Сталь и Асфальт

Месть. Слово вспыхнуло в сознании раскаленным клеймом, выжгло все остальные мысли. Если отец так дорожит своим проклятым карточным домиком империи, своей безупречной маской… Пусть проглотит каждый кирпич, когда стены рухнут ему на голову.

Она действовала на автомате, движимая слепой яростью. Пароль. Старый, глупый, как и сам Виктор Соколов в своей самоуверенности. 0415. Лена пробралась на окраину, в заброшенный интернет-клуб "Мatrix". Вывеска висела криво, внутри пахло плесенью, пылью и отчаянием неудачников. Она заняла кабинку в дальнем углу, экран старого монитора мерцал, отбрасывая синеву на ее осунувшееся лицо. Пальцы дрожали, когда она набирала адрес. "Запасной" почтовый ящик отца. Тень… Кирилл… в те дни странной, токсичной "дружбы", когда он шпионом отца, похвастался, как создал для Виктора систему зеркал – облачное хранилище, куда стекались все самые грязные, самые важные файлы. "На черный день", – усмехнулся тогда Кирилл, и в его глазах мелькнуло что-то темное, недетское. Лена ввела пароль. Сердце колотилось так, что казалось, вырвется из груди. Она ждала отказа, ловушки. Но экран мигнул. Доступ.

Она окунулась в цифровое болото его жизни. Файлы. Десятки папок с безликими названиями: "Оптимизация", "Особые проекты", "Волков А.В. – Сотрудничество". Контракты с пометкой «особые условия», где суммы были зачеркнуты и вписаны от руки вдесятеро больше. Финансовые отчеты, пестрящие черными дырами в миллионы, искусно замаскированные под инвестиции. И жемчужина – переписка. С Арсением Волковым. Не смс-ки, а развернутые письма, полные цинизма и взаимных угроз, приправленные лестью. Подробности «крышевания» бизнеса Соколова, схемы отмыва грязных денег через фантомные фирмы, обсуждение «устранения» конкурента, мешавшего их совместному гешефту. Компромат. Ядерный, беспощадный. Идеальный подарок для… врагов Барса. Алиса так гордилась властью отца? Пусть почувствует, как шатается трон.

Лена не была техногением уровня Тени, но инстинкты и ярость – отличные проводники в темноте. Она нашла чат в даркнете, где виртуально тусовались "Бульдог" и его шакалы. Создала анонимку – "Призрак". Загрузила архив, предварительно запаковав его в несколько слоев шифра – чему-то у "Волков" научилась. Ссылка. И заголовок, от которого кровь стыла в жилах: "Барсу от Соколова. Плата за предательство. Рвите на трофеи." Палец завис над Enter. На секунду в голове мелькнуло лицо матери – бледное, потерянное. Но ярость перевесила. Отправить. Слив. Точка невозврата пройдена.

Последствия обрушились лавиной, сметая все на пути. Сначала пришло сообщение от Кирилла – скрин перекошенного от ужаса лица в видеочате и текст: "ВСЁ!!! КТО??? КАК??? ОНИ ВЕЗДЕ!!!" Потом новости завыли сиреной со смартфона Боцмана: «Экстренный выпуск! Скандал века в "Горизонт": рейдерский захват офисов, арест активов по решению суда, обвинения в масштабном отмывании средств и связях с ОПГ! Гендиректор Виктор Соколов скрывается от правосудия!» На экране мелькнул кадр – его, Виктора, в дверях лифта, осатаневшего, отбивающегося от микрофонов и камер, лицо искажено животным страхом. Его карточный домик рухнул за часы, похоронив под обломками все – репутацию, власть, иллюзию контроля. Лена почувствовала миг ледяного, ядовитого торжества. Он получил сполна. По заслугам.

Торжество умерло, не успев согреть. Новое сообщение от Кирилла. Всего три слова, каждое – нож в сердце: «Мать. Передоз. Реанимация. "Нейрон".» Тот же адрес. Тот же белый кошмар.

