Экстракт человечности

– Мы согласны, – сказал Элиан твердо. Его голос был ровным, но в нем звенела сталь.

– «Мы»? – Горн усмехнулся, грубо указывая пальцем на Алису. – Она на что? На изъятие? Она и обычную-то процедуру, гляжу, не переживет. Дохлая муха.

Алиса вздрогнула, как от удара. Элиан резко втянул воздух. Его рука на плече Алисы сжалась, защищая.

– Только я, – произнес он четко, отчеканивая каждое слово. – Она не донор. Она… она здесь со мной.

Горн хмыкнул.

– Ну ладно. Значит, ты. Один. За двоих кредитов? – Он покачал головой. – Мало. Особый контракт требует особой отдачи. Двойные кредиты – за расширенную процедуру. Больше объема. Выше интенсивность. Дольше по времени. – Он сделал шаг вперед, его тень накрыла сидящих. – Риск повреждения нервной системы… или хуже… кратно выше. Шанс стать овощем – пятьдесят на пятьдесят. Или просто не проснуться. Понятно?

Алиса вскрикнула, оторвавшись от его груди. Ее лицо было залито слезами, глаза – огромные, полные животного ужаса.

– Нет! Элиан, нет! – Она схватила его лицо руками, заставляя посмотреть на себя. – Слышишь? Пятьдесят на пятьдесят! Это смерть! Или хуже! Я не могу! Я не позволю! Лучше… лучше я… – Она не договорила, забилась в новом приступе рыданий. Мысль о том, что он может погибнуть или превратиться в пустую оболочку ради нее, была невыносима.

Элиан мягко, но твердо снял ее руки со своего лица. Он притянул ее к себе, прижал голову к своему плечу, заглушая ее рыдания. Его глаза, смотрящие поверх ее головы на Горна, горели.

– Я понял, – сказал он, его голос оставался удивительно спокойным, но Эрис, наблюдая за ним сквозь стекло, увидела, как напряглись мышцы его челюсти. – Риски… приняты. Я согласен. На расширенную процедуру. За двойные кредиты. – Он сделал паузу, и его голос вдруг обрел странную, почти неземную силу и нежность, когда он добавил, глядя не на Горна, а на волнистые пряди волос Алисы: – Ей нужны лекарства. Специфические. Дорогие. Без них… – Он не договорил, но смысл висел в воздухе тяжелее любого слова. Без них Алиса умрет. Или будет медленно угасать в боли.

– Элиан! – застонала Алиса, пытаясь вырваться, поднять голову. – Нет! Пожалуйста! Я не хочу! Я не стою этого! Лучше умереть, чем потерять тебя! Я не смогу жить, зная, что ты… что ты… – Она снова захлебнулась слезами, ее тело сотрясали рыдания. Ее слова были не манипуляцией, а криком разрываемой души.

Элиан крепче прижал ее. Он наклонился, губами коснулся ее виска, шепча что-то, что Эрис не расслышала, но почувствовала – волну тепла, утешения, абсолютной, безоговорочной любви. Он поднял взгляд на Горна. В его глазах не было и тени сомнения. Только та самая, леденящая решимость. Его любовь к Алисе не была слабостью. Она была силой. Силой, которая двигала им навстречу боли, риску, возможной гибели. Силой, которая делала его бесстрашным перед лицом системы, перед тупой жестокостью Горна. Он жертвовал собой не из отчаяния, а из абсолютной преданности. Это был сознательный, ясный акт любви, равносильный подвигу.

– Она стоит всего, – тихо, но так, что слова прозвучали как аксиома, сказал Элиан Горну. – Гораздо большего. Готов. Когда начнем?

Горн смотрел на него с редким для него выражением – не злобы, а тупого, непонимающего изумления. Он видел доноров плачущих, сопротивляющихся, оцепеневших от страха, покорных. Но такого – человека, осознанно идущего на мучения и гибель с таким спокойствием и силой – он не видел никогда. Это выходило за рамки его понимания. Это нарушало правила серого мира.

