Алгоритм счастья

Наташа сняла очки «Видение». Комната погрузилась в темноту. Она сидела, уставившись в черноту, прислушиваясь к бешеному стуку собственного сердца. Гул Системы в голове вернулся, усиленный, яростный, пытаясь заглушить отголоски той дикой музыки и замазать память о кровавых мазках. Но теперь этот гул звучал иначе. Он звучал как тревога. Как панический сигнал охраны, обнаружившей нарушителя в святая святых.

Она провела ладонью по лицу. Кожа была влажной, холодной. Она не плакала. Это был пот. Холодный пот пробуждения. Она заглянула в Архив Настоящего. И Настоящее – хаотичное, жестокое, страстное, уродливое, невероятно живое – уставилось на неё в ответ. И это был не конец. Это было начало. Начало пути вглубь запретного, вглубь себя, вглубь лжи, на которой держался её золотой КС и весь этот безупречный, выхолощенный мир. Цена была налицо: синее клеймо 84. Но отступить она уже не могла. Потому что теперь она знала: за стенами её Оптимального Пути бушевал океан. Океан, в котором тонули фарфоровые куклы, кричали искаженные лица, и бился дикий, неудобный пульс жизни. И она, Наташа Волкова с Коэффициентом Счастья 84, должна была узнать – что сильнее: безжалостная машина «Эвдемонии» или этот древний, страшный, безумный зов?

Глава 6: Вопросы Дмитрию

Воздух на кухне висел тяжелым, прозрачным желе, пропитанным запахом «Оптимального Ужина №7» – нечто среднее между тушеными овощами и нейтральным белковым суфле. Абсолютно питательно, абсолютно гигиенично, абсолютно безлико. Каждый прибор лежал на своем месте с геометрической точностью, салфетки сложены в безупречные треугольники. Аня и Артем ели молча, их движения размеренны, взгляды опущены на тарелки. Только легкое постукивание вилки Артема о фарфор нарушало тишину, да и то – ритмичное, почти механическое. Наташа наблюдала за ними, и синяя цифра 84.3 в углу ее зрения пульсировала в такт этому стуку, как тиканье часов на похоронах ее прежней жизни. Цифра почти не изменилась с Архива, лишь слегка подползла вверх под давлением Системы, пытавшейся вернуть ее в берега после шоковой терапии подлинности.

Дмитрий пережевывал свой кусочек суфле с сосредоточенной тщательностью, его лицо отражало спокойное удовлетворение от соответствия плану. Его КС, Наташа знала, даже не дрогнул, стабильно держась на комфортных 89. Гарантия. Убежище. Тюрьма. Она ловила его взгляд, искала в этих знакомых, карих глазах хоть искру понимания, трещину в броне оптимизированного благодушия после ее странной неподвижности утром и молчаливой задумчивости. Ничего. Только ровное, доброжелательное отсутствие.

Слова сформировались у нее в горле, комом – не острые, не обвиняющие, а робкие, как щенок, тыкающийся носом в закрытую дверь.

– Дмитрий… – ее голос прозвучал чуть громче, чем планировалось, разрезая тишину. Аня слегка подняла глаза, Артем на мгновение замер с вилкой в воздухе. – Ты… видел Кирилла? На выставке?

Дмитрий закончил жевать, аккуратно положил вилку и нож параллельно краю тарелки – Оптимальное Положение Прибора После Использования. Он посмотрел на Наташу, его лицо выразило вежливый интерес.

– Кирилла? Да, конечно. Пару недель назад на презентации его нового цикла в «Вертикали». Очень… профессионально. Техника безупречна.

– Профессионально… – Наташа повторила слово, ощущая его пустоту, как шаг в пропасть. – Да, техника. Но… – она сделала паузу, собираясь с духом, чувствуя, как в висках начинает нарастать знакомое давление, предупреждение Системы. – Но помнишь, каким он был? Его старые работы? Этот… огонь? Эта… ярость в мазках? Этот хаос? Сейчас… – она искала слова, безопасные, но способные передать суть, – …сейчас все так спокойно. Так… чисто. Как будто искра погасла.

Дмитрий слегка наклонил голову, его выражение стало задумчивым – не глубоко, а как у человека, обрабатывающего запрос. Он не моргнул. Его очки «Видение», Наташа знала, уже анализировали ее слова, сравнивая с шаблонами, ища оптимальный ответ.

– