Ловчий. Путники и перекресток

4б

Павильон. Зима. Вечер. Вильно. Университет.

Покои Государя

Государь Император стоит перед книжными полками библиотеки старинного университета и с интересом читает корешки книг. За его спиной приготовленная постель, на тумбочке стоит нетронутый ужин и горит походная лампа. Слышен скрип отпираемой двери, в комнате появляется князь Голицын. Он оглядывает полки с книгами и бормочет.

Голицын: Мама дорогая, да сколько же здесь сокровищ человеческой мудрости! Так и поселился бы тут и всю жизнь эти замечательные книжки читал!

Александр (мягко): Ах, Сандро, не выдумывай! Из тебя такой же книжный червь, как из меня – балерина!

Голицын (угодливо): И впрямь, мин херц, мне-то оно ни к чему! Зато был бы я тут подле вас, Ваше Величество! Кстати, а вы в курсе, что в доме этом водятся привидения?

Александр (с видимым интересом): Вот как? Занятно! И какие они? (С кривой усмешкой): Неужто какой-то из Ягеллонов потерял здесь своего папеньку?

Голицын (небрежно): Да нет, что ты! Кейстута удавили не здесь, а в Крево. Да и старого Гедиминаса вроде тоже зарезали за околицей.

Нет, здесь, по слухам, сам Костюшко пленных пытал. И по ночам они теперь жутко воют!

Александр (столбенея): И впрямь… Я вторую ночь уже слышу, как кто-то воет так жалобно… Так это значит…

Голицын (небрежно, с лукавой усмешкою): А может, сие и не замученные насмерть пленники, а тонкие трубы от химической вытяжки… Говорят, это первый университет в Восточной Европе, который строили с химической вытяжкой. Дело было новое, мастерам непривычное. Вот и вышло, что по зиме, когда воздух на улице охлаждается, а здесь теплый по вытяжке вверх идет, возникает удивительный шум. (Увидев возмущенный жест Государя): Однако версия про запытанных до смерти мне больше по сердцу!

Александр (с сердцем): Вот любишь же ты собирать по углам всякую ересь! Однако разве же Костюшко у нас не поляк?! Какое у него отношение к Вильне?

Голицын (пожимая плечами): Так поляки – они, скорей, поболтать. Пустой народ. Все восстания Костюшки начинались здесь, в Вильне. Ибо литвины с белорусами горазды по лесам воевать. (С невольной усмешкой): «Лесные братья»! Так что все сопротивление нам – оно было здесь, а не в Польше. Как затоптали местный мятеж, так все восстание и затухло. А университет был тут главный. Сердце Тьмы. Последний оплот Костюшки Кирпича. Ваша бабушка даже в сердцах думала разнести его по кирпичику, чтоб навсегда извести крамолу, однако же не решилась…

Александр (задумчиво): Стало быть, университеты – корень зла и центры сопротивления нашей Империи. Ведь ты знаешь – в Москве именно профессура первой перешла на враждебную сторону. Это все неспроста!

Голицын (радостно): Я понял! Это – масоны! Франкмасоны! (Задумываясь): Или фармазоны? Или какие другие… (Напевно, будто рассказывает сказку): Они пошепчут, пошепчут над камушками, когда подобные вертепы зла нам закладывают, а потом…

Александр (с ожесточением): Масоны, говоришь?! А я думаю, это все книги! В них заводятся грибок и мерзкая плесень! Студенты читают, и эта плесень им заползает в мозги! Надобно все вот эти книги изъять и обязательно в Россию к нам вывезти!

Голицын (с оторопью): Это еще зачем? Если в них внутри плесень?

Александр (решительно): Затем, чтобы сжечь! Здесь-то нельзя – что о нас Европа подумает, а вот вывезем ближе к Смоленску, сложим большой костерок, и тогда… Все эти вольтерьянские бредни да химеры де Сада… Все под корень!

Голицын (задумчиво оглядывая полки): Ты думаешь, они здесь держали де Сада? А, по-моему, здесь скорее про философию, ту самую, которой ты мечтал научить мужиков…

Александр (с раздражением): Юношеские химеры… Я уже к ним охладел! Ты знаешь – все, кто писал супротив меня пасквиль в Москве, все были знакомы с этой поганою философией! А все, кто эту пакость не выучил, – за меня, как один!

Голицын (одобрительно): А вот с этим я соглашусь! Как вернемся домой, пора разобраться со всею этой иноземною философией и понять, кто и что там у нас! Ибо – нефиг!

5б

Павильон. Зима. День. Берлин.

Салон Доротеи фон Ливен. Курительная

Стены берлинского салона Доротеи фон Ливен украшены бумажными ангелочками, звездочками и снежинками. Звуки музыки и возбужденные голоса мужчин, уже много выпивших. Хорошо слышен переливчатый смех колокольчиком крохотной Анны Федоровны, которая развлекает гостей. В курительной же покойно и тихо. Доротея принимает Кирстен. На пышном платье молодой женщины нашиты дорогие шведские гербы, но она все равно ведет себя очень робко. Похоже, что ни сама Доротея, ни Кирстен, которую уже прочат чуть ли не на норвежский престол, со своими ролями не очень освоились. Поэтому обе ведут себя с известной неловкостью.