– Черт с тобой, – пробурчал он наконец, отводя взгляд. – Раз так рвешься… Документы подпишешь перед процедурой. Завтра. В семь. Не опаздывай. И пусть она, – он кивнул на Алису, – не орет тут. Мешает работать.

Он развернулся и вышел, хлопнув тяжелой дверью. Звук эхом отозвался в маленькой камере.

Алиса рыдала навзрыд теперь, ее тело сотрясали судороги горя. Она била кулачками по груди Элиана, умоляя, проклиная, отчаиваясь.

– Почему?! Почему ты так делаешь?! Я запрещаю! Слышишь? Запрещаю! Я не возьму эти кредиты! Никогда!

Элиан не пытался ее успокоить словами. Он просто держал ее. Крепко. Надежно. Как скала. Его лицо было спокойным, но Эрис увидела, как по его щеке скатилась единственная, тяжелая слеза. Он не плакал от страха. Он плакал от ее боли. От того, что заставляет ее страдать. Но его решение было непоколебимо. Он гладил ее по спине, по волосам, его губы шептали что-то в ее висок – обещания, утешения, заклинания любви.

Эрис стояла за стеклом, невидимая, недвижимая. Она слышала каждый рыдающий вдох Алисы, каждое твердое слово Элиана, каждый презрительный слог Горна. Она чувствовала то тепло – теперь смешанное с агонией Алисы и непоколебимой силой Элиана – сквозь холодное стекло. Оно обжигало. Не кожу. Душу.

Профессиональное удовлетворение от найденного «источника» испарилось без следа. Осталось только леденящее осознание. Она не просто нашла идеальный материал для «особого заказа». Она стала свидетелем и соучастницей акта величайшей любви, обернувшегося актом величайшей жертвы. Элиан продавал не просто эмоцию. Он продавал кусок своей души, свое будущее, возможно, саму жизнь, чтобы купить жизнь Алисе. И он делал это с открытыми глазами, с ясным умом, движимый силой, перед которой меркли все «Вкусы Жизни» фермы.

Внутри Эрис бушевала буря. Стыд – жгучий, всепоглощающий. Она чувствовала себя палачом, подписывающим смертный приговор, глядя в глаза приговоренному. Страх – перед тем, что она выпустила на волю, перед силой этой любви, которая могла разрушить все ее хрупкие защиты. И что-то еще… Глубокое, щемящее зависть? К Алисе? К тому, что ее так любят? К тому, что Элиан был способен на такую жертву? Или к самой этой любви – чистой, абсолютной, не требующей ничего взамен, кроме возможности дарить?

Она вспомнила вчерашний поцелуй с Нико. Вспышку страсти, жадности, животного влечения. Искру, украденную у «Вкуса». Как это было мелко, эгоистично, ничтожно по сравнению с этим монолитом самоотречения! Ее «страсть» была тенью, пародией на настоящий огонь, горевший в Элиане.

Алиса, обессиленная рыданиями, затихла, всхлипывая, прижавшись к нему. Элиан сидел, обняв ее, его взгляд был устремлен в пустоту перед собой, но Эрис знала – он видел будущее Алисы. Здоровой. Спасенной. Этого ему было достаточно. Цена его не пугала.

Эрис отвернулась от стекла. Она больше не могла смотреть. Тепло их любви и жертвы жгло ее изнутри, смешиваясь со стыдом и смятением. Она подписала приговор любви во имя системы. Во имя кредитов. Во имя своего собственного, трусливого выживания. Она нашла Источник Света. И теперь ей предстояло наблюдать, как его гасят в экстракторе, превращая в товар для извращенного удовольствия элиты. Актом Любви, совершенным Элианом, и Актом Предательства, совершенным ею самой.

