Боги Вирдвуда

Летучие пасти являлись лесными зверями, но от них зависел весь Круа. Они были самых разных цветов и размеров: от громадных до совсем маленьких, которых непросто заметить, но тела почти не отличались друг от друга. Пузырь для воздуха составлял бóльшую часть тел, длинный, треугольной формы, с двумя отверстиями, животное открывало и закрывало их, контролируя свой размер. Голова с мощным клювом могла рассекать растительность. Два больших главных глаза с каждого бока, еще четыре смотрели вниз и четыре – вверх. Вокруг клюва росли щупальца, четыре штуки, для хватания и перемещения; когда пасти не летали по воздуху, два длинных щупальца с плоскими концами могли двигать предметы, а два жалящих использовались для защиты и ловли добычи. Летучие пасти обычно питались растительной пищей, но употребляли и мясо, а их родичи, копья-пасти, ели только мясо.

У фермерских летучих пастей отрезáли жалящие щупальца, когда они только вылуплялись, и домашние летучие пасти никогда не вырастали такими крупными, как их дикие кузены, однако они никогда никого не жалили. Кахан считал, что оно того стоило. Такие укусы были в лучшем случае болезненными, а в худшем – смертельными.

В северной части за стеной находился круглый дом кожевенников, выстроенный из земли и похожий на тот, что стоял на ферме Кахана; его окружали кожевенные ямы, которые снабжались водой через водную лозу, выходившую из небольшого озера. Кожевенники всегда находились в северной части поселения, и круговые ветры уносили вонь; исключения бывали только на юге Круа, где все делалось наоборот.

В Харне имелось двое ворот, как и во всякой другой деревне. Лесные ворота выходили на север, в сторону леса и сыромятни, а Навес-ворота смотрели на юг, в сторону Навеса, центра Круа, где правили новые Капюшон-Рэи и откуда они продолжали вести войну со старыми Капюшон-Рэями. Если они победят, то снова перевернут мир и на севере станет тепло, а на юге – холодно.

Когда Кахан вышел из Вудэджа, Сегур заскулил. Кахан остановился.

– Они всего лишь люди, Сегур, – сказал он, опираясь на посох. – И они тебя не обидят, пока я рядом. – Гараур зашипел, и Кахан рассмеялся. – Ладно, отправляйся на охоту в лес, вернешься, когда я буду возвращаться. – Сегур снова заскулил, а потом исчез в подлеске.

Хотя Харн был небольшим поселением, где жило не более полутора сотен людей – в нем и на окружающих фермах, – их было слишком много для Сегура, да и Кахан не чувствовал себя здесь спокойно.

У Навес-ворот стояло двое часовых в одинаковых доспехах из шерсти, пропитанных таким образом, что они стали жесткими.

Доспехи были старыми, грудные пластины расползлись и потрескались, шлемы давно стали мягкими из-за влаги, превратившись в неудобные шапки. Каждый держал копье из твердого дерева в одной руке и деревянный щит в другой. Они раскрасили лица белой краской с черными завитками, обычными для кланов Харна, хотя рисунки слегка отличались друг от друга. У того, что стоял справа, не хватало руки; войны Капюшон-Рэев редко оставляли мужчин, способных сражаться, без ранений.

– Лесничий, – сказала женщина с одной рукой. – Я думала, что ты ушел.

Кахан узнал голос: хотя он изо всех сил старался избегать этого места, он не мог не знать часовых. Как и то, что они требовали жертвоприношение от каждого посетителя.

– Мою ферму заняли чужаки, Гассен, – ответил Кахан, – но, очевидно, они оказались преступниками, потому что за ними пришли солдаты Рэев. – Он смотрел на часовую – вдруг она поделится информацией. – Но я забрал назад свою ферму, хотя она в плохом состоянии.

Женщина смотрела на него.

– Значит, ты хочешь войти? – спросил другой часовой – Сарк.

– Ты стал часовым, Сарк? – сказал Кахан. – Я думал, что ты охотник.

– Мы все должны иногда помогать деревне, – ответил тот, и часовые скрестили копья, не давая ему пройти. – Чужаки, которые не делают взноса, не могут войти в Харн.

Кахан давно решил, что, если жители Харна намерены считать его чужаком, он им и будет. Он не испытывал вины за то, что не платил подати, или отказывался быть часовым и помогать строить стены и дома, или выполнять сотни разнообразных дел, которые они для него находили.

