
Полная версия
Боги Вирдвуда
Харншпиль, как и все шпиль-города, имел форму короны. Восемь черных стволов с неровными, точно кора деревьев, стенами устремлялись к небу вокруг центрального, более толстого шпиля и заканчивались острыми, как игла, вершинами. Точнее, таким был Харншпиль когда-то. Теперь осталось пять шпилей, они заросли ползучими растениями и небольшими деревьями, которые удерживались, запустив корни в стены, проделывая свою медленную, разрушительную работу.
Упавшие шпили Харншпиля лежали, подобно скелетам, окруженные длинными домами людей, которые жили там и работали. Каркасы зданий, естественно, также не пустовали, они служили удобным закрытым пространством для рынков и казарм, а также жилищем для тех, кто был достаточно богат, чтобы забрать их себе, но не слишком, чтобы претендовать на сами шпили, находившиеся во владении Рэев и старых семей, которые их построили.
И также верно, думала Кирвен Бан-Ран, пока поднималась по винтовой лестнице центрального шпиля – ноги у нее болели, а сердце стучало – чем выше ты поднимался, тем большую тревогу вызывал шпиль. Она не понимала, как рассуждали те, что построили шпили; какой утраченной мудростью они обладали – вероятно, она повредила их разум.
В некотором смысле со временем их странность стала чем-то обычным, и ее переставали замечать, как, например, неудобный дверной проем, или коридоры, пропорции которых казались неправильными – слишком широкие с учетом их высоты. Даже стены выглядели необычно, их построили из того же черного материала, что и шпили, они вызывали желание к ним прикоснуться, складывалось впечатление, что они блестели от влаги, но когда ты проводил по ним рукой, стена оказывалась сухой и жесткой, точно пропеченная скала. И там всегда был свет, шедший от неизвестного источника. Кирвен слышала, как люди говорили, что стены вырастили, а не построили, и была готова в это поверить.
И еще: если забыть о цвете, материал чем-то походил на дерево, контуры и выступы многие принимали за украшения, но они вполне могли быть мощными венами, которые доставляли сок от далекой земли.
Ей это не нравилось.
И еще здесь ничего не стоило умереть: коридоры были обманчивыми, ты мог свернуть не туда – и оказаться перед открытым пространством. Миг невнимательности – и ты летишь вниз.
Конечно, они заблокировали эти пустоты, но даже после того, как здесь прожило несколько поколений, удалось отыскать далеко не все, и для Кирвен здесь таилось нечто злое. Как если бы они мечтали привести ее к гибели.
Тем не менее в верхней части центрального шпиля царила тишина, во всяком случае, когда там не причаливали небесные плоты. Кирвен решительно шагала наверх, следуя за маленькими синими фигурками Тарл-ан-Гига, которые указывали путь.
Сердце стучало у нее в груди, когда она подходила к знакомой двери в самом верху центрального шпиля. Перед ней сидел трион Фалнист, один из трех полов Круа. Ифтал поместила трионов между мужчиной и женщиной для понимания. Именно так монахи из юности Кирвен их описывали. Странно, что эти воспоминания возвращались к ней, когда она нервничала. Фалнист встал, сейчас он больше не носил белые одежды, которые, строго говоря, предназначались только для монахов.
Высокий и худой, его голова была чисто выбрита. Лицо выкрашено в белый цвет, поверх легли синие цвета семьи. Кроме того, над одним глазом, вдоль брови, Фалнист носил синюю линию триона, довольно смешную, если не знать, насколько безжалостным он бывал. Кирвен не представляла, как Фалнист мог оказывать успокаивающее воздействие на кого бы то ни было, но посчитала это полезным уроком. Не следовало судить людей по тому, чем они должны быть. Суди их по тому, что они есть.
– Высокая Леорик, – сказал Фалнист и едва заметно кивнул.
– Как вы сегодня? – спросила она.
– Как всегда, Высокая Леорик. – Скрывалась ли насмешка в том, как он произнес ее титул? Может быть. Она решила не обращать на нее внимания. – Могу я кое-что предложить, Высокая Леорик, ведь прошло уже больше года. Может быть, пришло время для более жестких мер? – Кирвен задержалась, положив ладонь на ручку двери.
– Вы говорите о моем ребенке, Фалнист?
