Сталь и Асфальт

– Ему нужно сильное обезболивающее. И антибиотики. Сейчас, – её голос прозвучал хрипло, но твёрдо в гнетущей тишине. Все взгляды устремились на неё.

– Где? Аптеки кругом оцеплены, – процедил Ястреб. – Менты вокруг как шакалы на запах крови.

– Есть каналы. Тёмные, – Лена не отвела взгляда. – У меня… есть контакт. Его зовут Тень. Он… может.

Она не стала говорить о его чувствах – это было её оружием и её слабостью. Ястреб смерил её тяжёлым взглядом.

– Он же и сдал нас в прошлый раз! Его каналы – дырявые!

– У нас выбора нет! – выкрикнула Лена, её терпение лопнуло. – Он умрёт от боли и заражения! Смотри на него! Слушай! – Она указала на Ворона, который снова застонал, извиваясь на жесткой койке. – Я попробую. Быстро. Только лекарства. – Она вытащила из потайного кармана куртки старый, потрёпанный телефон – единственную ниточку к прошлому, к Кириллу.

Связь была шаткой, через цепочку анонимных прокси. Сообщение было кратким и кричащим от отчаяния: «СРОЧНО. Морфин или фентанил. Антибиотики широкого спектра. Любой ценой. Координаты встречи: заброшенная АЗС на 47 км шоссе «Северное». Час. ЖИЗНЬ.» Ответ пришёл почти мгновенно: «Опасно. Мои каналы под колпаком. Но… попробую. Будь осторожна. Для тебя.» Последние слова заставили Лену сглотнуть ком в горле. Она знала цену его риску. И знала, что другого выхода нет.

Заброшенная АЗС «Заря» была кладбищем машин и ржавого металла. Скелеты разобранных авто, проржавевшие колонки, разбитые стёкла административки. Лужи масла и бензина отсвечивали в слабом свете ущербной луны. Лена притаилась в тени старого грузовика-цистерны, её сердце колотилось, как молот. Каждый шорох – враг. Каждая тень – засада. Она ждала Кирилла или его посыльного, сжимая в кармане нож. Вместо этого на разбитую бетонную площадку бесшумно въехал полицейский микроавтобус без опознавательных знаков. Двери распахнулись – и оттуда, как тени, высыпались люди в чёрной тактичке, с автоматами наизготовку. Прожектор ударил ей прямо в глаза, ослепляя.

– Руки вверх! На землю! Немедленно! – раздалась резкая, не терпящая возражений команда.

Ледяной ужас сковал её на мгновение. Предательство? Просчёт Кирилла? Или его самого уже взяли? Мысль пронзила острой болью. Но инстинкт выживания сильнее. Она рванулась не к байку (он был слишком далеко), а вглубь автолагеря, между островами машин. Выстрелы! Пули защёлкали по ржавому железу, отбивая искры. Лена нырнула за перевёрнутый кузов, ползком, обдирая руки и колени о битое стекло. Крики «Стой!», лай радио. Она мчалась сквозь лабиринт металла, не разбирая дороги, задыхаясь от страха и нечеловеческого напряжения. Она вырвалась с тыла АЗС, вскочила за припрятанный за кустами мопед байкеров и рванула в ночь, оставив за спиной вопли полиции и рёв заведённых моторов. Миссия провалилась. Лекарств не было. И теперь полиция знала их примерное местоположение.

Погоня была кошмаром. Мопед трещал и дымил, выжимая максимум из своих жалких сил. Позади, всё ближе – рёв мощных двигателей и вой сирен. Прожекторы полицейских машин выхватывали её из темноты, как мишень на тире. Пули свистели мимо, одна пробила крыло, заставив мопед сильно вильнуть. Лена пригнулась к рулю, молясь, чтобы техника не подвела. Она петляла по просёлочным дорогам, ныряла в перелески, вылетала на поля. Каждый поворот мог быть последним. Каждая прямая – ловушкой. Адреналин жёг кровь, смешиваясь с горечью поражения и страхом за Ворона.

