Сталь и Асфальт

– Взять живьем девчонку! Остальных – к реке!

Внезапно мир сузился до точки. Сильная, волосатая рука схватила её за куртку, резко дёрнула назад, выдергивая из-за укрытия. Она вскрикнула, коротко, как подраненная птица, потеряв равновесие, и упала на колени на холодный, мокрый от росы асфальт. Над ней навис Клык, его лицо, искажённое звериной радостью, было так близко, что она чувствовала перегар и вонь несвежего лука.

– Ну что, крыска? Попала в мышеловку? Деньки-то твои сочтены? – он плюнул ей в лицо. Теплая, липкая гадость. Двое его головорезов, оба здоровенные, с тупыми лицами, схватили её за руки, скрутив за спиной с такой силой, что кости хрустнули. Боль, острая, жгучая, пронзила плечи. Страх, липкий и парализующий, сдавил горло, не давая вдохнуть. – Щас мы тут прикончим твоих новых дружков, покажем Ворону, где раки зимуют, а с тобой… с тобой я поиграю. Долго. Научишься ползать и целовать сапоги. Научишься визжать по-настоящему. От удовольствия. – Его смех был хриплым и мерзким.

Её тащили к краю моста. Бетонный парапет был низким, облупленным. Внизу, метрах в десяти, чернела ледяная, мертвая вода. Запах реки, тины и страха. Угрозы Клыка сливались в садистский бред, но Лена почти не слышала. Ее сознание металось, ища выход. Она метнула взгляд в сторону боя. «Волки» отчаянно отбивались, но их теснили, прижимая к ограждению. Ястреб, пригвожденный огнем, не мог поднять головы. Ворон, отстреливаясь, отходил к своим машинам. Шансов не было. Внезапно она заметила Алису. Лёд стояла у своего внедорожника в стороне, в полусотне метров, под защитой Грифа. Она наблюдала, как зритель в ложе. Их взгляды встретились. Ледяные омуты и бездонный ужас. Алиса не дрогнула. Ни мускула. Она лишь крикнула что-то Клыку, резко, отрывисто, явно приказ "Добивай!", и резко махнула рукой в сторону отъезда. Уходим. Добивай их. Бросок своих.

Гриф замер, как вкопанный. Его взгляд метнулся от Алисы, уже садящейся в машину, к Клыку, тащившему Лену, к хаосу боя, где гибли люди – и свои, и чужие. Он видел раненого "Волка", пытавшегося ползти, и головореза "Клыка", добивающего его прикладом. На его обычно непроницаемом, каменном лице промелькнуло что-то – глубокое, тотальное омерзение? Горькое разочарование? Решающий миг.

Лёд уже садилась в машину, хлопнула дверью.

– Гриф! – её голос, как удар хлыста, прорезал грохот. Повелительный. Требующий немедленного повиновения. Он бросил последний взгляд на Лену – маленькую, перемазанную грязью и кровью (не своей пока), с безумным страхом в глазах, но без слёз. С отчаянной решимостью зверька в капкане. И сделал шаг… Твердый. Решительный. Не к машине Алисы. К Лене.

Лену с силой швырнули к ограждению моста. Спиной ударило о бетон, вырвав стон. Клык достал нож, длинный, с серрейторной заточкой у рукояти, играя лезвием в свете фар.

– С чего начнём, а? – он наклонился, дыша ей в лицо. – Может, ушко отрежу на сувенир Ворону? Чтобы помнил, кто тут сука? – Его смех резал слух, как пила по металлу. Лена задыхалась. Тьма поползла по краям зрения. Не страх. Дно страха было пробито. Ярость. Животная, слепая, освобождающая ярость. Взрыв. Она рванулась вперед, навстречу ножу, с такой силой, что один из державших её головорезов споткнулся, ослабив хватку. Её свободная рука рванулась вниз, к земле, к осколкам разбитой фары байка, искрящимся в пыли, валявшимся у ног. Она схватила первый попавшийся – острый, как бритва, треугольник стекла, впившийся в ладонь.

