Три дня после смерти. История Терезы Вальдес

Тогда в 1982 он предложил выкупить люстру, но хозяин клуба отказал, а спустя год тот человек внезапно скончался от сердечного приступа в одной из потайных комнат. После аукциона, когда люстру наконец доставили и установили, его гости непроизвольно поднимали взгляд, завороженные игрой света. Банкиры, знавшие, что она помнит об их поездках в Париж больше, чем положено, и политики, слышавшие, что под этой люстрой происходило то, что не укладывается в уставы ни одной партии.

Мигель поймал себя в зеркале между окнами, где отражался безупречный костюм Brioni, галстук Hermès, часы Patek Philippe – весь этот ансамбль кричал о богатстве, так громко, что почти заглушал истину, в которой за брендами и шёлком прятался тот самый капрал Монтес, который сорок лет назад дрожал от холода в окопах под Ленинградом.

Он вышел на террасу, где у ворот сидел Мануэль и курил, лениво развалившись на скамейке.

– ¡Manuel! Смена закончилась в десять. Или ты решил, что мне нужен ночной сторож? – крикнул ему Мигель.

– Простите, дон Мигель. Ваш сад напомнил мне деревню. Там тоже оливы так пахнут перед дождём… – ответил Мануэль, медленно выпуская дым.

Мигель не любил ностальгию, особенно чужую.

– Ты проводил Терезу? Она забыла отчёт.

– Да… она… еле шла. Я подумал, устала после встречи с вами. Нашёл её спящей вот здесь, на скамейке. Она что-то говорила… во сне. Про белый обруч. Это какой-то новый дизайн поясов в ателье?

Мигель слегка наклонил голову, а брови образовали дугу, выполнив жест вежливого недоумения, отточенного годами переговоров с банкирами и министрами.

– Белый обруч?.. – произнёс он размеренно, почти без интереса, затем, не меняя интонации, добавил: – Эти дешёвые сигареты убьют тебя раньше, чем мои враги.

Мануэль замялся, почесал щетинистый подбородок. Дым от сигареты вился кольцами в холодном воздухе.

– Вы правы, сеньор… Она бормотала. Про подвал что-то. Хотя откуда тут подвал, в саду? – он неуверенно указал пальцем в сторону фонаря, светившего неровно.

– Может, ей померещилось из-за темноты. Я утром заменю лампу, станет светлее, и никакие подвалы больше не привидятся.

Мигель застыл на секунду, скрывая внутреннее напряжение.

– Разумеется, Мануэль. Ты всегда внимателен к мелочам. Передавай привет Кармен, пусть приготовит пирог с миндалём, он у неё великолепный.

Он чуть повернулся, давая понять, что разговор завершён, но, отходя, добавил с лёгкой улыбкой:

– И загляни завтра к управляющему. Возьми у него пачку тех сигар, что я привёз из Женевы.

– Gracias[18], Дон Мигель! Доброй ночи! – Мануэль расплылся в благодарной улыбке и уже шарил по карманам в поисках ключей от машины.

Лишь когда шаги охранника окончательно затихли за воротами, Мигель медленно провёл ладонью по лицу. В темноте сада его пальцы едва заметно дрожали.

– Подвал… – прошептал он и подумал, что если она действительно вспомнила это место, то всё, что он так старательно прятал все эти годы, может вскоре всплыть, напомнив о себе в самый неподходящий момент.

* * *

[дата отсутствует]

Мигель, мой дорогой соучастник в этом изящном танце смерти, прислал мне новую игрушку. Ах, какое счастье! Конверт пахнет дорогим табаком и чужими секретами, а внутри – фотография моего будущего… ммм… клиента.

Кубинский мафиози. Живет в Мадриде, совсем рядом. Словно сама судьба шепчет: «Тереза, голубушка, пора браться за иголку» и ведь правда – пора. Скрою ему костюмчик, последний в его жизни. Самый элегантный и самый… смертельный.

Он даже не подозревает, что скоро станет моим любовником. Ненадолго, конечно, всего на три дня, а затем, к моему глубокому сожалению, несчастный случай оборвёт его грешную жизнь. Как же это будет прекрасно! Представляю его лицо в последний момент – с растерянностью, ужасом и осознанием. О, это слаще самого дорогого вина!

Я – палач. Жестокий. Неумолимый. И, чёрт побери, как же это весело!

