Тело в долг

Встала. Голая ступня коснулась пола – холодного, мраморного. Пространство вокруг казалось зловеще безупречным.

Комната была большой. Не просто большой – излишне роскошной. Непривычно. В такой страшно к чему-либо прикоснуться. Все слишком аккуратно, донельзя стерильно. Огромная кровать с тремя рядами подушек, шелковое покрывало, темный кожаный диван напротив, телевизор, гардероб, за стеклянной дверью – ванная. Все будто специально подобрано тем, кто хотел показать свою власть.

Как витрина. Как кукольный дом. А она – экспонат.

Из панорамных окон лился дневной свет, резал глаза. Она подошла к стеклу – за ним простирался сад. Бродила охрана. Четыре-пять человек, вооруженные, но расслабленные. Болтали, смеялись. Дальше – лес, высокий и густой. За ним – свобода.

Она положила ладонь на стекло.

– Я выберусь… – прошептала, не отрывая взгляда от границы участка. – Это не конец.

Слова прозвучали слишком тихо. Как признание. Как молитва.

Ощущение времени было странным. То казалось, что прошло уже несколько часов. То – что это по-прежнему один и тот же миг. Она зашла в ванную. Зеркало выдало ей правду – растрепанные волосы, следы от чужих хватких пальцев, разодранная губа. Не привыкать.

Все в ванной было подготовлено для Мадлен. Свежая одежда, полотенца. Привела себя в порядок не сразу. Долго ходила по комнате – проверяла, не зайдут ли к ней.

Накинула свежую одежду, пахнущую чем-то приторным – дорогим лосьоном. От этого запаха она не могла ощущать ее своей. Но телу стало чуть спокойнее, когда оно оказалось прикрыто.

И тогда она встала в центре комнаты. Голыми ногами. И начала разминку. Мышцы тянулись с болью, с протестом. Но Мадлен продолжала. Растяжка. Плие. Спина выгибалась, будто стремясь выдавить из себя воспоминания. Ее тело всегда было родным, податливым – сейчас оно дергалось, ломалось, но подчинялось. Словно все происходящее – спектакль. И только танец – ее личная, священная территория.

Она двигалась, словно изгоняла демонов. Плавно, по-настоящему красиво. В каждом повороте корпуса – боль. В каждом вытягивании руки – злость. Танец как вызов. Как крик. Как попытка не сойти с ума.

Щелчок замка прозвучал гулко. Медленно, как в плохом фильме ужасов.

Мадлен замерла. Спина выпрямилась. Мышцы окаменели.

Дверь распахнулась – неспешно. И в проеме возник силуэт.

Он. Высокий. В дорогом черном пиджаке, с пронзительным взглядом, в котором читалось только одно – право.

На обладание. На власть.

На нее.

– Можно?.. – глухо раздалось из-за приоткрытой двери.

Мадлен забежала в ванную, дыхание сбивалось, сердце билось в горле. Она узнала голос – низкий, спокойный, вкрадчивый. Берт. Он стоял в дверях, бросая быстрые взгляды по комнате.

– Я захожу. Выйди, я тебя не обижу, – шагнув в комнату, начал Берт.

– Я не верю вам, – отозвалась Мадлен срывающимся шепотом, спрятавшись глубже.

Она осталась за дверью, чуть приоткрыв ее.

Раздался его смешок – низкий, ленивый, как у мужчины, которому абсолютно некуда спешить.

– Выходи, Мэдди. Нам нужно поговорить.

– Меня зовут Мадлен, – резко сказала она, поднимаясь и выходя из-за двери. Ее спина была напряжена, подбородок вздернут, но в голосе звучало что-то детское, хрупкое.

– Хорошо, Мадлен, – кивнул он снисходительно.

Опустился на диван, небрежно закинул ногу на ногу и махнул рукой, приглашая:

– Сядь. Поболтаем.

Его голос был ласковым, почти нежным, но за этой мягкостью прятался приказ. Невыносимо липкий, властный.

