Сталь и Асфальт

– Елена, ситуация сложная, но не безнадёжная, – начал он гладко. – У нас есть козырь. Ты – несовершеннолетняя. Жертва похищения, давления, психологического насилия со стороны этой… банды. – Он презрительно сморщился. – Мы построим защиту на этом. Твои показания… – он посмотрел на неё пристально, – будут ключевыми. Расскажи всё. И ты выйдешь сухой из воды. Условный срок, реабилитация – и жизнь начнётся заново. Чистая.

Виктор Соколов одобрительно кивнул.

– Разумное решение, дочь. Пора вернуться в нормальный мир.

Лена подняла глаза. Она смотрела не на адвоката, не на отца, а куда-то внутрь себя. Она видела Ворона, избитого, но не сдавшегося. Ястреба, теряющего последнее. Боцмана, прикрывавшего спины. Байкеров. И Карину… Её последний взгляд. «Семья». Единственная настоящая.

– Нет, – её голос прозвучал тихо, но с такой ледяной сталью, что адвокат откинулся на спинку кресла. – Они не насильники. Они не преступники для меня. Они были… семьёй. Я ничего не скажу. Ни слова против них.

Лицо адвоката вытянулось. Отец побледнел от ярости.

– Ты сошла с ума! После всего, что они с тобой сделали?!

– Они не сделали со мной ничего хуже, чем вы здесь, – Лена встала. Её глаза горели. – Я устала. Иду в свою комнату. В свою клетку.

Записка пришла на следующий день. Передал охранник, подкупленный или просто пожалевший. Маленький, грязный обрывок бумаги, исписанный неровными буквами химическим карандашом.

«Лена.

Карина… Прости. Не сдавай нас. Мы за тебя жизнь отдадим. Держись. Выходи. Живи. Не наша вина, что мир – дерьмо. Ворон.»

Слова, как клятва. Как последний приказ. «Держись. Живи.» Слёзы, которых не было с момента гибели Карины, наконец хлынули. Но не от слабости. От боли. От любви. От яростной решимости не сломаться.

Вечером пришёл Кирилл. Постучал робко в её дверь. Он выглядел ужасно – осунувшийся, с лихорадочным блеском в глазах за грязными стёклами очков.

– Лена… Я… Я не хотел… Я пытался помочь… На АЗС… Они взломали мои шифры, отследили запрос… – Он говорил путано, задыхаясь. – Я всё испортил… Прости… Я могу помочь сейчас! У меня есть данные… планы полиции… Я…

Лена встала. Она подошла к двери, но не впустила его. Его боль, его вина были видны, но…

– Уйди, Кирилл, – сказала она тихо, но так, что он отшатнулся. – Сейчас. И больше не приходи. Ты… ты хороший. Но твой мир – там. – Она махнула рукой в окно, на огни города. – А мой… Мой мир теперь там. – Она указала в сторону, где знала, была тюрьма. – И я не позволю тебе сгореть в нём. Уходи. Живи. И забудь меня.

Он постоял, его губы дрожали, глаза наполнились слезами. Потом кивнул, резко, и убежал, не оглядываясь. Ещё одна ниточка обрывалась.

Последней каплей стала бабушка. Она приехала на следующий день. Не с пирогами, не с бранью – с ледяным презрением. Она не села, отказалась от чая.

– Ну что, Леночка? – начала она, глядя на внучку сверху вниз. – Наигралась в бандитов? Убийц твоих друзей на свою голову привела? Молодец. Достойная наследница. Только я-то думала, ты умнее. Что в тебе хоть капля моего свободолюбия есть, а не тупое саморазрушение. – Она покачала головой, и в этом жесте было столько разочарования, что Лене стало физически больно. – Бабушка твоя, оказывается, дура была. Верила, что огонёк в тебе – от меня. А это… пепел. Ты сожгла себя дотла. И других за собой потянула. Больше не зови. Не приходи. Ты мне… чужая. – Она развернулась и ушла, не оглянувшись, хлопнув дверью.

Дверь захлопнулась не только за бабушкой. Она захлопнулась между Леной и всем миром. Отец – фальшивый. Анна – чужая. Кирилл – изгнан. Бабушка – отреклась. Ворон, Ястреб, Боцман, байкеры – за решёткой. Карина… мертва. Лена стояла посреди роскошной, мёртвой гостиной, абсолютно одна. Опустошённость была такой всепоглощающей, что казалось – дышать нечем. Но в глубине этой пустоты, там, где раньше был счётчик 50 дней, а потом – ярость и боль за банду, зажглась новая искра. Не надежды. Не счастья. Ледяной, нечеловеческой решимости. Ворон велел держаться. Ястребу нужна была её сила. Карина отдала за неё жизнь. Она не имела права сломаться. Не имела права жить. Пока они были в клетке, а убийца Карины – на свободе, её жизнь принадлежала не ей. Она принадлежала мести. И долгу. Она повернулась и медленно пошла в свою комнату. В клетку. Чтобы готовиться к войне. Одной.