P. S. Надо не забыть купить черные нитки. Ну, на всякий случай.

Глава 3. Ателье Valdés

Солнечное утро прокралось в комнату Терезы, как незваный гость – неслышно, на цыпочках. Лучи, просачиваясь сквозь полупрозрачные занавески, рисовали на полу причудливые узоры и таяли в густом ворсе ковра. Она любила ходить босиком, ощущая тепло, как песок на пляже в детстве. В её квартире не было ни клочка голого паркета или плитки, всё было застелено плотными и мягкими коврами и даже ковролином в прихожей, чтобы первые шаги с улицы сразу тонули в тепле. Через приоткрытое окно осенний сквозняк пошевелил лёгкую занавеску, и луч света ударил ей прямо в лицо, зажмурившись, она отвернулась, а затем провела ладонью по щеке, стирая остатки сна, и медленно села на кровати. В комната было настолько тихо, что даже улицы за окном, обычно шумные, затаили дыхание. Рука сама потянулась к тумбочке, нащупала сигареты, и первая затяжка обожгла горло, но вернула ощущение реальности.

Тереза медленно выдыхала табачный дым, наблюдая, как он причудливо извивается в солнечном луче, и эта привычка прочно вошла в её жизнь с того самого момента пробуждения после долгого беспамятства. Она отчетливо помнила стерильный запах больничной палаты, непривычную легкость собственного тела после месяцев неподвижности и… его, Мигеля, сидящего у кровати с дорогой пачкой сигарет в изящных пальцах. Он тогда, не дожидаясь ответа на свой вопрос, поднес зажжённую спичку к её губам, и первый едкий дым вызвал приступ кашля, но она не стала отстраняться, ощущая, как вместе с никотином в лёгкие проникает долгожданное чувство жизни.

Подойдя к зеркалу, она уперлась в него ладонями. Стекло было холодным и запотевало от её дыхания, она смотрела в отражение сквозь быстро исчезающий туман. Бледная кожа, тени под глазами и потрескавшиеся губы, в зеркале её лицо казалось чужим. Резким движением она оттолкнулась, оставив на нём смазанные отпечатки ладоней.

– Хватит, – сказала она вполголоса и направилась в ванную.

Вода хлынула из крана сначала ледяная, потом теплее. Тереза вошла под душ, не снимая ночной рубашки. Влага быстро пропитала ткань, а пар заполнил пространство, превращая ванную в парилку, она медленно стянула мокрую одежду, и та упала с глухим шлепком.

Горячие струи обжигали кожу, но она не убавляла напор. Флакон французского геля с ароматом Bois d'Orange[19] выскользнул из рук и со стуком ударился о дно ванны, а воздух сразу наполнился терпким цитрусовым ароматом с пряной нотой сандала, постепенно возвращая Терезу в приятное равновесие. Когда кожа на плечах начала розоветь от жары, она выключила кран, и тишина обрушилась на неё, глухая и звенящая. Тереза дрожала, ощущая, как с ресниц капли падают на щеки, оставляя тонкие полоски от высохших слёз.

Войдя в кухню, она без раздумий налила себе кофе и на секунду задержалась, вглядываясь в тёмную поверхность, где среди дрожащих бликов отражалось её лицо. Такое гладкое и загорелое, как в те давние дни, когда она бегала босиком по пыльным улицам своего городка. Тогда солнце оставляло на её щеках не морщины, а тёплые поцелуи, но стоило чуть повернуть чашку, и иллюзия рушилась, открывая лицо усталой женщины с бледной кожей и тенями под глазами.

Тереза, уже торопясь, застёгивала ремешок часов на тонком запястье, когда в дверь раздался резкий, требовательный звонок. Пальцы её непроизвольно замерли, челюсть сжалась в знакомом раздражении – этот навязчивый ритм, дробный и беспокойный, преследовал её уже не первый месяц. Открыв дверь, она выдавила из себя формальную улыбку, за которой скрывалось усталое раздражение. На пороге, как и ожидалось, маячила Луиса – вездесущая соседка с третьего этажа, облачённая в поношенный розовый халат, её волосы были уложены в сложную конструкцию, напоминающую причёски теледив из утренних передач.

– ¡Buenos días, Teresa![20] – просияла Луиса, как будто она видела её несколько лет назад, а не позавчера. – Я только что испекла мои знаменитые magdalenas[21] и сразу подумала, что надо угостить тебя! Ты же всё время работаешь, наверное, и не завтракаешь по-человечески!

