Экстракт человечности

И тогда она увидела. Не глазами. Внутренним зрением, прожженным золотым светом Любви Элиана.

Она увидела истинное лицо «Апекс Рац».

Не серые кварталы. Не Патрули. Не Клинику Гармонии. А механизм. Гигантский, бесчеловечный, идеально отлаженный механизм подавления. Шестеренки из страха и апатии. Конвейерные ленты, уносящие искры чувств. Прессы, выжимающие из людей соки души. Топки, куда сбрасывали «отходы» – личности, превращенные в пустые скорлупки ТК-447. И над всем этим – холодный, расчетливый разум Арвида, не бог, а главный инженер этого ада. Он не ненавидел людей. Он использовал их. Как сырье. Как топливо. Как винтики в своей машине «рациональности». Его «освобождение» было духовной кастрацией. Его «гармония» – тишиной морга.

Ферма чувств была не подпольным цехом. Она была открытой раной, гноящейся в самом сердце системы. Местом, где убивали душу человека, чтобы продать ее клочки тем, кто убил свою собственную.

Это видение было не метафорой. Оно было реальностью, обнаженной до костей золотым светом Любви Элиана. Красота человеческого чувства, его глубина, его жертвенность – и чудовищность машины, призванной его уничтожить и упаковать. Контраст был столь ярок, столь болезнен, что Эрис физически ощутила разрыв внутри себя. Разрыв между тем, что она знала, и тем, что всегда чувствовала на уровне «шума». Между функцией и совестью. Между выживанием и жизнью.

Она не просто увидела ад. Она поняла его. Всей своей исковерканной, внезапно пробудившейся душой.

– А-а-а-а-аргх! – Крик вырвался из ее горла. Не крик боли. Крик прозрения. Крик души, разрываемой на части одновременно Любовью и Ужасом, Красотой и Чудовищностью. Он был коротким, хриплым, полным нечеловеческого страдания.

Ее ноги подкосились. Не от слабости. От перегрузки. От потока света, эмоций, образов, истины, хлынувшей в нее, как в пустой сосуд. Она рухнула на колени, затем вперед, на холодный металлический пол технического отсека. Руки инстинктивно поднялись, чтобы закрыть голову, защититься от невыносимого потока. Но защиты не было. Потоп Света был внутри. Он заполнял ее, переполнял, выжигал все прежнее – серость, апатию, профессиональную отстраненность, страх.

Она лежала ничком, сотрясаемая судорогами не плача, а экзистенциальной икоты. Глаза были широко открыты, но не видели осколков контейнера на полу лаборатории за стеклом, не видели перепуганных лиц техников, столпившихся у разбитого реактора, не видели умирающего Элиана в его кресле. Она видела только картину. Образ механизированного ада Апекс Рац, наложенный на золотое сияние Любви Элиана. Искреннее против лживого. Живое против мертвого. Любовь против Машины.

Волна света начала рассеиваться. Ее пик прошел. Но последствия были необратимы. Эрис не потеряла сознание. Она была в сознании слишком остро. Каждая клетка ее тела, каждый нейрон мозга были перепаханы, пересобраны этим Потопом. Прежняя Эрис – технолог фермы, прагматичная выживальщица, мастер подавления «шума» – была мертва. Она исчезла, смытая золотой волной Любви и раздавленная ужасом Истины.

Она лежала на полу, мелко дрожа, прижав ладони к ушам, хотя внешний мир был тих. Внутри все еще гудело. Гудело осознанием. Гудело болью мира. Гудело Любовью Элиана, которая теперь жила в ней – не как воспоминание, а как часть ее самой. Золотой шар дистиллята был уничтожен, рассеян. Но его суть, его сила, его катастрофическая правда – были влиты в Эрис. Она была теперь сосудом. Разбитым, треснувшим, но наполненным до краев Потопом Света, открывшим ей глаза на механизированный ад, в котором она жила. И на титаническую силу человеческого духа, который этот ад еще не сломил окончательно. Оцепенение прошло. На его место пришло нечто новое. Яростное. Невыносимое. Неотвратимое.

