Солнцестояние

Ты ведь сама хотела исчезнуть, упрекнул голос внутри, так зачем бороться? Теперь, когда у тебя нет ничего – и есть все.

– Я буду скучать по матери, – сказала я. – Если останусь, я смогу ее позвать?

– Да, – ответила росомаха. – Со временем, когда окрепнешь.

Я кивнула:

– Хорошо, – и нерешительно зачерпнула мясную похлебку.

Джой Моен

Дети мха и полыни

Прежде чем окончательно открыть глаза, Ведана медленно выдыхает воздух из ноздрей, будто дух испускает. Лицо ее безмятежно, словно и не снились мгновение назад короткохвостые бесенята, словно не рвали душу, не тянули за руки и ноги, грозясь разорвать на части. В фиолетово-голубых глазах отражается застарелая печаль, привычная молодому сердцу. Да и кто ее не чувствовал теперь, эту всепоглощающую грусть, что хуже болота, вязкого и тягучего, на котором стоит деревня. Особенно горестно становится в такое чудесное время, когда занимается рассвет. Солнце ласково румянит щеки, нежный ветерок треплет за пшеничные локоны, а легкая дымка гуляет меж травинок в поле, оседая каплями росы, предвещая знойный день.

Еще совсем недавно Ведана позволила бы себе понежиться подольше на примятых стеблях полыни, вдыхая ее умиротворяющий терпкий запах пыли и прохлады, но сейчас, когда матушка предана земле, а старшая сестрица, Казя, слаба здоровьем, не время блаженствовать. Близ праздника летнего солнцестояния дел в деревне немало, особенно у тех, кто ведает больше остальных: насобирать да насушить трав, умаслить домовых и дворовых, посетить больных, – и как бы хорошо ни было у кромки леса, куда не ступает нога даже случайного путника, пора возвращаться. Лишь бы у Кази хватило сил побороть измучивший ее недуг, только бы выстояла, негоже деревне без защиты стоять. Не успела матушка в земле покой обрести, как зашлись лаем собаки, чуя неладное, зашумел недобро лес могучими ветвями, горько заплакала младшая сестрица Греза. Ежели не сможет Казя встать вместо матушки на защиту деревни, придет черед Веданы. Знать бы наверняка собственную судьбу, чтобы если не отвратить, то хотя бы готовой быть ко всем ее превратностям, но ворожеям так далеко заглядывать не положено.

Думать о плохом не хотелось, и девушка смежила веки, чтобы выкрасть еще минутку покоя до того, как гомон деревни и чужие беды опутают силками до самого позднего вечера. Откуда-то с краю поля донесся слабый крик птицы, а уже через мгновение граянье вороны заставило Ведану рывком сесть на месте, озираясь по сторонам. «Пожалуйста, только бы не в нашу деревню, пролетай, пролетай мимо», – взмолилась девушка, прижимая кулаки к груди, но настырная черная птица, как назло, опустилась на сук давно упавшего полусгнившего дерева, утопленного в почву, и, повернув голову набок, пронзительно крикнула.

– Кыш! Прочь отсюда! – поднялась на ноги Ведана и топнула, чтобы спугнуть нахалку, но та лишь блеснула глазами-бусинками, продолжая твердить свое. Быть беде, коли воронье в клюве весть несет. Ничего не поделаешь, отказаться нельзя. Хоть бы обозналась глупая птица, хоть бы ошиблась, только бы с Казей ничего не случилось.

Подпоясав простое льняное платье потуже, Ведана направилась в сторону деревни по протоптанной ею же дорожке. Чоботы [2], покрытые высохшей грязью и пылью, то и дело запинались за кочки, попадали в капканы из туго скрученных между собой трав. Невдалеке показались частые приземистые домики, будто специально сгрудившиеся вместе для защиты от опасностей извне. Покрытые мхом, поросшие сорняками крыши укрывали жилища от посторонних глаз. Вокруг все полнилось жизнью, цвело. Смотришь по сторонам, и глаз радуется, даже сквозь плетень пробивались жгучие листья крапивы и душистая зелень смородины, будто неведомы природе беды человеческие. Не щадит она ни чувств людских, ни душу, что распахивает свои теплые объятия навстречу новому дню, ни руки, что неустанно возделывают матушку-землю, ни сердца, трепещущие от надежды. Знай себе красками да плодами щедро одаривает, восхвалений ждет за работу тяжелую.