Тереза наклонила голову, принимая тарелку. Тёплый аромат ванили и лимонной цедры пробивался сквозь ткань.

– Gracias, Luisa. Muy amable[22], – её голос был ровным, вежливым, но без тепла. Всё, как всегда.

– Ой, да что ты! – Луиса шагнула вперёд, надеясь, что её пустят. – Я вчера получила новую коллекцию французского белья, прелесть! Может, заглянешь? Вдруг подберёшь что-то для своих клиенток? Я тебе сделаю хорошую скидку!

Тереза чуть крепче сжала пальцами край тарелки.

– Благодарю, но у меня всё уже налажено с поставщиками.

– Ну конечно-конечно! – засмеялась Луиса, махнув рукой. – Кто, как не ты, лучше всех разбирается! Por cierto[23]… – она вдруг понизила голос, хотя в коридоре никого не было, – вчера видела тебя с Карлосом. Вы знакомы?

– Я не понимаю, о чём ты говоришь, – Тереза почувствовала, как леденеет кровь. – Извини, Luisa, я спешу. У меня заказ к десяти.

– Ах да, конечно! – Луиса наконец отступила, но продолжала сиять. – Понимаю-понимаю! Ну ладно, не буду задерживать. Обязательно попробуй magdalenas, они прямо из духовки, еще дышат!

Тереза кивнула, медленно прикрыла дверь и голос соседки растворился в шагах по коридору. Она привычным жестом переложила тёплую выпечку в пластиковый контейнер, который хранился на кухне для таких случаев. Щелчок крышки, и он исчез в глубине сумки, среди ключей, кошелька и помятой пачки сигарет.

Рука уже тянулась к дверной ручке, как вдруг остановилась.

– Чёрт, – выдохнула Тереза, взглянув вниз. Босые ноги. Туфли – тёмно-синие лодочки – стояли у дивана, где она их оставила прошлым вечером. Одной рукой натягивая туфлю, другой она нащупала маленький флакон духов в кармане сумки. Тереза нажала, но в ответ – только сухое и пустое шипение.

– Надо купить новые, – отметила она мысленно, прикидывая, по пути ли ей будет заглянуть в лавку на Gran Vía. Сумка уже тяжело легла на плечо, а контейнер стукнулся о бедро. Сегодня швеи в ателье снова будут лакомиться угощением от назойливой Луисы.

Она всегда шла в ателье пешком, это был её утренний ритуал, состоящий из четырех кварталов по узким улицам старого Мадрида. Это был самый короткий путь, на котором можно было хотя бы немного отдышаться, прежде чем снова нырнуть в ткани, выкройки, мерки и просьбы. Первая остановка – маленькая булочная, где официант принёс café solo[24], крепкий, как исповедальное зелье. Не потому, что хотелось, а потому, что так заведено, в бумажном стаканчике, столик у стены и снова сигарета Fortuna[25], без фильтра. Но в этот раз ей было необходимо нарушить привычный маршрут и заглянуть в лавку Álvarez & Hija[26], где последние восемь лет она покупала свои духи.

Над дверью звякнул колокольчик, и старик Матиас, не отрываясь от газеты, пробормотал:

– Buenos días, señorita Valdés.

Она поздоровалась и направилась к полке с привычным ароматом, но когда брызнула каплю на запястье и поднесла его к носу, что-то в ней отшатнулось. Запах, некогда родной, сегодня казался чужим с каким-то жёстким эхом. Эти духи появились у неё в первый день после выписки. Мигель тогда протянул изящную коробку, сказав, что она их очень любила до аварии. Тереза, конечно же, их взяла, не решаясь признаться, что не узнаёт аромат, и каждый раз, когда она пользовалась ими, ловила на себе его довольный взгляд. Он наслаждался не ароматом, а своей способностью диктовать ей даже такие мелочи. Но сегодня впервые запах вызвал у неё рвотный позыв.

– Что-то новенькое посоветуете? – спросила она, проводя пальцем вдоль ряда флаконов.

Матиас отложил газету и неспешно подошёл:

– Для вас? Хм… что-то лёгкое и сладковатое, но не приторное, – он дотянулся до верхней полки и достал узкий флакон с золотистой этикеткой. – Попробуйте Flores de Azahar[27]. Апельсиновый цвет, мед, немного ванили… Тонкий, но стойкий.