– Ребенке с высоким предназначением, как вам хорошо известно, Высокая Леорик, – сказал трион. – Скиа-Рэи, даровавшие нам наши места в мире, не станут ждать бесконечно. Капюшон-Рэи хотят увидеть результат. – Трион помолчал, его странная бровь слегка переместилась. – Я позволил себе начать подготовку…
Она взглядом заставила его смолкнуть, отпустила ручку и повернулась к триону.
– Здесь правлю я, Фалнист, а не вы. Харн мой, и вам не следует делать «подготовку», – прошипела она, – не проконсультировавшись сначала со мной. В особенности когда речь идет о моем ребенке.
Фалнист не попытался отступить назад. От него пахло каким-то цитрусовым, лесным ароматом.
– Вам не следует забывать, Кирвен Бан-Ран, – сказал трион, и его голос прозвучал небрежно, фальшиво доброжелательно, – что я также напрямую отвечаю перед Скиа-Рэями из Тилта, которые говорят от лица Тарл-ан-Гига и Капюшон-Рэев. Они ждут результатов.
– И они поставили меня выше вас, – сказала она, – так что кто является живым воплощением бога в этом месте? – Фалнист встретил ее взгляд. – Будьте осторожны, трион, – продолжала она, – эти коридоры являются лабиринтом, их не интересует власть, каждый может упасть. – Фалнист улыбнулся и поклонился.
– Как это верно, Высокая Леорик. – И хотя в его словах содержалось не меньше угрозы, чем в ее, она пропустила их мимо ушей.
Обычно она старалась избегать конфликтов с Фалнистом. Он был из тех, кого она не могла просто убить, – Фалниста будут искать. Но хуже всего было то, что трион во многом был прав. Время заканчивалось, и она повторяла то, что ей предстояло сказать, уверенная в том, что ей наконец удалось найти нужные слова.
Она распахнула дверь и вошла.
Маленькая комната с минимальными удобствами.
Внутри пахло животными. В одном углу стояла клетка с открытым верхом, там находились две хисти. Внутри у Кирвен все перевернулось, когда она увидела, что они еще живы. Из окна на дальней стене открывался вид на красивый округ Харн, мимо зелени самого северного шпиля. На Суровый сезон указывал туман, дрейфовавший над землями, оставляя легкую дымку над лугами и скрывая темные мрачные линии леса далеко на севере. Она увидела лес, и настроение у нее ухудшилось. Будь ее воля, она бы его сожгла. Но ей придется удовлетвориться уничтожением его богов.
На вздувшихся стенах комнаты висело несколько старых гобеленов, на которых изображалось превращение Ифтал в огненную звезду над огромным деревом в утраченном городе Анджиин. Именно в этот момент боги принесли в жертву свою связь с миром, чтобы отсечь Осере.
Ифтал освободила народ от рабства, но сейчас рай Звездной Тропы можно найти только в смерти, где тебя ожидало руководство богов, а теперь – бога.
Ифтал спасла народ, но сделала землю жесткой, потому что боги больше не могли за ней ухаживать. Они лишь передавали силу избранным, Капюшон-Рэям и Рэям, и ждали дня, когда Ифтал возродится, и тогда Звездная Тропа снова откроется для живых.
Гобелены были старыми и потертыми и показывали не то, как Тарл-ан-Гиг поднялся над Ифтал, – на них изображались сотни безымянных богов, спускавшихся с деревьев и выходивших из леса, принимая бесчисленные формы. На стенах висели предметы из прошлого, но в комнате находилось и будущее.
Ее будущее, что ставило ее над Рэями и Фалнистом, сейчас лежало на кровати, повернувшись к ней спиной, сделав вид, что ее не существует. Что ее здесь не было.
– Венн, – позвала она.
Никакого ответа.
– Венн.
Никакого ответа.
– Венн, я не уйду. Мы должны поговорить.
И по-прежнему никакого ответа. Она закрыла за собой дверь, шагнула вперед и оказалась между кроватью и клеткой с хисти. Животные были коричневыми, с густым мехом и большими зелеными глазами. Они с любопытством смотрели на Кирвен.
– Это не может продолжаться, Венн.
– Тогда отпусти меня.
Хотя бы небольшое улучшение по сравнению с двумя предыдущими визитами.
– Я не могу, ты слишком важен. И ты это знаешь.
– Тогда нам не о чем разговаривать. Во всяком случае, до тех пор, пока я здесь в плену.
Фигура на кровати еще плотнее завернулась в одеяла, и на миг Кирвен наполнило отчаяние.
Затем она сделала глубокий вдох и села на кровать. Хисти продолжали смотреть на нее из клетки.