– Вы меня знаете, – сказал Кахан. – Я пришел, чтобы продать свою шерсть, и ваша деревня получит хороший доход.

Сарк стал смотреть в сторону.

– Сейчас нам приходится быть особенно осторожными, лесничий, – сказала Гассен. – Форестолы нападают на наших торговцев, когда те отправляются в Большой Харн. Они заметно осмелели. Ты не один из нас, ты бесклановый, ты можешь быть их разведчиком, которого они послали в деревню. – Она посмотрела на длинный посох Кахана. – И длинный посох у тебя в руке не только для ходьбы.

– Когда входишь в лес, полезно иметь длинный посох, – сказал Кахан.

– Напоминает лесные луки, которыми пользуются те, кто объявлен вне закона. – Она продолжала на него смотреть. – Луки запрещены.

– Тогда все в порядке, Гассен. – Он поднял деревянный посох, покрытый изящной резьбой. – Ведь это не лук, а посох.

Гассен продолжала смотреть на посох. Кахан ждал, но молчание затянулось; тогда он вздохнул и достал из кошеля блестящую деревянную монету.

– Это поможет вам поверить мне?

– Может помочь, – сказала Гассен. – Но Сарк, – она кивнула в сторону второго часового, – более подозрительный из нас двоих.

Кахан достал вторую монету и отдал ее часовым.

– Вот, – сказал он, и они развели копья в стороны.

– Ифтал благословляет тебя, лесничий, – сказала Гассен, – мы рады, что ты вернулся в Харн.

Кахан ничего не ответил, лишь потащил за собой парящий тюк шерсти в деревню.

В глубинах леса

Он идет по огню.

Ты огонь.

Ты смотришь, как он идет,

Пока не ломаешься.

Беги и прячься.

Ты бежишь.

Куда они все исчезли?

Не забывай.

Но ты бежишь недостаточно быстро.

Ты огонь.

Все горит.

Он горит.

И ты огонь.

3

О хижинах и домах Харна хорошо заботились, но они выглядели довольно убого. Жизнь тяжела на далеком севере. Вся торговля в Харне проходила через Вудэдж на летающих плотах из Большого Харна, а в самом Харне денег было мало, и лишь немногие решались совершать такое путешествие. А после того как в Харне видели форестолов, в деревне стало появляться еще меньше торговцев; тем не менее на рынке оказалось больше людей, чем Кахану хотелось.

Когда он туда вошел, Кахан увидел молодую женщину, сидевшую на холодной земле возле земляного дома; ее одежда из войлока была недостаточно толстой для северной погоды, а волосы она превратила в огромные шипы при помощи белой глины и деревянных колец. Ту же глину она использовала, чтобы сделать завитки и линии на лице. Кахана поразила ее худоба.

– Готов поделиться монетой для монашки забытого бога? – спросила она, протягивая грязную тонкую руку.

У Кахана не было времени для других богов, забытых или нет, но ему не нравилось, когда кто-то голодал, и он знал, как в Харне относятся к чужакам.

– Избегай хлеба, – сказал он ей и бросил щепку, – и не попадайся Тасснигу на глаза. Ему не нравится конкуренция – и неважно, забыт твой бог или нет.

– Я знаю, – ответила она, вскакивая на ноги, и внезапно оказалось, что она не такая уж и слабая. – Монах Тарл-ан-Гига, который-ходит-не-зная-доброты, носит острые сапоги и наделен тупым разумом, но лягается без колебаний. – Она улыбнулась и исчезла между домом и стеной, заставив Кахана задуматься – не обули ли его, вынудив расстаться с монеткой.

Но это уже не имело значения. Монета и женщина исчезли.

В городах его всегда поражал запах. Он привык к открытым пространствам и богатым, густым ароматам леса. В Харне воняло городом, отхожими местами, вырытыми слишком близко к стенам; улицы наполняло множество других отвратительных запахов, пойманных между домами вместе с дымом древесного пламени.

И тут он увидел людей. Он всегда находил неприятным давление и запах большого количества людей, собравшихся в одном месте. В юности, в монастыре Зорир, он мылся каждый день.

Водную лозу направляли в монастырь, и воды хватало, чтобы украсить территорию прудами и даже фонтанами.

Но монастырь находился в Мантусе, где не такой суровый климат, а жизнь легче. Там даже шел дождь от великих гейзеров Навеса. Здесь, на севере, лишь изредка выпадал снег, который покрывал землю в течение Сурового сезона, а потом медленно и неохотно уходил во время Малого.

