу младенца и стал растить, словно собственного щенка, луны располагались именно таким образом. Мальчик рос, постепенно превращаясь во взрослого мужчину, а вместе с ним и маленькая луна увеличивалась в размерах, пока, наконец, не сравнялась с большой. Много лет они освещали дорогу путникам и позволяли детям не так сильно бояться темноты. Но когда на землю пришли боги и заставили духов уйти, одна из лун погасла, и во всем мире стало темнее.

“Интересно, у тебя были тайны от своего пса-гончей?” – шепотом спросил Ал у мальчика на стене, когда Ноа ушел на кухню готовить чай. Конечно, никто ему не ответил, но Алу вдруг показалось, будто нарисованные руки слегка дрогнули и сильнее вцепились в серую шерсть.

Той ночью Ал метался по своему матрасику. Во сне он смотрел в лужу, но не видел там ни единого отражения. И взгляда не мог отвести: словно невидимые руки протянулись из грязной воды, плотно обхватили лицо, не позволив отвернуться. Ал очень хотел убежать прочь, но не мог пошевелиться, даже дыхание давалось с трудом.

– Что ты там видишь? – прошептал кто-то на ухо.

Ал подумал сперва, что ему почудилось, но голос прошелестел разочарованно:

– Неужели ничего?

Ал вздрогнул, почувствовав в чужом голосе смутную угрозу. И тут же ледяная ладонь легла ему на спину и толкнула, заставив упасть в воду. Обычные лужи едва доставали до икр, могли разве что промочить ноги и заляпать одежду – но эта полностью вобрала Ала в себя. Он тонул, погружался все глубже и никак не мог коснуться дна. Постепенно дневной свет истончился, затем вовсе исчез. Алу показалось, будто он ослеп и оглох.

– Будь здесь, пока хоть что-нибудь не рассмотришь, – прошелестел таинственный голос.

– Стой, кто ты? – попытался выкрикнуть Ал, но губы не слушались, и только легкая дрожь тронула голосовые связки. В приоткрывшийся рот хлынула черная вода. – Не надо. Не оставляй меня.

Внезапно темнота рассеялась, и давление воды перестало ощущаться. Вскрикнув, мальчик резко сел, ощупывая горло и грудь. Он был насквозь мокрым, но не от воды, а от пота, обильно выступившего по всему телу. Кровь шумела в ушах словно яростные волны, желающие поскорее сточить острые скалы, бросающийся на них с яростью тысячи разъяренных псов.

Ал выполз из-под теплого одеяла, перекатился с матраса на прохладный пол. Стало чуточку легче. Постепенно успокаиваясь, он принялся скользить взглядом по трещинам в потолке. Извилистые, они стекали на стены, убегали за спинки мебели или становились частью рисунков. Так, одна из трещин, выделенная кроваво-красной краской, изображала разлом, через который пыталась пробраться Пожирающая-миры. Но свита Баронга, великого духа-защитника, стояла на страже: многочисленные силуэты разных существ стягивали края разлома.

Когда сердце перестало бешено колотиться, до Ала дошло, что ночью видеть трещины он, вообще-то, не должен: ведь ставни закрыты, свет потушен. Повертев головой, он увидел, что пара тонких свечей все же зажжены. Света от них немного, зато струйки вонючей копоти пачкают воздух.

Ноа сидел, вжавшись в угол, и лица его не было видно за мольбертом. Ал встревожился: он не помнил, чтобы старик рисовал по ночам. Кое-как поднявшись – после сонного паралича тело все еще плохо слушалось – Ал приблизился к Ноа и обнаружил, что лицо старика пугающе пустое, бессмысленное – прямо как днем у той проклятой лужи. Ал осторожно потряс его за плечо.

– Ты хотел спросить, пойдем ли мы завтра на встречу? Хорошо. Мы не пойдем, – пробормотал Ноа едва различимо. Ал не понял, произнес ли он слово "хотел" или "хотела", обращаясь к маме, которой не было в комнате. Мальчик и сам уже не желал никакой встречи: она принесла слишком много неприятностей. Никакие деньги и волшебные поделки из бумаги не стоят того, чтобы его близкие ссорились.

Ал перевел взгляд на картину, и его прошиб холодный пот. Строго говоря, ничего страшного на холсте изображено не было, сплошная красота: тянущееся до горизонта поле, густо поросшее голубыми цветами, такое же голубое небо и в отдалении, почти на линии горизонта, – девушка в ярком, цыплячье-желтом платье, собирающая букет.

Вот только картину словно писал другой человек. Глядя на нее, Ал не узнавал руки Ноа. Его работы всегда были аккуратными, детальными, гармоничными. А на этом холсте царил хаос, густо нанесенная краска бугрилась или стекала на пол тяжелыми каплями. Из-за нечетких, смазанных контуров казалось, будто цветы и рукава платья слегка шевелятся.

– Ноа, очнись! – снова закричал Ал.

– А? Что такое? – взгляд старика постепенно прояснился.

Ноа отложил кисть и потянулся ладонью к лицу, желая потереть лоб. Ал перехватил его руку, опасаясь, что краска попадет старику в глаза.

– Что происходит? Почему ты сидишь здесь и рисуешь в такое время?

– Просто… Просто не спалось.

– Как ты себя чувствуешь? Ничего не болит?