– Помнишь, Венн, – тихо проговорила она, положив руку на спину триона, и ей захотелось умереть, когда она почувствовала, как он вздрогнул, – праздники. – Никакого ответа. – Как ты смотрел на Рэев, которые жонглировали огнем или делали снег, а ты смеялся и жалел, что так не умеешь?
Трион пошевелился, совсем немного, но Кирвен почувствовала.
Она хотела, чтобы он заговорил. У нее на глазах в этой комнате прошли четыре сезона, ее встречали молчанием, потом возникали споры, и снова молчание.
Упрямый и абсолютный отказ поверить, что Кирвен сделала то, что сделала, для них обоих. Неспособность понять, что в Круа необходимо приносить жертвы.
– Попробуй понять, что я увидела возможность для тебя и воспользовалась ею?
Тело под ее рукой переместилось. Трион повернулся, сел и посмотрел на нее. Он выглядел больным, слишком худым. Кожа была землистого цвета из-за того, что они долго оставались без света.
На лице слишком сильно выделялись скулы.
– Они всего лишь хисти, Венн, – сказала она. – Ты с удовольствием их ешь, я прошу тебя использовать то, что у них внутри, и…
– Ты знала? – сказал он. Слова столь же мертвые слетели с его губ, как и после того, как они повисли в воздухе. – Ты знала, когда собрала нас и у меня впервые появились друзья. Когда я встретился с такими, как я сам. Ты знала, что произойдет?
Кирвен смотрела на него. Толстая синяя линия над глубоко посаженными карими глазами, потемневшими от недостатка сна или слез или того и другого.
– Ты не ответила.
– С тех пор прошло очень много времени, Венн, – сказала она. – Мы должны принимать мир таким, какой он сейчас, и двигаться дальше. – Она протянула к нему руку, но он отодвинулся подальше на кровати, чтобы Кирвен не могла достать. – Это больше, чем ты. И я.
Кирвен чувствовала, как растет ее разочарование и она теряет спокойствие, ведь она так напряженно работала, чтобы привести его с собой в эту комнату.
– Ты знала? – снова спросил он.
– Я знаю, что в Круа нет ничего безопасного, Венн. – Она попыталась придвинуться ближе. – Я знала, что это лучший шанс для тебя, для нас.
– Ты знала, что я мог умереть.
Кирвен почувствовала, что на нее нисходит спокойствие – то самое ощущение, когда она принимает решение. Когда у нее появляется возможность завладеть силой.
– Я считала, что стоило рискнуть.
Ее ребенок смотрел на нее, его дыхание стало прерывистым, на лице появилось выражение полнейшего недоумения.
– Тебе рассказать, на что это было похоже?
– Венн, я знаю, ты пережил неприятные моменты, ты не должен…
– Неприятные? – Слово превратилось в крик, он оказался рядом с Кирвен, прямо у ее лица. Зубы оскалены, слова шипят. – Позволь мне рассказать об этом, мать, – сказал он. – Я поведаю тебе все.
Кирвен почувствовала страх и удивилась; она знала, что Венн не причинит ей вреда, все проблемы возникли как раз из-за того, что ребенок никому не мог причинить вред, отказываясь убить даже хисти. И все же она чувствовала страх. Боль не всегда бывает физической.
– Эти хисти. – Венн махнул рукой. – Я назвал их Харгис и Ленсьер. И знаешь почему? Я тебе расскажу. – Теперь трион кричал. Тяжело дышал. Затем он замолчал и успокоился. – Когда нас в первый раз собрали вместе, тридцать трионов, нас хорошо накормили, и мы познакомились с людьми, завели друзей, которые не были ухмылявшимися Рэями. Мы нашли людей, которые нам нравились. Мы думали, как хорошо находиться среди тех, кто нас понимает. Монахи Тарл-ан-Гига предупреждали, что первая часть нашего испытания будет неприятной, объяснили, что в цветущих комнатах темно и плохо пахнет и может возникнуть страх. Но мы нашли утешение друг в друге. Так много трионов, мы шутили, наверное, как в прежние времена, когда мы были повсюду и богатые семьи нами не торговали.
– Венн, я никогда не искала…
– Выслушай! – закричал трион. Затем он заговорил спокойнее: – Пожалуйста, выслушай. Я хочу, чтобы ты поняла.
Кирвен медленно кивнула.