Люди мылись гораздо реже на далеком севере.

Однако нельзя было сказать, что они не следили за собой. Близость к лесу обеспечивала их огромным количеством растений, что позволяло красить одежду, и хотя они продавали большую часть кожи и шерсти короноголовых, оставалось вполне достаточно, чтобы сделать толстый войлок для теплой одежды. Они разрисовывали лица в соответствии с традицией в белый цвет с черными линиями и узорами клана. И все же всегда выглядели уставшими. Им постоянно приходилось бороться за выживание.

Если бы Кахан знал, что рынок уже в разгаре, он подождал бы, когда людей станет меньше, но он этого не знал и теперь сталкивался с жителями не только этой деревни, но и с соседних ферм. Те, кто расхаживал возле немногочисленных прилавков, полыхали всеми цветами радуги: коричневые и желтые куртки из толстого войлока с выдавленными на нем полосами и завитками ярких оттенков. Конические шляпы, выкрашенные при помощи ягод и грибов, ярко-синего, красного или пурпурного цвета украшали их головы. Для штанов и килтов использовались более темные оттенки синего и черного. Среди взрослых бегали дети в простой одежде, сделанной из одного куска ткани. Они кричали и смеялись, и только они в Харне радовались и веселились.

Кахан проходил мимо прилавков: мясники, ткачи, торговцы войлоком, изделиями из глины и резчики по дереву. Прилавки ставили те, кто охотился или занимался собирательством в сравнительной безопасности Вудэджа. В другой части деревни он увидел Тасснига, монаха Тарл-ан-Гига, который расхаживал перед святилищем своего бога, с фигурой, сделанной из палок. Как и все образы Тарл-ан-Гига, она стояла на одной ноге, другая была вытянута вперед так, что стопа опиралась на колено, образуя треугольник, руки сцеплены перед головой. Не самый лучший образ, но и монах не отличался особым талантом.

За статуей бога находилась восьмиконечная Звезда Ифтала. Перед ней стоял тафф-камень, где делались жертвоприношения. В Навесе тафф-камни достигали роста человека и испускали странный свет. Камень Харна был плохо обработан и едва доходил до бедра монаха. Когда-то его посвятили Чайи, но все следы убрал резец, как до него имена других богов. Теперь камень с отслаивающейся краской посвятили Тарл-ан-Гигу.

Обычно жертвоприношение заключалось в том, чтобы положить на камень руки и дать обещание служить или сражаться за бога. Сегодня камень был обрызган кровью, а перед ним лежала голова короноголового и слепо смотрела вверх – дорогая жертва.

Тассниг был одет, как и всегда – повязка с изображением глаза и длинное войлочное одеяние из некрашеной шерсти.

В честь своего бога он раскрасил лицо в ярко-синий цвет. Монах наблюдал за людьми на рынке, которые покупали и продавали товары. Кахан постарался держаться так, чтобы тот его не увидел, но оказался недостаточно быстрым.

– Лесничий! – крикнул Тассниг. Как и большинству слабых людей, ему более всего нравилось издеваться над беспомощными жертвами. – Лесничий! – снова закричал Тассниг, и на рынке стало тихо.

Лица, остававшиеся в тени под широкополыми шляпами, смотрели на Кахана в слабом свете дня.

– Мы здесь не рады бесклановым! А ты принес подношение? Принес дар, достойный Тарл-ан-Гига? Ты готов отдать его тем, кто лучше тебя? – Он замолчал, позволив своим словам повиснуть в воздухе, который, несмотря на запахи Харна, казался кристально чистым и сверкающим, и каждый мог хорошенько рассмотреть Кахана.

– Скорее у меня дар для тебя, монах, – сказал Кахан и услышал, как многие втянули в себя воздух, пораженные его грубостью. – Я не следую богам, никто мной не управляет.

– Вы слышали? – закричал Тассниг. В руке он держал деревянный раздвоенный прут, который направил на лесничего. – Вы его слышали, добрые люди Харна? Он не следует богам! Тарл-ан-Гиг пришел и прогнал фальшивых богов, показав свое могущество победами наших Капюшон-Рэев! А этот человек смеется над ними. Неужели он хочет, чтобы вернулся Чайи? Почитает ли он старых лесных богов, опускается на колени перед лесными божествами? Да, говорю я! – Монах старался привести себя в состояние ярости, подпрыгивая на месте и размахивая прутом. – Тарл-ан-Гиг одарит своим могуществом Капюшон-Рэев и вернет нам тепло! А этот человек принесет обратно мрак! Он приведет лесных чудищ, чтобы они издевались над нами. На наших границах соберутся свардены! У стен встанут корнинги! – Монах тыкал в сторону Кахана деревянным прутом в такт своим словам. – Ты заплатишь цену, лесничий. Ифтал с горящей звезды, сломанный бог, перед которым склоняются все остальные, будет тебя судить! Капюшон-Рэи вынесут приговор. Тарл-ан-Гиг проведет тебя в цепях перед Ифтал, и ты отправишься к Осере!