Она вышла из технического отсека в гулкий полумрак фермы. Звуки машин, шипение пара, мерцающий свет реакторов – все казалось теперь чужим, враждебным. А в груди, рядом с остаточным теплом вчерашнего поцелуя, поселился новый, леденящий холод – предчувствие завтрашнего утра и нестираемого пятна стыда.

Глава 10: Катализатор

Лаборатория расширенного изъятия была сердцем холодного ада фермы. Стерильность здесь граничила с жестокостью. Белые полимерные стены, ослепительный свет без теней, режущий глаза, воздух, пропитанный запахом озона и антисептика до полного вытеснения сладковато-горькой эссенции. В центре – кресло. Не стул, а сложный, устрашающий трон из полированного металла и черного пластика, опутанный жгутами проводов, щупами, инъекторами и фиксаторами для конечностей. Напоминало оно не медицинское оборудование, а орудие пытки футуристического образца. Гул здесь был иным – не общим фоном фермы, а низким, целенаправленным нытьем экстрактора, готового к работе.

Элиана привели под конвоем. Он шел сам, без сопротивления, но его шаги были тяжелыми, как будто ноги отливались из свинца. Его лицо было бледнее обычного, но все так же непоколебимо. Лишь глубоко в глазах, когда он мельком увидел кресло, мелькнула тень первобытного ужаса, тут же подавленная железной волей. Алису не пустили. Горн грубо отстранил ее у двери лаборатории. Ее последний, отчаянный вопль – «Элиан!» – прозвучал как нож в тишине и был тут же заглушен шипением закрывающихся пневмодверей. Эрис, стоявшая у главного пульта управления за толстым смотровым стеклом, почувствовала, как сжалось что-то внутри. Не тепло, а холодный укол вины.

Техники в защитных костюмах, похожие на инопланетян в шлемах и щитках, молча и эффективно пристегнули Элиана к креслу. Ремни впились в его запястья, лодыжки, грудь. Шлем с датчиками опустился на голову, закрывая глаза. К его вискам, груди, внутренним сторонам предплечий прикрепили холодные присоски электродов. В вену на сгибе локтя ввели канюлю для подачи стимуляторов и стабилизаторов. Он не сопротивлялся. Его тело напряглось до предела, но оставалось послушным. Дыхание стало глубоким, размеренным – сознательная подготовка к предстоящему.

– Протокол «Омега-Зет», – раздался механический голос из динамика. – Расширенное изъятие. Целевая эмоция: Эпицентр Преданности. Интенсивность: Максимум. Продолжительность: Цикл полный. Начинаем инициализацию.

Эрис положила руки на холодные сенсорные панели пульта. Ее пальцы двигались автоматически, запуская последовательность. Внутри была привычная профессиональная пустота, натянутая как струна. Но под ней – дрожь. И странное давление в груди, как будто кто-то наступил ей на сердце. Она видела на мониторе биометрию Элиана: учащенный пульс, скачущее давление, выброс кортизола. Страх. Животный, неконтролируемый. Но не паника. Не слом.

– Запуск экстракции. Стадия первичная. Три… два… один…

Тихий гул экстрактора превратился в нарастающий вой. Кресло слегка завибрировало. Элиан дернулся, как от удара током. Его пальцы вцепились в подлокотники, костяшки побелели. По экрану биометрии побежали сумасшедшие пики. Завывание усилилось. Эрис знала, что происходило внутри: тончайшие нейро-импульсы сканировали его мозг, находили активные кластеры, связанные с целевой эмоцией – с Алисой, с его любовью, с его готовностью к жертве. И начинали их… вытягивать. Не считывать, а именно вытягивать, как сок из корня. Это было не просто неприятно. Это было мучительно. Физически и духовно.

– А-а-аргх! – Рык вырвался из груди Элиана. Не крик, а сдавленный, хриплый звук животной агонии. Его тело напряглось, выгнулось в дугу, насколько позволяли ремни. На мониторе датчики зашкаливали. Техники у кресла переглянулись. Такая реакция на первой стадии была редкостью.