– Нас отвели в цветущие комнаты. Первое, на что там обращаешь внимание, – жуткая вонь. Ты была солдатом, мать, ты знаешь, как пахнут гниющие трупы и как это ужасно. Ну, в задней части цветущих комнат складывают всех погибших в сражениях Рэев. Груды гниющих тел. Некоторые из трионов рядом со мной были такими маленькими, что едва умели ходить, они не понимали, что происходит, и плакали. Многих вырвало, но запах рвоты не чувствовался – все перебивала вонь смерти. – Теперь он говорил спокойнее, его взгляд стал отсутствующим, устремленным в прошлое. – Кое-кто из тридцати попытался вырваться, но оказалось, что двери заперты. Мы были в ловушке, в абсолютной темноте. Конечно, мы знали, что так будет и процесс нуждался в темноте. Однако это не остановило крики и не уменьшило наш страх.
Кирвен знала, что произошло, но услышать это от собственного ребенка было чем-то более настоящим и ужасным.
– Затем возникло сияние. Трупы, сваленные в высокую кучу в дальней части комнаты, испускали свет. И в нем мы увидели грибы, выраставшие из мертвых тел. Я помню голос; не знаю, кто произнес слова, но я их помню: «Начинается». А некоторые, самые смелые, самые нетерпеливые, возможно самые доверчивые, бросились вперед. Они приближались к растущим грибам, которые раскрывались, широкие, плоские и высокие, окутанные диковинным сиянием. Оно становилось более ярким, даже красивым. – Глаза Венна были полны слез, голос стал хриплым от боли. – Те, кто оказался ближе всех, мать, умерли первыми. Их смерть не была быстрой или безболезненной. Они не кричали. Думаю, просто не могли. Казалось, их тела взбунтовались, мышцы отказывались подчиняться. Я помню жуткий звук ломающихся костей. Остальные трионы начали колотить в двери, умоляя освободить нас, но никто не пришел на помощь. В конце остались только я, очень молодой трион по имени Харгис и еще один – его звали Ленсьер. И они умерли – у меня на глазах, как все остальные. В мучениях, потому что тела их предали.
– Но вы не умерли, Венн, – тихо сказала Кирвен. – Вы уцелели.
– Ты знала? – Теперь он снова кричал. – Ты знала, что оно убивает большую часть трионов? Я был одним из тридцати! Ты все знала, когда послала меня туда?
Несколько мгновений она не могла говорить. Потом пришла в себя и спокойно повторила свои слова:
– Но ты не умер, Венн. Ты Бан-Ран, а мы сильные.
– Я видел более чем достаточно смертей, мама, – сказал он, отшатнувшись от нее. – Ты послала меня туда, не зная, выйду ли я оттуда живым. Ты принесла всех остальных в жертву и была готова пожертвовать мной.
– Ты особенный, Венн, – сказала Кирвен, уверенная, что он почувствовал ее отчаяние. – Ты должен забыть прошлое, Капюшон-Рэи нуждаются в тебе. Мы с тобой сможем…
Ее ребенок закричал ей в лицо:
– Тебе наплевать на меня! Ты использовала меня для получения власти!
Кирвен смотрела на него, обуреваемая самыми разными чувствами и мыслями; наступил единственный сияющий момент, когда ей требовалось решить, кем она может быть, кем будет. В ней возникло желание, она понимала, что совершила непростительный поступок, добавив его к другим столь же ужасным. Она должна была принести извинения за все, умолять Венна о прощении. Она позволила своему ребенку пережить нечто невыносимое, и он прав: она сделала это ради себя. Она могла увести Венна. Взять за руку и сбежать. Могла сделать это сейчас.
Но тогда она все потеряет.
Свою боль. Боль своего ребенка. Все окажется напрасным. Она превратится в ничто, станет еще одной деревенской женщиной, которая с трудом живет с земли. Венн станет ничем или чем-то худшим, его сведет с ума то, что живет у него внутри, если он не научится его контролировать.
Она отвесила ему пощечину.
Никогда прежде она не била своего ребенка. Никогда. И всегда этим гордилась. Она встала. Посмотрела на него сверху вниз – он не сводил с нее глаз, не веря тому, что произошло. Прижимал ладонь к пульсировавшей от боли щеке.
И в этот момент, возникший внутри момента, она все поняла и приняла решение.
– Мы Бан-Ран, Венн, – прошипела она сквозь стиснутые зубы. – Мы сильнее, чем Рэи, потому что мы много трудились, чтобы получить то, что у нас есть, мы не ждали, когда нам это дадут. У вас внутри капюшон. Ты первый трион за многие поколения, который его имеет. Он дает тебе силу, какой прежде никто не обладал в нашей семье. Это освобождает нас обоих от страха перед Рэями и делает тебя привлекательным для самих Капюшон-Рэев; ты станешь проводником Тарл-ан-Гига, сможешь изменить мир.
Она хотела, чтобы ее слова расшевелили его, чтобы он понял, но Венн лишь смотрел на Кирвен. Вина и боль смешались у нее внутри, пока не превратились в нечто кислотное, ядовитое и злое. Кирвен схватила одного из хисти за шею. Зверек кричал и визжал, извиваясь в ее руках.
– Если ты не сможешь быть сильным, Венн, то мир тебя разжует и… – Она свернула шею животному, заставив его замолчать. – И проглотит. – Трион не ответил, только одинокая слеза скатилась по его щеке. Кирвен бросила в него маленькое тело, и оно ударило Венна в грудь. – Используй свою силу, Венн, убей второго хисти, разбуди своего капюшона. А иначе мы начнем искать другие способы для достижения нашей цели. Ты Бан-Ран! – Она выплюнула в него это имя.
Венн посмотрел на нее, затем протянул руку и взял мертвого хисти. Кровь капала из того места, где кость пробила плоть, и ее красивый ребенок, ее надежда в этом мире, намочил ней большой палец. Слезы побежали по белой краске его лица, увлекая за собой синюю из линии, шедшей над глазами. Венн поднял руку. Его пальцы были испачканы кровью. На миг их взгляд остановился на ней. Потом он посмотрел на Кирвен и принялся яростно тереть висок окровавленными пальцами, чтобы превратить клановую краску в красно-черно-синее пятно.
– Я не Бан-Ран, у меня нет семьи, – сказал он.
Кирвен не могла говорить. Чтобы не сказать чего-то окончательного.
Это было слишком. Поэтому она повернулась, открыла дверь и вышла.
Она не посмотрела на Фалниста, продолжавшего сидеть у двери, хотя знала, что он слышал каждое слово, произнесенное в комнате.
– Подготовка, которой ты занялся… – Кирвен произнесла эти слова, слегка задыхаясь.
Она разгладила одежду – роскошные ткани легко мялись, а она не могла выглядеть неаккуратной.
– И как следует поступить дальше, Высокая Леорик? – спросил он.
– Завершай ее, – сказала она холодно, спокойно и уверенно – именно такой она должна была оставаться. – Я больше не стану нянчиться с ребенком, Фалнист; он должен принять правду нашего мира и занять в нем свое место. Цена не имеет значения.
– Конечно, Высокая Леорик, – сказали Фалнист. – Цена не имеет значения.
Она не стала на него смотреть – не смогла бы перенести выражение триумфа, которое, как она знала, появилось на его лице.
7
Его заставили ждать у ворот. Он сел на камень и принялся следить за движением света по небу, наблюдая, как тени деревьев перемещались к стенам Харна, когда свет проходил через раннюю восьмерку. У него над головой тучи, длинные и гладкие, похожие на пыльцу цветущих грибов, указывали на север. Круговые ветры будут толкать их дальше, пока они не окажутся над Вирдвудом и стена туче-деревьев не заставит их разразиться дающей жизнь водой. Она начнет падать на лес, чтобы тысячей ручейков вернуться к земле. Совсем немного доберется до Харна, потому что она уйдет в землю еще до того, как покинет Харнвуд, поэтому воду приходилось отбирать у лозы и деревьев.
Если он прищуривался, ему казалось, что он мог различить линию тумана в том месте, где тучи встречались с деревьями, а черные стволы и огромные ветви торчали внизу так, что возникало впечатление, будто на массивных деревьях выросли листья из влажного воздуха. Лишь немногие люди, жившие в Харне или Круа, отправлялись в путешествие в Вирдвуд. Опасности заметно перевешивали выгоду, за исключением подходящего сезона, вроде падения деревьев, поэтому было маловероятно, что большинство когда-нибудь увидит туче-деревья или будет гулять под ними.
Однако Кахан это делал; порой ему казалось, что огромный лес звал его голосом, которому он не мог отказать, и, несмотря на все опасности Харнвуда и Вирдвуда, его влекло к спокойным, темным и одиноким местам среди огромных деревьев.
Там он не встречал других людей, за исключением редких форестолов, тех, что были отвергнуты или сами отказались от общества людей.