Рано просыпается деревня, только светило небесное лучами всеведущими землю прощупает, а человек уже тут как тут, за водой к колодцу с ведрами топает, стол к завтраку накрывает, белье всхлапывает, готовясь для работы в полях. Две девицы отворили двери и ставни окон, чтобы впустить приятную прохладу, и судачат у порога, малых деток держа на бедре. Проводили Ведану суровым взглядом, недолюбливают, но чуть что обязательно наведаются, чтобы мазей и настоев лечебных спросить. Привыкла девушка к подобному отношению, сколько себя помнила, так было всегда, но порой сердце отчего-то желало иного, чтобы добром на добро соседи отвечали не раздумывая.

В начале деревни колодец встречает путников, никому не отказывая в нужде промочить горло. На каменном его кольце стоит мальчонка, лет шести, и смотрит в бездонную глубину. Оборванец, сразу видно, щеки измазаны грязью, одежда не по размеру висит мешком, явно досталась от отца. Опасно стоит на краю, вбок накреняется, того и гляди сгинет. Ведана прошла было мимо, чужие дети не ее забота, но остановилась, призадумалась.

– Чего делаешь? Помереть хочешь раньше времени? – прикрикнула на мальчишку девушка, обойдя с другого края колодца и скрестив руки на груди.

– А тебе что за дело? Не видишь, занят я! – Несмотря на то что речи его казались взрослыми, надулся паренек, словно дитя малое, коим ему и положено быть, и еще ниже склонился он к густой непроглядной темноте колодца.

– Да мне, собственно, все равно. Спросила, только чтобы совесть свою успокоить, но коли так хочется, прыгай. Все равно потом Углешка в прах обратит. – Пожав плечами, Ведана пошла прочь и спрятала улыбку, убедившись, что ее слова произвели нужный эффект. Мальчишка резво спрыгнул с каменного кольца и бежал теперь впереди девушки, к ней лицом.

– А-а, ты же ведьма! Ведьма, а, ведьма, погадай мне, я тебе отплачу как следует, – заулыбался мальчик, вытирая сопли застиранным рукавом.

– Да что у такого, как ты, может быть. Не трать мое время, уйди с дороги! – шикнула на него Ведана, но тут паренек вытащил из кармана золотое колечко и покрутил им прямо перед носом ворожеи.

– А вот что! Не погадаешь – всем расскажу, что ведьма свои обязанности в деревне не исполняет, и тогда-а… – Оборванец сделал многозначительную паузу, позволив Ведане самой представить искаженные злобой лица, бранные речи и крепко стиснутые кулаки. И без того жители в деревне не слишком доброжелательно настроены к ремеслу ее семьи.

– Стащил у кого, небось…

– Ничего я не крал, это кольцо так давно у нас в семье из поколения в поколение передается, что уже и забыли, для чего его хранить надобно. Все равно младыми помирают, скоро и мой черед придет. Бери! – Мальчонка сунул Ведане украшение в руку и, насупившись, стал ждать предсказание. Предчувствие беды нарастало комом в груди, нужно поспешить к дому, убедиться, что с сестрами все в порядке.

– Ладно, только побыстрее. Плюнь на землю, давай!

Мальчик сделал, как велено, и внимательно следил за тем, как низко склонилась Ведана, что-то тихо нашептывая, тонкой палочкой помешивая пенистую влагу.

– Интересно получается. Кому повешену быть, тот не утонет. Оборванец, а судьба у тебя хорошая. Проживешь все до капельки, что отмерено, и свое возьмешь. Будет что детям оставить, – отряхнув подол, произнесла ворожея.

– Брешешь! Какая же судьба хорошая может быть, коли через десять зим помирать! Обманула ты меня, ворожея, я все про тебя расскажу! – заплакал мальчишка, утирая глаза грязными кулаками, и отчаянно мотая головой. Ведана едва слышно вздохнула, поглаживая ребенка по макушке. Очень уж знакома ей была эта боль, но пройдут годы, и он, как и все, примет свою долю.

– Ты бы воспротивился в любом случае, верно? Хоть плохое, хоть хорошее я скажи, а посему пусть будет так.