Не думая, не чувствуя этой новой боли, только чувствуя дикий, освобождающий импульс протеста, желание укусить, оставить шрам, хоть какой-то след перед концом, она со всей силы рванула осколком по своему предплечью, от локтя к запястью. По живой плоти. Через рукав куртки.

Боль! Острая, жгучая, ослепительная, как удар током. Горячая кровь хлынула ручьём, ало-черной струей, заливая рукав куртки, шипя, капая на асфальт жирными каплями. Лена вскрикнула не от боли, а от нечеловеческого напряжения, от этого акта чудовищной свободы, глядя прямо в глаза ошарашенному Клыку. Его ухмылка сползла, сменившись шоком и недоумением.

– ЧТО ТЫ…?! – проревел он, инстинктивно отпрыгнув, отшатнувшись. Его люди тоже замерли, поражённые этим внезапным, жутким самоповреждением.

– Она чокнутая! Совсем!

Кровь текла слишком обильно, слишком ярко, фонтанируя, создавая картину ужасающего, смертельного ранения. Их садистский азарт сменился первобытным страхом перед безумием.

– Сдохну – но с вами! – прохрипела Лена, поднимая окровавленную руку, как знамя безумия, кровь брызнула на лицо Клыка. Её глаза горели лихорадочным, нечеловеческим огнём. Шок парализовал нападавших на ценную секунду. Секунду замешательства и страха.

Этой секунды хватило. Как призрак из дыма, как тень, Гриф уже материализовался за спиной головореза, державшего Лену. Мощный, точный удар кулаком в висок – глухой хруст – и тот рухнул без сознания, как мешок. Второго Гриф сбил с ног резким подсеканием, подломив колено, одновременно выхватывая у него из ослабевших пальцев пистолет ТТ. Он развернулся к Клыку, встав между ним и Леной, прикрывая собой истекающую кровью девчонку.

– Отбой! Всех накрыли! – заорал Гриф, его бас заглушил грохот, стреляя в воздух дважды, создавая панику. – Копы близко! Сигналы! Валим!!! Всех накрыли! – Его крик был полон такой убедительной паники, что даже свои на мгновение поверили.

Клык, ошеломлённый и обрызганный чужой кровью, колебался лишь мгновение. Взгляд на безумную Лену, на пару бездыханных тел его людей, на пистолет в руках Грифа, на слухи о внезапной полицейской облаве… Проклятия, грязные и бессильные, вид истекающей кровью девчонки и панические крики Грифа о полиции сделали своё дело. Инстинкт самосохранения перевесил жажду крови.

– Дерьмо! Отход! – рявкнул он своим оставшимся людям и бросился прочь, к ближайшему байку. Его группа, потерявшая инициативу и командира, начала беспорядочно отступать под прикрытием выстрелов, больше для шума.

Гриф мгновенно развернулся к Лене. Его лицо было напряжено, но без паники.

– Держись, чертенок! – бросил он, голос хриплый, но твердый, срывая с себя шейный хлопковый платок и ловко накладывая жгут выше локтя, перетягивая артерию. Боль пронзила с новой, невыносимой силой, но Лена, бледная как мел, почти теряя сознание, лишь стиснула зубы, не издав ни звука. Он подхватил её на руки легко, как ребенка, и понёс, пригнувшись, к уцелевшей машине «Волков» – разбитой, но на ходу "Ниве". Ястреб, прикрывая отход прицельным огнем, кивнул им, в его глазах – немой вопрос и облегчение. Ворон, весь в пыли и копоти, с лицом, как из гранита, бледным от ярости, отстреливался последним, прикрывая отход, давая время своим уйти. Его взгляд на секунду встретился с взглядом Грифа – в нем было что-то большее, чем признание.

Дорога назад казалась вечностью. Лена, прижатая к груди Грифа, чувствовала сквозь туман боли вибрацию двигателя, взрывы выстрелов удаляющихся преследователей, резкие повороты машины. Ее рука была огнем. Ее мир сузился до боли и этого странного ощущения безопасности в железных руках бывшего врага. Возвращение на базу было похоже на похоронную процессию. Тишина. Тяжелая, гнетущая. Лишь стоны и хрипы. Раненые, двое на носилках из досок, разбитая техника, дымящаяся, с пробоинам, горечь поражения.