Ужас. Ледяной, парализующий, выбивающий почву из-под ног. Она сделала это. Она подожгла дом, в котором была заперта мать. Не спичкой, а своей местью. Эта пустота, это отчаяние… Узнав о крахе всего, что держало ее в каком-то подобии реальности – пусть и ужасной, о позоре, о потере последних призрачных опор… она просто… ушла. Приняла всю пачку. Лена убила мать. Не руками. Не ножом. Своим слепым, яростным ударом в самое сердце их проклятой системы. Вина вонзилась в самое нутро, разорвала на части, острее любого лезвия Клыка. Гнев на отца и Анну растворился в черной, бездонной пучине собственной непоправимой вины. Она стояла посреди грязной, шумной базы "Волков", среди смеха и лязга инструментов, а мир вокруг превратился в немое, черно-белое кино. Белый шум в ушах заглушал все.

Ноги понесли ее сами, без цели. Она очутилась у "Перекрестка" – полузаброшенной кофейни на нейтралке, где когда-то пила капучино с подругами из "Горизонта". Она села на холодный бордюр, втянув голову в плечи, как раненый зверек, пытаясь спрятаться от мира, от самой себя. Тяжесть вины давила, не давая дышать. Одно желание – исчезнуть. Раствориться. Прекратить это.

Рев мотора, визг тормозов. Черный внедорожник, дорогой и агрессивный, резко остановился в облаке пыли. Алиса. Не одна. С Клыком, ее верным псом, скалящимся от предвкушения. Но сегодня главной была она. Ее идеальный макияж был слегка смазан, в глазах горел не привычный холод, а чистая, необузданная ярость. Слив ударил не только по отцу Лены. Он поджег фитиль войны под кланом Барса. Репутация отца трещала по швам, договоренности летели в тартарары, деньги утекали как песок. И Лёд ЗНАЛА, кто источник огня.

– Ты! – это был не крик, а вопль раненой хищницы. Алиса ринулась вперед, забыв про каблуки, про королевскую осанку, вся – сжатая пружина ненависти. – Сука! Гадюка подколодная! Ты… ты спалила ВСЁ! ВСЁ, ЧТО БЫЛО!

Первый удар, открытой ладонью со всей дури, пришелся по щеке. Лена не успела даже вскрикнуть, рухнула на асфальт, ударившись локтем, боль пронзила руку. Потом посыпались пинки. Тяжелые, меткие, в ребра, в живот, в спину. Алиса, одержимая бешенством, била ее, как тряпку, выкрикивая хриплые проклятия:

– Чума! Отброс! Я тебя сотру в порошок! Твое место – в канаве, с крысами! Ты думала, Ворон тебя спасет? Он тебя выбросит, как мусор!

Клык стоял рядом, тяжело дыша, его ухмылка была шире обычного. Он наслаждался зрелищем, потирал руки.

Лена не сопротивлялась. Физическая боль была далекой, приглушенной гудящей пустотой внутри. Она видела, как из тени кофейни вышел Риф. Его лицо было словно высечено из камня. Он смотрел. Просто смотрел. Не сделал ни одного шага, ни одного жеста. Его глаза были пустыми.

Когда Алиса, запыхавшись, с размазанной помадой, отступила, Лена лежала скрючившись в пыли, кровь теплой струйкой текла из разбитой губы, солоноватый вкус заполнил рот. Алиса грубо вытерла ладонь о дорогие, теперь испачканные, джинсы.

– Кончено, щенок. – ее голос срывался на хрип. – Твои дни у "Волков" сочтены. Ты – отрава. И Ворон это понял. – Она плюнула на асфальт в сантиметре от лица Лены и пошла к машине. Клык бросил на Лену долгий, голодный взгляд, словно запоминая для будущего, и поплелся следом.

Рычание внедорожника стихло вдалеке. Риф остался. Он подошел медленно, остановился в шаге, смотря сверху. Лена с трудом подняла на него затуманенный болью и слезами взгляд. "Почему?" – кричало внутри. Он мог остановить Алису. Он был сильнее, физически. Он был рядом.