Оставив ребенка играть подле рябинника, усыпавшего белыми лепестками землю вокруг, будто снегом, Ведана, подобрав руками юбку, бросилась к дому. Проснувшаяся деревня полнилась звуками оживающего быта, ничего не нарушало покой жителей. Покосившаяся от старости изба встретила девушку безмолвными окнами, занавешенными тряпками, запертой на засов дверью и черной от копоти трубой. Ни Кази, ни Грезы дома не оказалось, об их недавнем уходе говорили закинутые льняным полотном полати [3], заправленная свежая лучина для вечерних посиделок и оставленные на обычно пустующей лавке у печки травы. Ушли в спешке, вероятно, кому-то в деревне срочно понадобилась их помощь. Облегчение теплой шалью легло на плечи. Ошиблось воронье, как пить дать. Не пристало и Ведане опаздывать, а потому, собрав в узелок скудный обед, состоящий из двух пирогов с ягодами, поспешила из избы, но не успела и порог перешагнуть, как ее уже ждала давняя подруга.

– Ты-то мне и нужна, Ведя! Хорошо, что застала тебя вовремя. Помощи просить хочу. Душу проводить надобно, покараулишь чуток? – как всегда весело, каким бы ни был повод, произнесла Углешка, любовно поглаживая подушечкой указательного пальца по гладкому серпу, блеснувшему в свете солнца. Сколько помнила себя Ведана, Углешка жила в деревне, проводила похоронные обряды, почитала мертвых, давая последние наставления, и дарила утешение живым, оплакивая утрату. Никто не знал ее настоящего имени, прозвав по роду деятельности. Говаривали, что однажды она просто пришла в деревню и осталась здесь жить. Но в одном местные были уверены точно: девочка, чей облик оставался неизменным с годами, сродни богине, спустившейся свыше. Прогонять ее никто не собирался, мало ли что может статься, прогневай люди Углешку, да и сильно не боялись, зная, что дружбу водит с мертвыми, а живые как таковые девочке неинтересны.

Независимо от времени года, она носила черное одеяние до самых пят, не покрытые капюшоном белые волосы неизменно забирала в конских хвост, и, несмотря на юный облик, в глазах ее отражалась вековая мудрость. Углешка знала о злых духах больше остальных, обучала местных ворожей, если того хотела или когда изнывала от скуки, но прямого вмешательства не допускала, оставляя честный хлеб Ведане и ее сестрам, особенно когда их помощь требовалась во время обрядов. Слабее становилась Углешка, и, чтобы не воспользовался этим нечистый дух, требовался присмотр ведуний.

– Ой, а что, уже пришла пора? – спросила Ведана, крепче сжимая в пальцах узелок.

– Да, Саедане аккурат шестнадцать лет минуло. Уже и костер развели. Поспешим.

По высохшей трясине, дальше через поле, окруженное редкими березами и осинами, вышли девушки к кладбищу без указателя – захочешь, а не пропустишь. Босые стопы Углешки без страха ступали по примятой чужими лаптями траве, а заросли, казалось, расступались сами, стоило им завидеть острый серп в руках жрицы. Многочисленные деревянные кресты изо всех сил цеплялись за глинистую почву. Выступали перед холмиками земли, поросшими зеленым мхом, полком бессмертных защитников, напоминающих об исповедимости конца жизни.

В центре кладбища, в вырытой много зим назад яме, глубиной с человеческий рост, пылал костер, подкармливаемый уложенными на дно ветками и поленьями. Его яркие и горячие языки чернили землю вокруг. У заранее подготовленной могилы столпились люди, родственники и зеваки, тяжело вздыхая и причитая, страшась своей и чужой участи. Младшие братья и сестры Саеданы окружили ее кольцом, крепко сжимая в последних объятиях. Сама девушка замерла, не в силах даже смахнуть катящиеся из глаз слезы, онемевшие губы заметно дрожали, но с них ни слова не могло слететь. Печально, что жизнь ее подходила к концу, а девушка не успела даже обзавестись мужем и детьми и потому стояла теперь, наряженная в красивое белое платье с рюшами, подобно невесте.

– Не бойся, Саедана. Я о тебе позабочусь, как и обо всех остальных. Желаешь, землю буду есть [4], что все сделаю, дабы тебе хорошо на том свете гостилось? Навещать тебя буду обязательно, не плачь, моя милая, одну не оставлю. Прах соберу и похороню как полагается, – успокаивала девицу Углешка, нежно поглаживая по спине, – пойдем, Саедана, время пришло.

Жар огня близ ямы нещадно щипал кожу, Ведана почувствовала, как подмышки взмокли, а по пояснице щекотно скатились капли пота, наблюдая за тем, как Углешка, переплетая пальцы с Саеданой, повела ее на мучительную смерть. На лице жрицы несмываемой маской застыла решимость, девочка поджала маленькие губки и подняла над головой заветный серп.