Кахан начал отступать – слишком много глаз смотрело на него, люди легко могли перейти к насилию.

– Гляньте на него! – продолжал монах. – Невежественный и бесполезный. Человек без клана, который считает себя выше нас, когда он даже ниже, чем Осере под нами! Я скажу: ты сгоришь! Пусть Рэи сожгут тебя на медленном огне и скормят своим капюшонам. Пусть сорвут с тебя кожу во славу Тарл-ан-Гига! Они скажут нам спасибо, если мы это сделаем для них! – У монаха уже шла пена изо рта, и Кахан чувствовал растущую опасность, – слова монаха вызывали все больший отклик у людей.

– Возьми свою… – Кусок дерьма угодил монаху в лицо, не позволив договорить. Крики, танцы и пена прекратились. – Кто это сделал? – завопил он.

– Называет себя монахом, – последовал ответ, и Кахан увидел молодую женщину с торчавшими в разные стороны волосами, которой он дал монетку. – Я видела лучших монахов, что вываливались из моей задницы! – Она повернулась и подняла одежду, чтобы показать ему задницу.

Напряжение исчезло, люди на рынке начали смеяться, а Тассниг, увидев, что его планы разрушены, закричал на женщину:

– Пусть тебя заберет Осере! – Он бросился за ней, она исчезла за домами, но разъяренный монах продолжал ее преследовать под смех посетителей рынка.

Кахан отвернулся, решив, что, если увидит эту монашку снова, даст ей еще одну монетку.

Но даже после того как Тассниг исчез, Кахан чувствовал, что окружающие относились к нему с подозрением; они уступали ему дорогу, но не для того, чтобы облегчить путь, – считалось, что тот, кто оказывается рядом с бесклановым, призывает несчастье на свою голову. Впрочем, теперь ему стало легче двигаться сквозь толпу со своим летающим тюком шерсти и в меньшей степени приходилось терпеть их запах.

Гарт, торговец шерстью из Харна, был еще старше, чем Кахан, его волосы и борода поседели, и он всегда давал честную цену за товар, несмотря на то что Кахан был бесклановым. Кахан подозревал, что другим он платил еще больше, но так уж устроена жизнь.

– Да благословит тебя Ифтал, лесничий, – сказал он, глядя на его тюк. – Здесь шерсть с шести шкур, меньше, чем обычно.

– Я потерял троих животных из стада, – сказал Кахан, подталкивая тюк к торговцу.

Гарт разрезал летающую лозу, и она взлетела в воздух. Хороший знак: если бы он не собирался покупать, он бы привязал тюк к прилавку. Многие так поступали, чтобы доставить Кахану неприятности, но Гарт не был мелочным.

Кахан смотрел, как торговец принялся раскладывать шерсть узловатыми от возраста руками.

– Тебе следовало сделать монаху подарок, лесничий, – сказал он, разглаживая шерсть привычными движениями, – и тогда он бы замолчал.

– Сомневаюсь, – ответил Кахан.

– Да. – Гарт поднял голову. – Наверное, ты прав. Он слаб, Рэи присылают к нам объедки со своего стола, называя их пиршеством. – Кахан ничего не ответил. Гарт мог, если ему так хотелось, выражать свое мнение о монахе, но ему следовало промолчать. – Шерсть не такого хорошего качества, как обычно, – сказал Гарт.

– У меня неприятности. Мне нужно выручить достаточно денег для нового самца.

– Здесь не хватит, – сказал Гарт.

Кахан ничего другого и не ждал.

– Это и обещание принести тебе все мои шкуры и шерсть в Малый сезон. – Он сделал хорошее предложение.

– Я бы согласился, если бы мог, лесничий, – сказал Гарт, – ты держишь свое слово. Но ты знаешь, как Леорик к тебе относится. Никаких предпочтений.

Кахан кивнул, он ожидал такого ответа, но решил испытать удачу.

