Полная версия
Три дня после смерти. История Терезы Вальдес
Старуха медленно выпрямилась, оценивая его долгим взглядом с головы до ног.
– У сеньоры Кончиты есть комната. Улица Олива, дом с синей дверью, но она не любит… – взгляд старухи задержался на его руках, слишком крепких, слишком точных, не похожих на руки сапожника, – …шумных постояльцев.
Первые недели он жил, не привлекая внимания, уходил до того, как соседи проснутся, и возвращался, когда все уже спали. Комната над харчевней обходилась дорого, но имела отдельный вход – чёрная лестница во дворе вела прямо на второй этаж. По утрам он занимал угол у рынка, раскладывая инструменты на кусок брезента. Первыми к нему тянулись нищие, они не задавали вопросов, расплачивались монетами, хлебом или сушёной фасолью.
Однажды вечером, когда он чинил подметку старику-пастуху, над ним легла тень.
– Говорят, ты из Кастельона? – гражданский гвардеец в потертом мундире внимательно следил за его движениями. – У моего шурина там мастерская была, говорит, что все сапожники друг друга знают.
Хоакин не поднял головы, продолжая свою работу, но внутри появился страх, что сейчас он поднимет голову, а к его лбу приставлен пистолет.
– Работал на фабрике Торрес. Там триста человек в цеху.
– Завтра принесу сапоги. Посмотрим, что умеет фабричный, – гвардеец ещё немного понаблюдал за его работой, а затем ушел. Хоакин выдохнул, отпуская накопившееся напряжение.
Дождь начался тяжёлыми каплями, моментально покрывая улицы мокрыми пятнами. Хоакин начал торопливо складывать инструменты, а вода всё быстрее скапливалась у ног в мутные лужи. Он уже собирался уходить, когда заметил девушку. Она тщетно пыталась накрыть корзину с бельём, уклоняясь от потоков воды.
– Позвольте, – его голос прозвучал громко на фоне ливня. Он снял брезент, которым прикрывал свой рабочий уголок и протянул ей. Невысокая девушка с тёмными волосами, выбивающимися из-под платка, на мгновение замерла.
– Вы промокнете, – сказала она, но всё же приняла укрытие.
– Кожа воды не боится, – он кивнул на свой фартук, на котором дождь оставлял лишь быстро исчезающие тёмные следы. – А вот бельё…
Она рассмеялась, и в этом смехе было неожиданное тепло, пробивающееся солнечными лучами сквозь темные тучи.
– Вы новый сапожник? – спросила она, поправляя мокрую прядь волос. – Весь город говорит о вас.
– Только плохое, надеюсь? – он нахмурился, но губы непроизвольно поднялись.
– Что вы! – она сделала шаг ближе, под навес крыши. – Дон Эмилиано хвалит вашу работу. Говорит, сравнивал ваши швы с работой мастеров из Кордовы. Они безупречны.
Плечи Хоакина напряглись, он не должен был привлекать столько внимания к себе, но в её взгляде не было недоверия, только невинная открытость, которая готова была пустить его в свой круг.
– Анхела Дорес, – представилась она, слегка склоняя голову. – Мой отец держит портновскую мастерскую на площади.
– Хосе Вальдес, – сказал он привычно, а затем, после короткой паузы, добавил: – Но друзья зовут Хоакин.
Дождь превращал улочки Навалуэнги в мутные ручейки, но под низким навесом царил особый мир, пахнущий кожей, воском и древесной смолой. Капли со звоном стучали по козырьку, создавая уютную завесу от всего остального мира.
– Вы работаете с таким нажимом. Вы сражаетесь с кожей, а не шьёте её, – сказала Анхела, дотронувшись до деревянного края стола, где осталась глубокая царапина от шила. Хоакин застыл, ведь никто раньше не замечал, что его движения выдавали его сильнее, чем слова.
– Фабричная привычка, – усмехнулся он, отворачиваясь. – Там счёт идёт на секунды.
Анхела не возразила и только покачала головой, принимая это объяснение без осуждения.
– Завтра верну брезент, – сказала она, уже шагая в дождь. – И принесу пару башмаков.