– Молись, Саедана. Да услышат тебя боги, да помогут возродиться в новом обличье! Оставь сомнения, дева, не страшись смерти, как не страшилась и жизни! Существуем в муках и умираем так же, лишь тогда наша жертва будет принята.

– М-матушка-з-земля, услышь м-меня, я т-т-твое дитя. Я обращаюсь к тебе со всей любовью. Я есмь то, что я есмь! – С каждым последующим словом речь девушки обретала уверенность, дрожь в голосе утихала, словно стоя на краю обрыва, она вдруг увидела нечто неподвластное тем, кому еще предстояло жить. И Саедана, и Углешка смежили веки, набирая в грудь побольше воздуха, одна – чтобы насладиться сладостью последнего глотка, вторая – уловить связь с богами и действовать их рукой. Уже через мгновение Углешка взмахнула серпом, отрезая невидимые нити жизни и рассекая нежную плоть девицы. Каким бы ужасным ни казалось последнее, оно слыло необходимостью, жестом милосердия. Ведана не могла отвести взгляда от хлынувшей густой крови, тотчас зашипевшей в огне, бесстыдно обнажившейся багряной плоти и распахнутых бледных губ Саеданы перед тем, как ее поглотило пламя. Оранжевые и желтые всполохи игриво трепетали, облизывая безжизненное тело, будто наслаждались пиром, устроенным в их честь. Громко закричала Углешка, вторя плачу детей, скорбя со всеми. Из глубоких рукавов ее вслед за телом канули в яму крылья диких голубей, краюшка хлеба и щепоть соли, чтобы душа Саеданы как можно легче воспарила над деревней. Песнь скорби еще долго разносилась по полю, пока огонь не насытился, окончательно погаснув.

– Все прошло хорошо. Спасибо, Ведя, за помощь. Ни один дух носа не показал, видать, костра испужались, – смахнув со щеки последнюю слезу, сказала Углешка довольным голосом, – не забудь собрать Адамову голову на Ивана Купалу. Эх, вот бы хоть раз увидеть Царя-Архилина [5], что произрастает целебный корень из груди мертвеца, да только где ж среди пепла его сыщешь.

Углешка спрыгнула в яму, когда Ведана наконец пришла в себя и подала жрице деревянную шкатулку с выжженным на ней незнакомым знаком. Спроси девушка, и Углешка не ответит, лишь хитро улыбнется да подмигнет голубым, почти прозрачным глазом, мол, мне твои дела неведомы, и ты в мои не лезь. Мимо проходящие жители деревни перед возвращением подходили к яме, благодарили жрицу, низко кланяясь, а после понуро брели по знакомой тропинке. Сколько бы раз на пути ни стояла смерть, а каждый ее приход первым ощущается, оставляя шрамы и рубцы на костях. Несколько парней и девиц остановились подле Веданы, нервно заламывая пальцы и топчась на месте в ожидании, когда ведунья обратит на них внимание. Стоило ее взгляду украдкой коснуться локонов стоящей ближе всех девушки, как местные наперебой принялись рассказывать о постигших их бедах.

– Что вы клохчете, аки глупые куры! Говорите по очереди, а ты, Ведана, не давай им на себе ездить, загонят же! – гаркнула из ямы Углешка, подняв голову от пепла, который сгребала руками в шкатулку. Откашлявшись, парнишка постарше сделал шаг вперед, снимая поярковую [6] шляпу.

– Прости, ведунья, очень уж помощь твоя нужна. Завелся в полях черт какой, работать не дает, а без запасов мы все по миру пойдем раньше срока. Успеть бы рожь посадить, а он нещадно досуха выпивает задержавшихся допоздна мужиков.

– Как черт-то твой выглядит, знаешь? – скрестила руки на груди Ведана, с прищуром поглядывая на паренька.

– Я-то сам не видал, но люди говорят, высокий, шустрый, на теле ни единого волоска, глаза горят, а зубы как есть острые колья. На четвереньках, словно дикий зверь, на мужиков прыгает.

– Чем отплатишь, молодец?

– Бери что хочешь, ничего не жалко, лишь бы от черта избавиться, – развел руками парень, а в глазах страх плещется.

– Что ж, будь по-твоему. Избавлю от нечисти и плату возьму, в долгу не останешься.

Не сдержавшись, парень выдохнул от облегчения, что ведьме служить не придется, и, водрузив шляпу на голову, кивнул, скрепляя договор.

– Сестер моих не видывали, случаем? – спросила Ведана, помогая Углешке выбраться из ямы со шкатулкой, полной священного пепла.

– Нет, ведунья, не встречались.