Тереза нанесла пару капель на сгиб локтя, подождала и вдохнула. Аромат оказался тёплым, мягким и напомнил ей утро в Навалуэнге, когда апельсиновые деревья цвели под окном её детской спальни.

– Беру.

Расплатившись, она убрала флакон в сумку и вышла, а новый запах лёг на кожу, обещая перемены. До ателье оставался один квартал, она прошла его, не поднимая взгляда с асфальта. Прежде чем войти, Тереза, как всегда, посмотрела сквозь прозрачные витрины, проверяя кто находится внутри, и только потом толкнула тяжёлую дверь. Она сделала паузу, ожидая приветствий от своих работников и вдыхая запах ткани, ниток и утреннего кофе, который Сантьяго, её личный секретарь, уже разносил по комнатам.

– ¡Buenos días, jefa![28] – раздалось со всех сторон.

Она протянула контейнер молодой подмастерье:

– От Луисы. Раздай в перерыве.

В дальнем углу, у раскройного стола, склонился над выкройкой её отец – дон Вальдес. Седые волосы взъерошены, на переносице очки в потёртой золотой оправе, которые он упорно отказывался менять. Его руки всегда чуть подёргивались, когда сильно нервничал.

– Papá, – она подошла и поцеловала его в лоб. – Ты снова работаешь с самого утра? Я же просила, береги себя.

Он фыркнул, но в глазах вспыхнула добрая искра:

– А кто ещё проверит ткани? Привезли вчера вечером – шёлк отвратительный. Пришлось пересматривать весь заказ сеньоры Паулы.

Сантьяго появился молниеносно, как Санчо, верный спутник Дон Кихота. Для него эта работа была спасением, потому что после восьми лет в тюрьме за убийство, совершенное в пьяной драке, мир встретил его зарешеченными взглядами и захлопнутыми дверями. Бывший заключенный, тридцать два года, шрам от ножа через всю щеку – кому такой нужен? Судьба свела его с Терезой на вокзале Чамартин, где она, случайно оставшись на ночь из-за отмененного поезда, разговорилась с ним за чашкой мутного кофе из автомата. Её удивило то, что он читал «Тень ветра» – Тереза тогда сразу приметила рваный экземпляр, торчащий из кармана рюкзака. Через два часа беседы, в которой он ни разу не попросил денег, она вдруг сказала: «Приходите завтра в ателье Вальдес». Теперь он хранил её память, будто каждая запись в блокноте была выложена из его благодарности.

– Сегодня ждём дона Рамоса к одиннадцати, а в два приедет…

– Позже, – прервав его, Тереза направилась к стеллажам. – Сначала посмотрим, что там за отвратительный шёлк.

Она провела рукой по бордовому рулону, подняла ткань к свету – нити шли неровно. Сжав край между пальцами, быстро потёрла – вместо характерного шелеста был лишь глухой звук, предательски выдающий подделку, ведь настоящий шёлк звучит иначе – звонко, с лёгким хрустом, le crisant[29].

– Это же для Маркесы!

Она отбросила ткань, сжала кулаки и выругалась сквозь зубы, почти беззвучно:

– Паула… сука!

Сантьяго уже стоял с телефоном, но Тереза остановила его резким движением.

– Нет. Я сама.

Злость охватила её, пока она набирала номер, но голос звучал ровно, холодно:

– Паула. Ваш шёлк не достоин даже мусорной корзины. Я только что слышала, как он умирает у меня в руках – ни намёка на crisant. Вы и правда думаете, что Вальдесы забыли, как звучит настоящая ткань?

С другого конца послышались оправдания, но Тереза не дала договорить:

– Никаких ошибок поставщика. Это ваше сознательное мошенничество. Через час вы лично будете здесь с заменой, и да, я проверю каждый сантиметр. Если хоть один рулон не запоёт… Вы знаете, что означает потерять наше ателье как клиента. Я не хочу слушать ваши оправдания.

В мастерской воцарилась глубокая тишина, настолько всепоглощающая, что даже привычный гул швейных машин внезапно стих, затаив дыхание. Сеньор Вальдес стоял неподвижно, его проницательный взгляд скользил по Терезе, и в глубине его глаз, обычно таких строгих и оценивающих, вспыхнула искра неподдельного одобрения, а уголки его губ дрогнули в едва уловимой улыбке, выдававшей редкое для него чувство – гордость.