Мадлен замерла, руки повисли. Она села на край дивана, максимально отдалившись от Берта. Колени сжаты, плечи напряжены, глаза – настороженные.

Он смотрел на нее, не скрываясь. Изучал. Оценивающе. Как мясник перед разделкой. Как коллекционер – новый трофей. Его взгляд скользил по ее ключицам, по бедрам, по тонким щиколоткам. Мадлен чувствовала, как на коже остается горячий след. Его интереса и восхищения. И чем он дольше смотрел, тем горячее становилось ощущение следа.

– Во-первых, – сказал он, откинувшись на спинку, – со мной ты в безопасности. Я не трону тебя. Разумеется, если будешь вести себя хорошо.

Он смотрел ей прямо в глаза, и на последнем слове губы его едва заметно растянулись в ухмылке. Хищной.

– Поняла, – кивнула она, пряча в голосе дрожь.

– Во-вторых, твои вещи привезут сегодня. Все, что было в комнате.

– Хорошо, – выдохнула Мадлен с облегчением.

– Ты останешься здесь столько, сколько я скажу. Это без вариантов.

– Но… – она подняла взгляд, столкнулась с его глазами.

В них не было ни злости, ни раздражения. Мадлен узнала этот оттенок во взоре. Только пустота. Холодная, глухая. Он поднял руку: мол, хватит. Улыбка чуть поблекла.

– Пока есть два варианта, как мы поступим с тобой, – лениво продолжил он. – Но мне нужно еще подумать. Хочешь услышать варианты?

– Хочу, – кивнула Мадлен. В голосе – покорность, на лице – странное выражение: и страх, и что-то тихое, скрытое.

Ее слабый вызов забавлял Берта.

– Но могу я спросить? – Мадлен замялась.

– Конечно. Все, что хочешь.

– И много… я должна? – сорвался с губ вопрос.

Сердце сжалось. Впервые – сочувствовала искренне, как никогда раньше. Себе. Действительно надеялась, что сможет заплатить. Найти выход. Пусть даже самый унизительный.

– Ох… – Берт изогнул брови. – Много – понятие относительное.

Он заметил, как в глазах Мадлен дрогнула надежда, как дыхание ее сбилось.

– Последняя партия была не самой крупной… – медленно произнес он.

– Сколько? – голос задрожал.

– Примерно… – он достал телефон и начал вводить цифру.

С каждым нажатым нулем Мадлен становилось хуже. А когда увидела цифру, с ужасом выдохнула и отпрянула. Не скрывая эмоций, девушка упала на диван, сократив расстояние между ними, закрыла лицо руками, и глухие, сдавленные всхлипы прорвались сквозь пальцы. Ее надежда умирала с каждым вздохом.

– Тише, тише… – его ладонь коснулась ее волос. Осторожно. Почти нежно.

Она вздрогнула, но не отстранилась.

– У Марка ничего не было! Почему вы… почему вы работали с этим идиотом?

– Как не было? – пожал плечами Берт. – Он сначала приносил прибыль. Все оплачивал. Потом, когда исчез, мы узнали: машина и дом проданы, счета пусты. Он был удобен, пока не скатился… пока не стал сам использовать свой товар.

– Машину и дом? – воскликнула Мадлен. – Он говорил, что машину угнали, а дом обрабатывают от… от чего-то там.

– Врать он умеет, – Берт развел руками. – Но мне Марк больше не интересен. А вот ты…

Он наклонился вперед. Взял прядь ее волос, провел по ней пальцами. Волосы стекали между ними, как вода. Его глаза заблестели.

– Так вот, варианты, – тихо сказал он.

Мадлен вытерла слезы, села прямо, ноги подобрала под себя, обняла колени.

– Первый – ты будешь продана. На хороших условиях. Уверен, ты понравишься многим…

– О боже… – Мадлен тяжело задышала. – А второй? – голос сорвался, но она не отводила глаз.