Она ворвалась к убежищу на полуживом мопеде, запыхавшаяся, в грязи и царапинах. «Засада! Менты! Они близко!» – её крик разорвал отчаяние в избе. Синие огни уже мелькали между деревьями внизу, сирены выли, как сатанинский хор. Паника была мгновенной. Собрать вещи? Вынести Ворона? Бежать куда? На байках? Их рёв выдаст с головой! Безвыходность сдавила горло. И тогда встал Ястреб. Его лицо было их гранита, глаза горели холодным, расчётливым огнём.

– Слушайте все! – его голос перекрыл вой сирен. – Они думают, что мы тут. Что мы в фургоне. Значит, пусть так и думают. Дальше. Навсегда. Мы устроим им спектакль. Наш… последний рейс.

План родился в его голове, отчаянный и гениальный в своей жестокости. Инсценировать гибель. Сбросить фургон – их последнее ценное имущество, их мобильную базу – в ущелье. Создать картину катастрофы, в которой никто не выжил.

Действовали со скоростью мысли, под аккомпанемент приближающихся серен. Выбор места был очевиден – в полукилометре серпантин делал глубокий поворот над глубоким, скалистым ущельем. Обрыв был почти отвесным, дна не видно в темноте. Идеально. Из фургона выгребли всё ценное, что можно было унести: оставшиеся патроны, немного еды, воду, аптечку. Потом – начали готовить «улики». Старую одежду Ворона, Лены, Ястреба, других – всё, что несло ДНК – набросали на сиденья. Добавили несколько старых, уже непригодных стволов с удалёнными номерами. Пустые упаковки от их еды, окурки, обрывки карт. Шлем Лены с трещиной. Банка с бензином для эффекта взрыва. Фургон превратился в гробницу, наполненную призраками «Ночных Волков». Руль заклинили в положении для крутого поворота. Ручник сняли.

Ворон был в полубреду, но его удалось поднять. Боцман и байкеры, как носилки, несли его вглубь леса, по едва заметной тропе, ведущей вверх, параллельно дороге. Лена и Карина шли следом, оборачиваясь на ревущий внизу фургон. Ястреб остался последним. Он загнал фургон к самому краю обрыва, на нейтралке. Сирены были уже слышны отчётливо, лучи фар выхватывали изгиб серпантина ниже. Они выезжали на прямой участок перед злополучным поворотом. Секунды. Ястреб выпрыгнул из кабины, подбежал к заднему борту. Его лицо в свете фар приближающихся машин было искажено гримасой усилия и чего-то похожего на горечь. Этот фургон был частью его жизни, мастерской, домом. Он упёрся плечом в холодный металл, сжал зубы и… толкнул изо всех сил. И снова. И ещё. Тяжёлая машина дрогнула. Покатилась. Набрала скорость. Рыча, скрежеща колёсами по краю обрыва. И рухнула вниз.

Падение казалось вечностью. Металл скрежетал о скалы, отрываясь кусками. Потом – глухой, сокрушительный удар. И сразу за ним – оглушительный ВЗРЫВ! Бензобак. Огненный шар, ярче солнца, рванул вверх из темноты ущелья, озарив скалы огромным заревом. Обломки фургона разлетелись, как спички. Взрывная волна докатилась даже до них, стоящих наверху, заставив втянуть головы в плечи.

Полицейские машины, как по команде, резко замерли на повороте. Синие мигалки застыли, отражаясь в лужах. Сирены захлебнулись. На несколько секунд воцарилась шоковая тишина, нарушаемая лишь треском горящего внизу металла и далёким эхом взрыва. Фигурки копов высыпали из машин, подбежали к краю обрыва, освещая его мощными фонарями. Они смотрели вниз, на адское пекло, на разбросанные, пылающие обломки, Один из них что-то кричал в рацию, размахивая руками. Другие просто стояли, ошеломлённые. Картина была убедительной: полная, огненная гибель.