Он провожал её силуэт взглядом, пока он не растворился в серой пелене. Лишь тогда Хоакин заметил, что на столе осталась шпилька – простая, жестяная с чуть загнутым концом. Поднимая её, он ощутил на пальцах слабое тепло. На следующий день, когда Анхела появилась с брезентом, он без слов протянул шпильку. Она улыбнулась и воткнула её в волосы.
– Как узнали, что моя?
– В этом городе никто такие не носит, – ответил он, и это была правда – женщины в Навалуэнге выбирали гребни, а не такие простые, почти дерзкие вещи. Анхела рассмеялась легко и свободно, а Хоакин вдруг понял, что хочет слышать этот смех снова, Эта мысль испугала его не меньше, чем когда-то свист пуль над окопами.
* * *Резкий звонок у входа вырвал Хоакина из воспоминаний. За стеклом мелькнула знакомая фигура старика Молинареса. Он, как всегда, был одет в клетчатый пиджак и уже нетерпеливо постукивал тростью по дверному косяку. Хоакин снял очки, протер их краем жилета и аккуратно убрал в кожаный футляр с выцветшим тиснением.
– На сегодня хватит, – пробормотал он, застёгивая верхнюю пуговицу рубашки.
– Только не проиграй, а то снова будешь ворчать весь вечер, – пошутила Тереза, ловко поймав упавшую булавку и одновременно поправляя отцу галстук. Хоакин улыбнулся, а за дверью снова раздался нетерпеливый стук тростью.
– Этот старый жулик… – начал он, вспоминая поражение за шахматной доской.
Перед уходом он поцеловал дочь в щёку, от её кожи исходил едва уловимый аромат, не резкий, к которому он привык, а что-то новое, мягкое и тёплое, но он не стал спрашивать о произошедших изменениях.
– Если заглянет этот мошенник Сантино, скажи ему, что я уехал проверять его фабрику лично, – сказал он Терезе на ходу, хватая трость с серебряным набалдашником. Это был подарок от Мигеля, из тех времён, когда они ещё делали вид, что дружат. Она знала, что «проверка фабрики» – это три часа за шахматами с Молинаресом и бутылкой хереса, и наблюдала, как отец выпрямляет спину, прежде чем открыть дверь, превращаясь из задумчивого старика в дона Вальдеса, уважаемого мастера, чьё мнение о ткани значило больше, чем заключения экспертов из Мадрида.
Дверь едва успела закрыться за ним, когда в проёме снова мелькнула тень. Без стука, ровно в четыре, вошёл Хуанито. Ему было лет четырнадцать, не больше, но держался он с неестественной для его возраста сосредоточенностью. Смуглую кожу оттеняли короткие тёмные волосы, аккуратно зачёсанные назад. Весь его внешний образ подчёркивал важность его работы, рубашка с тщательно закатанными рукавами, брюки, хотя и не первой свежести, но сидели аккуратно. Его шаги были точны, будто отмерены маятником. В руках он сжимал плотный желтоватый конверт, края которого помялись от напряжения его пальцев.
– Señorita Valdés… – голос Хуанито прозвучал тише обычного, почти шёпотом, и Тереза обернулась.
– Хуанито? – она нахмурилась. – Что ты…
И тут она вспомнила.
– Завтра Хуанито принесёт новый заказ, – слова дона Мигеля, сказанные на прощание прошлой ночью, всплыли в памяти, и в животе мгновенно потяжелело, а следом накатил холод. Хуанито, почувствовав это, шагнул ближе и осторожно вложил конверт прямо ей в руки.
– От Дона Мигеля, – прошептал он, не поднимая взгляда. – Он сказал… вы ждёте.
Тереза медленно провела языком по пересохшим губам.
– Да. Конечно.
Хуанито переминался с ноги на ногу, явно торопясь уйти.
– Мне нужно… – буркнул он и качнул головой в сторону двери.
– Иди, – коротко ответил она.
Его исчезновение было столь молниеносным, как и появление. Машинки и голоса не переставали звучать, поэтому никто не обратил внимания на визит Хуанито. Он часто приносил посылки, подарки от клиентов, вырезки и фото с пожеланиями модников, что хотели платья или костюмы «вот как здесь», без шума и афиширования.
Дверь кабинета закрылась за ней грохотом замка с массивной латунной системой, установленной после ограбления в прошлом году, внутри было холоднее, чем во всём ателье. Она дёрнула за шнур жалюзи с золотистым отливом, и полоски света упали на стол, похожие на рябь экрана старого телевизора с плохой антенной. Рука сама потянулась к сигаретам, и пламя на миг высветило её лицо в полумраке.
