Сталь и Асфальт

– Карина, слушай – голос Лены был резковат, но без привычной агрессии, скорее устало-серьёзен. – Это… это была ошибка. Ты не должна была с нами ехать.

Карина удивлённо подняла на неё глаза.

– Почему? Я… я хочу быть с тобой. Здесь… свободно.

– Свободно? – Лена горько усмехнулась, показав на тату «50» на запястье. – Тут не свобода, Карина. Тут война. Постоянно. С ментами, с такими же отбросами, как мы, с голодом, с холодом. Ты видела, что было с Алисой? Так будет с каждым, кто слаб. – Она схватила Карину за плечи, заглядывая в её ещё не закалённые страхом глаза. – Это не твой мир. Ты чистая. Хрупкая. Вернись. Пока не поздно. Скажи, что тебя похитили, запугали… Тебе поверят. У тебя ещё есть шанс на нормальную жизнь.

Карина посмотрела на бескрайнее поле, на стаю ворон, поднявшихся в свинцовое небо, потом – обратно на Лену. Страх в её глазах боролся с чем-то новым, упрямым.

– Нормальную? – Она тихо, но чётко произнесла. – Где мама считает мои шаги по GPS? Где папа решает, кем мне быть? Где я дышу, когда мне разрешат? – Она выпрямилась, и в её хрупкой фигуре вдруг появилась стальная нить. – Я видела, как ты держишься. Как борешься. Ты сильная. И я… я хочу научиться. Я не вернусь в клетку, Лена. Никогда. Я верю тебе. И я остаюсь.

Лена смотрела на неё, ощущая странную смесь досады, тревоги и… гордости. Она хотела кричать, трясти её, но увидела в этих больших глазах тот самый огонёк, который когда-то зажёг Ворон в ней самой. Отчаяние, переправляемое в упрямство. Она отпустила плечи Карины, тяжело вздохнув.

– Ладно. Но держись ближе к Ястребу. И… не жалей потом.

«Медвежий угол» оправдывал своё название. Бар представлял собой низкое, приземистое строение из тёмного кирпича, больше похожее на бункер. Внутри царил полумрак, разрываемый тусклыми лампами под абажурами из оленьих рогов. Воздух был густым и тяжёлым от табачного дыма, перегара, пота и жареного мяса. Стены украшали чучела медведей в агрессивных позах и ржавые вывески с пивом. Это было логово банды «Бурых Медведей», и каждый взгляд, скользнувший по вошедшим «Волкам», был полон враждебности и вызова. Бульдог, массивный, лысый, с шеей шире головы, покрытой синевой татуировок, восседал за дальним столиком, как медведь на троне, попивая пиво из огромной кружки. Его свиньи глазки сразу нашли Лену. Он провожал её взглядом, в котором смешались похоть, собственнический интерес и презрение.

Когда Лена проходила мимо его стола к стойке за кока-колой для Карины, грубый хриплый голос остановил её:

– Эй, Стальная Крошка! Куда прёшь, не здороваясь? – Бульдог тяжело поднялся, загораживая ей дорогу. – Слышал, ты у Ворона под крылом теперь. Но крылья… ломаются. – Он намеренно приблизился, его дыхание, пахнущее пивом и луком, обдало Лену. – Может, ко мне перебежишь? У меня… теплее. И перспективнее. – Его жирная рука потянулась, чтобы ущипнуть её за подбородок.

Всё произошло за долю секунды. Ярость, знакомая и горячая, вспыхнула в Лене. Она не думала о последствиях, о численности врага. Она помнила только унижения, страх и свою клятву больше никогда не терпеть. Её рука молнией взметнулась и со всей силы шлёпнула по жирной лапе Бульдога.

– Отвали, туша вонючая! – Её голос, резкий и громки      й, как выстрел, прокатился по бару, заглушив гул голосов. – Твоё место – у параши, а не со мной! Руки убери, пока не отрубили!

Наступила мёртвая тишина. Даже музыку кто-то приглушил. Бульдог побагровел, его маленькие глазки налились кровью. На его руке отпечатались пальцы Лены.