Эрис неотрывно смотрела на монитор эмоционального выхода. Показывал хаотичные всплески – страх, боль, отчаяние. Фоновый шум. Не то. Не то, что нужно. Она увеличила интенсивность сканирования.

Вой экстрактора стал пронзительным. Элиан забился в конвульсиях. Пена выступила у уголков его рта под шлемом. Звуки, которые он издавал теперь, были нечеловеческими – хриплое клокотание, прерывистые стоны. Техники бросились вводить дополнительные дозы нейростабилизаторов. Биометрия показывала предельную нагрузку. Риск остановки сердца. Риск необратимых повреждений.

– Не выдержит, – пробормотал один из техников в микрофон шлема, обращаясь к Эрис. – Снижать интенсивность?

Эрис сжала губы. Клиент требовал чистый продукт. «Эпицентр Преданности». Расширенная процедура. Он не заплатит за слабый, загрязненный примесями суррогат. Она видела решимость Элиана в изоляторе. Она знала, ради чего он это терпит. Ради нее.

– Держать уровень, – ее голос прозвучал хрипло в динамике. – Целевой кластер должен активизироваться. Стимулируйте визуальный центр. Подкаст адреналина минимальный.

Техники выполнили приказ. На внутреннюю поверхность шлема Элиана спроецировались образы. Не абстракции. Алиса. Ее лицо. Ее улыбка. Ее глаза, полные любви и тревоги. Запись из изолятора, сделанная скрытой камерой.

Эффект был мгновенным. Элиан замер посреди конвульсии. Его биометрия не успокоилась – боль и страх бушевали по-прежнему. Но поверх этого хаоса на мониторе эмоционального выхода появился новый, мощный сигнал. Чистый. Яркий. Устойчивый. Он нарастал, как солнце из-за туч, оттесняя всплески страха и боли.

– Он… сосредоточен, – прошептал техник у кресла, пораженный. – Смотрит на образ… игнорирует боль…

Элиан не просто смотрел. Он погрузился. Весь его мир сузился до проекции лица Алисы. Он видел каждую черточку, каждую морщинку беспокойства, каждый отблеск любви в ее глазах. Он слышал эхо ее голоса, ее смеха, ее рыданий в изоляторе. Он чувствовал тепло ее руки в своей. Боль экстрактора была чудовищной, разрывающей на атомы, но она оставалась где-то там, за толстой стеной его концентрации. Центром вселенной, точкой опоры, единственной реальностью была она. Алиса. Его любовь. Его причина. Его спасение и его жертва. Ради нее он выдержит все. Ради ее будущей улыбки, не омраченной болью. Ради ее жизни.

– Целевой кластер активирован! Стабильность высокая! – донесся возбужденный голос оператора. – Запускаем основную фазу экстракции!

Гул экстрактора сменился на новый звук – мощный, ровный, как сердцебиение гиганта. Биореактор, специально подготовленный для этого «особого заказа» – огромная колонна из усиленного кристаллического стекла, подключенная к креслу пучком толстых, пульсирующих световодов, – дрогнул. Внутри него, обычно заполненном инертным газом, начало происходить чудо. Не туман, не жидкость. Свет.

Сначала слабые искры, золотые всполохи где-то в глубине. Потом больше. Ярче. Они сливались, нарастали, заполняя объем реактора невероятным, ослепительным золотым сиянием. Оно было теплым, живым, пульсирующим в такт биению сердца Элиана, которое все еще бешено колотилось, но теперь подчинялось не только боли, но и этой невероятной концентрации чувства. Это был не желтый свет Страха. Не оранжевый Удовлетворения. Это было чистое, нефильтрованное золото. Золото Любви. Не сентиментальной, не страстной, а той самой, абсолютной – Любви-Преданности, Любви-Жертвы, Любви-Силы. Она наполняла реактор, излучалась сквозь толстое стекло, заливая лабораторию неземным светом. Даже сквозь смотровое стекло Эрис почувствовала его тепло – физическое, успокаивающее, противоречащее всей жестокости происходящего.