Риф… Гриф… Он покачал головой, не сводя с нее тяжелого взгляда. В его глазах не было ни предательства, ни злорадства. Была усталость. Глубокая, всепоглощающая, как болото. И разочарование. Не в ней одной. Во всем этом дерьме.

– Здесь… – его голос был низким, хриплым, как скрип несмазанной цепи, – …нет ничего. Только грязь. И смерть. Я видел, как ломаются даже горы. Как гниют изнутри, медленно. Алиса… Ворон… даже твой батя… все они. Я ухожу. Пока сам не сгнил в этом болоте. – Он посмотрел на нее с какой-то странной, прощальной горечью. – Тебе… выбирайся. Пока не прикончили. Или… пока сама себя не сожгла дотла. – Он развернулся резко и пошел прочь. Не к Алисе. Не к "Волкам". Не в город. Просто прочь. Из ада. Его мощная фигура растворилась в наступающих сумерках, как мираж. Ушел.

Одиночество. Полное, вселенское, гнетущее. Как после смерти всего мира. Мать между жизнью и смертью в клинике. Отец уничтожен, затравлен. Ворон… да, теперь она ему обуза, опасный груз. Риф ушел. Она – осколок. Разбитый, острый, никому не нужный. Клетка сломана вдребезги, но выхода… нет. Только ледяная пустота. И боль. Всепоглощающая, невыносимая.

Она встала. Шатаясь, как пьяная. Пошла наугад по дороге. Не видела фар встречных машин. Не слышала нервных гудков. Впереди, на подъеме, за поворотом – огромные, слепящие фары фуры. Рев мотора нарастал, заполняя собой мир, вибрация асфальта отдавалась в ногах. Выход. Быстрый. Чистый. Окончательный. Она ускорила шаг. Потом побежала. Навстречу свету. Навстречу рёву. Навстречу… тишине. Конец боли. Конец вине. Конец.

Грузовик был уже так близко, что она видела искаженное лицо водителя за лобовым стеклом, его широко открытый от ужаса рот. Ветер от скорости рвал волосы, одежду. Запах горячего асфальта, дизеля, смерти. Она закрыла глаза… Приготовилась к удару.

Жестокий рывок сзади за воротник куртки! Ее отбросило, как тряпичную куклу, на обочину, в колючие, цепкие кусты лопуха. Она ударилась головой о землю, искры брызнули из глаз. Грузовик с оглушительным, яростным ревом и визгом тормозов пронесся мимо, его сирена негодующе завыла, удаляясь.

Лена лежала, не в силах пошевелиться, весь мир кружился. Над ней согнулся, тяжело дыша, Тень. Кирилл. Его капюшон слетел, лицо было мертвенно-белым, перекошенным от ужаса, глаза за толстыми стеклами очков огромными, полными слез. Он судорожно схватил ее за плечи, тряся.

– Ле… Лена! – его голос сорвался на визгливый шепот. – Что ты наделала?! Что ты делаешь?! Я… я видел! Я следил… как всегда… везде…

Она смотрела сквозь него пустыми глазами. Ничего. Ни боли от удара, ни страха, ни облегчения. Только глухая, всепоглощающая пустота. Осколки. Всё вокруг было осколками разбитой жизни. И она – самый острый, самый ненужный, самый опасный. Тень что-то бормотал, всхлипывал, пытался поднять ее, утащить в безопасное место, его руки дрожали. Но Лена уже не слышала. Она ушла вглубь. Туда, где не было ничего. Ни боли. Ни надежды. 50 дней. Они кончились. Сегодня. Сейчас.