– Ах ты, стерва! – проревел он, срываясь с места. – Щенки! Взять их! ВСЕХ!

Ад начался мгновенно. «Медвежий угол» взорвался хаосом. Столы полетели, стёкла бокалов звякнули, смешавшись с руганью, криками боли и треском дерева. «Волки», которых было человек десять, сгруппировались спинами друг к другу, отбиваясь от двадцати разъярённых «Медведей». Ворон бился с Бульдогом, два тяжеловеса, сшибаясь, как быки. Ястреб, холодный и эффективный, вырубал нападавших точными ударами. Лена, ощетинившись, как дикобраз, дралась отчаянно, используя всё, чему научилась: подсечки, удары локтями, пиналась ногами, царапалась. Но силы были слишком неравны. «Волков» теснили к стене, удары сыпались со всех сторон. Карина, прижатая к стене в самом начале драки, смотрела на этот кошмар широкими от ужаса глазами, прикрыв рот ладонью. Она видела, как Лену сбивают с ног, как на неё набрасываются двое здоровяков.

Паника сжимала горло, но сквозь неё пробилась мысль, острая и ясная. Нужно отвлечь! Спасти Лену! Спасти их всех! Её взгляд метнулся по барной комнате, ища оружие, возможность. И увидел. У самого выхода, в небольшом чулане, приоткрытом из-за давки, стояли несколько канистр. Одна из них, красная, с нарисованной молнией, была приоткрыта. Рядом валялась грязная тряпка. Бензин. Запас для генератора или мотоциклов. Идея ударила в голову, страшная и единственная. Пока все орут и бьются, пока внимание приковано к драке…

Сердце колотилось, как бешеное, ноги подкашивались от страха. Но она увидела сбитую с ног Лену, которую тащили за волосы. Это придало ей адреналина. Карина как тень метнулась к чулану, схватила тряпку и канистру. Руки тряслись так, что она едва сунула конец тряпки в горлышко. Достала из кармана куртки зажигалку – дешёвую пластиковую, купленную на последней заправке «на всякий случай». Щелчок. Маленькое пламя дрогнуло на ветру из открытой двери. Она поднесла его к пропитанному концу тряпки. Он вспыхнул мгновенно, с шипением и вонью горелого бензина. Не давая себе передумать, Карина изо всех сил толкнула горящую канистру вглубь чулана, где стояли другие канистры и ящики с хламом. И бросилась прочь, крича что есть мочи:

– ПОЖАР! ГОРИМ!

Эффект был мгновенным и ошеломляющим. Громкий хлопок, когда пламя нашло пары бензина в чулане, за ним – яростный рёв огня, вырывающегося из двери. Столб чёрного дыма взметнулся к потолку. Крики драки сменились паническими воплями: «Огонь!», «Бензин! Горим!», «Тушите!». «Медведи», только что теснившие «Волков», бросились кто к выходу, кто к огнетушителям, кто просто метался в панике. Хаос достиг апогея. Драка мгновенно прекратилась.

– Волки! На выход! – проревел Ворон, одним движением отшвырнув ошалевшего Бульдога. Он мельком взглянул на Карину, которая стояла, белая как смерть, у стены, зализывая обожжённые пальцы. В его всегда холодном, оценивающем взгляде промелькнуло что-то новое – не просто удивление, а резкое, почти шоковое переосмысление. Он кивнул ей, коротко и жёстко. Кивок, который значил больше любой похвалы.

– ВСЕ НА БАЙКИ! ВАЛИМ!

Побег был лихорадочным и стремительным. «Волки» вывалились из пылающего бара, вскочили на мотоциклы. Моторы взревели, сливаясь с треском огня и криками паники позади. Они рванули в ночь, оставляя за собой зарево пожара и вопящих «Медведей». Адреналин жёг кровь, смешиваясь с запахом гари и чувством невероятного облегчения. Скорость снова стала их стихией, дорога – спасением.

Лена, крепко держась за Ворона, обернулась. Карина сидела позади Ястреба, прижавшись к его спине, её светлые волосы развивались на ветру. Лицо было бледным, но в глазах, поймавших взгляд Лены, горело нечто невероятное – дикий ужас смешался с ликованием и немой гордостью. Она не сбежала. Она сражалась. По-своему. Но победила.