– Я могла бы выбросить этот конверт в пылающую печь, где бумага мгновенно свернулась бы в черный пепел, или швырнуть его в реку, чтобы течение унесло послание туда, где никто и никогда не сможет его прочесть. Но во мне есть другая часть – та, что не подчиняется логике, знает, что будет дальше, и всё равно открывает.
Тереза немного покрутила конверт в руке, исследуя на ощупь, что внутри, затем надорвала край, и фотография соскользнула на стол. Мужчина. Около сорока лет. Широкое, высеченное лицо и подбородок с лёгкой щетиной. Губы сжаты вокруг сигары, а дым застыл в полупрозрачном облаке, но взгляд… его светлые, почти прозрачные глаза смотрели прямо в камеру.
– Знакомые глаза, – промелькнуло в голове и тут же исчезло. Фон не выделялся, показывая лишь очертания венецианской арки и потрескавшиеся ступени. Тереза перевернула фото, на обороте аккуратным почерком было написано Calle del Forno, Venezia[32]. Следом за фотографией из конверта выпала записка, написанная лично Мигелем, его угловатым, но безупречно каллиграфическим почерком «Энрико Кавалли, Венеция. Торговец судовым оборудованием». Она закурила ещё одну сигарету и подошла к зеркалу, висящему в самом дальнем углу её кабинета. Она им почти не пользовалась, но в такие моменты отражение в нём было единственным слушателем, хранившим её тайны.
– Два часа назад я поправляла складки на свадебном платье, сейчас я держу фотографию Энрико Кавалли, где он улыбается, не подозревая, что ему уже вынесен приговор.
Она поднесла фотографию к зеркалу и прижала её одним краем к отражению.
– Если приложить его вот так, то создаётся ощущение, что он стоит у меня за спиной и смотрит на меня в отражение, так же как я смотрю в отражение моих клиентов.
Мысли уже начинали размываться, растворяясь в дыму, когда в кабинете раздался звонок.
– Signorina Valdés? – тонкий голос с лёгким итальянским акцентом приветствовал ее на той стороне.
– Слушаю.
– Buongiorno[33]. Говорит Анна Капеллини, личный секретарь синьора Энрико Кавалли. Он подтверждает встречу завтра в 16:00, отель «Даниэли», Венеция. Номер 309, последний этаж. Полная конфиденциальность. И синьор хотел бы, чтобы вы сняли мерки лично, костюм нужен к церемонии вручения премии San Marco per il Commercio e la Cultura[34]…
– Я в курсе, – перебила Тереза, не отрывая взгляда от глаз мужчины на фото, боясь, что он мог услышать её.
– Molto bene[35]. Ещё одно уточнение, синьор Кавалли просил, чтобы внутренний карман был вместительным. Вы понимаете, разумеется, его деликатную необходимость.
– Передайте, что я умею шить карманы, в которых прячутся даже империи.
– Благодарю. До встречи, синьора.
Связь оборвалась, Тереза положила телефонную трубку и медленно опустилась в кресло. Фотография лежала рядом, безмолвно предъявляя обвинение в зале суда. В дверь тихо постучали, и в кабинет вошёл Сантьяго с папкой, обычно невозмутимый, но сейчас он выглядел немного настороженно.
– Jefa, насчёт завтрашней поездки… – он неуверенно перелистнул несколько страниц. – Мы отправили клиенту всю информацию, но подтверждение до сих пор не пришло. Билеты куплены, бронь в «Даниэли» стоит, 16:00, всё по плану, но если встреча не подтвердится…
Тереза оторвала взгляд от бумаги и посмотрела на него.
– Всё подтверждено. Только что звонила Анна Капеллини, секретарь Кавалли. Встреча будет ровно в 16:00, номер 309, верхний этаж, как мы и договаривались.
Сантьяго удивленно произнес:
– Но… мы же не получали ответа на письмо.
– Они предпочли позвонить, – Тереза медленно перевернула фотографию на столе. – Видимо, решили, что так надежнее. Впрочем, это неважно. Главное, что всё согласовано.
Она посмотрела на него с лёгким вызовом: Ты что, сомневаешься?
– Хорошо. Тогда я подготовлю все документы на завтра.