Глава 12: Рождение Иной

Сознание вернулось не плавно, а как удар. Как будто кто-то влил расплавленный свинец в череп через уши. Эрис лежала на холодном металлическом полу технического отсека, щекой прижавшись к липкой от конденсата поверхности. Дрожь сотрясала ее тело – мелкая, неконтролируемая, как у раненого зверя. В ушах стоял не звон, а оглушительный, многоголосый вой. Не внешний. Внутренний. Вой тысяч раздавленных душ с фермы, сливавшийся с завыванием реальных машин где-то за стеной.

Она попыталась открыть глаза. Веки были свинцовыми. Когда ей это удалось, мир ударил по сетчатке с невиданной силой.

Цвета. Они не просто стали ярче. Они кричали. Серый металл пульта был не серым – он переливался холодными, ядовитыми оттенками стали и пепла. Индикаторные лампочки не мигали – они вопили кроваво-красным, ядовито-зеленым, истерично-желтым. Даже тени под оборудованием не были просто темными – они пульсировали глубоким, тревожным индиго, как синяки на теле мира. Это было не зрение. Это была атака на мозг.

Она зажмурилась, но это не помогло. Картины продолжали рваться изнутри: бледное лицо Алисы в изоляторе, искаженное рыданиями; синие губы Элиана под шлемом; осколки кристаллического контейнера, разлетающиеся в золотом вихре; безликие фигуры ТК-447, марширующие по сияющим залам Клиники Гармонии. Кадры мелькали с бешеной скоростью, накладываясь друг на друга, создавая какофонию визуального кошмара.

Она попыталась вдохнуть. Воздух ворвался в легкие – и принес с собой не просто запахи. Эмоции. Густой, сладковато-горький запах озона и эссенции фермы теперь был пропитан отчаянием, как старое вино уксусом. Она чувствовала страх – острый, потный, как запах разбрызганной мочи – исходящий откуда-то рядом. Скрытую жестокость – тяжелую, маслянистую, с металлическим привкусом крови – это был Горн, он стоял где-то близко. Апатию – прелую, затхлую, как плесень в углу – от техников, автоматически убирающих осколки. Боль – тысячи игл, вонзающихся в кожу со всех сторон – это доноры в очереди, в предбанниках, в камерах ожидания. Она не обоняла. Она вдыхала чужую агонию.

Эрис застонала, прижав ладони к ушам. Но это не заглушило звуки. Гул машин был не фоном – это был рев голодного зверя, скрежет его железных челюстей. Шипение пара превратилось в шипение змей. Шаги техников за стеклом – в дробь барабанов, бьющих похоронный марш. А под всем этим – постоянный, невыносимый фон: тихий плач, сдавленные стоны, хриплое дыхание отчаяния. Она слышала ферму. Не механизмы. Ее боль.

И хуже всего – оно. Внутри. В самом центре грудной клетки, там, где раньше была пустота или свинцовая плита, теперь горело. Не жаром лихорадки. Живым, пульсирующим светом. Теплым, как солнце на рассвете, но одновременно ранящим, как открытая рана. Любовь Элиана. Она была здесь. В ней. Не памятью. Сущностью. Пульсирующим золотым шаром, излучавшим волны той самой абсолютной преданности, жертвенности, силы. Он согревал изнутри, но это тепло было пронизано его болью, его агонией в кресле экстрактора. Каждая пульсация света отзывалась тупой болью в ее собственном теле, напоминанием о цене этого дара. Она была сосудом, в который влили не дистиллят, а само солнце чужой души – и сосуд трещал по швам.

Она попыталась пошевелиться. Руки подчинялись с трудом, как чужие. Она оттолкнулась от липкого пола, села, прислонившись спиной к холодному корпусу пульта. Мир вокруг плыл, цвета и звуки сливались в тошнотворный вихрь. Она снова зажмурилась, пытаясь найти точку опоры в этом хаосе нового восприятия.