Глава 6

Глава 6. Взлёт

Ржавое зеркало в уловленной полоске света из щели уборной базы «Волков» отражало чужую. Тёмные, когда-то длинные и ухоженные волосы, теперь напоминавшие воронье гнездо, были коротко и неровно отстрижены грубыми ножницами, торчали острыми, колючими прядями, открывая затылок и шею, где проступали синяки прошлых стычек. Лицо, бледное от недавнего отчаяния и бессонных ночей, пропитанных запахом бензина и страха, было скрыто под слоем агрессивного макияжа: угольно-чёрная подводка, резкой линией подчеркивающая разрез глаз и делающая взгляд хищным, незнакомым, тёмно-бордовая помада, как запёкшаяся кровь на губах призрака. На ней была не просто кожаная куртка – это была броня. Старая, потёртая «косуха» с чужого плеча, пахнущая потом, дымом и чужой жизнью, но её тяжесть на спине ощущалась как панцирь, щит от прошлого. В мочку уха неуверенно, но навсегда вставлен простой стальной штырёк – пирсинг, сделанный грязной иглой Ястреба в подсобке под его же неодобрительное ворчание. Боль была острой, обжигающей, точной, осознанной. Ритуал перерождения. Отречения.

Но главная метка была другой. Она сидела на шаткой табуретке посреди хаоса в дымной мастерской, стиснув зубы до хруста, пока монотонное жужжание иглы машинки Ястреба с тупым грохотом выбивала цифры на её левом запястье. 5… Игла впивалась, прожигая слои кожи, оставляя кровавые точки, сливающиеся в линии. 0. Каждый удар, каждая вибрация прожигала кожу, вгоняя в мышцы огненную волну боли, от которой темнело в глазах и сводило желудок. Слёзы выступили на глазах, наворачиваясь и скатываясь по щекам, оставляя черные дорожки туши, но она не издала ни звука, лишь глубже впивалась ногтями в деревянное сиденье. Боль была горьким, очищающим пламенем, лекарством от той, другой боли – вины, пустоты, ощущения ненужности. 50. Не отсчёт до конца. Теперь это был клеймо, руна, шрам выжившего. Знак пережитого ада и обещание себе больше никогда не быть жертвой. Когда Ястреб грубой, промасленной тряпицей вытер кровь, обнажив воспаленную, ярко-красную кожу, цифры горели – дерзко, необратимо, как вызов миру. Она поймала свой взгляд в осколке зеркала, повисшего на гвозде. Страха не было. Ни капли. Был холодный, стальной вызов. Была первобытная, звериная уверенность хищницы, загнанной в угол и вырвавшейся, готовой рвать глотку.

Тишина на базу «Волков» приходила редко, как незваный гость. Поэтому, когда моторы на минуту замолкли в предвкушении вечернего рева, все услышали робкий, неуверенный, словно царапающий по металлу, стук в ворота ангара. Боцман, огромный мужик с лицом, изборожденным шрамами и жизнью, нехотя отодвинул тяжелый засов со скрежетом. На пороге, освещенная косым лучом умирающего солнца, стояла девушка. Худенькая, как тростинка, в простой, но чистой одежде, слишком яркой для этого места, с огромным, нелепым рюкзаком за плечами, тянувшим ее к земле. Длинные светлые волосы были аккуратно заплетены в тугую косу, большие глаза, широко распахнутые, смотрели с испугом и… надеждой? Смешной, детской надеждой на спасение здесь, в самом сердце опасности. Она напоминала испуганного кролика, забредшего в логово волков, готовых растерзать.

– Я… я ищу Лену, – прошептала она, голос сорвался на полуслове, озираясь на угрюмые лица, пытаясь найти знакомые черты в этом море кожи, татуировок и враждебности. – И… и вас. «Ночных Волков». – Слово "Волки" прозвучало из ее уст странно чисто, неуместно.

Лена, курившая в тени у старого разбитого "Жигуля", превращенного в пепельницу, узнала её мгновенно, как удар током. Карина Белова. "Тихая Карина". Девочка из параллельного класса в лицее «Горизонт». Та самая, которую опекали так, что она дышала по расписанию, ходила по струнке, была образцовой куклой в витрине благополучия. Видимо, расписание кончилось. И струнка порвалась.

Карину впустили под недобрые смешки, циничные комментарии и оценивающие, скользкие взгляды мужчин. Под этим гнетущим смехом и тяжелым молчанием остальных она рассказала сбивчиво, глотая слова, путаясь и краснея: родители-контролёры, жизнь в золотой клетке под камерами, по минутам, расписанная как партитура, запрет на друзей, на мысли, на собственное мнение, на воздух. Побег. Панический, с котомкой бутербродов и парой сотен рублей из копилки. Слухи о Лене, о ее исчезновении, ставшем легендой школьных туалетов, о банде, о свободе на колёсах.