«Волки» не стали ждать. Они уже уходили. Вверх, по едва заметной, круглой и скользкой тропе, вглубь диких, незнакомых гор. Боцман и байкеры несли стонущего Ворона на импровизированных носилках из жердей и курток. Ястреб шёл последним, стирая следы. Лена шла, оглядываясь на зарево в ущелье. Облегчение? Было. Миг. Потом его сменила новая, гнетущая реальность. Они были пешими. Без транспорта. Без припасов, кроме жалкого запаса в рюкзаках. Без крыши над головой. В глуши. С тяжелораненым. И с бесконечной пустотой внутри, где ещё недавно был рёв моторов и братство стали. Они инсценировали свою смерть. Но ощущение было иным – будто они и вправду упали в бездну. И дна не было видно. Только холодные, чужие горы вокруг и бесконечная, тёмная дорога в неизвестность. Падение только начиналось.

Глава 11

Глава 11. Братство

Заброшенный шахтёрский посёлок «Чёрная Гора» встретил их гробовой тишиной и дыханием смерти. Покосившиеся, почерневшие от времени и влаги домишки цеплялись за склон, как гнилые зубы. Кривые заборы, поросшие колючим репейником, разбитые окна, зиявшие пустотой. Воздух был насквозь пропитан сыростью, запахом плесени и чего-то затхлово, как в склепе. Они нашли пристанище в наименее разрушенной избушке, с провалившейся крышей в углу, но с ещё целой печкой-буржуйкой. Борьба за выживание началась снова, но теперь она была в разы тяжелее. Боцман и байкеры рыскали по опустевшим погребам, выкапывая заплесневелую картошку, консервы с истёкшим сроком. Ястреб мастерил ловушки на грызунов и птиц, его лицо было жёстче скал вокруг. Вода – из ржавой колонки на окраине, ледяная и с привкусом металла. Тепло – только от буржуйки, которую топили чем придётся: старыми досками, книгами из разорённой библиотеки. Каждый день был битвой против холода, голода и всепроникающей сырости.

И сырость эта сломила Карину. Сначала просто покашливание, потом надсадный, глубокий кашель, от которого сотрясалось всё её хрупкое тело. Потом жар, обжигающий ладонь Лены, положенную на лоб. Старость такая, что она не могла встать с груды старых мешков, служивших постелью. Глаза лихорадочно блестели в полумраке. Пневмония. Слово, как приговор, повисло в сыром воздухе избушки. Костоправ был далеко, лекарств – крохи. Лена не отходила от неё, смачивая лоб тряпкой, уговаривая пить мутную воду. Но самое страшное было в глазах Ястреба. Его обычная ледяная маска треснула. Взгляд, устремлённый на бледное, страдальческое лицо Карины, выдавал глухую, животную тревогу, беспомощность, которую он не мог выразить словами. Он молча подкладывал дров в буржуйку, ставил рядом воду, его движения стали резкими, отрывистыми.

Ворон лежал в углу на своём ложе из боли и вины. Его раны заживали медленно, мучительно, лихорадка отступила, но не ушла до конца, оставив его слабым и апатичным. Вид Карины, умирающей в этом гнилом углу, стал последней каплей для Лены. Она присела на корточки рядом с Вороном, её глаза горели решимостью, смешанной с отчаянием.

– Вова. Твоя сестра. Анна. – Она произнесла имя, которое он выкрикивал в бреду. – Ты говорил, она могла выжить? Мы должны найти её. У неё может быть помощь. Лекарства. Связи. Ей нужны антибиотики, Вова! Смотри на неё! – Лена резко кивнула в сторону Карины.

Ворон отвернулся к стене, его плечи напряглись.

– Нет. – Голос был глухим, безжизненным. – Она… ненавидит меня. Считает виноватым. И… права.

– Я не спрашиваю, права она или нет! – Лена схватила его за плечо, заставив повернуться. – Я спрашиваю, хочешь ли ты, чтобы Карина умерла здесь? Чтобы мы все сгнили в этой дыре? – Её голос дрожал от накала. – Ты винишь себя за прошлое? Так искупи! Сделай что-то правильное СЕЙЧАС! Дай нам шанс! Дай ЕЙ шанс!

Молчание. Только хриплое дыхание Карины и потрескивание дров. Потом Ворон медленно кивнул, не глядя на Лену.

