Кровь и Воля. История Мурома

Святозар вырвал своё плечо из-под руки воеводы. Он обвёл багровым от ярости взглядом своих воинов. Они молчали. Полторы сотни закалённых в боях убийц молчали, глядя на окровавленного парня, выбравшегося из-под тела их товарища. Но в их глазах князь не увидел злости, жаждущей мести. Он увидел нечто худшее. Уважение. Уважение к дерзкой смелости. Уважение к хитрой победе. Уважение к исполненному закону предков. Он понял, что если сейчас отдаст приказ убить этого выскочку, он нарушит не только слово. Он посягнёт на то, во что верил каждый из его людей. И они могли не подчиниться. Такой позор был страшнее любого поражения.

Жители деревни, которые до этого боялись даже дышать, замерли. Они не смели радоваться, но в их глазах, как искорки в золе, начала загораться надежда. Она была пугливой, робкой, но она была. Первыми очнулись староста Миролюб, которого кто-то успел отвязать от столба, и кузнец Вратислав. Они подбежали к Родомиру и помогли ему выбраться из-под громадной, тяжеленной туши Добрыни.

Родомир встал на ноги. Он шатался. Он был весь покрыт чужой горячей кровью, которая смешалась с грязью и его собственным потом. Он пах смертью. Но он стоял прямо, и в его взгляде не было страха. Лишь холодная, звенящая пустота. Он с трудом выдернул свой скрамасакс из шеи мертвеца и посмотрел прямо на князя.

– Уговор есть уговор, – хрипло произнёс он.

Князь кипел. Он физически ощущал, как его трясёт от ярости и унижения. Быть так публично посрамлённым! Каким-то деревенским щенком! На глазах у всей своей дружины, на глазах у этого быдла! Он молча, с хрустом, сжал кулаки. Потом резко, как будто сломавшись, развернулся.

– Забрать тело, – бросил он своим людям через плечо, не глядя на них. – Уходим.

Четверо дружинников молча подняли мёртвого Добрыню и, как мешок с зерном, перекинули его через седло лошади. Они начали собираться, в звенящей тишине садясь на коней. Уходя, уже вскочив на своего вороного жеребца, Святозар обернулся. Он встретился взглядом с Родомиром. Он не сказал ни слова. Лишь очень медленно, многозначительно кивнул головой. Это не было примирением. Это не было признанием поражения. Это было обещание. Обещание, что он этого не забудет и не простит. Обещание, что однажды они встретятся снова, и тогда уже не будет ни законов, ни поединков.

Перед тем, как сесть на коня, воевода Игорь подошёл к Родомиру. Он поднял с земли тяжёлое копьё Добрыни с широким листовидным наконечником.

– Я помню твоего отца. Он был бы горд. Но он был яростным воином, а ты – хитрым. Иногда это ценнее. Когда придёт моё время встретиться с ним в небесном Ирии, я передам ему привет. И расскажу об этом дне. – Он протянул тяжёлое копьё Родомиру. – А это тебе. По праву победителя. Оно тебе сейчас нужнее будет, чем мёртвому.

Он по-отечески, но сильно, хлопнул парня по плечу, отчего тот пошатнулся. Затем вскочил на коня и уехал вслед за князем.

Как только последний всадник скрылся за холмом, плотина прорвалась. Деревня взорвалась. Это был не просто крик радости. Это был животный, истерический вой вырвавшегося на свободу ужаса. Слёзы, смех, возгласы. Они были спасены. Люди бросились к Родомиру. Они обнимали его, невзирая на кровь и грязь, хлопали по плечам, женщины плакали и пытались поцеловать его руки. На несколько мгновений он стал их героем, их богом, сошедшим на землю.

Но это длилось недолго.

Когда первая волна эйфории схлынула, в толпе начали раздаваться другие голоса. Сначала робкие, потом всё громче.

– Откуда у него оружие? – прошептал кто-то.