Тереза Вальдес закрыла глаза на мгновение, делая глубокий вдох. В воздухе витал нежный аромат её новых духов, смешиваясь с запахом свежего льна и шелка, напоминая ей о тихих утренних часах, когда мастерская была пуста, а первые лучи солнца мягко ложились на раскроенные ткани. Когда-то до того, как Мигель запустил свои руки в их дело, ателье Вальдес было скромным семейным предприятием. Клиентами были друзья, соседи, знакомые с ближних улиц, те, кто ценил качественный крой, внимательный подход и тепло человеческих рук. Они не шили для королей и знати, не гремели на всю Испанию, но денег хватало на жизнь, на хорошие ткани и на уютные воскресные обеды в кругу близких. Теперь же их мастерская превратилась в место, куда приезжали важные персоны. Заказы сыпались один за другим, деньги текли рекой, но вместе с ними пришли спешка, нервы и бесконечные требования.

Внезапно дверь с легким скрипом распахнулась, нарушив умиротворение, и на пороге стояла Сара, на её юном лице читалась тревога, а губы были слегка прикушены от волнения. За ней, с достоинством поправляя кружевные перчатки, вошла её мать – женщина с безупречной осанкой и холодноватым взглядом. Стоило Саре увидеть Терезу, как её лицо мгновенно преобразилось, засияв радостью и облегчением, словно в этой мастерской она нашла долгожданное решение своей проблемы.

– ¡Señorita Valdés! Я… кажется, немного поправилась. Эти бесконечные банкеты…

Тереза молча подошла к висящему на манекене платью – изысканное французское кружево с тончайшим растительным узором, сотканное вручную, мягко ниспадало на итальянский шелк тёплого сливочного оттенка, который за десятилетия приобрёл благородную патину времени. Десятки жемчужин, аккуратно нашитых вдоль корсажа и рассыпанных по подолу, мерцали приглушенным блеском, словно храня память о давно отзвучавшем свадебном марше. Это платье разительно отличалось от привычных заказов. В последние годы невесты приходили с вырезками из глянцевых журналов, тыкая пальцами в фотографии голливудских знаменитостей, требуя точных копий последних модных тенденций. Но сегодня перед Терезой висела семейная реликвия, свадебное платье матери невесты, бережно сохраненное, пожелтевшее от времени, но не утратившее своего изысканного достоинства.

– Не волнуйтесь, ведь это платье от Вальдес – здесь всё предусмотрено.

Она расстегнула несколько скрытых крючков на спинке, добавляя пару лишних сантиметров.

– Видите? Два сантиметра запаса и, при необходимости, сделаем больше.

Сара восхитилась:

– Вы волшебница!

Тереза улыбнулась и вспомнила, что мать всегда говорила ей: «Настоящий мастер всегда оставляет место для человеческих слабостей».

Сара кружилась перед зеркалом, ее глаза блестели от радости.

– Я чувствую себя принцессой!

Тереза заметила, что ткань немного натянулась на бёдрах.

– Один момент, – она взяла булавку с подушечки на запястье и ловко ослабила шов на боковой складке.

– Теперь всё идеально, – прошептала она, поглаживая шёлк, тот лёг безупречно.

Лаура, одна из портних, наблюдая за примеркой, восхищённо покачала головой:

– Jefa, вы и корову смогли бы вписать в платье балерины!

В мастерской раздался дружный смех, даже мать невесты улыбнулась.

– А когда же ваша свадьба? – не отставала Лаура, пока Сара крутилась перед зеркалом.

Тереза сделала вид, что поправляет складки на подоле, но её взгляд невольно скользнул к стене, где в резных рамах висели пожелтевшие фотографии, немые свидетельства славы ателье Вальдес. Там застыли во времени их главные триумфы: дон Рикардо Дельгадо, алькальд[30] Мадрида, в безупречном смокинге, сшитом её отцом в 1978-м – первый крупный заказ после того, как Мигель взял бразды правления в свои руки, и Маркиза де лос Велес, парящая в облаке шёлка на королевском приёме 1983 года, и… Антонио де ла Крус, тореро, что появился в ателье весной 1984-го, заказав костюм для особой корриды. С первого взгляда на Терезу он потерял голову и после этого находил любые поводы вернуться – то пуговицу пришить, то подкладку сменить.

