Полная версия
Ловчий. Путники и перекресток
Ушаков: Капитан Ушаков. А вот это (кивает на напарника) капитан Беридзе. Доставили раненого господина к самой Государыне Русской Ганзы Екатерине Павловне. (Кивает на карету.) Это князь Багратион. Ему надобно вашу госпожу срочно видеть!
Шульмейстер (шокированно): Багратион?! А вы в курсе, что ему было сказано – если он появится в Твери, его тут ждет смерть?! Это вы понимаете?! Ферштейн?
Ушаков (небрежно): Вы чё?! Это же сам Багратион! Какая-такая смерть?! И он в бреду все время зовет свою «Катишь» и хочет с ней объясниться. Мы точно знаем, что это ваша Государыня Екатерина Павловна. Вот мы здесь, извольте позвать вашу госпожу к нашему раненому!
Шульмейстер (странно взглянув на Ушакова и себе под нос): Вот, значит, как… Самые, стало быть, хитрожопые… Я не я, и лошадь не моя. Очередные пейзанские хитрости. (Громко): Увы, моей госпожи нет сейчас дома. Война. Принц Григорий Петрович нынче в Клину лечит раненых, и Государыня вместе с младенчиком вслед за мужем ближе к линии фронта поехала. Давайте я князя Багратиона посмотрю, мы его подлечим, и он здоровый, крепкий и радостный поедет к моей госпоже, как поправится. А былой уговор? Ну что уговор, раз ни вам, ни вашему господину никакие уговоры не писаны…
3бПавильон. Осень. Вечер. Великий Новгород.
Дом принца Петера
В гостиной принц Петер Людвиг вслух читает письмо Государя Александра об очередном заговоре в окружении Екатерины Павловны. При этом принц искоса наблюдает за реакцией слушающей его Марьи Денисовны. Генерал Санглен делает вид, что он тут вместо мебели. Зато Марья Денисовна живо на все реагирует.
Денисовна: Боже, это не шутка?! (Санглену): Этот… Александр Кутайсов и впрямь, будучи под обвинением в измене и трусости, написал такое письмо Сержу Марину? Он всерьез предлагает Багратиону мятеж посреди объятой нашествием страны и смену царствий?!
Он вправду дурак или это какая-то кошмарная провокация?
Санглен (сухо): Не могу знать. А что бы вы, Марья Денисовна, сделали на месте нашего Государя, попади вам в руки такое письмо?
Денисовна (невольно оглядываясь на Петера Людвига): Так нынче ж война. Враг взял Москву. Думаю, что негодяя должно судить по законам военного времени. Тем более что есть показания Ермолова и Раевского, как Кутайсов сорвал поставки зарядов и посреди боя струсил… Трибунал, к стенке – и вся недолга. (Петеру): А ты, Петенька, что на сей счет скажешь?
Петер Людвиг (задумчиво): Трибунал? Нет… Москву пришлось сдать, и Кутайсов явно изменник. Получается, у нас изменником был начальник всей артиллерии Бородинского сражения. Нужно ли людям, умирающим за Россию, знать, что во главе нашей армии оказались изменники? Пусть и всего лишь один… Трибунал здесь не нужен. Однако зло должно быть наказано. Я готов подтвердить, что на этом настаиваю, и к заговорщикам мы не имеем никакого касательства.
Санглен (с готовностью): Я немедля передам ваше мненье Кутузову. Думаю, что с этим он и сам согласится. Но что с Багратионом и Мариным?
Петер Людвиг (сухо): У вас есть письма от живого мертвеца Александра Кутайсова к данным персонажам. Но я не слышал пока, чтобы они этому негодяю ответили. Вот в этом отношении и надо бы начать следствие. Пока же на них у вас нет ничего! Коль будут на сей счет доказательства – приносите. Заступаться, если они и впрямь хотели восстать и расшатать всю нашу страну на благо Антихриста, я не буду.
4бПавильон. Осень. Утро. Санкт-Петербург.
Зимний дворец. Столовая Государя
Царская чета завтракает. Сидящий с ними за общим столом князь Голицын докладывает последние новости.
Голицын: Согласно вашему приказу Наследника Константина выпустили.
Александр (небрежно): Да и черт с ним! Все равно война мной уже выиграна, а войска Константина нам всем еще ой-ой-ой как понадобятся, коли маменька и любимчик ее Николя вздумают задирать нос… (С интересом): А что сказал мой брат Константин, когда перед ним открылась-таки дверь Петропавловки?