Лена не улыбнулась. Но в её сжатом сердце, рядом с вечной болью и яростью, теплилась искра чего-то похожего на надежду. И благодарность. Карина оказалась громче всех. Дорога продолжалась.

Глава 8

Глава 8. Скорость

Дни перестали быть днями. Они слились с бесконечную ленту асфальта, исчерченную следами шин и омытую дождями. Время измерялось не календарём, а пульсом двигателя, сменой пейзажа за окном грузовика сопровождения, количеством спальных мешков, пропахших костром. Счётчик в пятьдесят дней, выжженный на запястье Лены, тускнел в памяти, забитый адреналином, усталостью и острым, как бензин, чувством свободы. Жизнь сузилась до «здесь» и «сейчас». До скорости.

Ночь. Пустынная трасса где-то в чернозёмных полях. Фары байков Ястреба и Лены выхватывали из тьмы узкую полосу асфальта, убегающую в никуда. Ветер свистел в уши, рвал волосы из-под шлема, обжигал лицо холодом. Лена вцепилась в руль, её тело слилось с железным конём, повторяя каждый его вибрационный стон. Впереди, как тень, лёгкий и невероятно точный, мчался Ястреб. Его сигнал рукой: «Готовься». Они входили в длинный поворот. Слишком быстро.

– Газ сбрось чуть! Задним тормозом подлови! – его голос холодной струйкой вливался в шлем через рацию. – Руль в поворот, вес на внешнюю педаль! Давление!

Лена выполнила. Зад байка пошёл вразнос, стремясь обогнать перед. Сердце вжалось в рёбра. Инстинкт кричал: «Тормози!». Разум цеплялся за слова Ястреба: Контроль. Давление. Она добавила газа, перенесла вес. Байк рыкнул, выровнялся, скользя по дуге в изящном, почти танцующем заносе. Асфальт шипел под резиной. В глазах поплыли звёзды от напряжения и восторга. Они вышли из поворота. Ястреб обернулся, поднял руку в знак одобрения – сжатый кулак. Это было лучше любой похвалы. Скорость перестала быть страхом. Она стала оружием. Стала жизнью.

День. Заправка на краю умирающего посёлка. Грязь, запах дешёвого бензина и пыли. «Волки» – невидимая угроза на периферии. Боцман с другим байкером «отвлекли» единственного заправщика мутным разговором о сломанном насосе. Лена и Карина, прикинувшись безобидными автостопщицами, быстрыми движениями заправили канистры из незакрытого резервуара. Сердце колотилось не от страха, а от азарта. Мелкая кража – игра на выживание, глоток свободы. Потом – ломти дешёвого сала, чёрствый хлеб, купленные на последние моменты у бабки на краю дороги. Еда, добытая воровством или обменом, казалась слаще любой ресторанной. У костра вечером, когда дым щипал глаза, а искры взлетали к Млечному Пути, они делили эту скудную трапезу. Смеялись над неудачами, молчали о страхах, слушали байки старых волков. Братство. Хрупкое, но настоящее. Карина, сидя на свёрнутом брезенте, ловила каждое движение, каждое слово Ястреба.

Он был непреступной скалой. Механик, гонщик, правая рука Ворона. Холодный профессионализм, циничные шутки, взгляд, видящий слабину за версту. Но Карина видела другое. Как он терпеливо объяснял байкерам устройство карбюратора, как делился последним глотком воды с уставшим Боцманом, как его руки, грубые и в масле, могли невероятно нежно настроить гитару Ворона у костра. Она ловила его взгляд и тут же отводила глаза, чувствуя, как жар разливается по щекам. Старалась сесть рядом, когда он чинил байк, подносила тряпки, молчала. Сначала он не замечал. Потом – кидал короткие, оценивающие взгляды. Однажды, когда она уронила гаечный ключ от волнения, он просто протянул ей другой, его губы дрогнули в подобии улыбки.

– Не гони лошадей, Карина. Руки не из этого места растут.