Каждую победу на арене он посвящал ей, принося красные розы, которые Тереза тайком выбрасывала, боясь взгляда Мигеля. Но это не помогло, в конце концов, она получила его фотографию, и последний заказ Антонио был выполнен безупречно, в кроваво-красных и золотых тонах. Когда Тереза принесла готовый костюм, он взял её за руку и прошептал: «Выходи за меня». Через три дня Мигель молча положил перед ней газету со снимком, где Антонио с разорванной грудью лежал на песке арены, а на нём был тот самый костюм.

– Все мои женихи там, – тихо сказала Тереза, указав взглядом на стену с фотографиями, но перед глазами всплыло уже другое воспоминание: письмо от Изабель, пришедшее шесть лет назад. Конверт из Барселоны, изящный шрифт на плотной бумаге. «Дорогая Тереза, я выхожу замуж! Приезжай, пожалуйста, мне так важно, чтобы ты была рядом…». Она тогда долго держала его в руках, вспоминая, как они с Изабель, две шестнадцатилетние девчонки, смеющиеся и полные надежд, спорили, кто первая выйдет замуж. Всё казалось таким простым, но Тереза так и не поехала, вежливо отказавшись, сослалась на работу.

Изабель теперь жила в Барселоне, замужем за стоматологом, имела троих детей. Они писали друг другу раз в год, это были аккуратные открытки на Рождество и вежливые фразы о погоде, детях, скидках в магазинах.

– Señorita Valdés? – встревоженный голос Сары вернул её в реальность.

– Простите… свадьбы всегда возвращают меня к юности, – сказала она, ощущая, как в висках стягивается боль.

Сара ещё раз повернулась к зеркалу, и жемчужные бусины на фате заиграли светом.

– Это именно то, о чём я мечтала, – прошептала она, нежно касаясь кружева.

– Вы великолепны, – отозвалась Тереза, отступая на шаг.

– Спасибо вам за всё! Надеюсь, скоро и вы примерите свадебное платье! – тихо сказала Сара, спускаясь с подиума.

Тереза согласилась и поблагодарила за заказ, не поднимая взгляда, сверяясь с заметками в блокноте.

Дверь едва успела закрыться за счастливой невестой, как тут же снова распахнулась с оглушительным стуком. На пороге появилась Паула, запыхавшаяся, с двумя помощниками, тащившими тяжёлые коробки.

– Тереза, прошу прощения, это недоразумение! – начала она на бегу, но Тереза подняла руку, пресекая поток оправданий.

– Проверьте сами, – сказала она, протягивая отрез ткани.

Паула, краснея, сжала край, и в мастерской прозвучал ясный, почти торжественный crisant.

– Вот так и должно быть, – сказала Тереза и, не глядя на неё, повернулась к Сантьяго:

– Отправь это в работу, а те… – взгляд в сторону некачественных рулонов, – пусть забирают.

Паула не ответила, но понимала, что потеряна не только сделка, а утрачено доверие, которое уже не вернуть.

Пока Тереза прощалась с одной клиенткой и общалась с другой, Хоакин Вальдес стоял у стены ателье, рассматривая старую фотографию. На ней Анхела, его жена, держит за руку пятилетнюю Терезу в немного помятом белом платье, а солнце заливает их лица, и даже он – строгий и замкнутый – тогда позволил себе улыбнуться. Одно прикосновение к стеклу возвращало туда, где всё казалось живым…

Навалуэнга, октябрь 1947 года

Поезд из Мадрида прибыл на рассвете, выплюнув единственного пассажира на пустынный перрон. Хоакин, кутаясь в поношенный пиджак, вдохнул терпкий запах овечьего навоза. В правом кармане у него были документы на имя Хосе Вальдеса, сапожника из Кастельона. Бумаги были фальшивыми, но сделанными настолько искусно, что даже отпечатки пальцев на них казались настоящими. В рюкзаке, между молотками и колодками, он спрятал единственный сувенир из прежней жизни – французскую зажигалку с гравировкой À la liberté[31].

Он вернулся после восьми лет скитаний, сначала через горы в сороковом, потом через лагеря, подполье и чужие войны и снова ступил на испанскую землю, но это была уже не та Испания, которую он знал. Страна, которую он когда-то покинул беженцем, теперь встречала его молчаливыми взглядами и подозрительным шепотом Город был тихим и пустынным, только у фонтана на главной площади старуха в чёрном набирала воду, настороженно косясь на незнакомца. Хоакин понял этот взгляд – чужаков здесь не ждали. – Где можно найти жильё? – спросил он, стараясь говорить с кастильским акцентом, как учили в Барселоне.