Техники замерли, забыв про мониторы. Горн, стоявший у стены с каменным лицом, невольно прищурился. Вой экстрактора, стоны Элиана – все это отступило перед величием этого сияния. Оно было прекрасным. И ужасным. Потому что это была душа, выворачиваемая наизнанку, превращаемая в свет под аккомпанемент агонии.

Эрис стояла у пульта, завороженная. Ее профессиональное внимание было приковано к показателям чистоты на экране. 99,8%. Невероятно! Почти абсолютный дистиллят! Клиент будет вне себя от восторга. Это стоило целого состояния. Но ее глаза, широко открытые, отражали не цифры, а золотой свет. Он проникал сквозь стекло, сквозь защитный щиток, сквозь слой льда в ее душе. Она видела, как Элиан, прикованный к креслу пыток, все еще не сводил внутреннего взгляда с образа Алисы. Его губы под шлемом шевелились. Она прочла по ним: «Алиса… Держись…»

И в этот миг что-то внутри Эрис перевернулось. Катализатор. Не только для химической реакции в реакторе. Для нее самой. Этот свет, добытый такой ценой, эта любовь, сияющая посреди ада… Он не просто заворожил. Он ослепил. Ослепил своей красотой и своей чудовищной правдой. Она видела Любовь не как абстракцию, не как «Вкус» в ампуле. Она видела ее источник – живого, страдающего, но непоколебимого человека. И этот свет обнажал всю грязь, всю ложь, всю бесчеловечность системы, в которой она служила винтиком. Он обнажал ее собственный стыд, ее трусость, ее участие в этом убийстве души.

Ее рука автоматически потянулась к рычагу изоляции образца. Чистейший «Дистиллят Любви» нужно было стабилизировать, перекачать в защищенный контейнер. Профессионализм сработал на автопилоте. Но внутри, в той самой пустоте, которую она так тщательно охраняла, золотой свет Элиана зажег свою первую, крошечную искру. Искру не любви. Пока еще нет. Искру осознания. Осознания истинного ужаса не в серых кварталах, не в Патрулях, а здесь, в этой стерильной лаборатории, где Любовь убивали, чтобы разлить по флаконам для извращенных удовольствий сильных мира сего. Искру, от которой уже не было спасения. Катализатор был запущен. Реакция в ее душе началась. И остановить ее было невозможно. Она могла только смотреть, завороженная сиянием чужой гибели и чужой величайшей силы, чувствуя, как трещины в ее собственном мире становятся пропастями.

Глава 11: Потоп света

Тишина в лаборатории расширенного изъятия была оглушающей. Вой экстрактора стих, завывание насосов затихло до ровного, фонового гула. Даже биение собственного сердца Эрис казалось громким в этой внезапно наступившей гробовой тишине. Единственным звуком был прерывистый, хриплый стон Элиана, прикованного к креслу. Его тело обмякло, ремни удерживали его в полусидячем положении. Шлем сняли. Лицо было мертвенно-бледным, покрытым липким потом, глаза закатились под веки, губы синие, слегка подрагивающие. Он был на грани. Между жизнью и гибелью, между сознанием и вечной тьмой. Но он выдержал. Цикл был завершен.

В центре внимания теперь был он. Биореактор. Колосс из кристаллического стекла, который несколько минут назад был сосудом для неземного сияния. Теперь золотой свет внутри него угасал, как заходящее солнце, сжимаясь от краев к центру. Но это не было умиранием света. Это был процесс конденсации. Огромный объем чистого эмоционального излучения, вытянутого из Элиана, сжимался под действием мощных магнитных полей и охлаждающих агентов в крошечную, невероятно плотную сферу в самом центре реактора. Первичный Дистиллят. Чистейшая Любовь-Жертва. Самое ценное, что когда-либо производилось на ферме. Свет сферы был уже не ослепительным, а глубоким, насыщенным, как расплавленное золото, пульсирующим с частотой едва уловимого ритма. Он излучал не просто свет, а присутствие. Ощущение абсолютной чистоты, бескорыстной преданности и невыразимой боли, спрессованной в одну точку.