Потерянные лица. Злоба.

Лену бережно уложили на грязный, заляпанный маслом верстак в мастерской. Металл был ледяным под спиной. Кровь сочилась сквозь платок Грифа, темнея на серой ткани. Ворон вошёл, его шаги гулко отдавались в звенящей тишине, его взгляд сначала упал на бледную, дрожащую от шока и боли Лену, ее окровавленную руку, потом – на Грифа, стоявшего рядом, его одежду в крови Лены и пыли боя.

– Костоправ в пути, – скрипуче сказал Ястреб, его руки были красны от крови, накладывая временную повязку поверх жгута из обрывка ремня. Старый подпольный доктор был единственной надеждой. Больница не вариант.

Ворон молча подошел. Его глаза, обычно нечитаемые, как омут, горели холодным гневом. Но не на нее. На Алису. На предательство. На провал. На ситуацию. Он посмотрел на её руку, на решимость, ещё читавшуюся в её глазах сквозь боль и туман.

– Глупо, – произнёс он тихо, но с какой-то новой интонацией. Не "дура", а "глупо". Не осуждение. Констатация. Факт. Глупо, жестоко, но… чертовски эффективно. Выжила. Перехитрила зверя. Он кивнул, почти незаметно. Это было больше, чем одобрение. Это было признание ее сути. Затем его взгляд, тяжелый, изучающий, перешёл на Грифа. – А ты? Зачем? – Коротко. По делу.

Гриф выпрямился, встретив взгляд Ворона.

– Алиса бросила своих, – голос его был низким, но твёрдым, как скала. В нём не было сожаления, только глубокое, тошнотворное омерзение. – Отдала приказ добивать раненых, убирать свидетелей и смылась. Как крыса. Я… не могу за таким идти. – Он сделал паузу, глядя прямо в темные глаза Ворона. – И не дал бы ей сдохнуть так. Это… не по-людски. Даже здесь. – Он кивнул на Лену.

Ворон долго смотрел на него. Молча. Давление его взгляда было физическим. Недоверие боролось с расчётом. "Людям Волкова не доверяй". Но Гриф был бойцом. Настоящим. Ценный. И он только что спас их ресурс. И показал характер.

– Риф. – наконец произнёс Ворон, голос был тихим, но резал тишину, давая ему новую кличку в стае. Риф – преграда, защита. Подводная скала, о которую разбиваются враги. – Пока. – Одно слово, полное недоверия, но и прагматичного принятия. Он отвернулся, резко, отдавая распоряжения о латании ран базе, организации обороны, выносе убитых. Работа.

Лена лежала, закрыв глаза. Боль пульсировала в руке синхронно с ударами сердца. Адреналин отступал, оставляя страшную усталость и пустоту, боль накатывала волнами, каждая сильнее предыдущей. Где-то в кармане куртки, липкой от крови и грязи, завибрировал украденный у отца старый телефон. Слабый, назойливый гудок. Единственный контакт – Тень. Она с трудом, одной рукой, достала его. Экран светился тускло. Одно новое сообщение. Значок скрепки. Вложение. Фото.

Предчувствие беды, холоднее боли в руке. Она открыла его. Мать. Ольга. Снято скрытой камерой, несомненно Кириллом, видимо, в её спальне. Кадр был резким, небрежным. Она сидела на краю кровати, похудевшая до тени, в халате, который висел на ней мешком, в руках – не один, а два блистера с таблетками. Пустые блистеры. Сильные транквилизаторы. Те, что она глотала горстями. Её глаза были пусты, как окна заброшенного дома. Ни мысли, ни жизни. Руки тряслись так, что таблетки, оставшиеся единицы, высыпались на пол. Белые точки на темном паркете. Она даже не попыталась их поднять. Не заметила. Просто сидела и смотрела в никуда. В пропасть внутри себя. Надломленная. Окончательно. Сломанный стержень. Конец.