Дыши, – пронеслось в голове, но это был не ее голос. Он звучал как… как Элиан? Нет. Как его чувство. Как та сосредоточенность, что держала его в кресле. Дыши. Сосредоточься.

Она сделала глубокий, дрожащий вдох. Потом выдох. Еще. Сосредоточилась не на внешнем кошмаре, а на том теплом, пульсирующем шаре внутри. Золотой свет Любви Элиана. Он был якорем в бушующем море ощущений. Он был… правдой. Абсолютной и неопровержимой.

И тогда, через боль, через перегрузку, через ужас, пришло понимание. Не умозаключение. Не вывод. Знание. Плотное, тяжелое, как гранит, обнажившееся после схода грязевого потока.

Она видела. Не глазами. Всем своим израненным, переполненным существом. Видела ферму не как комплекс машин, а как бойню душ. Видела Патрулей не как стражей порядка, а как бездушные щупальца системы. Видела «Калиброванных» не как образец эффективности, а как пустые скорлупки, лишенные самой сути жизни. Видела Арвида не как архитектора порядка, а как главного инженера ада, холодного и расчетливого палача человечности. Она видела механизированный кошмар Апекс Рац во всей его чудовищной, бесчеловечной наготе. И это видение было не картинкой. Оно было ощущением – таким же реальным, как холод пола под ней или пульсация света в груди.

Она чувствовала. Чувствовала страх Нико – он был где-то близко, за дверью, этот страх был острым, как осколок стекла, но под ним – знакомое тепло, дрожь тревоги за нее. Чувствовала скрытую жестокость Горна – маслянистую, готовую к насилию, как сжатый кулак. Чувствовала отчаяние доноров – океан бездонный, соленый от слез, в котором они тонули. Она чувствовала всех. Их эмоции бились в нее, как волны в скалу. И это было не эмпатией. Это было единством. Жутким, болезненным осознанием, что все они – и она теперь тоже – связаны одной кровавой сетью страдания внутри этой машины.

И она понимала. Понимала, что Любовь Элиана, горящая в ней, – это не просто свет. Это противоядие. Или… оружие. Против лжи. Против бесчувствия. Против самой системы. Понимала, что то, что с ней случилось – не несчастный случай. Это был катализатор. Взрыв, разрушивший ее старую, серую оболочку и высвободивший… что? Нечто новое. Иное. Ранимое до крика, перегруженное до предела, но видящее. Чувствующее. Знающее.

Она открыла глаза снова. Мир все еще кричал красками, звуками, эмоциями. Боль в груди от пульсирующего шара Любви Элиана никуда не делась. Но теперь сквозь хаос пробивалась ясность. Ледяная, режущая, как скальпель.

Она больше не Эрис-технолог. Не винтик машины. Не прагматичная выживальщица.

Она – та, кто видит ад.

Та, кто чувствует его боль.

Та, в ком горит украденный свет Любви.

Та, кто знает.

Она подняла голову. Глаза, еще полные боли и дезориентации, встретились с испуганным, растерянным взглядом Нико. Он только что ворвался в технический отсек, его лицо было бледным, в глазах читались ужас и вопрос. Он что-то кричал, но его слова тонули в грохочущем хаосе ее нового мира. Она не слышала слов. Она чувствовала его страх – за нее, острый и знакомый. И под ним – ту самую дрожь, ту искру, что была в их запретном поцелуе.

Эрис не ответила. Она не могла. Она лишь смотрела на него сквозь кричащий свет, сквозь рев машин, сквозь боль в груди. И в ее взгляде, еще влажном от пережитого шока, уже горело нечто новое. Не страх. Не растерянность. Осознание. Абсолютное и неотвратимое.