– И не забудь приготовить мне образцы того черного бархата с микроузорами, – добавила Тереза. – И серебряные нити из сейфа. Костюм должен выдержать вспышки фотокамер.
– Конечно, jefa, – Сантьяго сделал пометку в блокноте и уже собирался уходить, но задержался. – А… вы уверены, что он действительно подтвердил «Даниэли»? Может, стоит перепроверить?
Тереза медленно подняла глаза. В ее взгляде было что-то такое, что заставило Сантьяго слегка отступить.
– Я сказала тебе, его секретарь всё подтвердила, – голос звучал мягко, но не оставляя места для возражений. – Просто подготовь всё, как мы и планировали изначально.
Сантьяго немного потоптался в дверях, затем провёл взглядом по записям и вышел, закрыв за собой дверь. Тереза снова осталась одна, глубоко вздохнула, приведя сердцебиение в нормальный ритм, и потянулась к телефону.
– Hello? Yes, it’s Teresa Valdes. Я подтверждаю своё прибытие в отель «Даниэли» завтра в три часа, – сказала она твёрдо.
Пауза.
– Да, номер 307. Всё понятно.
Ещё пауза.
– Perfect. See you tomorrow[36].
Закончив разговор, Тереза открыла серебристую дверь сейфа, встроенного в шкаф за её рабочим столом, и достала узкую бутылку Amarone della Valpolicella[37], подаренного ей одной из клиенток. Руки привычным движением обхватили горлышко, затем профессиональным жестом сняли фольгу, и штопор вошел в пробку мягко, без усилий, за годы практики она научилась открывать бутылки с изящной легкостью.
Первое ощущение – запах.
Терпкий аромат… Она закрыла глаза, вдыхая глубже. Где-то там, в этих нотах, прятался отзвук того, чего у неё никогда не будет, а именно маленького садика с плодовыми деревьями в загородном доме, мужских пальцев, обхватывающих бокал, рядом с ней и смеха детей во дворе…
Второе – вкус.
Первая капля коснулась губ. Сухое и сдержанное с бархатистыми танинами, вино, которое нужно заслужить, как любовь. Она задержала его во рту, чувствуя переход кислинки в теплое шоколадное послевкусие.
Следом за бутылкой Тереза достала из сейфа тетрадь в кожаном переплёте и, раскрыв, начала писать. Она писала о том, что всего десять лет назад она ещё стояла на воскресной мессе, ощущая солнечный свет, пробивающийся сквозь витражи церкви. Тогда она верила в справедливость мира, в то, что грехи можно искупить молитвой и добрыми делами, а теперь она была лишь проводником к смерти. Её руки оставались чистыми – она не нажимала на курок, но всегда три дня… Ровно три, как маятник, отсчитывающий последние мгновения. Она шила им костюмы для вечности, не зная, что станет их финальной нотой, будь то падение с лестницы, сердечный приступ или просто нелепый несчастный случай.
Может, это Бог так шутит над ней или дьявол испытывает её? Какая разница – она давно перестала ходить в церковь. Какие молитвы могли очистить того, кто видел эти закономерности и продолжал шить? Тереза поставила бокал, наблюдая, как последняя капля стекает по стеклу.
– Георгий… – имя проскользнуло холодным сквозняком. Она даже не знала его лица, только голос в телефонной трубке да обрывки фраз Мигеля: «московский друг», «слишком любопытен», «опасен». Этот невидимый собеседник звонил, задавал вопросы, но ни разу не показался. Почему? Что скрывал этот голос из Москвы? Может, он был всего лишь миражом, выдумкой Мигеля, чтобы держать её в страхе или он реальнее, чем кажется, как настоящий охотник, который уже выслеживает её, рассматривая фотографии и изучая маршруты передвижений. А вдруг он тоже боится? Вдруг Мигель и ему рассказывает страшилки про «испанскую портниху»? Два призрака, пугающие друг друга в темноте.
Телефонный звонок снова разорвал тишину её кабинета и, прежде чем поднять трубку, она сделала последний глоток:
– Papá?
– Тереза, почему ты все ещё в ателье?
Она взглянула на полупустую бутылку, прежде чем ответить:
– Готовлюсь к завтрашней поездке в Венецию. Перепроверяю образцы тканей.