– Я слышала… что тут можно быть свободной, – выдохнула она. Она пришла за этой свободой. Или за гибелью. Сама не знала. Ее трясло мелкой дрожью.

«Посвящение». Слово прошелестело по базе, как ядовитый дым, разносимое перешептываниями. Его принесла Алиса. Лёд появилась внезапно, как холодный сквозняк, без предупреждения, с парой своих верных «фурий», таких же накрашенных и злых. Её лицо всё ещё носило следы недавнего избиения Леной – фиолетовый, зловещий синяк под глазом, чуть припухшая, со слезавшей помадой губа. Но холодная ярость в её взгляде была острее ножа, тверже стали. Увидев Карину, робко сидевшую на ящике из-под запчастей, прижимающую к себе рюкзак как щит, она улыбнулась. Улыбкой палача, знающего, что жертва беззащитна.

– О, смотрите-ка, какой нежный цветочек затерялся в гараже, – ее голос, сладкий как сироп, резал слух. – Новенькая? Мило. У нас тут свои правила, цыплёночек, – она медленно приближалась, как кошка к мышке. – Надо привести тебя в соответствие. Твои волосики… слишком шелковистые, слишком чистые. Не по-нашему. Здесь грязь и мазут – твои новые духи.

Карина вжалась в ящик, глаза стали огромными от ужаса, лицо побелело как мел.

– Нет… Пожалуйста… Я просто… – ее голосок был едва слышен.

– Держи! – Алиса резко кивнула одной из своих девчонок. Та схватила Карину за руки, сжимая как тисками, вырывая из относительного укрытия. Другая с торжествующей ухмылкой достала большие, страшные, туповатые ножницы для резки металла. Они холодно блеснули в тусклом свете ламп.

Лена наблюдала из своей тени, затаив дыхание, забыв сигарету между пальцев. Видела панический ужас в глазах Карины, тот самый животный страх загнанного зверька. Видела в этом отражение себя в первый день. Себя – затравленную, униженную. Запертую в комнате. Униженную на сходке. Облитую пивом. Избитую в пыли. Каждый взгляд, каждое движение Алисы било по открытым нервам. Осколки прошлого больно вонзились в настоящее. И в них вспыхнул яростный, неконтролируемый огонь мести и защиты.

– Отвали! – Хриплый рык Лены прозвучал, как выстрел, разрезая гулкую тишину ангара. Она сорвалась с места двинулась вперёд, не думая, ведомая чистой, ослепляющей неконтролируемой яростью, толкаясь плечом о застывших зрителей. Девчонка с ножницами вскрикнула от неожиданности и отпрянула. Лена грубо вырвала Карину из хватки второй, оттолкнув её так, что та с визгом села на пол. Потом молниеносно повернулась к Алисе, вставая между ней и дрожащей Кариной, как живой щит.

– Твои правила – дерьмо, Лёд. Она – с нами. – Лена стояла, слегка расставив ноги, кулаки сжаты, спина прямая. В глазах Лены горел тот самый огонь, который когда-то заметил Ворон. Но теперь он был неистовым, разрушительным, не знающим границ. – Тронешь ее – сдохнешь.

Алиса фыркнула, пытаясь сохранить напускное презрение, но в ее глазах мелькнула искорка неуверенности.

– Ты опять за своё, грязная… щенок! Думаешь, твои царапины придают тебе вес?

Удар был свирепым, стремительным. Лена не била ладонью. Её кулак, закованный в грубую кожу перчатки без пальцев, окрепший за недели тренировок и накопленного гнева, со всей силы врезался Алисе прямо в солнечное сплетение. Воздух со свистом вырвался из её легких. Лёд захрипела, ахнула, скрючившись пополам, глаза полезли на лоб от боли и нехватки воздуха. Второй удар – сверху вниз, словно молот, в челюсть. Глухой, кошмарный хруст. Алиса рухнула на грязный бетонный пол, как подкошенная, скуля.