– Бордель, – он пожал плечами. – Лет пять, и будешь свободна.

– Это все… варианты? – голос ее дрожал.

Тело тоже. Как в ознобе. Она уже не знала, где кончается страх и начинается отвращение к себе. К ситуации.

– Можно я… просто буду работать? Я найду работу! Три работы! Но я все отдам! Прошу вас…

Она сползла с дивана. Встала на колени перед ним. Руки тряслись. Сама не заметила, как оказалась внизу, как взгляд упал, как унижение стало способом выжить. Сейчас это неважно.

Берт с любопытством наклонился:

– Пока все, моя дорогая Мадлен.

Он поднял ее лицо за подбородок, вгляделся в заплаканные глаза. Она отдернулась.

Он усмехнулся:

– Непокорная. Это… хорошо.

Он поднялся, оставив ее, подошел к двери.

– Скоро устроим вечеринку. Посмотришь, как работают наши девочки… а может, и уже пристроим тебя.

– Можно одну просьбу? – Мадлен резко подскочила, схватила его за руку.

Берт застыл. Повернулся. Неожиданное прикосновение удивило его.

Она хотела отдернуть руку, будто поняла, что совершила ошибку – но он крепко сжал ее пальцы и прошептал:

– Говори.

Его лицо приблизилось, дыхание обожгло шею. Мадлен посмотрела вверх – он был выше, старше, опаснее. От него исходил жар.

– Можно… сделать один звонок?

Он молчал. Ждал, когда она закончит.

– Учителю по танцам. Мне нужно предупредить… у меня выступление. Я… буду репетировать здесь.

Она запиналась, глотала слова, пыталась быть логичной, но знала – ее голос звучит жалко.

Берт склонился к уху.

– Смотря как ты попросишь… – промолвил он и не отстранился.

Наоборот – остался близко.

Слишком близко.

Его губы почти касались мочки ее уха, дыхание щекотало кожу. Она не отпрянула – не успела, не решилась. Только замерла. Грудь ее вздымалась резко, нервно, от переизбытка всего – запаха его тела, жара, страха и стыда.

Берт скользнул пальцами по ее запястью. Легко, почти ласково. Но это не было лаской, а осмотром, как будто он щупал товар.

– Дрожишь, – сказал он, отстраняясь. Его голос стал ниже, теплее. – Это очень красиво. Когда девочка боится и не знает, чего страшится сильнее – боли или желания.

Мадлен попыталась выдернуть руку. Но он не позволил.

– Тсс, – его взгляд обжег ее. – Не спеши убегать, Мэдди. Здесь некуда бежать. А ты… – он провел тыльной стороной пальцев по ее щеке. – Ты даже не представляешь, как изящно у тебя получается бояться.

– Я… не боюсь, – прошептала она, голос почти сорвался.

Берт ухмыльнулся. Хрипло, тяжело, с животной насмешкой:

– И лгать тоже.

Он вдруг резко притянул ее к себе – не больно, но достаточно сильно, чтобы она едва не упала на него грудью. Он держал ее за талию, ощущая, как она замирает в его руках. Мадлен не дышала. Вся ее внутренняя сталь трещала под весом страха. И чего-то еще. Туманного. Она ненавидела себя за это.

– Посмотри на меня, – потребовал он.

Она подняла глаза. Медленно. В ее взгляде было все: и вызов, и слабость, и желание понять, через сколько секунд ее перестанут щадить.

– Мне нравится, – он не сводил с нее глаз. – Может, тебе повезет больше, чем ты думаешь.

Его рука скользнула к ее лицу. Пальцы просочились сквозь волосы на затылок. Ее лицо приподнялось ему навстречу.

И она не дернулась, не сказала ни слова… Только дышала. Глубоко. И не сводила с него глаз.

– Хорошо, – отступил он. Отпустил ее, сделав над собой нечеловеческое усилие.

Он ушел, оставив за собой глухую тишину, смешанную с ароматом табака и мужской кожи.