Голос был грубоват, но без злобы. Для Карины это было как солнце. Она расцвела в дороге, как полевой цветок на обочине, её тишина всё чаще прерывалась тихим смехом, вопросами к Ястребу о моторах.

Лена наблюдала за этим с горьковатой улыбкой. Её собственный путь к Ворону был тернист и усеян шипами отказов. Она пыталась разговорить его у костра, когда другие спали.

– Вова… Почему ты тогда, на сходке?..

– Спи, Лена. Завтра рано вставать.

Она принесла ему кофе после ночной вахты.

– Ты не нянька. Сам разберусь.

Она спросила о шраме на руке.

– Не твоё дело. Концентрируйся на дороге, а не на моём прошлом.

Его отстранённость была ледяной стеной. Он видел в ней перспективного бойца, ценного протеже, «находку». Но не женщину. Точно не девушку. Его взгляд оценивал её удары в спарринге, её манёвры на дороге, но тушил любой намёк на личное. Причины? Возраст? Слишком юна. Статус? Он – лидер, она – беглая пацанка. Его прошлое? Тени, о которых никто не говорил. Боязнь близости? Самой разрушительной. После очередного холодного «Не сейчас, Лена», брошенного через плечо, когда она попыталась заговорить о странном следе на их маршруте, что-то надломилось. Она отвернулась, ощущая жгучую смесь унижения, злости и пустоты. Её «50» горело на запястье, напоминая, что отсчёт, может, и стёрт, но боль – нет.

Он нашёл её за старым сараем на краю поля, где они остановились на ночлег. Лена сидела на корточках, обхватив колени, лицо было мокрым и грязным от слёз и пыли. Она не рыдала, просто тихо тряслась, глотая воздух, как рыба на берегу. Унижение от отказа и собственная глупость съедали изнутри. Шаги были тихими, но узнаваемыми – твёрдые, уверенные. Ястреб. Он не спросил. Не сказал «Чего ревёшь?». Просто прислонился спиной к гнилой стене сарая в полуметре от неё, достал сигарету. Закурил. Дым стелился сизой лентой в прохладном ночном воздухе.

– Ворон… Он не из тех, кто путает бизнес с удовольствием, – прозвучал его голос, спокойный, беззлобный, цинично-констатирующий. – Особенно с пацанками, которых сам из грязи достал.

Лена вздрогнула. Его слова ударили, как пощёчина, но… странно, не вызвали новой волны слёз. Они были правдой. Жёсткой, неудобной, но правдой.

– Я не пацанка, – хрипло выдохнула она, вытирая лицо рукавом куртки.

– Ага, – он усмехнулся коротко, беззвучно. – Шестнадцать? Слёзы в углу? Мечты о принце на железном коне? Пацанка. – Он сделал глубокую затяжку. – Он тебе не принц, Лена. Он – Ворон. Птица недобрая. Сама знаешь. Ты для него – проект. Инвестиция. Как этот чёртов занос, которому я тебя учу. Вложил силы – получил результат. Без сантиментов. Хочешь любви – ищи в другом месте. Тут её нет. Тут выживают.

Он говорил без жалости, но и без злобы. Говорил то, что она сама где-то в глубине души знала, но боялась признать. И в этой убийственной правде было… освобождение. Стена между ними рухнула не от нежности, а от общего понимания жестокости их мира. Лена подняла голову, встретив его взгляд. В темноте его глаза блестели, как у хищника, но без привычной насмешки. Было понимание. Признание её боли без сюсюканья.

– И где же её искать? Эту… не-любовь? – спросила она с горькой иронией.

Ястреб фыркнул, бросил окурок, раздавил его ногой.

– Хрен его знает. Но явно не там, где тебя морозят. – Он помолчал. – Карина… она на тебя пялится, как на образец для подражания. Ты для неё – сила. Не ломайся тут.

Это было неожиданно. Забота? В его устах – да. Лена кивнула, вставая. Ноги ещё дрожали, но внутри стало тише, холоднее, твёрже.

– Не сломаюсь.

Он просто кивнул в ответ, оттолкнулся от стены.

– Иди спать. Завтра будет тяжёлый участок. – И ушёл в темноту, к костру.