– Район «Солнечный». Улица Шахтёрская, 15, кв. 42. – Сказал адрес, как приговор. – Но не жди… тёплого приёма.

Анна Воронина жила не в «Солнечном», а скорее в «Сером». Панельная пятиэтажка, облупившаяся краска, разбитые подъездные фонари. Квартира на четвёртом этаже. Лена постучала, сердце колотилось где-то в горле. Дверь открыла женщина лет сорока, но выглядевшая на все пятьдесят. Усталое лицо с глубокими морщинами у рта и жёсткими складками между бровей. Тёмные волосы с проседью, стянутые в тугой, небрежный узел. Простенький халат, стоптанные тапки. Но глаза… глаза были как у Ворона – пронзительные, серые, но наполненные не властью, а горечью, усталостью и… немым вопросом, переходящим в шок, когда она узнала Лену (вероятно, по сводкам новостей) и увидела за ней, опирающегося на Ястреба, бледного, измождённого брата.

– Володя? – Вырвалось у неё, голос хриплый, как наждак. – Жив? Черти… не берут.

Крохотная «двушка» была убога, но чиста. Запах дешёвого супа и лекарств. Фотографии мальчика-подростка на тумбочке. Анна слушала краткий, скупой пересказ Лены о ранении, о Карине, не предлагая сесть. Её взгляд скользил по Ворону, как по призраку, вызывающему смесь ненависти и чего-то неистребимо родственного.

– Детдом, – вдруг резко сказала она, отвечая на немой вопрос в глазах Лены. – После пожара. Отец… сгорел вместе с ними. Меня… откачали. Потом – детдом. Потом – замуж. Ранний брак. Плохой. – Она махнула рукой, словно отгоняя мух. – Работаю медсестрой в дурке. Бывший… тот ещё тип. Из подполья. Документы… могу достать. – Она посмотрела на Ворона, на его перевязанную ногу, на его потухшие глаза. – Заночуете. И… документы сделаю. Но утром – вон. И больше никогда. Долг за прошлое не оплатить.

Она помогла. Неохотно, с ледяным молчанием, но помогла. Дала чистые бинты, сильные антибиотики для Карины (не морфий, но лучше, чем ничего). Наутро принесла пачку поддельных документов – водительские права, медкнижки, даже соцкарты на всех, включая Ворона под чужим именем.

– Бывший наколотил когда-то для своих дел. Берите.

Лена видела в её глазах борьбу: остатки сестринской связи, жалость к больным и раненым – против старой, въевшейся ненависти к брату, который сбежал и оставил её в аду. Надежда теплилась – может, Анна смогла перешагнуть? Они уходили со словами благодарности от Лены. Анна молчала, стоя в дверях, глядя им вслед каменным лицом.

Чудом спасшиеся. Они сняли домик на самом отшибе деревни, у лесопилки, заросший бурьяном и сиренью. Скрипучий, пахнущий пылью и старым деревом, но сухой и с печкой. Первые дни тишины после относительного покоя. Антибиотики начали действовать – Карина шла на поправку, кашель становился мягче, жар спал. Именно здесь, в этой временной тиши, Карина и Ястреб нашли друг друга. Он молча приносил ей тёплую воду, поправлял одеяло. Она, слабая, но с проснувшимся огоньком в глазах, благодарила его тихим словом. Потом начались тихие разговоры у печки, пока другие спали. О чём? О моторах? О звёздах? О боли прошлого? Лена видела, как Ястреб слушает Карину, не перебивая, как его жёсткие черты смягчаются на мгновение. Как его рука, грубая и в шрамах, иногда невольно касается её пальцев, подавая кружку. Это было не страстью, а чем-то глубже – взаимным пониманием ран, тихим причащением двух одиноких душ, нашедших тихую гавань после бури.

Но для Ворона не было гавани. Физически он поправлялся, но дух его гас. Он сидел у окна, смотря в пустоту, его плечи были ссутулены под невидимым грузом. Он почти не говорил, лишь курил одну сигарету за другой. Вид Анны, её молчаливая ненависть и вынужденная помощь, добили его. Он снова переживал ту ночь, слышал крики матери и сестры, видел своё бегство. Лена видела, как он сдаётся. Как вожак стали превращается в тень. И это было страшнее любой раны.