Эрис стояла у пульта управления, отделенная от лаборатории толстым смотровым стеклом. Ее руки, только что летавшие по сенсорным панелям с хирургической точностью, чтобы стабилизировать процесс конденсации, теперь лежали на холодном пластике неподвижно. Пальцы слегка дрожали. Внутри была странная пустота, оставшаяся после адреналинового всплеска работы. Пустота, в которой все еще мерцал отблеск того золотого света и застыл образ Элиана, жертвующего собой с открытыми глазами. Стыд, восхищение, ужас – все смешалось в тяжелый, невыносимый ком в горле. Клиент получит свой товар. Совершенный. Беспрецедентный. И Эрис только что помогала убить человека, чтобы его добыть.

– Стабилизация завершена, – раздался механический голос системы. – Температура, давление, квантовая когерентность в пределах нормы. Можно извлекать образец.

Техники в защитных костюмах зашевелились у реактора. Один из них поднес к специальному шлюзу в основании колонны небольшой, но невероятно прочный контейнер. Он был сделан не из стекла, а из многослойного кристаллического сплава с алмазным напылением, способного выдержать излучение и энергетический потенциал дистиллята. Внутри, на амортизирующем ложе из черного синтилона, было углубление для сферы.

Эрис должна была дать последнюю команду. Протокол требовал ее присутствия и подтверждения. Она сделала глубокий вдох, пытаясь вдохнуть в себя ледяную стерильность лаборатории, заглушить дрожь. Ее палец потянулся к сенсорной кнопке «Извлечь и изолировать».

В этот момент все и произошло.

Может, это была усталость, накопившаяся за бессонную ночь и адское утро. Может, остаточная дрожь в руках от пережитого напряжения и морального потрясения. Может, невидимая вибрация от гудящих где-то глубоко систем фермы. А может, само провидение, или хаос, или просто роковая неловкость уставшего человека.

Ее локоть, опирающийся на край пульта, чуть сильнее, чем нужно, соскользнул. Рука дернулась. Пальцы, уже почти коснувшиеся кнопки, вместо этого задели край небольшого, неприметного карандаша для заметок – металлического, тяжелого. Карандаш упал. Не на пол. Он упал на край пульта, рикошетом ударил по ручке регулировки вентиляции соседнего терминала, а затем покатился, как в замедленной съемке, прямо к тому самому контейнеру с Первичным Дистиллятом Любви.

Контейнер стоял рядом с пультом, на специальной подставке, ожидая процедуры переноса. Он был небольшим, размером с крупный апельсин, но невероятно плотным и тяжелым для своих размеров. Удар тяжелого металлического карандаша пришелся точно по его основанию.

Эрис увидела это как в кошмарном сне. Ее рука инстинктивно потянулась, чтобы поймать падающий карандаш или контейнер. Но было слишком поздно.

Контейнер покачнулся на подставке. Замер на мгновение на самом краю. И упал.

Падение было недолгим. Менее метра. Но оно казалось вечностью. Кристаллический сплав ударился о металлический пол лаборатории за смотровым стеклом не с глухим стуком, а с резким, чистым, как колокольный звон, треском.

Он разбился.

Не раскололся на части. Он распался. Как хрустальный шар под молотом. Тысячи осколков сверхпрочного сплава разлетелись во все стороны, сверкая под лампами лаборатории, как бриллиантовая пыль. И из этого взрыва осколков хлынуло…

Свет.