Динамика изменилась. Невидимо, но ощутимо. У костра Лена теперь чаще сидела рядом с Ястребом, слушая его циничные, но меткие замечания о жизни, о дороге, о моторах. Их разговоры стали короче, но содержательнее, с долей чёрного юмора и взаимопонимания. Иногда их взгляды встречались – и в них не было прежней стены. Было признание. Притяжение? Возможно. Острое, как запах бензина и опасности. Карина заметила это. Её взгляд на Лену стал чуть сложнее – не ревность, а скорее любопытство и лёгкая грусть. Она по-прежнему смотрела на Ястреба, но теперь иногда ловила его взгляд на Лене – задумчивый, оценивающий. Ворон наблюдал за этим молча, его лицо оставалось непроницаемой маской, но в глазах, когда они останавливались на Лене и Ястребе, мелькало что-то… одобрительное? Расчётливое? Сложно было понять. Он не вмешивался. Дорога глушила всё лишнее. Скорость оставалась главной. Но под рёв моторов теперь бились другие сердца, запутавшиеся в новых, непростых ритмах.

Глава 9

Глава 9. Огонь

Ангар «ЭлитМото» стоял на отшибе промзоны, окружённый трёхметровым забором с колючкой, как крепость. Внутри, под яркими люминесцентными лампами, мерцали хромом и свежей краской короли дороги – Harley-Davidson CVO с их звериным рыком под капотом и роскошной отделкой, и гордые, мощные Indian Chief, воплощение американской мечты. Цена каждого превышала годовой доход небольшой банды. Забрать их – было вызовом, игрой с огнём на грани фола. Но Ворон решил. Риск оправдан. Нужны были деньги, влияние, мощь для грядущих боёв.

План казался отточенным до блеска. Ястреб с другим байкером – на отключение сигнализации и камер (у Ястреба были «ключи» от городских сетей, оставшиеся от прошлой жизни). Боцман и пара крепких парней – нейтрализация двух ночных сторожей (тихо, без шума). Лена и Ворон – на проникновение в святая святых, угон. Карина – на подстраховке у фургона за углом, с рацией и аптечкой. Напряжение висело в ночном воздухе густым, липким туманом. Каждый шаг по холодному бетону внутри ангара отдавался гулким эхом. Лена, сжав кулаки в перчатках, ощущала знакомый холодок страха под ложечкой, смешанный с азартом. Она шла в шаге за Вороном, его широкая спина в коже – единственная точка опоры в этом царстве хромированной смерти и потенциальной гибели.

«Система пала. Сторожа спят. Чисто». Голос Ястреба в рации прозвучал как глоток воздуха. Ворон кивнул Лене. Они подошли к первому огромному, чёрному как ночь CVO. Ворон быстро вскрыл замок зажигания, его пальцы двигались с хирургической точностью. Мотор взревел, низким, звериным рыком, от которого задрожали стёкла. Лена вскочила на выбранный Indian, ощущая его мощь под собой. В этот миг завыла сирена. Не внутренняя – наружная. Яркий белый свет фар прорезал тьму за воротами ангара, ослепляя. Голос по громкоговорителю, металлический и бездушный:

– Всем оставаться на месте! Это полиция! Выходите с поднятыми руками!

Паника. Мгновенная, леденящая. Предательство? Слежка? Как?!

– ВАЛИМ! – ревел Ворон, врубая газ. Его CVO рванул вперёд, как пуля, прямо в ворота, которые байкеры только начали открывать. Лена инстинктивно последовала, пригнувшись к бензобаку. За ними – рёв моторов Боцмана и байкеров. Ястреб уже был в фургоне, который рванул с места с визгом шин. Карина вцепилась в сиденье, её крик потерялся в грохоте.

Погоня. Ад на колёсах. Ночь разорвали синие «мигалки» и пронзительные визги сирен. Пули засвистели в воздухе. Не глушители – оглушительные хлопки выстрелов, гулко отдающиеся в ушах, звон рикошетов от асфальта и стен домов. «Волки» мчались по узким улочкам промзоны, петляя между цехами, вылетая на пустынные проспекты. Лена видела, как пуля срикошетила от заднего крыла Ворона. Она прижималась к рулю, повторяя его смертельные манёвры – резкие виражи, проезды под опущенными шлагбаумами на удачу. Скорость была запредельной, граничащей с безумием. Город превратился в враждебный лабиринт, каждая тень таила угрозу.

