Тело в долг

Он замолчал. Потом тихо, едва слышно добавил:

– Я люблю тебя, сын. Ты спас Билли. А мы спасли тебя. Мы – семья.

Гарри не плакал. Но глаза у него налились, стали тусклыми, мокрыми. Он говорил это не как командир. А как человек, который чувствует: скоро все может рухнуть.

Берт не перебивал. Он слушал.

И это была молитва.

Прощание.

И завещание сразу.

– Тебе пора, – прошептал Гарри. – Не буду напоминать держать рот на замке, – он выдавил улыбку для сына, и тот устало ухмыльнулся в ответ.

Сразу после суда Берт не пошел домой. Ему некуда было идти. Он свернул с главной улицы, словно подчиняясь какому-то внутреннему зову, и зашагал по обочине – прочь от людей, от голосов, от воспоминаний. Мимо ржавых лавок, черных дверей и слепых окон.

Шел, пока асфальт не сменился рыхлой землей кладбищенской тропы.

Там, на отшибе, среди покосившихся мраморных плит и крестов, лежала она. Или вернее – лежал пустой гроб.

Никто не знал, что с ней сделали на самом деле. Пока не знал. Только слухи, шепот, недомолвки. Но скоро все будет ясно.

Однако отец настоял: «Похороним».

Могила была безукоризненно чистой – как будто смерть нуждалась в порядке. Цветы стояли свежие, клумба ухожена, земля – будто приглажена ладонью. Он знал, что это сделал отец. Тот мог не прийти на Рождество, забыть про день рождения, но за этой клумбой ухаживал лично – как будто она охраняла что-то большее, чем память. Или просто он так раскаивался.

Берт медленно опустился на колени, не жалея одежды. Пальцы вонзились в землю, срывая мокрые комья.

Он не искал. Он знал.

Не нужно было говорить. Ни слов, ни намеков. Он вырос на полутонах – в доме, где любое движение бровей имело вес, было знаком, намеком.

Даже если бы отец просто сказал: «Полей цветы», – Берт все бы понял.

Пальцы задели пленку. Легкий хруст. Он выдернул из земли пакет. Пахло влажной резиной и сырой травой. Внутри – пачки денег, аккуратно перевязанные резинками.

Он быстро засунул их под куртку, стряхнул грязь, выровнял клумбу. Ладонь дрожала. Не от страха – от усталости, от всего скопившегося.

Собрался уходить, и вдруг – голос за спиной:

– В каждой могиле заначка?

Женский. Легкий, но с хрипотцой, будто прокуренный.

Берт замер, не оборачиваясь.

– Кто ты?

– Да шучу я, расслабься, – продолжил голос.

В нем звучала дерзость. Уверенность. Привычка ставить мужчин в тупик.

– Я к бабушке пришла.

Он уловил ее боковым зрением. Молодая. В пальто до колен. Тонкие ноги. Пальцы чуть дрожат. А ее лицо… Она так смотрит на него, всматривается. Неужели не знакомы?

– А ты к кому?

– К матери, – бросил он.

– Сочувствую.

– Спасибо, – сухо. Без эмоций. Только голос как лезвие.

– Меня зовут Кэтрин, – она поднялась, подошла вплотную, встала перед ним. Глаза – как у хищницы.

– Берт.

– Хочешь прогуляться, Берт? – она чуть склонила голову, будто оценивая.

Он окинул ее взглядом – сверху вниз, медленно. Улыбка скользнула по его лицу, но не добралась до глаз.

– Пойдем, – вдох, словно перед прыжком.

Он не понимал, зачем соглашается. Просто… пошел. Ноги задвигались сами.

И ночь затянула их в свою мрачную воронку. Дальше все было будто в тумане.

Они оказались в клубе. Или в полуподвальном баре. Тусклый свет, басы, ржавый саксофон на фоне. Он пил. Один бокал за другим. Виски лился легко. Обжигая, не давая трезветь.

Кэтрин сидела рядом. То на стуле, то на коленях, то уже пританцовывала под музыку, обвивая его шею рукой, будто они знакомы годами. Он не спрашивал, кто она. Она не спрашивала, кто он. Им было все равно.

Потом – туалет. Запертая дверь. Кафель. Ее пальцы на его молнии. Ее глаза – прямо в его.

Он откинулся спиной на стену. Потом закрыл глаза. И позволил себе забыться. Хоть на мгновение.

Когда он открыл глаза, все было по-другому.

Новая комната. Чужая. Утренний свет пробивается сквозь занавески. Воздух – теплый, с запахом ее духов и чужих простыней.

На подушке рядом – Кэтрин.

Голая спина, обнаженные бедра, волосы рассыпаны волнами. Она спит спокойно, как будто рядом с ней не сын убийцы, которого еще вчера вызывали на допрос.

Он медленно приподнялся. Ощупал карманы куртки. Пакет с деньгами на месте. Бумажник тоже. Улыбка расплылась по лицу. Он был уверен – она воспользуется, украдет, исчезнет.

Но нет. Она ничего не взяла.

Он снова ее оглядел. Тихо встал. Оделся. Смыл с лица следы ночи ледяной водой из крана.

Взглянул на часы – опаздывал. Он должен был уйти. Уже тянулся к ручке входной двери – и остановился.

– Убегаешь? – раздался шепот.

Она стояла в коридоре. Почти голая.

Он повернулся:

– Нужно.

Берт задержал взгляд на ее теле. Молодое. Уверенное. Без стыда. Она чуть старше. Или просто опытнее.

– Я вчера за все платила. Не хочешь компенсировать? – голос спокойный, послушный.

Он кивнул, достал бумажник. Купюры – крупные, сразу несколько. Протянул.

– Хватит?

– Даже больше. Спасибо, Берт, – она легко поцеловала его в щеку.

Ее теплые губы коснулись его щеки, и на секунду ему показалось, что он снова хочет ее.

– Мы еще увидимся? – спросила напоследок.

– Увидимся. Я найду тебя.

– Ну, найди, – сказала Кэтрин, почти шепча. И улыбнулась.

Он вышел, не оглядываясь.

А за дверью остался слабый запах ее тела, утреннего секса, и улыбка не сходила с их лиц еще долго, даже когда за Бертом захлопнулась дверь.

После всего, что случилось, он на мгновение почувствовал… почти счастье.

Нет, не то чтобы радость – но внутри стало тише. Как будто шум мира наконец замолк.

Он шел по улице, где асфальт трескался под ногами, а небо было серым и тяжелым, как крышка гроба. В его голове стучала одна мысль:

«Все образуется. Как-нибудь…»

Но по мере приближения к полицейскому участку спокойствие улетучивалось. Исчезло.