Не остаточное свечение. Не пульсирующая сфера. Потоп. Всесокрушающая волна чистейшего, ослепительного, живого золотого сияния. Это был не свет в обычном понимании. Это была концентрированная, нефильтрованная эмоция. Любовь Элиана. Его преданность. Его жертва. Его боль. Его невероятная сила духа. Все, что было выжато из него и спрессовано в дистиллят, мгновенно высвободилось, обретя первоначальную, необузданную мощь.

Волна накрыла все. Она пробила толстое смотровое стекло не как физический удар, а как энергетический прорыв. Оно не треснуло – оно на миг стало прозрачным, невидимым барьером для этого потока. Золотой свет хлынул в технический отсек, где стояла Эрис. Он обрушился на нее не снаружи.

Он ударил изнутри.

Эрис не успела вдохнуть, не успела вскрикнуть. Это было не воздействие. Это было вторжение. Мгновенное. Тотальное. Как взрыв сверхновой звезды прямо в центре ее существа.

Первое ощущение – тепло. Не физическое. Душевное. Абсолютное, всеобъемлющее, как объятия матери, которую она никогда не знала. Оно заполнило каждую клетку, каждую молекулу, растопило лед в жилах, согрело вечную мерзлоту души. Это была Любовь. Чистая. Безусловная. Та, о которой она только читала в старых, запрещенных книгах. Та, которой она никогда не испытывала и не заслуживала.

Но это было лишь начало.

Вслед за теплом хлынули образы. Не картинки. Переживания. Целая жизнь. Жизнь Элиана и Алисы. Первая встреча – искры стыда и восторга. Тихое признание под фальшивыми звездами купола. Дрожь первой близости – нежной, робкой, исполненной благоговения. Болезнь Алисы – холодный ужас диагноза, беспомощность перед ее болью. Отчаяние поиска лекарства. Решение. То самое решение. Не как мысль, а как акт воли, жертвенный и абсолютный. Любовь не как слабость, а как стальной стержень, как скала. Эрис чувствовала его решимость, как свою собственную. Чувствовала его боль в кресле экстрактора – не как эхо, а как свою боль, разрывающую нервы, выжигающую душу. Она чувствовала его сосредоточенность на образе Алисы – единственном якоре в море агонии. И она чувствовала саму Алису – ее страх за него, ее бессилие, ее всепоглощающую благодарность и вину, ее хрупкую жизнь, висящую на волоске его жертвы.

Это был не кайф. Это был экзистенциальный шок. Потоп не только Любви, но и всей гаммы человеческих переживаний, вывернутых наизнанку с невероятной интенсивностью. Красота первых поцелуев смешивалась с ужасом больничной палаты. Нежность прикосновений – с леденящей болью изъятия. Абсолютная преданность – с абсолютным отчаянием. Эрис захлебывалась этим потоком. Она была Элианом, отдающим всего себя. Она была Алисой, принимающей этот дар со слезами и болью. Она была Любовью и Жертвой одновременно.

Но поток не ограничился ими. Он расширялся. Как камень, брошенный в пруд, волна Любви Элиана, вырвавшаяся на свободу, затронула другие нити. Эрис вдруг почувствовала всех. Всех доноров фермы, чьи эмоции изымались здесь. Не как эхо через сенсоры, а как живое, мучительное присутствие.

Она почувствовала тупую апатию старика, продающего остатки Грусти, чтобы купить синтетическую еду. Острую, как нож, Тоску матери, отдавшей Надежду, чтобы спасти ребенка от «принудительной калибровки». Жгучую Ярость подростка, изъятую за то, что он посмел крикнуть на Патруль. Холодный, парализующий Страх женщины, отдавшей его в обмен на отсрочку платежа. Оголенные нервы, раздавленные души, бесконечную боль, отчаяние, утрату. Океан страдания, в котором плавала ферма, лабиринт боли, выстроенный из стекла и стали. И все это – под аккомпанемент гула машин, шипения пара и сладковато-горького запаха озона и вываренной души.