Лена выронила телефон. Он глухо стукнулся о бетонный пол. Слёзы, которых не было ни от боли в руке, ни от страха перед Клыком, ни от унижения Алисой, наконец хлынули. Тихие, горькие, неудержимые. Не за себя. За неё. За эту пустоту, в которую превратилась её мать. За ее золотую клетку, ставшую камерой пыток. За то, что не смогла спасти. 50 дней. Цифра вдруг потеряла смысл. Она казалась детской игрой. Оставалось только выживать. Ради мести? За мать? За себя? Ради чего-то? Она не знала. В голове был хаос и боль. Знала только, что обратной дороги нет. Не к отцу. Не к прошлой жизни. И счётчик дней в голове намертво застыл. На нуле. Или на бесконечности. Только боль, кровь и этот новый, жестокий мир, где выжить – уже победа.

Глава 4

Глава 4. Клетка

Холод. Не просто отсутствие тепла, а живая, злобная сущность. Он проникал сквозь тонкую кожаную куртку, цеплялся ледяными когтями, впитывался в кости, высасывая последние капли тепла. Темнота была абсолютной, поглощающей, как черная дыра, кроме узкой полоски грязного света, пробивавшегося через щель у потолка ржавого контейнера. Пыльный столб, в котором танцевали мириады пылинок. Воздух был спёртым, густым от запаха мазута, едкого и въедливого, старой ржавчины – металлической, кровянистой – и… страха. Страха, который висел тяжелым туманом, смешиваясь с другими миазмами. Лена прижалась спиной к ледяной, шершавой от коррозии стенке, пытаясь сдержать дрожь, которая сотрясала все тело, стуча зубами. Контейнер. Стальная гробница. Заброшенный грузовой терминал на самой окраине, где даже звуки города затихали, уступая место вою ветра в щелях – протяжному, как плач призрака – и далёкому, одинокому гудку поезда. Крик уходящей надежды. Клетка в мире, куда она сбежала от другой клетки. Ирония судьбы, горькая и беспощадная.

Рядом, в полуметре – такой же пленник. Гриф… теперь Риф. Его массивная фигура едва угадывалась в темноте, как темный валун. После спасения на мосту между ними повисло странное напряжение – не вражды, оно растаяло в крови и общей беде, но и не доверия. Слишком свежи раны предательств. Они были спасены Вороном, но схвачены людьми Лёд через час после возвращения на базу, когда хаос битвы еще витал в воздухе, а раны не успели перевязать, когда банда была дезорганизована после боя. Удар был стремительным и точным – по слабому месту. Предательство Алисы работало быстро и безжалостно. Как хорошо отлаженный механизм уничтожения.

– Думаешь, они нас здесь сгноят? – голос Рифа в темноте прозвучал хрипло, словно пересыпанный гравием, но без паники. Больше как констатация. Факт, который нужно принять.

– Думаю, Лёд хочет нас сломать перед тем, как показать Ворону. Унизить. Заставить просить. Или просто забыла, пока разбирается с последствиями провала на мосту, – ответила Лена, стараясь чтобы голос не дрожал, но мелкая дрожь прокрадывалась в слова. 50 дней… Цифра всплыла в голове, как поплавок из трясины. Счётчик всё ещё висел в сознании, но теперь казался абсурдным ярлыком, детской игрой в условиях настоящей войны. Она чувствовала себя загнанным зверем. Загнанным дважды. Опять. Клетка. Только теперь стальная, без окон, без будущего.

Риф задвигался. Металл скрипнул под его весом.

– Надо искать выход. Или способ дать знать. Сидеть – значит сдаться. – Он начал методично, с упорством бульдозера, ощупывать стены, скребя ногтями по шершавой ржавчине, потолок, низкий и давящий, пол, липкий от какой-то гадости. Глухой металлический стук раздавался в ответ, пугающе гулкий в замкнутом пространстве. Лена присоединилась, движимая отчаянием, а не надеждой. Щель под дверью была слишком узкой, даже для руки ребенка. Замок – массивный, чугунный, снаружи. Ощупывание лишь подтвердило его непоколебимость. Контейнер – стальная коробка. Без слабины. Без надежды. Отчаяние начало подкрадываться, ползком, как змея, холоднее внешнего. Оно сжимало горло.