Однажды вечером, глядя на языки пламени в печке, Ворон заговорил. Голос его был тихим, безжизненным, но слова заставили всех насторожиться.

– Кочевница… – произнёс он, словно вспоминая давно забытое имя. – Помните?

Ястреб кивнул, нахмурившись. Боцман хмыкнул.

– Она теперь не Кочевница. Нина Сомова. Легальный бизнес. Автосалоны.

– Она… должна мне, – продолжил Ворон. – Не просто должна. Жизнью. Та перестрелка у моста… Я прикрыл её тогда, пулю принял. Она клялась… что её состояние – пополам. Деньги… большие. Очень большие. Долг чести. И… проценты за годы.

Он поднял глаза, и в них на мгновение мелькнул прежний огонь, огонь расчёта и воли.

– Если мы её найдём… Если она не скурвилась окончательно… Этих денег… хватит. На всё. На исчезновение. На новую жизнь. Вдали… от всего этого. Последний шанс.

Надежда, острая и опасная, как бритва, повисла в душном воздухе комнаты. Шанс на новую жизнь? Или последняя ловушка на пути ко дну? Ворон снова смотрел в огонь, но теперь в его взгляде читалось не отчаяние, а последняя ставка отчаявшегося игрока. Братство, израненное и уставшее, замерло на пороге новой, самой рискованной игры.

Глава 12

Глава 12. Западня

Тишина в домике у лесопилки была тяжёлой, гулкой, как перед грозой. Относительное затишье после бегства от Анны лишь подчёркивало трещины, разъедавшие братство изнутри. Ворон сидел у потухшей печи, его глаза были устремлены в никуда, но Лена чувствовала – он видел только пламя прошлого и Карину, лежащую в углу. Карина поправлялась физически, но произошедшие события тенью легли на неё. Она чаще молчала, прижимаясь к Ястребу, когда он сидел рядом, его молчаливая поддержка была её единственным якорем.

Именно в эту тишину Ястреб вбросил камень, способный разрушить последние опоры. Он отвёл Лену на крыльцо, под хмурое, нависшее небо. Его лицо, обычно такое непроницаемое, было открытым, уязвимым.

– Лена… – он начал, с трудом подбирая слова, глядя не на неё, а в мокрый двор. – Этот долг… Шанс один на миллион. А если… если нет? – Он повернулся к ней, его глаза, серые и глубокие, как омут, искали ответ. – У нас… у нас с тобой… есть шанс. Сейчас. Уехать. Скрыться. Вдвоём. Найти глухую деревню. Работать. Начать… всё заново. Без Ворона. Без банды. Без этого… ада. – Он протянул руку, не дотрагиваясь, жестом, полным немой мольбы и надежды. – Я… я не смогу смотреть, как тебя снова ломают. Как ты идёшь ко дну за ним. Уедем. Пока не поздно.

Слова ударили Лену, как ток. Искушение было оглушительным. Представить тишину, простую работу, тёплую печь, его сильные руки рядом… Избавиться от боли, страха, вечного бегства. Начать жить. Она закрыла глаза, втягивая влажный, холодный воздух. Долг. Ворон, вытащенный ею из огня. Его исповедь. Банда, которая стала семьёй в этом аду. Карина, такая хрупкая и нуждающаяся в защите. Ястреб… он был частью этого. Как отрезать себя?

– Стёпа… – её голос сорвался. – Я… Я не могу. Не сейчас. Не так. Он… – она кивнула в сторону избы, – он не выживет без нас. А Карина… И этот долг… Это последний шанс для ВСЕХ. Мы… мы должны попробовать. Вместе.

Надежда в его глазах погасла, сменившись знакомой, ледяной сдержанностью, но глубже – болью и пониманием. Он кивнул, коротко и резко.

– Как знаешь. Твоё решение. – И отвернулся, его спина снова стала неприступной скалой.