Голицын (пожимая плечами): Да ничего не сказал. Много ругался матом. А в основном – ничего.
Елизавета (с чувством): Какая неблагодарность! Иные бы его за измену повесили, а мы лишь подержали чуток, да и выпустили! Вот бывают же настолько неблагодарные сволочи! (Александру): А ты его опять посади. Для острастки!
Голицын (с невольным смешком): Увы, боюсь, не получится. Братец ваш прямо через Смоленск помчался в свой Киев. А за вражьею линией арестовать его уже никак не получится.
Александр (недоуменно): И как же это его пропустили через вражьи посты?
Голицын (пожимая плечами): А может, он слово какое волшебное знал? К примеру – «пожалуйста!» (При виде скривившегося Государя торопливо): Кстати, наш Санглен добрался уже до Тарутина и оттуда передает. Все твои, мин херц, приказанья исполнены, одобрение от его начальника Петера Людвига тоже получено. Александр Кутайсов, по новому мнению, вовсе не предавал никого, а прямо при Бородине был в самом начале боя убит.
Александр (сухо): Собаке – собачья смерть. А то вздумал тут меня с трона свергать! Ан нет, шалишь! Шальная французская пуля! Как это верно! (Деловито): Что с прочими?
Голицын (извиняющимся тоном): Марин куда-то бежал…
Елизавета (желчно): На воре-то шапка горит! Раз бежал, стало быть, совесть у него нечиста!
Александр (задумчиво): А он что – был под арестом?
Голицын (разводя руками): Вроде бы не совсем. Он из лазарета бежал. Был там в качестве легко раненного и ждал суда офицерской чести за то, что в Бородинском сражении в первый же час ушел в тыл без дозволенья начальника.
Александр (с интересом): А что начальник его говорит?
Голицын (с невольным смешком): Это никому не известно! Полковник Марин был адъютантом у князя Багратиона и его личным телохранителем. А раз Марин сказался больным, Багратиона охранять стало некому, и его шибко ранило. Посему Марина и поместили под больничный арест… Ну, ждали, пока князь вернет себе разум и пояснит, отпускал ли он кого среди боя.
Елизавета (с яростью): Все они одного поля ягоды! Грузинчик точно обеспечит своему любимчику алиби! Ага?!
Голицын (пожимая плечами): А бес его знает. Багратион-то того! Вроде бы и рана была несерьезная, и залечили ее будто князю, однако в Твери открылся на ней антонов огонь, и жить ему осталось всего ничего. Так и помирает, не приходя при этом в сознание.
Александр (с неприятным смешком): Что ж это лекари его обмишулились?!
Голицын (понижая голос): Да как сказать… По слухам, его осмотрел личный лекарь вашего дяди Петера – некто Шульмейстер…
Произнесенное имя производит за столом эффект разорвавшейся бомбы. Государыня Елизавета рыдающим голосом принимается бормотать.
Елизавета: Свят, свят… Этому же злодею приписывают и английского премьера Питта, и принца датского… Алекс, почему он травит не наших врагов, а врагов твоей сестры – мерзкой сучки?!
Александр (растерянно): Но, душа моя, этого злого кудесника к моему дяде приставили! (Нервно крестится.) И этот Азазель Багратиону обещал, что убьет того, коль князь вступит в Тверь. И слово свое, похоже, сдержал. Ну, дела… (Обращаясь ко всем присутствующим): Прошу вас составить список, что я когда-то наобещал дядьке моему Петру Людвигу.
Голицын (очень осторожно): Кстати, об обещаниях… Антихрист тебе, мин херц, письма шлет из Москвы. Мол вы с ним договаривались…
Александр (поднимаясь из-за стола и небрежно): Что-то от вестей про антонов огонь работы Шульмейстера у меня совсем пропал аппетит! Черт знает что! (Резко замирает): Да! Кстати! У графа Кутайсова давеча пропало два сына. Один по тайному приказу Кутузова, а второй – моей сестры Катьки. Сандро, озаботься-ка ты тем, чтоб Кутайсов узнал, по чьей милости сыновья его померли. А мне прикажи удвоить охрану. (Чуть подумав): А лучше утроить для верности!
5бПавильон. Осень. День. Москва. Кремль.
Покои Бонапарта
Наполеон весь расхристанный по комнате мечется. Он все время бормочет.