– И этот нож… он как будто знал, что так будет!

– А что значит "те, кто пойдёт за ним"? Он что, нас бросает? – выкрикнула какая-то баба.

И всё изменилось. Радость сменилась спорами, благодарность – упрёками, восхищение – страхом. Тот, кто только что спас их от огня и меча, тут же стал почти врагом. Предателем. Он хотел уйти. И не просто уйти, а увести с собой молодёжь – самые сильные руки, самых здоровых парней и девок. Обречь стариков и детей на голод и вымирание.

Но Родомир был глух к их крикам. Он стоял посреди площади, сжимая в одной руке топор, в другой – тяжёлое княжеское копьё, и смотрел на них холодным, отчуждённым взглядом. Для него это был лишь первый шаг. Он уже давно всё решил. Сегодня он купил им жизнь. А себе и тем, кто был ему верен, – свободу. И цена была только что уплачена. Начинался исход.

Глава 11. Герой и Изгой

Празднование было коротким, истеричным и лихорадочным, как предсмертный припадок. Люди, только что стоявшие на коленях перед лицом смерти, теперь обезумели от облегчения. Они плакали, смеялись, обнимались, не разбирая, кто свой, кто чужой. Кто-то, рискуя навлечь на себя гнев жены, выкатил из погреба последний, запрятанный от княжеских дружинников бочонок терпкой медовухи.

Родомира, едва успевшего смыть с себя липкую, засыхающую корку крови и грязи в ледяной воде ручья, подняли на руки. Его превозносили. Мужики, ещё утром смотревшие на него с сомнением, теперь восторженно били его по плечам, называли «спасителем», «соколом ясным» и «грозой князей». Женщины смотрели на него с обожанием, в котором смешивались благодарность и неприкрытое желание. В этот час он был для них божеством, сошедшим с небес, чтобы спасти их.

Но эйфория прошла так же быстро, как и хмель от первой, жадно выпитой кружки. К вечеру, когда темнота опустилась на деревню и люди собрались у костров, началось отрезвление. А вместе с ним пришли страх, зависть и злоба.

Раздор начался с тихого, ядовитого шёпота. Старики, которым любая перемена была страшнее смерти, и женщины, чьи сыновья и мужья не проявили в бою такой же доблести, первыми зашипели, как змеи в прошлогодней листве.

– Откуда у него такой нож? За пазухой прятал… Значит, готовился, пока мы все в страхе животы подводили! Не так-то он прост, ой не прост…

– Он просто ждал своего часа, чтобы возвыситься! Хотел показать себя, а на нас ему было плевать! Если бы не воевода, князь бы и его, и нас прирезал!

– А слова-то его слыхали? «С теми, кто пойдёт за мной»! Слыхали? Он же нас бросить хочет! Увести всю здоровую молодёжь, а мы тут останемся подыхать с голоду и кормить волков?

К ночи, когда медовуха окончательно выветрилась из голов, а страх перед завтрашним днём снова стал главным чувством, шёпот превратился в открытые упрёки. Вече, собранное у большого костра на площади – на том самом месте, где ещё несколько часов назад стояла виселица и проливалась кровь – быстро превратилось в судилище. Вчерашний герой, ещё не успев насладиться славой, стал изгоем.

– Ты спас нас сегодня, Родомир, хвала тебе! Но ты хочешь погубить нас завтра! – кричал с места Богдан, крепкий мужик средних лет, отец троих детей. – Ты уведёшь парней, которые могут держать топор, и кто будет нас от жемайтийцев защищать, если они вернутся? Кто будет поля пахать, когда придёт весна? Ты обрекаешь нас на голодную смерть!