Она видела. Она чувствовала. Она понимала. И мир вокруг нее, ад Апекс Рац, только что получил своего самого опасного свидетеля. И самого неожиданного врага. Родилась Иная. В луже конденсата, среди осколков разбитого контейнера и разбитой жизни Элиана, под рев машин, пожирающих души. Родилась в муках прозрения. И в ее груди, как знамя, как рана, как сердце, пульсировал теплый, золотой свет Любви, купленной высочайшей ценой.

Глава 13: Тяжесть дара

Тишина технического отсека была обманчивой. После Потопа Света, после рева открывшегося ада, наступила не тишина, а вакуум. Оглушающий. Давление в ушах, как на большой глубине. Но внутри… внутри Эрис бушевал шторм. Она сидела, прислонившись к холодному корпусу пульта, колени подтянуты к груди, руки обхватывали голени так крепко, что пальцы впивались в ткань комбинезона, пытаясь вцепиться хоть во что-то устойчивое в этом рухнувшем мире. Дрожь проходила по ней волнами – от мелкой, как озноб, до глубоких судорог, сотрясавших все тело. Это была не просто слабость после шока. Это была перегрузка.

Ее новое восприятие не отключилось. Оно притупилось, как затупленный нож, но резало по-прежнему. Цвета больше не кричали, но все вокруг было неестественно ярким, гиперреалистичным. Каждая царапина на металле пульта, каждая капля конденсата на трубе была видна с болезненной четкостью. Звуки гула фермы за стеной доносились приглушенно, но она чувствовала их вибрацию в костях, в зубах. И запахи… Сладковато-горькая эссенция, озон, металл – они были пропитаны эмоциональными отзвуками: страхом техников, убирающих осколки, тупой апатией Горна где-то рядом, едким отчаянием доноров в предбаннике.

Но главное было внутри. В груди. Там, где раньше была пустота, а потом свинцовая плита, теперь горел и пульсировал шар. Золотой. Живой. Любовь Элиана. Она не была абстракцией. Она была физическим ощущением. Теплая, как солнце на коже в первый весенний день, но одновременно – тяжелая. Невыносимо тяжелая. Как будто ей в грудь вшили кусок звезды. Каждая пульсация света отзывалась тупой болью, напоминанием о цене – о муках Элиана в кресле экстрактора, о его жертве. Эта любовь была не утешением. Она была памятником. И ключом.

Ключом… Мысль пронеслась, как молния, осветив хаос в ее сознании. Она ощущала не только саму Любовь Элиана. Она ощущала ее силу. Ту самую, абсолютную, титаническую силу духа, позволившую ему выдержать невыносимое ради Алисы. Эту силу она чувствовала сконцентрированной в золотом шаре внутри себя – плотной, потенциальной, как сжатая пружина, как взведенная тетива лука. И она вдруг поняла: эта сила не была пассивной. Она была… управляемой? Неосознанно, инстинктивно, она сфокусировалась на шаре, попыталась мысленно сжать его.

Волна тепла и мощи хлынула из центра груди, растекаясь по конечностям. Дрожь на миг прекратилась. Мускулы напряглись, наполнились нечеловеческой энергией. Она почувствовала, что может сломать стальной пульт голыми руками, снести стену. Но вместе с силой пришла волна его боли – острая, режущая, как воспоминание об электродах, выжигающих душу. Она вскрикнула, отпустив концентрацию. Сила отступила, оставив после себя лишь привычную тяжесть и боль в груди.

Она была ходячим арсеналом. Носила в себе бомбу замедленного действия. Не разрушения, а созидания – но созидания столь мощного, что оно могло сжечь все на своем пути. Любовь Элиана внутри нее была ключом к невероятной силе – силе убеждения, силе воли, возможно, даже силе влиять на эмоции других, как она случайно сделала с патрулем ранее. Но она была и угрозой. Угрозой ей самой – эта сила могла разорвать ее хрупкое, только что перерожденное существо изнутри. Угрозой системе – потому что такая чистая, незамутненная любовь и жертвенность были абсолютной антитезой всему, на чем стоял Апекс Рац. Арвид почувствовал бы ее за километры. Как аномалию. Как смертельную опасность.