Они вылетели на широкую, почти пустую ночью, кольцевую дорогу. Казалось, вот-вот оторвутся. И тогда из примыкающего переулка, на полной скорости, вынесся огромный полицейский внедорожник. Он не пытался их блокировать – он таранил. Цель – байк Ворона и Лены. Удар был чудовищным. Сзади-сбоку. Лена увидела, как заднее колесо CVO отрывается от земли. Мир перевернулся. Звук скрежетащего металла, ломающегося пластика, крика – своего? Ворона? – слился в оглушительный рёв. Их швырнуло через руль. Асфальт встретил с жестокостью бетонной стены. Боль пронзила всё тело, мгновенная и всепоглощающая. Она кувыркалась, теряя ориентацию, ощущая, как кожа рвётся об гравий.

А потом – свет. Ослепительно-белый, жаркий. Грохот. Ударная волна, отшвыривающая её, как тряпичную куклу. Бензобак CVO. Он взорвался. Столб огня взметнулся в ночное небо, окрашивая всё в багрово-оранжевые тона. Жара обожгла лицо, даже на расстоянии. Искры, куски горящего металла, чёрный, едкий дым. Адское пекло. Лена лежала на спине, оглушённая, смотря сквозь дым на этот кошмар. Ворон. Он был ближе к эпицентру. Она увидела его тело, бездвижное, объятое пламенем, пылающую куртку.

Инстинкт заглушил боль. Страх смерти был сильнее страха огня. Она вскочила, игнорируя пронзающую боль в боку, в ноге, в голове. Бросилась вперёд, к пылающему костру, из которого торчали ноги Ворона. Пламя пыталось отогнать её, жгло руки, лицо, слепило. Воздух был раскалённым, дышать – невозможно. Она схватила его за ноги, изо всех сил дёрнула. Тело поддалось, выскользнув из клубка огня. Его кожаная куртка всё ещё тлела. Лена сбила пламя руками, обжигая ладони до мяса, содрала тлеющие лоскуты. Терпя нечеловеческую боль, она втащила его тяжёлое, безжизненное тело в тень разбитого рекламного щита, в двадцати метрах от пылающего кострища байка. Сама рухнула рядом, задыхаясь, кашляя гарью, глотая слёзы от боли и ужаса. Её руки дымились. Волосы пахли палёным. Одежда местами спеклась с кожей.

Ворон застонал. Открыл глаза. Один глаз был заплывшим кровью, лицо покрыто сажей и ожогами, нога неестественно вывернута. Он увидел Лену, её обожжённые руки, тлеющие волосы.

– Дура… – прохрипел он, но в его голосе не было злости. Была… боль? Благодарность? – Зачем? Я… того не стою…

– Заткнись, – выдохнула Лена, пытаясь приподняться. Боль в боку была такой острой, что потемнело в глазах. – Держись… Надо… уходить…

Он схватил её руку, слабо, но с неожиданной силой отчаяния.

– Слушай… – Его дыхание было хриплым, прерывистым. – Я… как ты… Дом… тюрьма… Отец… тиран… Бил… мать… сестру… Я… сбежал… в шестнадцать… Бросил их… с ним…

Глаза его наполнились такой мукой, что Лене стало физически плохо.

– Через год… пожар… Он… в ярости… поджёг… Они… сгорели…

Слёзы смешались с сажей на его щеках.

– Я мог… остановить его… Если бы не сбежал… Я… виноват…

Он сжал её руку так, что кости хрустнули.

– Ты… шанс… Искупить… Спасти тебя… как не спас их…

Последние слова были шёпотом, полным невыносимой тяжести. Его рука ослабла. Глаза закатились. Он был на грани.