Обычно они держались особняком. Если они атаковали, это означало, что ими овладело отчаяние или они нападали на Рэев. Их не интересовал одинокий человек, идущий через их лес, и они не нападали на небольшие деревни вроде Харна, поскольку в таких местах они могли торговать, если возникала потребность. Форестолы имели доступ к ценному дереву, что оправдывало риск общения с ними.
«Интересно, – подумал Кахан, – почему они сейчас нападают на торговцев Харна?» Ему казалось, что не было особого смысла тратить силы из-за небольшого количества шерсти.
– Лесничий! – Он повернулся и увидел Дайона, стоявшего между стражами ворот, высокого, худого и сурового, как и всегда. Он выкрасил лысую голову грибным соком, и на ней тускло светились таинственные спирали Тарл-ан-Гига. – Леорик выслушает твою просьбу прямо сейчас.
Кахан прикусил губу и не стал давать резкого ответа. Вполне в духе Дайона сделать вид, что не лесничий делает одолжение Харну, а Харн идет навстречу просьбе Кахана. Как и большинство жителей, он никогда не бывал дальше Большого Харна и с подозрением относился ко всему, что лежало за пределами его маленького мира. Он смотрел на направлявшегося к нему Кахана и чесал нанесенные краской на щеку символы, которые указывали на его происхождение. Складывалось впечатление, что чернила раздражали его кожу, и хотя это было некрасиво со стороны Кахана, он улыбнулся – получалось, что знак принадлежности доставлял владельцу неудобства.
– Веди меня, Дайон, – сказал он.
Тот кивнул и зашагал вперед, не глядя, следует Кахан за ним или нет.
Леорик Фарин ждала его в холодном длинном доме; она сидела у огня и пила бульон маленькими глотками.
– Я рада, что к тебе вернулся здравый смысл, лесничий. – Она попыталась улыбнуться, но ее глаза оставались холодными. – Я отправлю короноголового на твою ферму. – Он чуть не сказал больше, чем следовало, – что она может забрать себе ферму, он не намерен возвращаться и она ему теперь не нужна. Визит возрожденной помог ему принять решение, и он собирался остаться в Большом Харне. Он считал, что глупо рассказывать о своих планах. Пусть Харн и не присылал за ним солдат, но из этого не следовало, что они его не сдадут. Чем меньше им известно, тем лучше, хотя его огорчало, что короноголовые останутся без присмотра. Скорее всего, они погибнут.
– Я бы предпочел получить монеты, – сказал он.
– Ты не веришь, что мы дадим тебе хорошее животное? – спросила она.
– Нет, – ответил он, довольный, что она сама дала ему повод отказаться от короноголового.
Фарин посмотрела на него с таким выражением на лице, которое он не сумел понять, покачала головой и с кряхтением встала. Леорик потерла спину, а потом исчезла в дальней части длинного дома, за ширмой. Она вернулась из темноты с мешочком с монетами.
Там было немного, но он решил, что ему хватит. С учетом того, что он выкопал в роще, денег получилось больше, чем многие жители Харна видели в своей жизни. Он спрятал кошелек в сумку, между одеждой.
– Я сожалею, что тебе пришлось ждать снаружи, лесничий, это не мой приказ, – сказала Фарин. – Я говорила Дайону, что ты должен подождать, пока караван будет готов выступить, но ему следовало привести тебя сюда.
– Я не видел каравана.
– Он у лесных ворот. Когда я узнала, что ты здесь… – Она снова улыбнулась, но улыбка получилась такой же холодной, как ее дом. – Я не хотела давать тебе время, чтобы ты передумал. Когда ты вернешься, мы можем стать ближе, чем раньше, верно?
И она повела его из своего дома через тихую деревню к лесным воротам, где караван готовился отправиться в путь.
Он оказался больше, чем Кахан ожидал. Плот не висел на летучей лозе, как обычно, а удерживался над землей при помощи сети с сотней или более того молодых летучих пастей, каждая величиной с человеческую голову. Они метались взад и вперед, хватались за края сети извивавшимися щупальцами и пытались выбраться.
Сенгуи, фермер, которая выращивала летучие пасти, тщательно проверяла узлы, чтобы убедиться, что никому из них не удастся сбежать. С другой стороны стоял Гарт, который проверял края плота на прочность. Рядом с ним возвышался мясник Онт, огромный мужчина, который был заметно крупнее Кахана, – лесничий никогда его не любил.