Арвид. Имя прозвучало в ее сознании как колокол. Холодный, расчетливый архитектор этого ада. Идеолог бесчувствия. Она видела его в Клинике Гармонии, воспевающего пустоту как освобождение. Но теперь это видение было окрашено новым, страшным пониманием.

Ее взгляд упал на главный монитор пульта. Он был погашен, но рядом, на боковом терминале, все еще светились строки отчетов – автоматические сводки о передаче партий «Вкуса» на верхние уровни. Обычная рутина. Цифры, коды, номера секторов элиты. Раньше она видела в них только сухие данные, подтверждение эффективности работы фермы. Теперь она видела сквозь них.

Она подползла к терминалу, игнорируя протест мышц, боль в груди. Ее дрожащий палец коснулся сенсора, пролистывая отчеты. Партия «Чистого Восторга» (Омега-1) – доставлена в сектор «Альфа-Каприз». Микродозы «Грусти» (Theta-3) – в «Клинику Гармонии» для «терапевтических сессий». «Фоновое Беспокойство» (Иота-2) – на частную вечеринку в секторе «Золотой Вихрь». Имена клиентов были зашифрованы, но Эрис вдруг почувствовала их. Не личности, а эмоциональные профили. Жаждущие острых ощущений, извращенные, скучающие, опустошенные. Паразиты, сосущие боль и радость тех, кого система объявила «Базовыми».

Но это было не самое страшное. Ее палец замер на строке, выделенной особым шифром. Не код клиента. Код поставщика. «Источник Альфа». Партия редкого «Дистиллята Тоски по Утраченному» – исключительной чистоты. Направление: личная резиденция Арвида. Не в Клинику. Не на склад. Прямо к нему.

Как молния, в сознании вспыхнули обрывки разговоров, слухов, полузабытых деталей. Нико вчера: «Ходят слухи, что Ледяной Лорд иногда любит „протестировать продукт“. Для контроля качества, ясное дело». Арвид в его «любовной» сцене-эксперименте – его гримаса фальшивого наслаждения и последующего отвращения к собственной неспособности чувствовать. Его навязчивый интерес к «аномалии», к ней, после инцидента с патрулем. Его холодная ярость при провалах системы.

Она не просто видела отчет. Она понимала. С ледяной, режущей ясностью. Арвид не был просто потребителем «Вкуса» для извращенного удовольствия. Он был теневым хозяином этой боли. Архитектором не только идеологии бесчувствия, но и черного рынка чувств, который эту идеологию подпитывал и разъедал изнутри. Он создал систему, выжимающую душу из людей, и сам тайно потреблял сок, который она производила. Не для наслаждения. Для изучения. Для контроля. Чтобы понять то, чего был лишен. Чтобы найти способ окончательно подчинить или уничтожить саму возможность таких чувств, как Любовь Элиана. Он был не богом машины. Он был ее главным шестеренком и главным вампиром одновременно. Хозяином фермы чувств в самом прямом, чудовищном смысле. Его «контроль качества» был не бюрократией. Это была охота. Охота на саму суть человечности, которую он стремился выпарить, разобрать на части и поставить на службу своей безумной идее «рационального» мира.

От этой мысли Эрис чуть не вырвало. Она отшатнулась от терминала, прижимая руку ко рту. Тяжесть в груди стала невыносимой. Любовь Элиана внутри нее словно вспыхнула ярче, реагируя на осознание абсолютного зла, на чудовищную извращенность Арвида. Это было не просто противостояние. Это была война света и тьмы в миниатюре, разыгрывавшаяся внутри ее собственного тела. Она была полем боя. И арсеналом.

Дверь в технический отсек с шипением открылась. Эрис даже не вздрогнула. Она чувствовала его приближение еще до того, как он появился. Знакомое тепло, смешанное с острой тревогой, колючим страхом. Нико.

Он ворвался внутрь, запыхавшийся, его лицо было бледным под слоем вечной дорожной грязи, глаза метались, пока не нашли ее, сжавшуюся на полу у пульта.

– Эрис! Черт возьми, что случилось?! – Его голос был хриплым от напряжения. – Горн бормочет что-то про аварию, про разбитый контейнер… Элиан… он… – Нико замолк, увидев состояние Элиана через смотровое стекло. Техники укладывали его бесчувственное тело на каталку. Лицо было пепельным, дыхание поверхностным. – …Он еле дышит. А ты… – Он подбежал к ней, опустился на колени. – Ты вся дрожишь. Ты ранена? Говори!

Он протянул руку, чтобы коснуться ее плеча. Эрис инстинктивно отпрянула. Его прикосновение, обычно лишь слегка раздражающее или вызывающее смутное тепло, теперь обожгло. Она почувствовала его прикосновение не только кожей. Она почувствовала его страх за нее – острый, колючий, как осколки стекла. Его тревогу – липкую, как смола. Его растерянность – холодную, как туман. И под всем этим – ту самую, знакомую искру заботы, теплую и неуклюжую. Это было слишком. Слишком много. Она не могла вынести еще один поток чужих эмоций.

– Не… не трогай, – прошептала она, ее голос сорвался, звучал чужим, хриплым.

Нико замер, его рука повисла в воздухе. Он не настаивал. Его глаза, темные, пронзительные, изучали ее лицо. Не бледность, не дрожь, не следы возможных ран. Он смотрел глубже. В ее глаза.

И Эрис увидела, как его собственные глаза расширились. Не от страха. От потрясения. От узнавания чего-то совершенно иного.

Раньше в ее глазах он видел серость. Пустоту. Иногда – раздражение, холод, редкие проблески смущения или гнева. Защиту. Броню. Теперь… Теперь броня была снесена. Взорвана изнутри. То, что он увидел в глубине ее темных зрачков, заставило его дыхание перехватить.

Он увидел боль. Не физическую. Глубокую, экзистенциальную, разъедающую душу. Боль от увиденного ада. Боль от тяжести дара в ее груди.

Он увидел страх. Не трусость. Животный, первобытный ужас перед открывшейся бездной и перед тем, что она теперь несла в себе.

Он увидел ясность. Ледяную, режущую. Абсолютное понимание кошмара системы. Понимание роли Арвида. Понимание своей собственной новой, чудовищной роли.

И он увидел огонь. Не искру. Не вспышку страсти. Глубокий, неистовый, яростный огонь только что родившегося осознания. Огонь праведного гнева? Огонь решимости? Огонь самой Любви Элиана, прорывающийся сквозь боль и страх? Смесь всего этого. Это был взгляд не жертвы. Не технолога. Не выживальщицы. Это был взгляд пробудившегося. Прозревшего. Иного.

– Эрис… – прошептал Нико. Его голос потерял всю привычную браваду, всю циничную оболочку. Он звучал тихо, почти с благоговением. И с трепетом. – Что… что они с тобой сделали? Что ты видела?

Она не могла объяснить. Не потому, что не хотела. Слова были беспомощны. Как описать взрыв сверхновой в душе? Как передать видение механизированного ада? Как рассказать о пульсирующем солнце Любви и Жертвы, горящем у нее в груди? Как озвучить чудовищную правду об Арвиде? Язык был инструментом старого мира, серым и бедным. А она жила теперь в мире красок, звуков и чувств, слишком ярких, слишком громких, слишком реальных.

Она лишь покачала головой, прижимая руку к груди, туда, где горел и тянул золотой шар. Слезы, горячие и соленые, наконец вырвались наружу, потекли по грязным щекам. Не слезы слабости. Слезы потрясения. Слезы тяжести. Слезы абсолютного одиночества с этим невыносимым знанием и этим нечеловеческим даром.