Наполеон: Почему он не отвечает? Да что же за чертовщина?! Мы же с ним договаривались! Он же сам просил меня – пусть война, но мы, государи, мы остаемся над схваткой. Я даже дал ему слово, что не буду его убивать! Неужто так много времени нужно отдать приказ о выходе моей армии из этого дурацкого положения?!
Осторожный условный стук в дверь. Наполеон с радостью бросается открывать. На пороге стоит Коленкур.
Наполеон: Слава богу! Я весь извелся. Когда мы выходим?
Коленкур (мрачно): Русский царь в ответ на все ваши письма молчит. Я знаю его. Ни один договор никогда ни перед кем этот хорек не исполнил.
Наполеон (с чувством): Вот гад! Что же делать?
Коленкур (с поклоном): Я подозревал, что дело может обернуться именно таким образом. Посему взял на себя смелость послать гонцов не только к нему, но и к Наследнику Константину. Он как раз ехал один, без охраны домой к себе в Киев через занятый нами Смоленск.
Наполеон (с надеждой): И что Константин?
Коленкур (сухо): Наследник русского трона обещает свободный проход всей нашей армии через его земли, но при этом просит исполнить обещанный обмен новых екатерининок на полновесные наполеондоры!
Наполеон (счастливым голосом): Дерьмо вопрос! Я заплачу – лишь бы мне из этого безумного окружения выскочить! Как отсюда проще всего попасть в земли Наследника?
Коленкур (с поклоном): Самый короткий путь отсюда в его Малороссию лежит через Калугу. Вернее, через Малоярославец…
Наполеон (решительно): Готовьте приказ! Наш путь лежит на Малоярославец! Ура! Так победим!
6бПавильон. Осень. Вечер. Клин.
Дом Екатерины Павловны
Великая княгиня пишет письмо своему старшему брату русскому Государю. Скрипит перо, бегут строчки, слышен голос Государыни Русской Ганзы.
Екатерина: Милый брат мой, помогите мне, умоляю. Вам известно про то, что у меня с известным вам неким князем были особые отношения. Будучи молода и неопытна, я вступила с этим старым развратником в переписку и написала ему всякие глупости. Позже мне говорили, что этот негодяй мои письма показывал своим дружкам-собутыльникам как доказательство его победы над моей женской сутью. Узнав о сием, я с ним порвала и умоляла уничтожить все мои к нему письма. На словах этот чудовищный человек это все обещал, однако же я при этом уверена, что слова своего он по своему обыкновению не сдержал. И вот этот человек при смерти, а мои письма при нем. Прошу вас – пошлите к его смертному одру, дабы забрать архив и уничтожить все бумаги, которые могут повредить не только лишь мне, но и всей нашей династии. Сама я за ними послать не могу, ибо тогда они попадут на глаза моему Гришеньке, а он – святой человек, и я не смею окунать его в эту грязь…
Екатерина Павловна порывисто вскакивает, встает на колени перед образами, отчаянно крестится, истово молится и шепчет.
Екатерина: Прости меня, Господи, ты же видишь – я уже совершенно исправилась! Я совсем другая, у меня же нынче законный ребеночек и мое личное царство! Господи, я должна, я обязана пойти на примирение с братом, и у меня все получится! И опять же дяде долгожданный мир в доме Романовых лишь на пользу! Он одобрит! Благослови ж меня, Господи!
7бПавильон. Осень. Ночь. Гжель.
Загородный дом Кутайсова
Кутайсов сидит за простым дощатым столом и водку стакан за стаканом в себя опрокидывает. При этом такое чувство, будто он совсем не пьянеет. Этого нельзя сказать про его собутыльника, пьяного уже в стельку молоденького Александра Гжибовского (Грибоедова). Юноша совсем захмелел и лыка не вяжет, а граф Кутайсов ему все рассказывает и рассказывает.
Кутайсов: Какой же хороший ты человек, милый Сашка! Сидишь со мной, пьешь мою чачу, сыт, пьян и нос в табаке! А все почему? Потому что ты – штатский! Ты понимаешь, язви тебя мать, штатский ты, сукин ты сын… Зачем, вот скажи мне, зачем я послал сынков моих на войну?! Был же я всю жизнь куафером, подстригал сильных мира сего, всем им поддакивал, а коль просили – подмахивал… (Встрепенувшись и с угрозою в голосе): В смысле – дамам подмахивал, ты не скалься, я не по той гадкой части! Понял, что ль?! А то ведь не посмотрю, как есть ты гость, мигом нагну да заставлю тебя надеть юбку! (Успокаиваясь): Да ладно, шучу… Поминки у нас… (С рыданием в голосе): Ах вы, детки мои, Саня и Петенька, на кого меня бросили?! А я ж все для вас! За одну теорию расовую денег заплатил – жуть! И все псу под хвост! Э-эх!