– А князь? – вторила ему во весь голос вдова Милана, чей муж погиб в первой стычке. Её лицо было искажено горем и ненавистью. – Думаете, он простил? Он ушёл, поджав хвост, потому что его дружки устыдились! Но он вернётся! Вернётся с войском ещё большим, и тогда он не будет разговаривать! А без тебя и твоих дружков-головорезов нас просто вырежут, как скот! Ты подписываешь нам смертный приговор!

Родомир стоял перед ними в свете костра. Тени плясали на его лице, делая его похожим на изваяние из камня. Он был спокоен. Страшным, нечеловеческим спокойствием. Рядом с ним, как две скалы, стояли Лютобор и Всеслав, готовые в любой момент встать спиной к спине со своим вожаком.

– Князь вернётся в любом случае, – ответил Родомир, и его ровный, холодный голос перекрыл гвалт толпы. – Сегодня он ушёл, потому что был связан словом чести перед своей же дружиной. Но он вернётся, чтобы смыть свой позор. Вернётся не для дани, а чтобы убивать. И тогда ему будет плевать на детей и стариков. А жемайтийцы… Они всегда приходили и будут приходить, пока вы сидите здесь, как овцы в загоне. Я предлагаю не спасение на один день, не отсрочку. Я предлагаю настоящую свободу. Там, на востоке. Где нет князей, нет дружин, нет дани. Где каждый мужчина – воин в своём доме, а каждая женщина – полная хозяйка.

Он говорил о востоке, о диких, неизведанных землях, о вольной жизни, о городе, который можно построить своими руками. Но люди, оглушённые страхом, опьянённые своей привычной рабской жизнью, слышали лишь одно: он их бросает.

Споры переросли в дикие крики, почти в драку. Староста Миролюб, чья спина горела огнём от ран, пытался их унять, взывая к разуму, но его слабый голос тонул в общем гвалте. Кузнец Вратислав, уважаемый всеми, мрачно молчал, разрываясь между верностью общине и той дикой, пугающей правотой, что звучала в словах Родомира.

К концу вече толпа окончательно разделилась. На одной стороне были те, кто видел в Родомире предателя, кто готов был вцепиться ему в горло за то, что он посмел предложить им выход, которого они боялись больше смерти. На другой – те, кто смотрел на него с отчаянной, последней надеждой, готовые пойти за ним хоть в самое пекло. Между ними пролегла глубокая трещина. И в этой трещине уже витал густой, медный запах будущей вражды, а может, и крови. Герой умер. Родился вожак. И он должен был увести свою стаю.

Глава 12. Сбор Волчьей Стаи

Родомир не стал больше никого убеждать. Он не торговался, не увещевал, не обещал золотых гор. После вече он просто развернулся и ушёл в свою избу, бросив в толпу последние слова, от которых веяло морозом:

– Я не тащу никого силой. Но и ждать никого не буду. Кто хочет воли – приходите ко мне на рассвете с тем, что сможете унести. Остальные – оставайтесь ждать князя. Уверен, он вас не забудет.

И в предрассветной тьме, когда деревня погрузилась в тяжелый, беспокойный сон, к нему потянулись. Не все. Далеко не все. Но многие. В основном, молодёжь. Те, кто ещё не успел врасти корнями в эту проклятую, неблагодарную землю. Те, чья кровь была слишком горяча, чтобы мириться с унижением, а спина ещё не согнулась под тяжестью княжеской плети и поборов. Они шли, как тени, скользя вдоль заборов, прячась от лунного света, чтобы не заметили соседи. Каждый шорох заставлял их вздрагивать. Каждый скрип двери звучал как предательство.

Первым пришёл Лютобор, и не один. За ним, как две горы, выросли его младшие братья – Радим и Горазд. Молчаливые, угрюмые гиганты, похожие на него, как три старых дуба. В их руках были огромные топоры дровосеков, которые в их лапах выглядели смертоносным оружием. Их причина была проста: им надоело гнуть спину на чужого дядю, отдавая лучшее дерево в княжескую казну, а их сестра Олёна в ледяной воде реки была последней каплей.

Пришёл быстрый, как ласка, охотник Всеслав. За его руку держалась его молодая жена, Милада. Хрупкая, похожая на лесную фиалку, она смотрела на мужа взглядом, в котором смешивались безграничное обожание и животный страх. Она бы пошла за ним и в самое пекло, и именно туда, как ей казалось, он её и вёл. Она несла узел с припасами и лук своего мужа.

Пришли другие парни, с кем Родомир говорил у тайного костра. Они привели своих сестёр и невест. Многим из них княжеские дружинники тоже оставили на память или синяки, или горькие слёзы, или стыд, о котором не говорят вслух. Некоторые из девиц были дерзкими и сильными, другие – испуганными, но все они выбрали путь со своими мужчинами, а не участь рабыни или наложницы.

Удивительно, но пришли даже те, кто днём громче всех кричал против Родомира. Тот же Богдан, отец троих детей, пришёл с семьёй, мрачный, как туча. Он взял жену и детей.

– Они переживут дороги, – хрипло сказал он Родомиру, не глядя ему в глаза. – Мы уйдём с тобой, найдём хорошее место. А когда обустроимся – вернёмся за остальными. Если будет, за кем возвращаться.

Они выбрал призрачный шанс на будущее вместо гарантированной гибели для всех.

Одной из последних, когда небо на востоке уже начало седеть, пришла Зоряна. Она не пряталась. Она подошла прямо к Родомиру, который пересчитывал людей и проверял скудные припасы. Она молча встала рядом, и в руках у неё был туго набитый узел и добротный отцовский лук. Она не задавала вопросов, не просила разрешения.

– Я иду с тобой, – просто сказала она, глядя ему прямо в глаза.

– Там будет опасно, Зоряна, – хрипло ответил он, впервые за весь вечер его голос смягчился. – Это не прогулка по лесу. Там смерть ходит по пятам, голод и болезни.

– Здесь она сидит у самых ворот и точит свою косу, – с горькой усмешкой парировала Зоряна. – Разница невелика. Но там есть надежда. А здесь её нет. К тому же, я умею стрелять из лука не хуже любого парня, и моя мать научила меня лечить раны и травы собирать. Я не буду обузой.

Родомир долго смотрел на неё. Он видел в её глазах не девичью слабость, не страх. Он видел такую же стальную, непреклонную решимость, как и у него самого. И ещё что-то, чего он боялся больше, чем княжеской дружины – преданность. Он молча кивнул, принимая её в свою стаю.

Когда солнце коснулось верхушек деревьев, их собралось около тридцати человек. Двадцать молодых, злых, отчаянных мужчин, способных держать оружие. И пятнадцать женщин, не менее отчаянных, смелых и сильных и три ребёнка Богда. У них было ничтожно мало еды. Оружием служили в основном топоры, вилы, несколько трофейных мечей, охотничьи ножи и луки. Они были оборванцами, изгнанниками.

Но в их глазах горел огонь. Это была уже не испуганная толпа запуганных крестьян. Это была стая. Волчья стая, отгрызающая себя от старого мира, чтобы основать новый.

Той ночью они почти не спали, в лихорадке готовясь к самому длинному, самому страшному дню в их жизни. Дню прощания и ухода.

Глава 13. Раскол

Рассвет был холодным, серым и безрадостным, как лицо покойника. Он не принёс с собой ни тепла, ни надежды. Отряд Родомира стоял у самой околицы, на границе между прошлым и неизвестностью. Тридцать душ, готовых шагнуть в никуда.

Весть о том, что они действительно уходят, облетела деревню быстрее лесного пожара. И те, кто остался, высыпали на улицу. Они стояли на другой стороне, образуя живую стену. И теперь это были не споры и не крики вече. Это было нечто худшее. Это был разрыв по живому.

Матери рыдали. Не просто плакали, а выли в голос, как на похоронах, царапая себе лица и рвя на себе волосы. Они умоляли своих сыновей, своих дочерей остаться. Отцы, наоборот, были полны ярости и горечи. Они проклинали своих детей, отрекаясь от них перед лицом всей деревни.

– Предатели! – кричал, брызжа слюной, старый Яким, чей единственный сын, молодой и сильный Боримир, стоял в рядах уходящих. – Вы слизываете сливки и убегаете! А нам что остаётся? Вы оставляете нас на растерзание волкам! И княжеским, и лесным! Да пусть вас самих разорвут дикие звери в первой же чаще! Я проклинаю тебя, сын! Ты мне больше не сын!

– Вернись, сынок!кровиночка моя! – надрывалась мать Боримира, протягивая к нему руки через невидимую черту, разделявшую их. – Не бросай мать! Кто мне воды подаст, когда я хворать буду? Кто могилу мне выкопает?

Это была страшная сцена, от которой леденела кровь. На глазах у всех разрывались семьи. Брат шёл против брата. Один из оставшихся мужиков плюнул в лицо своему родному брату, стоявшему в отряде Родомира. Тот лишь вытер плевок и отвернулся. Каждое слово было как удар ножом. Каждая слеза – как капля яда.

Родомир стоял впереди всех, с абсолютно каменным, непроницаемым лицом. Внутри у него всё скручивалось в тугой, холодный узел, но он не смел показать слабости. Он был их вожаком. Он был виновником этого раскола. И это была та цена, которую он должен был заплатить за свою мечту. Цена, измеряемая в слезах матерей и проклятиях отцов.

Сквозь толпу причитающих и проклинающих к ним медленно подошёл староста Миролюб. Он с трудом шёл, опираясь на палку. Его спина была одним сплошным кровавым рубцом под наспех накинутой рубахой, но он держался прямо. Он подошёл к Родомиру и заглянул ему в глаза.

– Я стар, Родомир. Мои кости останутся в этой земле, как и кости моих предков. Может, вы и правы, а может, и нет. Боги рассудят. Но они видят, в твоих словах сегодня больше правды и жизни, чем в моих вчерашних. Возьми это. – Он протянул Родомиру небольшой, но увесистый мешочек из грубой кожи. Внутри глухо звякнуло серебро. – Это всё, что осталось в нашей жалкой казне. Всё, что мы утаили от князя. Может, пригодится купить еды или откупиться от лихих людей. И пусть дороги ваши будут прямыми, а боги – милостивы.

Не успел Родомир ответить, как подошёл и хмурый кузнец Вратислав. Он молча сунул в руки Лютобору несколько добротных копейных наконечников и два отремонтированных, но всё ещё крепких меча.

– Это всё, чем могу помочь, – пробасил он, не поднимая глаз. – Куйте свою судьбу сами. Идите. Может, хоть у вас получится то, что не вышло у нас.

Но это были лишь два голоса в хоре ненависти. Другие смотрели на них с откровенной злобой. Кто-то швырнул им под ноги ком грязи. Кто-то прошипел проклятие, призывая на их головы хвори и голод.

Отряд стоял, опустив головы, не в силах смотреть на лица своих бывших родных и соседей. Каждый в эту минуту прощался со своим прошлым, сжигая за собой мосты. Родомир видел, как у гиганта Лютобора дрожит челюсть, когда его собственная мать, маленькая, высохшая старушка, подошла вплотную и плюнула ему на сапоги. Он видел беззвучные слёзы, катившиеся по щекам жены Всеслава, когда её сестра назвала её предательницей. Это было испытание, может быть, даже более страшное и грязное, чем поединок с Добрыней. Там был честный враг. Здесь – своя кровь, ставшая врагом.

Несколько маленьких детей, не понимая, что происходит, со смехом попытались увязаться за своими старшими братьями и сестрами. Их с криками оттащили назад. И их громкий, обиженный плач ещё долго преследовал уходящих, вонзаясь в спину острыми иглами.

Родомир понял, что больше тянуть нельзя. Ещё немного, и его стая дрогнет, рассыплется.

– Пора, – сказал он твёрдо и громко, чтобы все слышали. Он не стал прощаться. Он просто развернулся и первым сделал шаг за околицу.

Шагнул из ада, который знал, в ад, который был ему неведом.

Глава 14. Первый Шаг на Восток

Они шли молча, не оглядываясь. Оглянуться – значило поддаться слабости, признать, что ты что-то оставляешь. А у них больше ничего не было. Позади, за спиной, осталась деревня, полная слёз, проклятий и могил их предков. Этот мир для них умер. Впереди – стена дикого, враждебного леса, который встречал их безразличным шумом и холодным дыханием.

Они шли быстро, почти бежали, подгоняемые адреналином и желанием как можно дальше уйти от родных мест, от призраков прошлого. Никто не верил, что за ними пошлют погоню. Зачем? Они были изгнанниками, отрезанным ломтем. Но сам воздух за спиной, казалось, давил на них, гнал прочь.

Первый день пути был самым тяжёлым. Не физически – они были молоды и сильны, а ужас гнал их лучше любой плети. Тяжело было морально. Каждый шаг уносил их прочь от всего, что они знали. Каждый думал о тех, кого оставил. О материнских слезах, об отцовских проклятиях, о тёплой избе и привычной работе. Эта тишина была хуже крика. Она была наполнена беззвучными сожалениями.

К вечеру, когда солнце начало садиться, окрашивая небо в кровавые тона, они нашли для привала глубокий, поросший мхом овраг. Развели небольшой, почти бездымный костёр. И тут плотину прорвало.

Первой не выдержала самая юная из девушек, почти девочка, по имени Ярина. Она сидела, глядя на огонь пустыми глазами, а потом её плечи затряслись, и она разрыдалась. Горько, безутешно, как ребёнок. Её плач, как искра, поджёг общее горе. Его тут же подхватили другие женщины. Даже суровая Милада, жена Всеслава, уткнулась в плечо мужа и тихо заплакала.

Парни сидели мрачные, как грозовые тучи, сжав кулаки и уставившись в огонь. Их молчание было тяжёлым, как могильная плита. Один из них, молодой Боримир, тот самый, от которого отрёкся отец, поднялся и пошёл в темноту, чтобы его слёз не видели другие.

Родомир смотрел на это, и его сердце сжималось от холодного предчувствия. Он понимал: если он сейчас не переломит это настроение, их поход закончится здесь, в этом овраге. Завтра утром они либо разбредутся, либо решат вернуться, чтобы пасть на колени перед своими семьями и ждать князя. Он должен был убить в них раба. Убить в них прошлое.

Он резко встал. Его тень от костра накрыла половину лагеря.

– Хватит реветь! – его голос был не просто громким, он был резким, как удар кнута. От него вздрогнули все. – Поднимите головы и посмотрите на меня! Вы знали, на что идёте! Вы сделали свой выбор! Ваши слёзы не помогут вам в этом лесу. Они лишь привлекут хищников! Ваши сожаления не защитят вас от стрелы разбойника или клыков волка!

Он обвёл их тяжелым, яростным взглядом.

– Того, что было, уже нет. Поняли? Нет больше ваших домов, ваших семей, вашей деревни. Она умерла для вас в тот момент, когда вы шагнули за околицу. Забудьте! Вырвите это из своих сердец! – он ударил себя кулаком в грудь. – Теперь ваш дом – это вот этот костёр. Ваша семья – это те, кто сидит рядом с вами! Мужчина справа от вас – ваш брат! Женщина слева – ваша сестра! Другой семьи у нас нет! Или мы станем единой стаей, одной кровью, одной волей, или нас всех передушат поодиночке в этом лесу, как слепых щенков! Выбор за вами.