– Да, да, все в порядке. Ай, мальчик, откуда в тебе столько силы? Ты мне запястье сейчас в порошок сотрешь.

– Ой! – Ал поспешил разжать пальцы. – А что это за поле?

Ноа не ответил, лишь облизнул пересохшие губы.

– Это настоящее место? Или ты его просто выдумал? И почему именно оно? Прежде ты никогда такое не рисовал.

– Слишком много вопросов, чему я тебя учил? – угрюмо одернул старик.

– Скажи мне. Что в этом такого? – Ал почувствовал, как к глазам подступают слезы. – И еще. Пусть я пока и маленький, но не глупый!

– Я вовсе не считаю тебя глупым, – Ноа похлопал мальчика по голове. – Ладно, я расскажу тебе эту историю.

С этими словами старик поднялся, потянулся, размял затекшие плечи. После принялся убирать краски.

Ал долго молчал, почтительно склонив голову и всем своим видом выражая готовность слушать хоть весь остаток ночи. Но только мягкий шелест воды в каналах, просачивающийся через неплотно закрытые ставни, нарушал тишину. Не выдержав, Ал попросил:

– Ну, рассказывай!

– Обязательно расскажу, но не сейчас. Ты пока еще мал, чтобы понять.

– Сколько мне ждать, получается? – возмущению Ала не было предела. – Ну и когда расскажешь, когда мне исполнится десять?

Десятилетие казалось Алу особенным возрастом. Наверное, потому что цифра была круглая, а круглые цифры он уважал: задачки с ними были намного легче обычных. А еще десятилеток охотно брали в подмастерья ремесленники: так у ребят появлялись и первые деньги, а еще чувство собственной значимости, позволяющее им взрослеть на глазах.

Ал рос неглупым мальчиком и прекрасно понимал, что семья их совсем бедная. Еды было достаточно, чтобы внутри не поселилось вечно голодное, высасывающее все силы чудовище; и даже запасы на зиму удавалось заготовить. Но вот одежда и обувь доставляли проблем: за последнее время Ал сильно вырос, из-за чего они с Ноа потратили много времени, выискивая подходящие вещи. И хоть они покупали все “на вырост”, очень скоро подшитые рукава и штанины приходилось отпускать. И каждый раз, когда Ноа или мама брались за ножницы и иголки или пересчитывали скопленные деньги, сокрушенно качая головами, Ал жалел о том, что ему пока еще не десять, и что он не может прибиться к кому-нибудь подмастерьем. “Когда наступит время, я выберу самого хорошего мастера, буду работать день и ночь, чтобы мы ни в чем не знали беды”, – так думал Ал.

Но до заветного возраста Алу оставалось несколько лет – бездна времени. Еще и Ноа добавил беспокойства:

– Боюсь, десять лет – тоже маловато.

– Одиннадцать? Двенадцать?

Выражение лица старика не изменилось, и мальчик подумал, что стоит накинуть еще пяток лет. И все же он решил торговаться до последнего:

– Четырнадцать? Скажи, что четырнадцать?

– Оказывается, ты уже такой большой. Так здорово знаешь числа.

– Неужели семнадцать? – спросил Ал упавшим голосом. Одному из их соседей было семнадцать, и Алу он казался уже совсем взрослым дядькой.

– Дело не в возрасте. Я хочу рассказать тебе, когда… – на глаза Ноа на миг словно пелена наползла. – Когда ты наберешься опыта. Когда испытаешь множество других чувств. Возможно, когда впервые влюбишься. Боюсь, лишь тогда ты сможешь по-настоящему меня понять.

Глава 3. Перемены

К тому времени, как Алу исполнилось одиннадцать, он успел уже порядком разочароваться в жизни. Столько надежд было возложено на десятилетний рубеж, но все они обернулись чередой неудач.

Несколько лет назад на юге началась засуха, гибли посевы и болел скот. По окрестным землям растекался голод, заставлял людей покидать родные дома. Спасаясь, семьи перебирались в другие места, но и там их настигали отголоски голода: продукты дорожали, работы становилось меньше.

Перемены не обошли стороной и город – и похоронили мечту Ала устроиться подмастерьем. Весь год он почти ежедневно обходил ремесленников левого берега, но те затягивали пояса потуже и отказывались нанимать помощников, либо выбирали детей родственников, друзей или соседей. Многие оправдывались тем, что боятся передавать секреты мастерства в чужие руки.

Так, один надушенный ювелир с белым, рыхлым лицом, вальяжно прохаживался перед выстроившимися в шеренгу мальчишками и девчонками. Время тянулось мучительно медленно. Стоявшая рядом с Алом девочка на полголовы ниже не выдержала разлитого в воздухе напряжения и начала тихонько всхлипывать. Наконец, словно напитавшись детским волнением как цветок напитывается солнечным светом, ювелир объявил:

– А теперь прошу уйти всех, кто живет не в Золотых Нивах.

По светлой мастерской пронесся горестный вздох. Ребята медлили, но все же под строгими взглядами ювелира и работников, опускали головы и тихонько уходили. Совсем скоро из пятнадцати с лишним ребят стоять остались лишь шестеро. Среди них оказался и Ал; он не сдвинулся с места, словно приклеившись ботинками к полу. Теперь, когда остальные ушли, он стал сильнее выделяться своей потрепанной одеждой и худеньким телосложением.