Ворон подслушал. Или почуял. Он появился в дверях, опираясь на костыль, его лицо было бледным, но глаза горели лихорадочным огнём.

– Нет! – его голос, хриплый, но полный прежней власти, разрезал тишину. – Ты не поедешь с ним. Ты не поедешь никуда ОДНА.

Лена вздрогнула, обернулась.

– Вова, это…

– Молчи! – Он сделал шаг вперёд, его костыль гулко стукнул по доскам. – Ты думаешь, я не вижу? Тот счётчик в твоей голове не остановился! 50 дней? Он тикает! Тише, но тикает! Без банды… без нас… ты снова окажешься на краю. Одна. И прыгнешь. Банда… мы – твой щит. От мира… и от тебя самой. Пока этот долг не вернут – ты никуда. Поняла? Никуда! – Он говорил с яростью отчаяния, смешанной с паталогической уверенностью, что знает её лучше, чем она сама. Страх потерять её, свой «шанс на искупление», перевесил всё. Даже разум.

Встреча была назначена в заброшенном гараже на окраине райцентра, где когда-то базировался первый автосалон Кочевницы. Запах масла, пыли и чего-то прогорклого. Ржавые стеллажи, пара разукомплектованных машин. Кочевница встретила их у ворот. Дорогой костюм, но поношенный, лицо – не бизнесвумен, а загнанного зверя. Глаза бегали, руки дрожали. Она говорила о деньгах, о переводе, о благодарности, но её слова звенели фальшью. Ворон, опираясь на Ястреба, молчал, его взгляд сканировал тени. Лена стояла сзади, рядом с Боцманом, чувствуя ледяную дрожь по спине. Слишком тихо. Слишком… чисто для заброшенного места. Кочевница нервно поглядывала на часы.

И тогда из-за груд хлама, как гиены из засады, вышли они. Бульдог – массивный, лысый, с лицом, искажённым садисткой усмешкой. С ним – шесть головорезов, вооружённых до зубов. Лёд стояла чуть поодаль, холодная и прекрасная, как ледяная статуя, её глаза с ненавистью впились в Лену.

– Ну здравствуйте, пташечки! – гаркнул Бульдог, расставляя руки, как будто принимал гостей. – Заждались! Особенно тебя, Стальная Крошка. – Его свинячий взгляд скользнул по Лене, вызывая тошноту. – Лёд пообещала тебя мне. За разбитую морду и сожжённый склад. Долги, понимаешь ли, надо отдавать.

Ловушка захлопнулась. Кочевница с визгом бросилась в сторону, её тут же скрутили. Ворон попытался поднять костыль, но один из головорезов выбил его ударом приклада. Ястреб рванулся вперёд, но его сбили с ног двое, обрушив град ударов ногами. Боцман, рыча, вступил в бой, но против шестерых со стволами у него не было шансов. Лену сдавили сзади, грубые руки сдавили её. Гараж наполнился звуками ударов по мясу, хрипами, матерной бранью. Бульдог подошёл к избиваемому Ворону, пнул его в бок.

– Где мои деньги, Ворон? А? Говорил – не связывайся с пацанками! – Он плюнул ему в лицо. – Но раз уж так… отдашь сполна. – Он повернулся к Лене. – Приводи её. Здесь и разберёмся.

Лену потащили вперёд. Страх парализовал, но сильнее была ярость. Она видела, как Ворона бьют, как Ястреб пытается подняться под ударами, как Боцман истекает кровью из разбитого носа.

Бульдог достал тяжёлый пистолет, не спеша проверяя затвор.

– За бар. За склад. За то, что посмела тронуть мою союзницу. – Он кивнул на Лёд. – Думала, сбежишь? Все твои бегства заканчиваются здесь. У моих ног.

Он поднял пистолет, целясь Лене в лоб. Время замедлилось. Лена увидела смерть в его маленьких глазах. Увидела отчаяние в глазах Ворона. Ярость – в глазах Ястреба. И тогда…

Карина. Тихая, хрупкая Карина, которую все считали слабой, рванулась вперёд. Как тень, молниеносно. Не к Бульдогу. К Лене. Чтобы закрыть её собой. Её лицо было искажено не страхом, а чистой, безумной решимостью. Она вскрикнула:

– Нет! Лена!