Мадлен по-прежнему стояла посреди комнаты. Вся сжатая внутри. И только одно ощущение выжигало в ней свой след: он ушел – а ее тело осталось гореть. От его запаха, от его тепла, от его маленькой игры с ней. Хотелось прикрыть глаза и забыть про то, в каких обстоятельствах они встретились.

Комната погрузилась в полумрак. Снаружи – за панорамными окнами – сад освещался неяркими лампами и отражениями воды в фонтане. Пейзаж выглядел чертовски спокойным. И от этого – только хуже. Раньше у нее не было роскоши, но она принадлежала себе. А сейчас? Все вокруг стало как в лучшем сне. Но она уже не хозяйка самой себе.

Мадлен не спала. Лежала на спине, на чужой кровати, с простыней, чуть скомканной между ног. Свет из окна падал на ее обнаженные колени. Она смотрела в потолок, будто там был ответ.

В груди – тяжело. В горле – сухо. Мысли неслись беспорядочным роем. Каждая – о нем. О Берте. О том, как он смотрел. Как держал ее. Как говорил.

– Скажи «нет»… – пульсировало эхом в голове.

Она сжала бедра. Сильнее. Рефлекторно. Пытаясь затушить жар, ползущий изнутри.

– Нравится, – выдохнула сквозь зубы.

Тело не слушалось. Оно будто предавало ее. Это не было возбуждением – не могло им быть. Это было что-то другое. Стыдное. Подчиненное. Противное и пульсирующее.

Она вспоминала, как его пальцы коснулись ее щеки. Как зарылись в волосы. Как он держал ее, как смотрел, будто уже взял.

Он хотел, чтобы Мадлен боялась. И чтобы думала о нем. И Берт этого добился.

Она сопротивлялась – разум кричал, – но тело уже не нуждалось в разрешении. Мадлен зажмурилась.

Она представляла, как он снова входит в комнату. Не просит. Не спрашивает. Просто берет. Тихо, жестко, уверенно. Его голос – как наждаком по коже.

Слезы. Тихие, злые. Она не знала, на кого сердится больше – на него или на себя. Хотелось вырваться, разорвать простыни, вцепиться ногтями в грудь – лишь бы вытащить из себя все это, выжечь, забыть. Но тело… тело уже сделало выбор.

Он будто ввинчивался ей в грудную клетку, и сердце в ответ дергалось. Мадлен ощущала себя безумной. Как можно испытывать влечение к такому мужчине? Который только что обсуждал, кому и за сколько ее можно отдать?

Одна часть ее разрывалась от ярости, от бессилия, от мерзости ситуации. Но другая… другая вспоминала. Его руки. Его голос. Его чертову манеру говорить, будто каждая фраза – приговор, от которого хочется дрожать. Может, Марк сломал ее и она сошла с ума? Столько лет унижений и боли, от которых она бежала, чтобы сейчас лететь, как мотылек в огонь?

– Какой кошмар… – прошептала она себе под нос, прижав ладони к щекам, будто желая стереть с лица эту чертову слабость.

На следующий день дверь открылась. Вошли с разрешения. Два охранника внесли ее чемодан, а за ним – массивный букет. Слишком живой, слишком яркий. Цветы пахли свежестью, какой-то тяжелой сладостью, которая ударила в голову, словно шампанское натощак. Мадлен подскочила с кровати, словно по команде, прижалась носом к лепесткам, жадно вдыхая аромат, будто впитывая запах чужого внимания.

Среди бутонов виднелась записка. Тонкими пальцами она вытянула ее.

15:00. Кабинет. Надень трико. Б.

– Трико? – переспросила она себя, словно надеялась, что прочитала неправильно. – Сколько сейчас? – кинула вопрос охраннику.

– 14:37. Через десять минут заберу тебя. Будь готова, – коротко бросил тот.

Она молча кивнула, а потом – метнулась в ванную. Холодная вода не помогла – жар внутри только усиливался. Она ненавидела себя за это. За то, что подчинилась. За то, как быстро начала угождать. Но, может, это шанс?

Трико обтянуло тело плотно, почти вызывающе. Поверх она надела спортивный костюм – инстинкт самосохранения был сильнее гордости.

Ее повели. Один спереди, другой за спиной. Шаги по мраморному полу отдавались эхом. Потолки были высокие, двери массивные – все здесь кричало о власти, о том, что ты в чьих-то руках. И эти руки не дрогнут, если сожмут тебя до хруста костей.

Берт сидел в кабинете за массивным столом и даже не взглянул в ее сторону.

– Свободны, – коротко бросил он.

Охранники исчезли без звука, оставив Мадлен. Она тихонько прошла вперед, в центр.

– Я вроде просил надеть другое, – его взгляд скользнул по спортивному костюму, и в этом движении глаз было столько цинизма, что Мадлен стало стыдно за свою попытку спрятаться.

Молча, без слов, она стянула куртку, потом штаны. Оставила только трико. Он довольно улыбнулся:

– Прекрасно.

Обошел стол, встал перед ней и взял за плечи. Пальцы горячие. Уверенные.

– Хочешь просьбу?

– Хочу, – послушно кивнула она.

Стояла прямо, напряженная, как струна.

– Тогда станцуй. Для меня, – он оперся о стол, его голос стал мягче, но от этого – опаснее.

– Что именно?

– «Лебединое озеро». Только скажи часть – включу музыку.

– Умирающий лебедь.

– Конечно, – ухмылка, – символично.

Он приглушил свет. Тени легли на пол. Мадлен чувствовала, как в груди стучит тревога – будто сердце просится на волю. Никогда не боялась публики, но сейчас… Сейчас иначе.

Он уселся на край стола, расстегнув верхние пуговицы рубашки. В полумраке сверкнула цепочка. Сидел и смотрел. Ждал.

Мэдди завязала пуанты. Кивнула. Музыка пошла. И она следом. Двигалась. Парила. Ее взгляд не отпускал его лица. Он – не моргал. Не отвлекался. Она чувствовала, как становится для него спектаклем. Больше чем просто балериной. Он смотрел на нее. И ей, стыдно признаться, это нравилось.

Она танцевала, будто правда умирала. Каждый взмах руки был криком. Каждый поворот – судорогой души. Танец как искупление.

Когда все закончилось – он отвел взгляд. Первый.

– Простите… что-то не так? – спросила она, тяжело дыша, покрытая испариной.

– Все так. Потрясающе. Я люблю балет, – его голос снова стал прежним – ровным. – Оденься. Я дам тебе телефон.

– Откуда вы знали, что я танцую балет?

– Я просто знаю достаточно.

Он повернул к ней монитор, и она застыла. Камеры. Ее комната.

Он включил запись – как она танцевала вчера днем перед его приходом.

– Ах! – она закрыла рот рукой. – Вы… подсматривали? И видели, как я сплю раздетая! – на секунду опешила, удивившись своей глупой наивности.

– Не только, – Берт усмехнулся. – Я тебя туда и принес… раздетую. Он перемотал запись – и стало видно, как он несет ее на руках, закутанную в его запах, в ткань, в то, что ей не принадлежит. Как укладывает ее на постель, укрывает.

Мадлен нахмурилась. Ей было не разобрать своих чувств, страха, а теперь еще и он. То разжигает огонь, то заставляет сердце замирать.

– Спасибо, – только это и смогла сказать.

Телефон скользнул к ней по столу. Маленький, простенький.

– У тебя пара минут. Будь умницей. Не хочу неприятностей. Не от тебя.

– Их не будет, – кивнула она и быстро набрала номер.

– Миссис Вайт! Добрый день! – голос Мадлен звучал на удивление бодро, почти по-детски, несмотря на холод, пронзающий изнутри.

Она чувствовала, как дрожит кончик пальца, сжимающего телефон, но старалась держаться. – Брат отправил меня… за город на лето. Я пока не смогу посещать репетиции, но продолжаю заниматься дома… и повторяю номер.

На другом конце раздался теплый голос. Она слышала его не раз – строгий, но добрый. Голос человека, которому хочется нравиться. Голос, напоминающий о прошлом – безопасном, простом.

– Спасибо вам большое… – Мадлен прикусила губу, перевела взгляд на пол, стараясь говорить уверенно. – Мы оплатим занятия в сентябре, не переживайте за долг…

Тишина в трубке – короткая пауза. Ответ, кажется, стал мягким, но весомым ударом под дых.

Ее брови резко сошлись на переносице.

В висках застучало. В груди сжалось что-то тяжелое. Глаза забегали – то на пол, то на монитор, то на его руки, лежащие на столе. Ровные, спокойные. Он все слышал. Конечно.

– Спасибо, миссис Вайт. До сентября… – голос сел.

Она быстро сбросила вызов – как будто горячий телефон жег ладонь.

Разговор с миссис Вайт был коротким. Она не знала, что с нее не брали плату после смерти родителей. Ее брат лгал ей все это время. Упрекал за каждую мелочь. А сам и вовсе не платил. Он бил ее и предъявлял претензии за все на свете, а Мадлен терпела. Просто так.

Она вернула телефон Берту.

– Сентябрь? – переспросил он.

– Я сделаю все, чтобы вернуться, – она выпрямилась.

– Ты не понимаешь…

– Понимаю.

Голос дрожал – от злости, от страха, от решимости.

Берт улыбнулся:

– Увидим, – он затушил сигарету, дым поплыл к потолку.

Она стояла рядом, напряженная. Он посмотрел вверх. Жар между ними снова поднимался, как пламя на ветру.

– Что сказала Вайт? – Берт откинулся в кресле.

– Что не брала плату. А Марк говорил, что платит.

– Твой брат… он очень непростой. Тебе повезло, что ты здесь. Больше, чем ты думаешь.

Он наклонился. Его лоб коснулся ее живота. Поза – интимная. Слишком. Она замерла. Сердце колотилось в висках.

– Жаль, что мы встретились вот так, – выдохнул Берт.

– Мне тоже… – осторожно, неуверенно и еле слышно шепнула она.

– Иди. Если что-то нужно, просто попроси, – он отпрянул и отвернулся.

Она увидела его слабым, не таким, какой он был в их другие встречи. Берт, как и она, носил маску. Он тоже сомневался и метался, мучил себя. Секунду, но Мадлен заметила. Что-то было между ними общее. Это не ускользнуло от нее. Не смея потревожить его, она молчала.

– Можешь выходить из комнаты и гулять. Туда, где нельзя, – тебя не пустят. А если нужен буду я… – он выпрямился и снова повернул к ней лицо.

Холодное и серьезное. Он стер с него все, что Мадлен могла увидеть мгновение назад.

– Иди. Пока я не передумал. Уж больно ты мне нравишься, – он встал и подтолкнул ее к двери.

Не грубо. Но сильно.

Она обернулась в дверях. Взмахнула ему на прощание.

Он смотрел ей вслед. В его глазах была та самая тень, что запоминается. Взгляд задумчивый и глубокий, который ищет ответ у себя в глубине души.

– Спасибо… – одними губами прошептала Мадлен. И ушла.

Губы Берта дрогнули в легкой улыбке перед тем, как дверь закрылась. И улыбка эта была той, что держится на лице еще долгое время.

Мадлен отвели в тишине обратно – шаг за шагом, будто заключенную. Ни взглядов, ни жестов. Только сухой, ледяной контроль. Берт не опускал глаза еще долго. Будто ее тень осталась в его комнате. В ушах зазвенело, биение сердце отдавалось эхом в голове и груди. Воспоминания накрывали его. Болезненные и тяжелые.

Дверь за спиной Мадлен закрылась с глухим щелчком. Она просто стояла, ощущая, как вопросы вонзаются в грудь ножами.

Глава 4. Большое маленькое дело семьи Браун

Много лет назад

Первым воспоминанием Берта о матери был тот день, когда она выходила на большую сцену. Он тогда впервые оказался за кулисами и увидел, как рождается магия театра. Его мать была в белой пачке, ее тело двигалось с такой грацией, что казалось частью самой музыки. Все вокруг нее суетились – визажисты, гримеры, кто-то поправлял ей костюм, а она, будто пропитанная светом, двигалась в этом мире, не замечая его суеты. Когда она увидела сына, ее лицо озарилось радостью. Подбежала и подхватила его на руки, как маленькое сокровище, которое нужно оберегать.

– Мой малыш, ты тут! – ее губы коснулись его щеки, а магнетический запах свежести и терпкости ее духов заставил его забыть обо всем.

– Хорошего выступления, Роза… – муж обнял ее, второй сын тоже. – Мы с ребятами в первых рядах, ты нас точно увидишь.

– Я вас обязательно найду и увижу, мои родные, – она чмокнула сыновей в лоб, а затем поцеловала мужа.

Он был крупнее ее, поэтому она встала на пуанты, чтобы дотянуться.

Само выступление Берт не помнил. Но его память сохранила момент, когда мама стояла посреди гримерной, ее лицо сияло, а глаза сверкали от счастья. Все вокруг будто остановилось. Она была для него единственным источником света. Но затем пришла тьма.

Последним воспоминанием стало совсем другое. Она лежала вся в крови. Руки сломаны. Лицо не выражало ни боли, ни страха. Она лежала в холодной яме, как ненужная кукла, а они с братом засыпа ли ее землей. Он слышал, как комья падали на ее тело, тяжело, с ужасным звуком. И в этот момент Берт вспомнил лицо отца. Холодное, бесчувственное, как у того, кто утратил все человеческое. Он был весь в ее крови, в ее смерти, но вместо того, чтобы чувствовать хоть каплю раскаяния, докурил сигарету и с отвращением на губах бросил ее в яму. Отвращением к ней? Или к себе?

В тот день в сердце Берта образовалась зияющая дыра. Горячий ком стоял в горле, он не мог дышать. Но не сдался. Нельзя было показаться слабым. Он взял лопату и начал засыпать ее землей. Думал, как мог спасти и помочь, словно в таких размышлениях был смысл. Но смысла не было. Он был слишком молод, чтобы понять: землю, которую он кидает на ее тело, – кидает в свою душу.

Он пытался этот день забыть, прикладывая огромные усилия. Заставлял себя стереть из сознания каждую деталь, каждое лицо, каждый звук. Но память не отпускала его. И он мог собрать этот пазл воспоминаний только в обратном порядке. В голове, вспышкой, вертелся следующий момент – дикий, безумный эпизод.

– Сюда тащите, – прозвучал приказ, словно вспышка среди тумана.

Берт с братом вынимают обездвиженную Розу из багажника. Он знает, что ее тело холодное и безжизненное, но все еще стремится держать бережно. Брат же кидает ее, как мешок с мусором, безо всякого сожаления.

– Соберись, – шикает Билли, но его глаза горят чем-то чужим.

И они оба тащат ее, бросают в яму, как будто закапывают не мать, а старую тряпку без всякой ценности.

Воспоминание уходит в темноту, а затем вновь ослепляет ярким светом фар. Берт сидит за рулем, он не видит ничего. Глаза пустые, голова словно не своя. Слезы давно высохли, но в висках пульсирует боль. Тело он чувствует, но не осознает. Ощущает, как его грудь сдавливается, он задыхается, но не может вырваться из этого состояния. Вопросы терзают его, но он не смеет их задавать. Отец рядом, прикуривает одну сигарету от другой. Курит так, будто это последнее утешение, а его руки постоянно потирают друг друга. Он не смотрит на сына. Не хочет. Не может.