Мир поплыл. Боль, шок, ядовитая гарь, леденящий ужас от услышанного – всё смешалось. Лена чувствовала, как силы покидают её. Темнота накатывала волнами. Перед тем, как погрузиться в неё полностью, она бормотала, не осознавая смысла, как мантру, единственное, что осталось от прошлой жизни:

– Пятьдесят… дней… почти… вышло…

Сознание вернулось обрывками. Грохот мотора. Тряска. Запах бензина, гари и… крови. Чужие руки, крепко держащие её. Голос, жёсткий, но знакомый до боли:

– Держись, Лена! Держись, чёрт возьми!

Ястреб. Он нёс её на руках, бегом удаляясь от дороги, вглубь какого-то заброшенного парка. На его лице не было и тени цинизма. Только ярость и ледяная решимость. За плечом, на самодельных носилках из сломанных веток и куртки, волочили Ворона. Его тащили Боцман и другой байкер, оба мрачные, окровавленные.

– Как…? – прошептала Лена, едва шевеля губами.

– Увидел вспышку. Вернулся. Остальные… оторвались или… – Он не говорил. – Молчи. Экономь силы. – Он опустил её на землю под огромным старым дубом. – Костоправ едет. Чёрт знает, сколько времени у нас осталось. – Он достал рацию, говорил коротко, отрывисто.

«Костоправ» – подпольный доктор, спасший Лену после пореза. Его вызов был последней надеждой.

Преследование не прекратилось. Вдалеке, со стороны дороги, слышались сирены, лай собак. Синие лучи фонарей прочёсывали темноту парка, всё ближе. Они были загнаны в угол. Ворон был весь в ожогах и истекал кровью. Лена едва дышала, каждое движение отзывалось адской болью в боку – сломанное ребро? Повреждённые органы? Костоправ мог не успеть. Или привезти полицию на хвосте. Страх был уже не острым, а тяжёлым, свинцовым, как предчувствие конца. Те самые 50 дней, о которых она бормотала, казалось, сжимались в тиски, готовые щёлкнуть. Спасение Ворона из огня обернулось их общей ловушкой в аду. Единственным светом во тьме был ледяной блеск глаз Ястреба, полный безумной решимости выжить.

Глава 10

Глава 10. Падение

Ворон угасал. Не метафорически – физически, на глазах, в душной, пропавшей плесенью и кровью конуре заброшенной лесной избушки, что стала их временным убежищем. Костоправ, мрачный, как сама ночь, сделал что смог: промыл ожоги, вправил кость, зашил рваные раны. Но антибиотиков не хватило, обезболивающее – слабые таблетки, которые теперь не брали адскую боль. Инфекция пустила корни в изуродованной ноге и обожженных тканях. Тело Ворона пылало в лихорадке, сотрясаясь в ознобе под тонким, грязным одеялом. Его лицо, когда-то такое властное, осунулось, покрылось восковым налётом, губы потрескались и шевелились в беззвучном бреду. Он бормотал обрывки фраз: «Мама… не пускай его…», «Анютка… беги!», «Огонь… везде огонь!». Потом затихал, и это было страшнее – тишина, прерываемая лишь хриплым, прерывистым дыханием, похожим на предсмертный хрип. Боль делала его не человеком, а измученным зверем, который стонал при каждом неосторожном движении, при каждой смене повязки. Его глаза, когда они ненадолго открывались, были мутными от боли и жара, полными немого ужаса и беспомощности, невыносимых для того, кто привык командовать.

Беспомощность висела над всей бандой, как смог. Ястреб метался как загнанный волк, его обычный цинизм сменился ледяной, сжигающей яростью. Боцман молча чистил единственный крупнокалиберный ствол, лицо – каменная маска. Многие байкеры сидели у стен, уставившись в одну точку, сжимая и разжимая кулаки. Карина, бледная как полотно, пыталась смачивать Ворону губы, её руки дрожали. Страх был почти осязаем – страх потерять лидера, страх перед полицией, которая, они знали, не отстала. Без Ворона они были не банда, а стая без вожака, обречённая на распад. Лена смотрела на его страдания, и каждый его стон вонзался ей в сердце ножом вины. Он спас её когда-то. Он рассказал ей свою боль. Теперь он умирал в агонии, и она была бессильна. Этот страх, эта вина переплавились в отчаянную решимость.