Лена опустила голову на колени. Всплыли образы: холод особняка, лицо отца, пустые глаза матери, ярость Алисы, кровь на мосту… И вдруг – вспышка. Лена замерла. Вспомнила. Свет. Яркий, назойливый. Ястреб, когда копался в электронике байка Ворона, ворча себе под нос, показывал ей маленький, но мощный сигнальный фонарик.

– Армейская фишка, – говорил он, вытирая руки об ветошь, – три режима: постоянный, строб, SOS. Моргает, как сумасшедший, слепит как сварка, батарейка – вечная. Литиевый монстр. На всякий случай ношу. Спас не раз. – На всякий случай… Как сейчас.

– Риф, – едва слышно, шёпотом позвала она, боясь, что голос сорвется. – У тебя… в карманах? Фонарик сигнальный? Как у Ястреба? Тот самый?

Риф замер. Тишина повисла на секунду.

– В правом нижнем… куртки. Наружный карман. Думал, потерял в драке. Когда Клык лез на меня. – Он с трудом, кряхтя в тесноте, полез в карман, шурша тканью. Через мгновение холодный металлический цилиндр, тяжеловатый, лёг в ладонь Лены. Надежда. Крошечная, колючая, как сам фонарик.

Сердце бешено застучало. Она нащупала кнопку. Рельефная, узнаваемая. Три щелчка – тихие, но такие громкие в тишине – и фонарик замигал в её руке короткими и длинными вспышками: . . . – - – . . . SOS. Три точки, три тире, три точки. Азбука Морзе. Старая, как мир, но работающая. Ястреб бурчал что-то про «старье», но показал, как работает. "На войне все сгодится". Лена поднялась на цыпочки, вытягиваясь в струнку, прижав фонарик к узкой щели у верхнего угла двери. Пыль посыпалась ей в лицо. Мигающий луч, слабый, как светлячок, но яростный, пробивался наружу, в темноту терминала. Он казался ничтожным в огромной тьме. Она меняла угол, дрожащей рукой, стараясь направить его в сторону дороги, туда, где иногда мелькали фары редких машин.

– Увидьте! Услышьте SOS!

Мигала, мигала, мигала. Ритм отчаяния. Рука затекла, онемела от неудобного положения, холод пронизывал насквозь. Каждая секунда тянулась как час. Сколько времени прошло? Час? Два? Казалось, вечность. Риф молча подставил плечо, крепкое, надежное, чтобы она могла опереться. Его тепло, исходившее через куртку, было единственной опорой в этом ледяном аду.

Она уже почти отчаялась, рука дрожала от усталости, светлячок фонарика казался беспомощным, когда…

Грохот! Дверь контейнера с оглушительным грохотом сорвалась с петель, отброшенная ударом тарана, ворвавшийся свет фар, как солнце, ослепил. Лена зажмурилась, вскрикнув от неожиданности и боли в глазах, падая на колени. Пыль взметнулась столбом. На пороге, залитый светом фар его «Харлея», силуэтом гиганта на фоне ночи, стоял Ворон. Не кричал. Не ругался. Он был тих. Страшно тих. И в этой тишине клокотала такая ярость, что воздух вокруг него, казалось, вибрировал, искажая очертания. Его лицо было каменной маской, непроницаемой, но глаза… глаза горели холодным, абсолютным пламенем уничтожения. Обещанием мести, которая будет страшной. Он шагнул внутрь, его тень накрыла их, его взгляд, быстрый, как удар ножа, скользнул по Лене, сжимавшей в дрожащей руке мигающий фонарик,

– Молодец, – потом – на Рифа, который встал, заслонив ее собой, прикрывая её спиной.

– Встать, – произнёс Ворон. Голос был низким, как скрежет железа, и таким же холодным. – Можно идти. Опасность миновала. Пока.