Его слова были жестокими. Они били по самому больному. Но они были честными. И они подействовали.

Плач прекратился. Люди, шмыгая носами, начали поднимать головы. Они посмотрели друг на друга по-новому. Не как на соседей, с которыми вчера делили хлеб, а сегодня поссорились. Они увидели в глазах сидящих рядом тот же страх, ту же боль и ту же отчаянную надежду. Они увидели товарищей по несчастью. Братьев и сестёр по изгнанию.

В эту ночь они впервые почувствовали себя не кучкой беглецов, а единым отрядом. Одной стаей, сбившейся вместе против всего мира.

Родомир, не давая им снова погрузиться в уныние, начал отдавать приказы.

– Лютобор, Всеслав, вы со мной. Выбираем двоих на первую стражу. Меняемся каждые два часа до рассвета. Остальные – спать. Завтра встаём до солнца.

Расставить дозорных. Это тоже было для них в новинку. В деревне их покой охраняли частокол и собаки. Здесь их защитой могли быть только их собственные глаза и острое оружие.

Жизнь в деревне окончательно закончилась. Началась жизнь в походе. Жизнь, где каждый миг нужно было бороться за выживание. Где единственным законом был закон стаи. И вожаком этой стаи был он.

Глава 15. Голоса в Лесу

Они шли уже три дня. Три дня, которые показались вечностью. С каждым шагом на восток цивилизованный мир, даже такой жестокий, каким они его знали, оставался позади. Лес вокруг них менялся. Он становился всё гуще, темнее и древнее. Вековые сосны и ели, покрытые седыми бородами мха, стояли так плотно, что их кроны сплетались в сплошной шатёр. Даже в самый яркий полдень здесь царил зелёный, тяжёлый полумрак, а воздух был неподвижным и пах прелью, сырой землёй и хвоей.

Людские тропы давно исчезли. Теперь они продирались сквозь колючие заросли и бурелом, перелезали через гигантские, поваленные неведомой силой деревья. Всеслав, как лучший охотник, шёл впереди, выбирая путь, но даже его уверенность таяла с каждым днём. Лес не хотел их пропускать.

Начались первые трудности, грубые и неотвратимые. Юная Ярина, та самая, что плакала первой, оступилась и сильно подвернула ногу. Её лодыжка распухла, и теперь девушка сильно хромала, каждый шаг давался ей с гримасой боли. Её приходилось поддерживать, и это замедляло весь отряд. Скудные запасы еды, что они унесли с собой, таяли на глазах. Всеслав уходил на охоту, но возвращался с пустыми руками. Зверь в этих глухих, нехоженых местах был невероятно пуглив и осторожен, он чуял их за версту. Голод стал их молчаливым спутником.

А на третью ночь заговорил лес.

Это началось не с рёва зверя, а с чего-то куда более жуткого. Дозорные слышали, как кто-то огромный и тяжёлый ходит вокруг их лагеря, но шагов не было слышно – лишь громкий треск ломаемых веток в непроглядной тьме. Иногда из чащи доносился тихий, хихикающий смех, который тут же затихал, стоило кому-то вскочить с оружием. Кто-то начал шептать их имена из темноты. Голоса были знакомыми – голоса матерей, отцов, погибших друзей. Они звали, умоляли вернуться, заставляя дозорных в холодном поту вглядываться в колышущийся мрак.

Днём стало не лучше. Лес начал водить их кругами. Они были абсолютно уверены, что идут на восток, ориентируясь по солнцу, но через несколько часов пути вдруг выходили к собственному вчерашнему становищу или видели на дереве свою же метку. Паника начала просачиваться в отряд.

Это играл с ними Леший, Хозяин этой чащи. Он не нападал открыто, не показывал себя. Он изматывал их, как паук, играющий с попавшей в паутину мухой. Он наслаждался их растущим страхом, питался их отчаянием.