Глава 13

Глава 13. Ветер

Похороны Карины были мерзкими, как грязный дождь, что лил с утра. Небольшое кладбище на окраине, пропитанное сыростью и тоской. Горстка людей: пара одноклассниц с испуганными глазами, пара соседей, скучающий священник. И родители. Мать Карины, когда-то строгая и контролирующая, теперь была сломленным, седым существом, её глаза – два озера горя и безумия. Отец, постаревший на двадцать лет, молча смотрел в гроб.

Лена стояла вдалеке, спрятав лицо под капюшоном чёрной ветровки, купленной на последние деньги в секонд-хенде. Она пришла не для прощания. Для подтверждения. Для того, чтобы боль, которая уже разрывала её изнутри, обрела плоть и кровь. Когда гроб стали опускать, мать Карины вдруг подняла голову. Её взгляд, дикий, невидящий, нашёл Лену в толпе. Она вскрикнула, нечеловеческим, визгливым голосом, указывая на неё дрожащим пальцем:

– Вон она! Вон убийца! Это она утащила мою девочку! Она её погубила! Чтоб ты сгорела! Чтоб тебя черви сожрали! Проклята будь! ПРОКЛЯТА!

Проклятия висели в сыром воздухе, смешиваясь с плачем и шумом дождя. Люди отшатнулись от Лены, как от зачумлённой. Но Лена не дрогнула. Она впитала каждое слово, как порох. Детские мысли о пятидесяти днях, о золотой клетке, о тоске – теперь казались жалким, инфантильным лепетом. Вот она – настоящая боль. Настоящая потеря. Настоящая причина кричать от ярости и не опускать руки. Проклятие матери Карины не убило её. Оно родило в ней нечто новое. Сталь. Ярость. И волю. Волю не умереть. Волю уничтожить того, кто отнял Карину. Волю дождаться своих. И возродиться.

Кирилл ждал её у входа в старый, запущенный парк, где они когда-то, кажется, в другой жизни, гуляли после школы. Он съёжился от холода и волнения, пряча лицо в воротник. Увидев Лену, бросился к ней, но остановился в шаге, увидев что-то в её глазах.

– Лена… Я… Я слышал про похороны… Я…

– Тихо, Кирилл, – она сказала нежно, но так, что он замолчал. – Я пришла сказать… прости. И… прощай.

– Прощай? Куда? Что ты задумала? – его голос задрожал. – Я могу помочь! Я нашёл кое-что про Бульдога… его схемы…

– Нет, – Лена покачала головой. – Ты не можешь помочь. Никто не может. Тот путь, на который я встала… он ведёт в кромешную тьму. И я не пущу туда тебя. Ты – хороший человек, Кирилл. Светлый. Иди своей дорогой. Забудь Лену Соколову. Её больше нет. Она… утонула. Вместе с Кариной. Поверь мне.

Она посмотрела ему прямо в глаза, вложив в этот взгляд всю возможную правду, которую могла ему открыть. Он замер, его лицо побелело. Он понял. Не всё, но самое главное – что это конец. Что она исчезнет. Навсегда.

– Но… я… – он попытался что-то сказать, голос сорвался. Слёзы выступили на глазах. Он протянул руку, но не дотронулся.

– Живи, Кирилл, – шепнула Лена. – Для себя. Для кого-то другого. Не для меня. – Она повернулась и ушла, не оглядываясь, растворившись в сером мареве дождя и парковых аллей. Ещё одна связь с прошлым была разорвана. Чисто. Безвозвратно.

Встреча с Лёд была случайной и запланированной одновременно. Лена выследила её у дорогого бутика. Алиса выходила с покупками, её лицо – безупречная маска. Увидев Лену, замерла, руки инстинктивно потянулись к сумочке.

– Чего тебе, Соколова? – ледяной голос, но без прежней ярости. Глаза опустошённые. Карина… смерть коснулась и её.

– Ничего, – Лена стояла неподвижно, руки в карманах. – Просто стою. Смотрю. На того, кто продал меня Бульдогу.

Алиса вздрогнула, но не опустила взгляд.

– Он обещал… не убивать. Просто… проучить.

– Он убил Карину. На твоих глазах.

Молчание. Гул машин. Шум города. Потом Алиса резко выдохнула:

– Он монстр. Я… не знала.

– Знаешь сейчас, – Лена сделала шаг вперёд. – Мне плевать на твои оправдания. Но сейчас у нас общий враг. Один. Я ухожу. Надолго. Не мешай мне. И я не трону тебя. Пока. Это не мир. Это – перемирие. До дня расплаты с ним.

Лёд смерила её долгим взглядом. Что-то в Лене – в её спокойствии, в ледяном взгляде глаз – пугало. Она кивнула, коротко, почти не заметно.

– Убирайся. И не попадайся мне на глаза. Пока.

Хрупкое, молчаливое соглашение было заключено. Лена развернулась и ушла. Без слов. Без оглядки.