Грибоедов (на миг протрезвев): Не п-понял? Че за расовая т-теория?
Кутайсов (небрежно отмахиваясь): Да ты взгляни на меня! За спиною все ж шепчутся, мол, грызун. Да еще – носорог! Не похож я на белого человека по внешности. А у меня детки. Особенно удался Петенька… Ну и люди надоумили, говорят – сходи-ка ты в Академию. Там умников до хрена – за твои ж денежки вмиг всем докажут, что ты самый белый, и детки у тебя не хуже, чем русские!
Грибоедов (с интересом): И что? П-помогло?
Кутайсов (смотрит вдаль, не слыша собеседника): Подвели меня там к одному академику – Мейнеру. Я свой лопатник открыл и говорю: «Все твое, коль докажешь, что мы, грузины, такие же белые люди, как русские»!
Грибоедов (с восторгом): А он? Д-доказал? Ик!
Кутайсов (с неохотою): Еще как! С линейкой и циркулем! Дескать, все мы делимся на две расы. Кавказоиды и монголоиды. Кавказоиды – люди белые и красивые, а монголоиды – желтые и уроды. А самые красивые кавказоиды – это сваны да ингуши. Но чем дальше на север или восток, тем народ дряннее и хуже. В общем, отработал на совесть.
Грибоедов (задумчиво): Вот это да! А п-почему же мне об т-том не известно? А я ведь все ж доклады Ак-кадемии прочитал. Две расы – кавкказоиды и монголоиды. Белые и желтые. Чистые и грязные. Все п-понятно.
Кутай со в (с раздражением): А ты чё, не понял? Вся теория этого козла Мейнера была основана на измерениях. Лицевого угла, округлости черепа, длины ступней или носа. Самые что ни на есть красавцы и кавказоиды были у него с большим носом, навроде меня. То бишь, чем носовитее, тем красовитее. А монголоиды – с носом-пупочкой. Короче, курносые.
Грибоедов (растерянно): Ох, ё!
Кутай со в (с яростью): Вот именно! Я как представил, что мой благодетель Наследник Павел все это прочтет, потом померит мой нос и свой носик линейкою, а потом… Я Мейнеру так и сказал: «Хороший ты человек, герр Мейнер, но дурак. Редкостный!» Так что была по сией теории лишь одна публикация, а саму теорию засунули под сукно. Ибо я так и сказал в Академии: «Жить хотите, козлы, так сохраните все это в тайне, а коли подведете меня, суки, под монастырь, так я самолично всем вам кадык вырву, а еще деткам вашим и женушкам!»
Грибоедов (с восторгом): Ни хрена с-себе!
Кутай со в (с отчаянием в голосе): Вот именно! Денег я вбухал в это – страсть! А какой результат? У-у-у! Убили и Саньку моего, и Петеньку! Ты понимаешь, штатская твоя душонка, моего Петеньку!
8бПавильон. Осень. Утро. Санкт-Петербург.
Зимний дворец. Столовая Государя
Очередной завтрак в царской семье. За столом только трое – Государь, Государыня и князь Голицын. Посреди неспешной беседы появляется почта. Князь Голицын разбирает ее, а потом с изумленным восклицанием достает из нее письмо Екатерины Павловны к Государю. Царь недовольно морщит нос, а затем кивком приказывает Голицыну письмо прочитать вслух. Князь повинуется. И вот уж письмо прочитано, и за столом повисает молчание. Затем Государыня бормочет странным свистящим шепотом.
Елизавета: Похоже, в деле с ее заговором супротив тебя вот-вот всплывет что-то новое! Знает кошка, чье мясо съела!
Александр (с отвращением): Милая Като врет, как дышит! Вы знаете… (Нервно передергивается.) До меня дошли слухи… В Твери все говорят, будто отец ее старшего сына был я. Потому она и назвала его Павел Александрович!
Голицын (с язвительным смешком): А огромный горбатый нос Павлика и его смуглоту ей видать ветром надуло! Постеснялась сказать, что залетела от безродного, вот и трепет языком черти что!