– В таком случае я возьму монеты за шерсть.

Гарт опустил руку в кошелек и вытащил количество монет, которое, даже с учетом того, что он принес шерсть не лучшего качества, к тому же не имел клана и его можно было обмануть, оказалось разочаровывающим.

– Я позабочусь о том, чтобы весной, к Малому сезону, ты получил самца. Хорошего.

Он отвернулся, как человек, пойманный на воровстве, и Кахан подумал, что монах Тассниг вернулся.

Однако, обернувшись, он обнаружил Фарин, Леорик Харна; слева и справа от нее замерли стражники, а ее помощник, которого звали Дайон, высокий и худой, стоял за спиной. Несмотря на то что у них часто возникали споры, Кахан считал ее красивой женщиной: такого же возраста, как он, в темных волосах седина, а вокруг темных глаз морщины. Она относилась к нему как к проблеме. Фарин носила такую же одежду из войлока, как и все, только темно-синего цвета, любимого Тарл-ан-Гигом. Ее лицо было разрисовано белой краской, а лоб украшали сложные узоры. Дайон носил такую же раскраску, но полоски были заметно тоньше, и словно в качестве компенсации, те, что указывали на его происхождение, были крупнее, чем остальные.

– Я хочу поговорить с тобой, лесничий, – сказала она.

– Я закончил дела здесь, – ответил он, – и моя ферма нуждается во внимании. – Он собрался уйти, но один из ее стражей, в неухоженных доспехах с трещинами, как у часовых у ворот, встал у него на пути.

– Я слышала, что ты просил ссуду у Гарта, – сказала Леорик. – Приходи ко мне поговорить, возможно, я смогу помочь, несмотря на то что твоя шерсть оказалась не лучшего качества.

– То, что она плохого качества, в большей степени связано с тобой, чем со мной, Леорик.

– Говори с ней с уважением, – вмешался Дайон.

Леорик подняла руку, заставив его замолчать, после чего коротко кивнула Кахану, признавая, что сказанное им правда.

– У меня есть теплая выпивка в моем доме. Пойдем, ты разделишь ее со мной, – предложила она. – Я не стану занимать много твоего времени.

Длинный дом Леорик был самым большим строением в Харне, даже больше, чем ферма Кахана. Он поставил посох возле двери и вошел. Огонь горел в яме, а смоляные лампы давали тусклый свет. Маленький мальчик играл куклами из сухой травы у огня.

– Иссофур, – сказала Леорик, – я буду говорить с этим человеком, поиграй в задней части дома.

Мальчик встал, пробежал по комнате и скрылся за экраном из плетеного тростника.

Сумрак скрывал большую часть дома, но возникало ощущение свободного пространства за стульями, расставленными вокруг небольшого огня. Внутри дома оказалось теплее, чем снаружи, но дыхание Кахана облачком туманило воздух. Даже Леорик из Харна не была достаточно богата, чтобы как следует нагревать комнаты. Она налила теплый напиток из меньшего из двух глиняных котелков, висевших над огнем, и передала ему чашку. Затем налила себе.

Кахан дождался, когда она выпьет сама; таким вещам его научили в раннем детстве: бесклановые ждут.

Леорик не обратила на это внимания.

Напиток, бульон из костей и растений, оказался вкусным.

Фарин, Леорик Харна, некоторое время молчала. Да, она не одобряла Кахана и усложняла его жизнь, но он считал ее по-своему честной женщиной.

Она заботилась о деревне. Конечно, это не помогало Кахану ей верить или желать остаться с ней, хотя она и была красивой женщиной. Она продолжала молчать, и тогда заговорил он:

– Ты намерена помочь мне купить короноголового самца, чтобы компенсировать урон от несчастных глупцов, которых послала на мою ферму?

– Нет, – ответила она, глядя на него поверх чашки. – Ты бесклановый, – продолжала она, – ты нашел покинутый дом и поселился там. Я это уважаю. Но ты живешь на землях Харна и должен либо стать его частью, либо уйти. Для Харна наступили трудные времена, все должны вносить свой вклад.

– Сейчас трудные времена для всех, Леорик, – сказал он, сделав глоток из своей чашки. – И еще более тяжелые для тех, кто не умеет работать на земле, когда они получают в свое распоряжение ферму.

– Он сказал, что был фермером и готов сделать подношение. – Она сделала еще один глоток бульона. – Так стоит ли тебе удивляться, что я дала ему разрешение забрать твою ферму?