За его спиной маячили фигуры Ястреба – с автоматом наизготовку – и ещё двух «Волков», лица напряжены, искажены боевой яростью, оружие наготове. Они дышали тяжело, пахло порохом и потом. Они прошли огонь. Они прочесали всё логово Лёд, все известные точки, вывернули все камни, прежде чем кто-то из дальнобойщиков, старый козел по кличке "Магистраль", заметивший странное мигание на терминале, не позвонил по «правильному» номеру. Номеру, который знали только свои. Информация стоила денег. Немало. Ворон заплатил не колеблясь. Его люди стоили дороже. Особенно те, кто умел думать.

Обратный путь на базу прошёл в гробовом молчании. Лена сидела в коляске байка Ворона, прижимаясь к его спине, чувствуя напряжение каждой его мышцы, каменную твердость под кожей. Он был как натянутый лук. Риф ехал сзади, с Ястребом на его "Урале". Его взгляд, тяжелый и неотрывный, Лена ловила в зеркале заднего вида. Он не отводил глаз. В нём читалось что-то новое – не просто ответственность или союзничество. Интерес.

Неподдельный. Взгляд мужчины на женщину, которая не сломалась в клетке. Которая нашла выход. Которая боролась. Этот взгляд одновременно смущал и согревал сильнее любой куртки.

База встретила их не радостью, а мрачным молчанием. Потери были чувствительны. Но они вернулись. Живые.

На базе, после короткого и мрачного как ночь разбора «летучей операции» по спасению, где Ворон лишь кивком отметил действия Рифа и Лены, Риф подошёл к Лене, пока она пыталась оттереть ржавчину и засохшую грязь с куртки у бочки с водой. Вода была ледяной, пальцы коченели.

– Лена… Ты сегодня… – он искал слова, что было для него необычно, он привык действовать, а не говорить. – Страх не взял. Молодец. Хладнокровно. Настоящий боец.

Она почувствовала, как тепло разливается по щекам. Не от похвалы, а от его внимания, от этого неловкого "ты".

– Просто не хотела сдохнуть в ржавой коробке, – буркнула она, не поднимая глаз, интенсивно теря пятно, которое не поддавалось. Его присутствие, его внимание – оно было… приятным? Да. Пугающим? Тоже да. Она украдкой посмотрела на Ворона, стоявшего у карты района и о чём-то тихо, но жестко говорившего с Ястребом. Этот человек дал ей шанс, спас, рискуя собой и людьми, принял Рифа в стаю по её вине – ведь Риф спас именно ее. Она чувствовала себя обязанной. Глубоко. Как перед горой. И робкий интерес Рифа казался сейчас непозволительной роскошью, опасным осложнением в мире, где выживание зависело от чётких границ и долга. Где чувства были слабостью.

– Я… должна Ворону, – тихо, но чётко, глядя прямо в его карие, внимательные глаза, сказала она, наконец подняв голову. – Жизнью. И пока я здесь… я его. Его солдат. Его проблема. Его ресурс. – В её голосе не было грубости, только твёрдая решимость и предупреждение. Не приближайся. Риф задержал на ней взгляд, что-то прочитал. Принял. Кивнул, без улыбки, но и без обиды. Серьезно.

– Понял. Четко.

Он отвернулся, но Лена заметила, как его взгляд ещё раз, быстро, как вспышка, скользнул в сторону Ворона. Не вызов. Не соперничество. Признание. Границ. Иерархии. Силы Ворона. Он принял правила игры.

Сумерки сгущались, окрашивая свалку металла в сизые тона, когда…

Вечером атмосферу на базе, и без того тяжелую, взорвало нечто иное. Боцман, примостившись на ящике из-под патронов, листая что-то на старом, засаленном планшете с доступом в теневые чаты, внезапно громко свистнул, привлекая всеобщее внимание.