Лена не остановилась. Адреналин, ярость, боль запястья – все слилось в белом тумане. Гнев затмил разум. Она отшвырнула ногой валявшийся обломок трубы и пнула лежащую Алису со всей дури в бок, потом в живот. Каждый удар сопровождался хриплым выкриком.

– Сука! Тварь! Заткнись навсегда! – её крики сливались с хлюпающими, болезненными хрипами Алисы. Она замахнулась для нового удара, нацелившись в лицо…

Железная хватка схватила её за запястье сзади, сжимая так, что кости затрещали. Ястреб. Он молча, но с невероятной силой рывком оттащил Лену, прижал спиной к холодной, масляной стене ангара.

– Хватит. Ты что, совсем охренела? Убьёшь. И нахера нам труп? – его голос был низким, резким, как скрежет металла, но в нем слышалось не только раздражение, но и… предостережение?

Лена тяжело дышала, задыхаясь, вся дрожа от адреналина и не выплеснутой ярости, слюна смешалась с кровью на губах – она прикусила их во время ударов. На запястье, где держал Ястреб, прямо поверх свежей, воспаленной татуировки, ярко горела свежая боль, смешиваясь с пульсацией от "50". На полу Алиса хрипела, свернувшись калачиком, как раздавленный таракан, её девчонки в ужасе метались вокруг, не решаясь подойти под взгляды "Волков".

Наступила гробовая тишина, нарушаемая только прерывистыми всхлипами Алисы и тяжелым дыханием Лены. Все смотрели на Лену. Оцепенев. Но теперь в этих взглядах не было насмешки или алчности. Был глубокий шок. Было немое уважение. Было окончательное признание. Она перешла грань. Стала своей по-настоящему жестокой. Непредсказуемой. Опасной. Не щенком, а волчицей.

Ворон стоял у своего байка, прислонившись к блестящему бензобаку, скрестив руки на груди. Он видел всё. От начала до конца. Ни одна тень не скользнула по его лицу. Его пронзительный взгляд был устремлён только на Лену. Ни слова. Он медленно, едва заметно, кивнул. Один раз. Четко. Одобрение. Принятие. Приговор.

– Правильно. – Казалось, сказал этот кивок. В их мире жалость – смерть. Сила – единственный закон. И Лена ее доказала.

Карина стояла, прислонившись к стене, сползая по ней, вся трясясь, зажмурившись, прижимая к груди, как реликвию, обрезанную прядь волос. Лена, отдышавшись, с силой вырвав руку из ослабевшей хватки Ястреба, который лишь хмыкнул и отошел, подошла к ней. На лице Карины застыли слёзы и немой ужас, но также и немое изумление от увиденной ярости.

Лена резко, почти грубо, вытерла ладонью размазавшуюся подводку под своим глазом. Взгляд её был ещё диким, неприкаянным, но адреналин отступал, оставляя странную пустоту и дрожь в коленях. Она посмотрела на обрезанные волосы в руках Карины, этот золотистый клочок невинности, потом – на её испуганное, залитое слезами лицо.

– Твои волосы – твои, – прохрипела Лена, указывая подбородком на прядь. – Никто не имеет права их трогать. Никто. Запомни. Здесь ты либо ломаешь других, либо ломают тебя.

Карина всхлипнула, проглотив ком в горле, но кивнула, быстро, как птичка. В её глазах, сквозь страх и слезы, появилось что-то новое – огромное облегчение и смутное, но жгучее глубокое понимание. Она увидела ад. Она видела, что Лена прошла через него. И выжила. Стала сильной. Беспощадной. И эта сила только что защитила её от такого же ада.