Прощальный ужин был фарсом высшей пробы. Стол ломился от изысканных блюд. Отец говорил тосты о «новом начале». Мать молча ковыряла вилкой в тарелке, глотая таблетки. Анна пыталась завести разговор о планах на учёбу. Лена улыбалась. Проходящей, пустой улыбкой. Говорила «спасибо». Ела. Смотрела на них, как на чужих актёров в плохой пьесе. Напряжение висело в воздухе густым туманом, но они делали вид, что его нет. Она – тоже. Последний акт спектакля под названием «Семья Соколовых».

Ночь. Старый железнодорожный мост за городом. Река внизу – чёрная, холодная, стремительная. Ветер выл, как потерянная душа. Лена стояла на краю. В руках – её старая, прожжённая в огне, пропахшая бензином и болью косуха «Волков». В карман была вложена записка. Написана её рукой, но с лёгкой имитацией её же «суицидального» почерка из прошлого – более ровного, отчаянного. Слова подобраны тщательно:

«Всем. Я так устала. От всего. От себя. От боли. От этого мира. Карина… прости. Я иду туда, где тихо. Где нет боли. Не ищите. Лена».

Для них – крик отчаяния. Для неё – констатация. «Я так устала» – правда. «Иду туда, где тихо» – намёк на Карину, которую она отправила в вечность. «Где нет боли» – ложь. Боль теперь была её топливом. «Не ищите» – единственная искренняя просьба. Она оделась в простые, тёмные, ничем не примечательные джинсы и свитер. В кармане – толстая пачка наличных и обрывок бумаги с одним словом: «Гравер» и адресом.

Она не колебалась. Шагнула в пустоту. Холодный ветер рвал дыхание. Падение длилось вечность и мгновение. Удар о ледяную воду был как удар бетонной плиты. Холод парализовал, темнота сомкнулась. Но инстинкт выживания, закалённый в аду последних месяцев, сработал. Она не боролась с течением. Позволила ему нести себя вниз. подальше от моста, работая ногами лишь для того, чтобы вынырнуть в тени опоры дальше. Выбралась на берег, дрожащая, промёрзшая до костей, но живая. Исчезла во тьме. Как призрак.

Нашли куртку и записку на рассвете. Шок. Истерика матери. Холодное раздражение отца. Отчаяние Анны. Полиция прочесала берег. Нашли следы скольжения на глине ниже моста. Закрыли дело. Самоубийство. Лена Соколова мертва. Официально.

Гравер оказался древним, как сами горы, дедом с руками ювелира и глазами, видевшими всё. Мастерская в подвале старинного дома пахла химикатами, бумагой и тайной.

– Галя Павлова… – пробурчал он, разглядывая Лену. – Горячая была штучка. Говорит, внучке помочь надо. Значит, надо. Сиди.

Процесс превращения занял дни. Сначала – волосы. Густые, тёмные пряди падали на грязный пол. Ножницами. Потом машинкой. Пока не остался короткий, колючий ёжик. Потом – едкая краска. Смыть темноту. До платинового блонда. Холодного, как сталь. Лицо казалось другим – острее, старше, скулы выделялись, глаза горели чужим, ледяным огнём. Документы родились в недрах старых печатных машин и компьютеров Гравера. Николь Вешнякова. Родилась в глухой деревне. Сирота. Ничего примечательного. Чистый лист.

Новая жизнь началась с комнаты в общежитии для рабочих на окраине чужого города. Работа – мойщицей посуды в дешёвой забегаловке. Одежда – простой, тёмный минимализм, растворяющийся в толпе. Она – Ветер. Невидимый. Неосязаемый. Но постоянный.

По вечерам, в своей коморке, Ветер доставала дешёвый ноутбук. Исследовала. Бульдог. Его империя грязных баров, сомнительных грузоперевозок, связей. Его люди. Его слабые места. Она собирала информацию. Крошечными каплями. Как Кирилл когда-то, но без его сентиментальности. Этот компромат будет её оружием. Но не сейчас. Сейчас он – гарантия. Гарантия того, что когда выйдут Ястреб и Ворон, Бульдог получит свою пулю не в лоб в тёмном переулке, а полное, публичное уничтожение. Без риска для её братства. Полиция сделает своё дело. После.

На запястье, под рукавом свитера, больше не горела татуировка «50». Она была сведена Гравером – болезненно, оставив шрам, но стерев цифру. Отсчёт закончился. Той ночью на мосту. Вместе с Леной Соколовой.

Теперь было только ожидание. Терпеливое. Холодное. Как ветер, что гуляет по пустырям и асфальту, неся с собой семена разрушения и обещание бури. Она стянула свитер, глядя на шрам на запястье в зеркале. Платиновые шипы волос. Она больше не сталь. Сталь можно сломать. Она была Ветром. Неуловимым. Неумолимым. Готовым снести всё на своём пути, когда придёт время. Она включила ноутбук. Начался новый день. Новая жизнь. Жизнь Ветра.