Бульдог даже не изменился в лице. Его палец уже нажимал на спуск. Выстрел грохнул в замкнутом пространстве гаража, оглушительно. Пуля вошла Карине в спину, чуть левее лопатки. Она вздрогнула, как кукла, её глаза округлились от непонимания и внезапной, шокирующей боли. Она посмотрела на Лену, её губы шевельнулись, пытаясь что-то сказать. Потом рухнула на цементный пол, как подкошенный цветок. Кровь расплывалась тёмным пятном по её светлой кофте. Мгновенно. Беззвучно. Тишина. Навсегда.

Мир взорвался. Лена издала звук, нечеловеческий, животный вопль, полный такой боли и ярости, что даже головорезы Бульдога отшатнулись. Она рванулась к Карине, но её держали. Ястреб, с окровавленным лицом, поднял голову и увидел. Его крик был тише, но страшнее – хриплый, надорванный стон, полный невыносимой потери. Его глаза, встретившиеся с глазами Лены, были пустыми, как после смерти души. Потом в них зажёгся ад. Он рванулся с места, сбивая державших его, как бешеный бык, не чувствуя ударов.

И в этот миг снаружи ударили сирены. Яркий свет фар полицейских машин ворвался в ворота гаража. Голос через громкоговоритель:

– Сдавайтесь! Вас окружили! Выходите с поднятыми руками!

Хаос. Бульдог заорал:

– Предатели! Крысы!

Он развернулся и дал очередь в сторону ворот. Его люди открыли беспорядочный огонь. Полиция ответила шквалом. Пули засвистели, рикошетили от металла, стёкла гаража разлетелись вдребезги. Лёд с визгом бросилась в укрытие. Бульдог, отстреливаясь, пытался скрыться в глубине гаража. «Волки» были в ловушке между двумя огнями. Боцман получил пулю в плечо и рухнул. Ястреба сбили с ног, скрутив. Ворона прижали к полу. Лену, оглушённую выстрелом, горем по Карине и хаосом, сбили с ног и заломили руки. Последнее, что она увидела перед тем, как на неё напялили чёрный мешок, – неподвижное тело Карины в луже крови и безумные от боли и ярости глаза Ястреба, устремлённые на Бульдога, скрывающегося в дыму.

Отец внёс залог. Анна Бережная оформила поручительство. Формально – «гуманитарные основания», тяжёлое психологическое состояние несовершеннолетней. По факту – Виктор Соколов не мог допустить, чтобы дочь гнила в СИЗО, пятная его имя. Он встретил её у ворот следственного изолятора. Его объятия были театральными, жёсткими, глаза – холодными, как лёд.

– Леночка! Доченька! Какое кошмарное испытание! – Голос дрожал с натугой. – Всё кончено. Дома тебя ждёт лучший психолог. Забудь этот ужас.

Дом. Золотая клетка. Теперь она оказалась не тюрьмой, а бункером после апокалипсиса. Всё то же: холодный мрамор, дорогие безделушки, давящая чистота. Но Лена была другой. Она прошла огонь, кровь, предательство и смерть. Анна была с ней постоянно. Её забота была искренней, но… чужой. Она говорила о терапии, о реабилитации, о возвращении к нормальной жизни. Она видела жертву. Не солдата. Не ту, кто вытаскивала раненых из огня, кто дралась и теряла. Она не понимала языка боли и ярости, на котором теперь говорила душа Лены.

– Тебе нужно время, Лена, – говорила Анна, подавая чай. – Ты пережила ужасную травму. Но ты сильная. Ты выжила. Теперь нужно жить.

Жить? После Карины? После взгляда Ястреба? Лена молчала, глядя в окно на подстриженный газон, видя вместо него кровь на цементе гаража.

Пришёл адвокат отца. Дорогой костюм, безупречные манеры, лицо – маска профессионализма. Он разложил папки на столе в кабинете отца.