– Ты глянь! Родня не дремлет! Наш бегунок золотой стал! – он повернул экран, яркость резала глаза. На тёмном форуме, с мерзким названием "Болото", среди объявлений о заказных убийствах и грабеже, висел лаконичный, как приговор, пост: «Пропала. Елена Соколова, 16 лет. Тёмные волосы, острые черты лица. Рост около 170, худощавого телосложения. Любая информация о местонахождении – ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ 5 000 000 руб. Наличными или криптой. Конфиденциальность гарантируется. В.С.» Ниже – её школьное фото, увеличившееся на экране, где она смотрела в камеру с ненавистью и тоской. Как пойманный зверь.

Тишина. Глубокая, шокирующая. Потом гул голосов, нарастающий, как прилив. Пять миллионов. Целое состояние. Сумма, от которой захватывало дух даже у видавших виды «Волков».

– За эти деньги родного отца продашь!

– Целый арсенал можно купить!

– Крыса будет дороже золота!

На Лену уставились десятки глаз – уже не просто на «щенка Ворона», а на ходячий мешок с деньгами. На цель. В глазах читалось разное: алчность, явная и неприкрытая; насмешка («Отец-то не скупится! Карман глубокий!»), тревога. "Теперь каждый встречный – потенциальный киллер".

Ворон медленно, не спеша, как всегда, подошёл к планшету. Прочитал. Внимательно. Его лицо не изменилось. Ни тени удивления. Он поднял взгляд на Лену. Взгляд сканера, оценивающего угрозу. В его глазах не было упрёка. Была холодная, как космос, оценка. Цена её свободы только что взлетела до небес. Ставка в игре резко выросла. Её клетка, отцовская, золотая и далёкая, вдруг протянула сюда, в мир ржавого металла и бензина, свои цепкие щупальца. И щелчок нового, невидимого замка прозвучал громче любого выстрела. Клетка сменила форму, но не суть. Она снова была в ловушке.

Глава 5

Глава 5. Осколки

Щелчок. Грубый, как выстрел в тишине ее комнаты на базе "Волков". Экран дешевого телефона осветился холодным синим светом. Сообщение от Кирилла. Не текст. Скан. Белый бланк с казенной печатью, похожей на кровавый оттиск. Лена вгляделась, буквы плясали перед глазами. «Заключение о необходимости недобровольной госпитализации… Пациентка: Соколова Ольга Викторовна… Диагноз: Тяжёлое депрессивное расстройство с суицидальными тенденциями… Рекомендована изоляция в специализированное учреждение закрытого типа…» Подписи: Какая-то неразборчивая врачебная закорючка… и четкая, уверенная: Анна Бережная, соц. работник. А ниже, жирным, размашистым почерком, который она узнала бы среди тысяч – «Согласен. В. Соколов.»

Лена сжала телефон так, что тонкий пластик корпуса захрустел, грозя рассыпаться. В ушах зазвенело.

– Для её же блага, – прошептала она, и слова повисли в пыльном воздухе комнаты, горькие и лживые, как прописная истина из учебника. Старая, гнилая мантра их идеального мира. Отец просто хотел смыть последнее неудобное пятно – сломленную жену, эту ходячую тень, глотающую таблетки горстями. Спрятать скандал, запереть стыд подальше от любопытных глаз и телекамер, подальше от своей драгоценной репутации. А Анна? Эта женщина в строгом костюме, с глазами как сканеры? Она видела в этом «очистку игрового поля», устранение слабого, ненадежного звена в своей безупречной схеме «спасения» заблудшей овечки Лены. Система работала без сбоев. Предательство. Горячая, липкая волна ярости захлестнула Лену, подкатила к горлу, сдавила виски. Она вдохнула запах масла, пыли и металла базы – запах ее нынешней свободы, который вдруг стал удушливым. Боль в руке от пореза, страх перед завтрашним днем, все стерлось. Мать. Эта пустая, сломленная тень за бархатными шторами особняка… Она была последней ниточкой, связывавшей Лену с тем миром не одной лишь жгучей ненавистью, а какой-то жалкой, искореженной жалостью, смешанной с виной. И теперь они хотели и это отнять. Запереть в новой клетке. Белой, стерильной, пахнущей хлоркой и отчаянием. Клетке без решеток, но с наглухо закрытыми дверями.