– Ну, он не был фермером, и это дорого стоило нам обоим. Мне – денег, а тебе – товаров, которыми ты могла бы торговать.

Она ничего не ответила, да и говорить было нечего, поэтому она сменила тему:

– Монах не хочет, чтобы бесклановый управлял фермой. – Она расправила плечи, сидя на стуле. – Он считает, что это оскорбление Тарл-ан-Гига и обычаев новых Капюшон-Рэев. – Она отвернулась. – И то, что ты можешь ходить по лесу, теперь не имеет такого значения. Старые боги ушли вместе со старыми обычаями. – Она снова повернулась к нему. – Для тебя было бы лучше, если бы ты имел здесь друзей.

– И ты готова протянуть мне руку дружбы? – спросил Кахан, но она покачала головой. – Что тогда?

– Ты слышал, что форестолы выходят из леса и нападают на наших торговцев? – Кахан кивнул, он уже понял, что она сейчас скажет. – Через три дня мы отправим нашу шерсть в Большой Харн. Если ты пойдешь с Гартом и будешь его защищать, я доплачу тебе необходимую сумму, чтобы ты получил нового самца короноголовых.

– Ты должна мне за того короноголового. – Кахана удивила страсть, появившаяся в его голосе, гнев и то, как существо под его кожей двигалось в ответ на него.

Он сделал глубокий вдох, все волосы на его теле встали дыбом, словно ледяной бриз забрался под одежду и пробежал по коже. Он думал, что в состоянии лучше себя контролировать. Леорик следовало отдать должное – она не отшатнулась от его гнева.

– Ну, как мы оба признали, сейчас трудные времена. Ты не только получишь свое животное, лесничий, но и необходимую тебе добрую волю, против которой монаху будет нелегко выступить. Я послала фермера, а он отправит толпу с огнем.

– Это он прислал солдат? – спросил Кахан. Она покачала головой. – Значит, ты?

В ответ она рассмеялась.

– Осере находятся под нами, – она улыбнулась собственным мыслям, – а у нас едва хватает еды, чтобы жить здесь. Менее всего мне нужно, чтобы глаза Высокой Леорик и ее Рэев обратились на Харн и забрали то немногое, что у нас осталось. – Она наклонилась вперед. – Ты пришел издалека, как человек, который много путешествовал; ты знаешь, каковы Рэи.

Он не ответил. Его прошлое оставалось в тени, и он не хотел, чтобы на него пролился свет.

– Я не солдат, чтобы охранять торговые караваны, – сказал он, думая о том, сумеет ли она понять, что он солгал. Если она каким-то образом чувствовала его прошлое или если оно висело над ним, точно ядовитая туча.

– Возможно, и нет, лесничий, но ты заметно крупнее, чем многие из тех, кто живет в Харне, и одно это может отпугнуть форестолов. – Она оглядела его с головы до ног, а потом удостоила быстрой улыбкой. – Они хотят легкой добычи. Не исключено, что все сведется к легкой прогулке в Большой Харн и обратно, за которую тебе хорошо заплатят.

Разумный человек согласился бы здесь и сейчас. Увидел бы в ее предложении логику и до некоторой степени доброту.

Но Кахан считал, что гордость и упрямство – лучшая защита от боли мира, и такие доспехи было трудно снять. Он встал:

– Я думаю, ты посылаешь меня для того, чтобы свалить на меня вину, если что-то пойдет не так.

– Нет, я…

Кахан повернулся спиной и взял свой посох, стоявший у стены.

– У тебя есть солдаты, Леорик. Используй их, – сказал он сердито и вышел из деревни.

Никто не попытался его остановить, его гнев проступал в каждом шаге, и хотя он сам этого не понимал, дело было не только в Леорик, Харне или даже монахе.

Глубоко в лесу

Тут пролегла огненная тропа, и у тебя возникает вопрос: почему? Никто о ней не говорил. Никто не готовится к празднику, как обычно бывало. И огненная тропа намного длиннее, чем всегда. Ты спрашиваешь себя, зачем все они собрались. Почему никто не жарит мясо и не печет печенье или хлеб. Не расставлены столы. Никаких красивых флагов Сломанного Ифтала, благословляющих огненного бога Зорира. Никакого ощущения праздника.

Там Сарадис, и ты стараешься не дрожать. Пытаешься не показать страх, потому что знаешь: она ненавидит слабость. Они все ненавидят слабость. Они выбивают слабость из тебя.