В этот миг, не успели они и шагу ступить, раздался звон колоколов прямиком из деревни. До поля он доходил пронзительными отголосками, словно бьющиеся о края утеса волны, оповещая всех в округе о случившейся напасти. Мужики и бабы поспешили к деревне, оставив одних замерших на месте жрицу и ворожею. Переглянулись девушки и, не сговариваясь, одновременно направились на звук, не предвещающий ничего доброго.

Локтями растолкав столпившихся у домика на окраине зевак, Ведана и Углешка подошли ближе. Парни и девушки, потворствуя праздному любопытству, охали и вздыхали то ли от страха, то ли от облегчения. Завидев их, молодая хозяйка, сама еще дитя, за юбку которой прятался старший сын лет пяти, запричитала, бессвязно что-то бормоча, прижимая как можно сильнее к груди новорожденную малышку. Так ничего и не добившись от девицы, Ведана нырнула в проем открытой настежь двери и шумно втянула вставший поперек горла воздух. На полу посреди крохотной комнатушки лежала ее старшая сестра, бледная, словно кто мукой присыпал, со сложенными на груди руками, точно спящая. Подле Казимиры, уронив голову в ладони, горько рыдала Греза, ее тонкий стан подрагивал при каждом всхлипе, а темные волосы, будто полевые ужи, подпрыгивали, вторя скорби.

– Что теперь будет, что станется с деревней, Ведя? Нечисть со свету сживет, а так пожить, еще подышать хочется. Бедная, бедная Казя, – шептала Греза, покачиваясь взад-вперед.

Ведана опустилась рядом с сестрами, с нежностью, на которую не осмелилась бы при жизни Казимиры, погладила охладевшие щеки и волосы цвета воронова крыла, поправила взлохмаченные пряди. Несмотря на то что Казя никогда особо не любила Ведану, отдавая предпочтения младшей из них – Грезе, чувства ее были не взаимны. Средняя сестра всегда брала со старшей пример. Ходила хвостиком по деревне, едва встав на ноги. Светилась тайным обожанием. Но Казимира лишь изредка позволяла себе быть с Веданой мягкой, не преминув больно уколоть девушку за худо сваренный отвар или неправильно собранные травы. Не со зла, но ученья ради. Завидовала Казимира, что силу свою от матушки приобрела, а средняя с рождения видела больше остальных, подолгу порой с пустотой разговаривая.

– Скажи, что не оставишь нас без защиты, Ведя, что примешь дар! – до боли стиснула пальцы сестры Греза, вымаливая согласие.

– Ритуал проведем на закате, а после дадим огню подношение. Боги будут довольны. – Маленькая ладошка Углешки легла на плечо подруги, едва ощутимо сжимая.

– Греза, как вы оказались здесь, чего ради сестру хоронить придется? – не сводя взгляда с сестры, бескровными губами спросила Ведана.

– Дак хозяйка нас и позвала, говорит, дух нечистый завелся. Все молоко прямо из коровы выпивает, вещи с места на место перекладывает да сундуки перерывает, видать, ищет что-то. А мы как зашли, он выпрыгнул и так быстро из окна наружу, что Казя тотчас замертво упала, – вновь заплакала младшая сестрица, роняя крупные капли на домотканое платье.

– Не домовой. Чую, чужой кто был, – поднялась Ведана с места, сдернула с кровати простынь и положила рядом с Казимирой. Лучше сестру домой унести поскорее, нельзя оставлять там, где нечисть околачивается, того и гляди не только душой завладеет, но и телом. Пересуды местных стали громче, не спешили люди по домам расходиться, не зная, что без их ведома делается. Только когда сестры Казю в простыне на улицу вынесли, голоса смолкли. Старались мертвой ведьме в лицо не смотреть, то и дело крестились, расступаясь в стороны.

– Как же со зверем-то быть, а? Убежал, но воротится ведь, – спросила хозяйка дома, стыдливо поглядывая на завернутое в ткань тело, закрывая сыну глаза, чтобы сам не смотрел. Ведана стиснула зубы от подступающей злобы: не успела она сестрицу старшую оплакать, а жители все о себе толкуют, помощи ждут, словно ведьмы не люди вовсе и горевать им не положено.