Елизавета (с возмущением): Вот же тварь! Возводить на тебя, Алекс, такую напраслину! Мол, брат обрюхатил родную сестру, что за мерзость!
Александр (с чувством): С какою бы радостью я ее удавил… (С горечью): Однако суду будут нужны доказательства, а я весь наш сор из избы, конечно, не вынесу!
Голицын (торопливо): Зачем суд? Будет так, как с Александром Кутайсовым. Все знают, за что его встретила французская пуля, причем за две недели до того, как его в последний раз всей армией видели. И обрати внимание, все молчат! Ибо – за дело! А твою Като даже удавить уже мало, ее пора на кол сажать, виданое ли дело – обвинять тебя, невинную душу, в блуде, кровосмешении и насилии над родною сестрой!
Елизавета (внимательно вчитываясь в письмо Екатерины): Кстати! Ежели эта сучка помрет, ты, Алекс, всем сможешь показать вот это письмо! Из него следует, что у вас с ней были прекрасные отношения. И в случае чего ты уж точно, согласно этому письму, совсем ни при чем!
Александр выхватывает письмо сестры из рук Государыни и начинает сам в него вчитываться. Затем он кладет письмо на обеденный стол, заботливо бумагу рукою разглаживает и негромко спрашивает у Голицына.
Александр: Сандро, а ты помнишь, как мы решили связаться с этим Азазелем? Чтоб в случае чего одну из Романовых убил иноземец. А Шульмейстеру ты скажи, что заговор Багратиона и Като раскрыт, мой тайный совет обоих приговорил к смертной казни, и раз он уже исполнил заказ на мятежника, ему же дело и завершить. А иначе мы расследованию по отравлению Багратиона дадим ход!
9бНатура. Осень. Ночь. Под Витебском.
Партизанский лагерь
Огромный партизанский лагерь в лесной чащобе. Горят десятки костров, усталые после дневного рейда партизаны собрались на ужин. Звякают стальные ложки о новенькие котелки, слышны смех и песни. Судя по голосам, похоже, есть и спиртное. У одного из костров самый знаменитый в те дни поэт-партизан стоит на полковом барабане в армяке нараспашку и читает стихи.
Партизанский поэт:
Вздымаются кремлевских стен твердыни, Сияют храмы, золото палат.
И роскоши Москвы дивится взгляд, Как сказочной неведомой картине. Но вот дворцы, как факелы горят, И сам народ зажег свои святыни.
Пылает Кремль, кольцом огня объят, Над ним горит венец страданий ныне. Безумьем ли мы жертву назовем? Пусть рушатся палаты золотые – В огонь, как Феникс, бросилась Россия. Она воскреснет в пламени своем, И обновятся силы молодые – Святой Георгий вновь взмахнет копьем!
Гром аплодисментов, свист и улюлюкание, слышны восторженные крики партизан: «Хорошо, Тедди!», «Ты превзошел сам себя!», «Выпей с нами – за твой талант, за твое здоровье!» К поэту с объятиями лезут командиры партизанских отрядов – Бисмарк, Норберг и Лютьенс. Они вместе с прочими начинают качать двадцатилетнего Теодора Кернера на руках под восторженные крики остальных партизан: «Руссланд, Руссланд – юбер аллее!»
10бПавильон. Осень. Вечер. Волоколамск.
Усадьба Голицыных
Шум шагов, возбужденные голоса. Дверь в гостевую спальню распахивается, и на пороге ее возникает хозяин – князь Голицын Дмитрий Борисович. Рука князя и грудь в перевязях, после ранения он бледен и все время покашливает. У лежащего в постели Александра Бенкендорфа перевязана голова, и потому узнать его почти невозможно. Однако при появлении князя Бенкендорф поднимает руку, чтобы хозяин видел, что он в сознании. Голицын присаживается на край кровати, в которой лежит Бенкендорф. Тот его спрашивает.
Бенкендорф: Что случилось? Какие новости?
Дмитрий: Пришли мужики из Звенигорода. Сказывают – со дня на день французы уйдут. При этом все церкви в знаменитом Звенигороде ими заминированы. Сообщения с нашими отсюда, к сожалению, нет. Меж нами и Калугой – Москва. Коли мы хотим сохранить для России Звенигород…
Бенкендорф (начиная выбираться из постели): Я понял. Вы прикажете своим мужикам помочь мне?