Нико не требовал объяснений. Он видел. Он видел перемену. Фундаментальную. Необратимую. Ту самую трещину, которую он когда-то надеялся найти, теперь стала пропастью, отделявшей старую Эрис от новой. И на краю этой пропасти он видел не сломленную женщину, а… оружие. Хрупкое, дрожащее, перегруженное, но невероятно опасное. Оружие, заряженное чистым светом Любви и жгучей правдой.

Он медленно опустил свою невостребованную руку. Его взгляд стал другим. Оценивающим. Серьезным. Готовым.

– Ладно, – сказал он тихо, но твердо. Его собственный страх отступил перед лицом ее трансформации. – Ладно. Не говори. Просто… держись. Я здесь.

Он не пытался ее обнять. Не пытался утешить пустыми словами. Он просто сел рядом с ней на холодный пол, прислонившись спиной к тому же пульту. Его плечо почти касалось ее плеча – точка тепла, точка контакта в этом ледяном хаосе. Молчаливая поддержка. Признание того, что он видел перемену. И что он, циник и выживальщик, все еще был рядом.

Эрис закрыла глаза, снова прижавшись лбом к коленям. Дрожь постепенно стихала, сменяясь глубокой, леденящей усталостью. Тяжесть дара в груди никуда не делась. Любовь Элиана пульсировала, напоминая о своей силе и своей цене. Знание об Арвиде – о его двойной игре, о его вампиризме, о его абсолютной власти – висело в сознании черной глыбой. Она была ходячим арсеналом в сердце вражеской крепости. Хрупким сосудом с невероятной силой. И первым пробудившимся в мире, который стремился уничтожить саму возможность пробуждения.

Она не знала, что делать. Не знала, как жить с этим. Но она знала одно: назад пути нет. Старая Эрис умерла в Потопе Света. Родилась Иная. И мир Апекс Рац, холодный и расчетливый, только что получил своего самого опасного и непредсказуемого врага. Прямо сейчас, дрожа от слабости и перегрузки, она была слабее мухи. Но в ее груди горело солнце, украденное у тьмы. И это солнце требовало действий. Цена уже была заплачена. Любовью Элиана. Его болью. Его жертвой. Теперь предстояло заплатить ее.

Глава 14: Первое испытание силы

Три дня. Семьдесят два часа вязкого, мучительного существования на грани срыва. Эрис пряталась в своей капсуле, как раненый зверь в норе. Серый пластик стен, обычно нейтральный фон, теперь кричал оттенками тоски и подавления. Шорох соседей за тонкой перегородкой обжигал кожу волнами чужих тревог – тупой заботы о квотах, страха перед сканированием, апатичного отчаяния. Воздух пах не озоном, а сгущенным страданием квартала.

Но хуже всего было внутри. Золотой шар Любви Элиана в груди не угасал. Он пульсировал постоянным, теплым, но тяжелым светом. Напоминанием. Укором. Источником силы, к которому она боялась прикоснуться. Каждая попытка сосредоточиться на нем вызывала прилив энергии, но тут же накатывала волна его боли – вывернутых нервов, сожженной души. Она чувствовала себя бомбой с шатким детонатором. Ходячей аномалией в мире, где аномалии стирали.

Ее возвращение на ферму было вынужденным. Горн зловеще намекал на «вопросы сверху» об инциденте с дистиллятом. Игнорировать было опасно. Каждый шаг по знакомому лабиринту труб был пыткой. Гул машин вгрызался в кости, запах озона и эссенции обволакивал липкой пеленой чужих эмоций: усталости ночной смены, раздражения Бориса, вечного фонового страха доноров. Она двигалась как автомат, сосредоточившись на дыхании, на попытке отгородиться от сенсорного ада хоть тонкой перегородкой старого безразличия. Не получалось. Стены были прозрачными.