– Тереза… – отец говорил медленно, взвешивая каждое слово. – Иди домой, отдохни, я завтра все подготовлю и отправлю к тебе?
– Хорошо, – прошептала она.
Она выключила свет и включила сигнализацию, ателье сразу погрузилось в темноту. Последний взгляд на витрину, где манекены теперь казались призраками в лунном свете, показался ей последним.
С улиц Мадрида уже веяло осенней прохладой. Она закуталась в шерстяное пальто, вдыхая знакомый коктейль запахов жареных каштанов, бензина и чьих-то духов. Шаги мерно отстукивали ритм по тротуару – раз-два, раз-два – ровно как строчки на старой швейной машинке. Она шла, машинально отсчитывая семнадцать шагов до угла с цветочным киоском, давно закрытым на ночь. Его решётка блестела под фонарем, мокрая от дождя, которого не было. Затем двадцать три шага мимо освещенной витрины круглосуточной аптеки, где за кассой ночной фармацевт в помятом халате клевал носом над медицинским справочником. И наконец сорок один шаг до знакомого подъезда с облупившейся краской на перилах.
* * *[дата отсутствует]
Они кланяются мне и благодарят. Осыпают комплиментами, словно я не портниха, а святая. «Синьорина Тереза, ваш талант божественен! Ваши руки творят чудеса!»
Если бы они знали… Если бы только видели, что творят эти руки на самом деле. Если бы слышали, как стонет шелк под моими пальцами, как кричат ножницы, рассекая ткань и как плачет моя душа в темноте, когда никто не видит, но никто не замечает и не спрашивает: «Тереза, что скрывается за вашей улыбкой? Что прячется в тенях ателье, когда двери закрыты?»
Я шью им красоту, а они даже не догадываются, что каждое платье – это моё заклинание, каждый стежок – моя молитва и проклятие. Я уже и сама не знаю.
Глава 4. Венеция
10:30 утра. Аэропорт МадридаТереза сдала чемодан у стойки Alitalia, всего один кожаный саквояж с инструментами и образцами тканей, багажная бирка была уже на ручке.
– Рейс задерживается на 40 минут, – объявили из динамиков.
12:15. На борту DC-10Самолёт пахнет керосином и дешёвым одеколоном. Бизнес-класса нет, только красные кожаные кресла с пепельницами в подлокотниках. Итальянка у окна щёлкает жвачкой и рассматривает Терезу через очки Ray-Ban.
– Вы модельер? – указывает на её эскизник.
– Портниха, – поправляет Тереза, затягиваясь сигаретой.
15:40. Отель «Даниэли»Лобби в золотых тонах и мраморный пол скрипит под каблуками.
– Ah, Signorina Valdés![38] – менеджер с седыми висками кланяется. – Господин Кавалли предоплатил сьют 309.
Лифт с решеткой поднимается медленно. В зеркале Тереза видит, как её пальцы сами собой проверяют булавку в лацкане пиджака.
16:15. Коридор отеля «Даниэли»
Тереза закрыла за собой дверь номера 307, поправив складки строгого жакета, направилась к номеру Кавалли. В руках она держит кожаный портфель с инструментами: сантиметровая лента, блокнот Moleskine[39], набор булавок в футляре из слоновой кости. Коридор отеля был пуст, лишь где-то вдалеке гость зашёл в свой номер, а её шаги по ковру были беззвучны. Дверь была приоткрыта ровно настолько, чтобы понять, что её ждут. Она вошла без стука, а Энрико Кавалли стоял у окна, спиной к двери, рассматривая канал. Услышав шаги, он тут же обернулся и время на мгновение застыло. В проёме двери, залитом мягким светом из коридора, стояла она, точка равновесия в мире, где всё остальное теряло очертания. Пространство сузилось до её силуэта, уверенного и безупречно выверенного. Казалось, что она не вошла, а появилась из ниоткуда. Не спешила, не улыбалась и не бросала слов, но сама её неподвижность притягивала взгляд, обнажая в мужчине первобытную потребность видеть, запоминать и обладать.
На ней был бордовый костюм, лёгкая ткань, мягко скользившая по линиям тела, подчёркивая не столько формы, сколько уверенность, с которой эти формы были предъявлены. Юбка обтягивала бёдра, туфли сияли лаком, на каблуках – чуть выше, чем уместно, где провокация становится искусством. Тонкий шов чулок едва различался в свете, и эта деталь, почти незаметная, тревожила острее всего. Она знала силу таких мелочей, чуть просвечивающая блуза и вспышка алого цвета при шаге на подошве туфель, это была тщательно продуманная игра, где каждая деталь работала на общее впечатление.