– Соседи ваши, случаем, лучше жить не стали, когда беды случаться начали? – нехотя спросила за ведунью Углешка, на соседский дом поглядывая. Жрица и вовсе помогать не желала, не ее это дело, да и может ворожею вовсе сами местные и отравили или напугали, с них станется. Недолюбливают они ведьм, не понимая, что без них совсем пропадут. Навалилась вдруг на девочку смертельная усталость. Сколько веков она в этой деревне живет, скольких душ повидала, тел несчастных огню предала, но что было делать, коли боги ей поведали, что родится в этом месте нечистая сила, способная весь мир в прах обратить, только лишь телу данному семнадцать зим исполнится. Много жизней загублено, но боги свое твердят. На покой бы уйти поскорее, да Ведану жалко будет, привязалась Углешка к девице, словно к сестрице родной.

– Стали, стали! – закивала девица, еще долго перечисляя, какие счастливые сделались соседи в последнее время, как стол полон яств оказался, ткани добротные у печи сушатся, пока окончательно из виду не исчезла вместе с ворожеями.

На свежевырытую ямку поставили деревянные козлы, обложили камнями, чтобы огонь не перебрался на дом. Завернутая в полотно Казимира покоилась на них, ожидая, когда ее тело передадут в объятия пламени, а душа, свободная от мирских тягот, отправится дальше. Греза, сложив руки в молитве, надеялась, что выпитый Веданой на настое полыни яд не лишит ее и второй сестры. Но таков обычай: чтобы отпустить одну ведунью и принять ее дар, было необходимо испить горький отвар из трав и суметь удержаться между жизнью и смертью. Ведана дрожащими руками откупорила бутылек с ядом и молила богов дать ей достаточно сил и смелости для свершения обряда.

Густая темно-коричневая жидкость с трудом перетекла в горло, тяжело опустившись на дно пустого желудка. Мгновение ничего не происходило, ворожея даже решила, что яд не сработал или боги оказались милостивы, избавив ее от мучений, но когда выпитое бурлящим комом поднялось обратно, а перед глазами действительность исказилась до неузнаваемых силуэтов, взмолилась, чтобы смерть наступила прямо сейчас. Навалившись на козлы, корчилась Ведана от боли, терзающей нутро, заламывающей кости, изо всех сил стараясь удержаться в сознании. Сквозь плотную пелену она услышала голос старшей сестрицы, просящей ее быть сильной, но то оказалась вовсе не Казя, а Углешка, с тремя головами и восемью ногами и руками, кружившими вокруг маленькой фигурки. Вспыхнуло пламя, кто-то оттащил ведунью подальше от огня, и прежде чем погрузиться в забытье, Ведана увидела, словно во сне, как чернеет и обугливается некогда белая нежная кожа сестры.

Всю ночь девушка металась между Навью и Явью, исторгая из желудка непомерное количество желчи и плохо переваренных остатков пищи, а наутро, с трудом подняв веки, почувствовала, каким легким стало тело. На мгновение показалось, что мертва, и вместо страха ощутила облегчение. Заметив, что сестра пришла в себя, Греза подскочила к полатям, будто всю ночь не сомкнула глаз, ведя борьбу за душу Веданы.

– Сестрица, ты смогла, хвала богам! Я уж думала, что и тебя схороню, – едва слышно прошептала Греза, целуя руки девушки и омывая их собственными слезами.

Поднявшись, Ведана обняла младшую сестру, ощущая хрупкие, словно птичьи косточки под грубо сотканным платьем, и наконец заплакала сама, скорбя обо всем пережитом. Теперь, когда Казимира покоится с миром, еще многое предстояло сделать. Первым делом помочь местным жителям, а опосля провести ритуал защиты деревни перед праздником Ивана Купалы. Медлить означало обречь людей на погибель. Обряд необходимо проводить втроем, и Ведана не знала, согласится ли Углешка принять в нем участие. Раньше сестры проводили его тайком вместе, но сейчас иного выхода не было.

Спровадив Грезу за свежей водой, Ведана достала из-под полатей закутанную в отрез добротной ткани книгу, доставшуюся от матушки. В ней находились знания, передаваемые от старшего поколения к младшему, тщательно оберегаемые от дурного глаза и неокрепшего разума. Некоторых ингредиентов для обряда недоставало; поглаживая ветхий корешок, девушка еще раз пробежала глазами по списку, чтобы строки отпечатались в памяти, и поспешила вернуть книгу на место до прихода Грезы. Хорошо бы перед солнцестоянием подношение воде сделать и обязательно наказать детям в деревне, чтобы не рвали кувшинки. Иначе разгневаются русалки, что не смогли принять участие в праздновании, и до самой зимы станут беды насылать, утаскивать в свое царствование купающихся, оберегать рыбу от крючка рыбаков.