Лена медленно протянула руку – не для пожатия, а чтобы помочь Карине выпрямиться, подняться с колен. Та неуверенно взяла её. Рука Карины была ледяной и влажной от слез и пота, маленькой и хрупкой в грубой ладони Лены. Их пальцы сплелись на мгновение – холодные, дрожащие, но держащиеся крепко. Никаких лишних слов не было нужно. Ни "спасибо", ни "не бойся". Они стояли посреди хаоса, среди запаха бензина, масла, крови и страха, две девчонки, сбежавшие из разных клеток. Одна – в коже и стали, в шрамах и ярости, с цифрой выживания на запястье. Другая – дрожащая тень, но с едва теплящимся, зажжённым внутри огоньком бунта. Дружба? Пока – лишь союз выживших. Клятва крови и страха. Но этого хватило для начала. Для взлёта из грязи и боли.

Глава 7

Глава 7. Дорога

Тень Анны Бережной нависла над «Ночными Волками» неожиданно, но неумолимо. Это не был слепой донос. Анна работала методично: сопоставила данные о пропаже Лены с информацией о резко участившихся уличных стычках в районе Старого Порта, проанализировала записи камер наблюдения (смутные, но узнаваемые силуэты байкеров у ангара), надавила на мелких информаторов из социально неблагополучных семей, чьи дети иногда болтались рядом с «Волками». След привёл к заброшенному терминалу, а оттуда – к ангару на отшибе. Она ещё не имела доказательств для рейда, но её отчёты в вышестоящие инстанции уже густо пестрели упоминаниями «Ночных Волков» и «несовершеннолетней Е. Соколовой, предположительно удерживаемой против воли». Давление нарастало, как грозовой фронт.

Ворон собрал ядро банды в дымной мастерской. Лицо его было гранитной маской, но в глазах, обычно таких пронзительных, теперь мерцала холодная расчётливость и тень усталости.

– Нас припечатали, – его голос, низкий и хриплый, резал тишину. – Эта курица из спецслужб докопалась. Скоро придут с обыском. Может, не завтра, но скоро.

В ангаре повисло напряжённое молчание. Слышно было, как капает конденсат с потолка.

– Варианты? – спросил Ястреб, обтирая масляные руки.

– Глухой рейд. По малым дорогам. На юг, к морю. Месяц. Может, два. – Ворон бросил на стол потрёпанную карту. – Там есть точки. Люди. Пока шум уляжется здесь. Риск есть. Менты на трассах, конкуренты, чужие территории. Но сидеть здесь – попасть в капкан. Кто со мной?

Вопрос был риторическим. Для «Волков» приказ Ворона – закон. Кивки, хриплые возгласы согласия. Логистика обсуждалась быстро и жёстко: минимум вещей, проверенные байки, связные на маршруте, точки заправки в глухих деревнях. Риск был колоссальным, но альтернативы не было. Тюрьма или пуля ждали многих здесь.

Отъезд был не романтичным бегством, а стремительной эвакуацией под низким, свинцовым небом. Моторы ревели не победным маршем, а нервной дробью. Лена, затянутая в свою кожаную броню, ощущала знакомый холодок страха под ложечкой, смешанный с горьковатым привкусом свободы. Город, её тюрьма и арена, уплывал за спиной, сменяясь сначала промзонами, уродливыми и серыми, потом редкими перелесками, а затем – бескрайними, ветреными полями. Прощание? Она мысленно плюнула в сторону особняка на холме, представив лицо отца, искажённое бессильной злобой. Мать… Мысль о матери, где-то между больницей и моргом, пронзила острой болью, но Лена стиснула зубы, впиваясь в спину Ворона, за которым ехала. Прошлое должно было сгореть в выхлопных газах. Надежды? Их не было. Была только дорога, гудящая под колёсами, и зыбкое «сейчас».

Рядом, прижавшись к спине Ястреба, ехала Карина. Её светлые волосы, теперь растрёпанные ветром, выбивались из-под слишком большого шлема. Глаза, огромные и испуганные, но с непривычной искоркой, жадно впитывали мелькающие пейзажи. Она впервые дышала полной грудью воздухом, не отравленным родительским контролем.

На первой же долгой остановке у придорожной кафешки, пахнущей дешёвым кофе и жареным салом, Лена отвела Карину подальше от шумной братвы, к краю заросшего бурьяном поля.