– Простите за опоздание… Венеция сегодня не хотела меня отпускать, – её голос звучал как скрипка.
Тереза медленно обошла кресло, её пальцы скользнули по резной спинке из темного дуба, и за ней потянулся шлейф аромата новых духов. Она остановилась за его спиной, а в зеркале напротив отражалась их странная пара, где его мощная фигура в белоснежной рубашке перекликалась с её изящным силуэтом в строгом костюме.
– Знаете, синьор Кавалли… – произнесла она чуть тише, затем наклонилась, и её губы оказались в сантиметре от его уха.
– Я всегда шью костюмы так… – дыхание коснулось его кожи, – что уже первое прикосновение к нему может стать последним.
Все слова на мгновение замерли, смешиваясь с ароматом старинной мебели, и казалось, сама атмосфера номера сохраняла их в своей памяти.
– И каждый раз задумываюсь… – шёпот стал еще тише, заставляя его невольно наклониться ближе. – Каким оно захочет запомниться?
В этот момент где-то внизу, на канале, проплыла гондола и донеслись обрывки песни и плеск воды о мраморные ступени отеля, но в номере было тихо – так тихо, что он услышал шелест её блузы при вдохе.
При снятии мерок руки двигались с профессиональной точностью, но в каждом прикосновении чувствовалось нечто большее. Сантиметровая лента скользила по его плечам, обвивала грудную клетку, чуть задерживаясь на биении сердца, а холодный металл делений контрастировал с тёплым касанием.
– О… – её голос стал немного громче, когда она наклонилась, чтобы измерить длину рукава. – У вас сердце бьется так сильно. – палец случайно задел пульс на запястье. – Вы убегаете от чего-то?
Она поправила складку на его рубашке, ноготь едва коснулся кожи у ворота и в зеркале на мгновение встретились их взгляды.
– Или догоняете? – она чуть приоткрыла губы, достаточно, чтобы он снова почувствовал тёплое дыхание, затем Тереза продолжила работать, отмечая цифры в блокноте. Но между деловыми пометками возникали эти паузы, микроскопические заминки, когда взгляд скользил по линии его плеч и когда дыхание становилось чуть глубже у изгиба шеи.
– Когда понадобится примерка? – спросил он, застегивая пиджак. Его голос был ровный, но на лице мелькнуло легкое напряжение, а она даже не подняла глаз, продолжая укладывать булавки в футляр.
– В Мадриде. Через два дня. В моём ателье, – она посмотрела на него. – Там я работаю точнее всего.
Его взгляд скользнул мимо неё, затем к окну, к каналу и куда-то вдаль.
– Пунктуальность – качество вымирающее, оно почти не встречается у современных людей.
Она улыбнулась, но не ответила. Вместо этого лишь повернулась к двери, и в этот момент её шарф, лежавший на плечах, случайно упал на стул. Тереза вышла, не оборачиваясь, а в комнате остался лишь шлейф её духов. Энрико взглянул на шарф, шёлк переливался в свете настольной лампы, как будто подмигивая ему.
– Синьорина Вальдес! – его голос гулко разнесся по пустому коридору. Он спустился по мраморной лестнице, портье за стойкой даже не поднял головы от полировки бронзовой таблички.
– Вы не видели женщину… в бордовом костюме?
– Никого не было, синьор, – равнодушно ответил портье, продолжая натирать металл. В это время Тереза стояла у окна своего номера 307, задернув штору ровно настолько, чтобы видеть площадь Сан-Марко. Внизу, у главного входа в отель показалась знакомая фигура, Энрико вышел на набережную, оглядываясь и надеясь её увидеть.
– Ищем, синьор? – прошептала она, пригубив вино и оставив на бокале едва заметный след. Она наблюдала, как он стоит у воды, достал сигарету, но так и не зажёг, просто вертел её в пальцах, глядя в сторону Риальто. Затем развернулся и зашагал прочь. Тереза улыбнулась, ведь такое поведение выдавало его больше любых слов. Раздражение? Нет. Нетерпение.