Дмитрий (сухо): Спасибо, барон. Я бы и сам, но рана в груди мне сбивает дыхание.
Бенкендорф (со смешком): Полноте, князь. Будь это очередная атака кирасирской дивизии, без вас мы бы не обошлись. А это – чисто секретная операция. (Сухо): Возможно, будем кого-то вешать, а не след, чтоб у вас на руках была кровь.
Дмитрий (с явною благодарностью): Я рад, что вы меня сразу поняли. Нам, Голицыным, в сиих краях еще править…
11бНатура. Осень. Утро. Звенигород. Ворота крепости
Перед закрытыми воротами Звенигорода на лошади гарцует Александр Бенкендорф с белым флагом. Из-за стены раздаются глухие возгласы и удивленные крики. Затем дверное окошко распахивается, и комендант звенигородского гарнизона полковник Жоффр кричит.
Жоффр: Эй, кто вы? Кхе… Какие черти и зачем вас сюда принесли?
Бенкендорф: Командующий окрестным ополчением генерал Александр фон Бенкендорф к вашим услугам. С кем имею честь говорить?
Жоффр (сухо): Полковник Жоффр. Кхе-кхе… Комендант. Пикардийские фузилеры. Кхе… Что угодно?
Бенкендорф (жестко): Ваша армия покидает Москву. Отходит на Смоленск. Вам придется пробиваться к ней через мою территорию. Не хотите поговорить?
Жоффр (после короткого молчания): Хорошо. Кхе… Слезайте с лошади, и я к вам сейчас выйду. Кхе-кхе-кхе…
Бенкендорф (небрежно): Увы, у меня нога перебита. Я прибинтован к седлу. Так что спешиться не смогу.
Жоффр (чуть дрогнувшим голосом): Где вас так?
Бенкендорф: Бородино. Берег Колочи. Драгунская сабля.
В ответ гремят засовы. Ворота распахиваются, и появляется Жоффр. Он явно ранен и болен, потому что еле стоит на ногах. Одна рука у француза на перевязи, вся верхняя часть туловища обмотана какими-то выпачканными засохшею кровью тряпками. За спиной у Жоффра видны французские офицеры. Они все тоже на костылях и в перевязях. Жоффр извиняющимся тоном поясняет.
Жоффр: Кхе… А у меня – штыковая. На флешах. (С чувством): Не будь ее, был бы я сейчас со своим полком, а не тут с инвалидной командою! Кхе-кхе-кхе!
Бенкендорф (с сочувствием): У вас плохой кашель. Вам бы современные лекарства и хорошего лекаря…
Жоффр (отмахиваясь здоровой рукой): Кхе-кхе… Да какое там? Кхе… Мы ж в окружении! Где ж тут найдешь хорошего лекаря и лекарства?! Кхе… В вашей глуши…
Бенкендорф (сухо): Я готов доставить вас в нейтральную зону – к принцу Эйтинскому. Он окажет вам всю необходимую медицинскую помощь…
Жоффр (невольно оглядываясь на внимательно слушающих разговор своих офицеров): Я был… кхе-кхе… много лет назад в Майнце. Кхе…Там нам тоже пруссаки кричали: «Эй, Жано, выходи! У нас для тебя хлеб, сыр и вино!» Кхе-кхе… А в их плену… кхе… После падения Майнца… кхе-кхе… чуть не сдох с голоду…
Бенкендорф (небрежно): Хорошо. Воля ваша. Идите на соединение с вашей армией. Там жрать все равно нечего, так что… И отступать вы будете по разоренной Смоленской дороге, где уже полгода тому все начисто съедено. Вы тут все больные и раненые, а за еду будет драчка…
Из-за спины Жоффра раздаются шумные споры между французскими офицерами. Бенкендорф делает широкий жест и продолжает.
Бенкендорф: Однако вообразите, что в день вашего выхода вы забыли запалить фитиль под стенами храма. Тогда, возможно, по дороге на вас нападут местные мужики и всех возьмут в плен. Обещаю, что среди моих партизан каждый третий будет опытным фельдшером. А это шанс для любого из вас. Но если город будет вами все-таки взорван – обещаю, что пропущу вас на соединение со всей прочею вашей армией!
Жоффр (мучительно закашлявшись и хрипло): Мы подумаем. Кхе-кхе… Нам надо это все обсудить. Кхе… Это всех нас касается.
12бПавильон. Осень. Вечер. Санкт-Петербург.
Зимний дворец. Курительная
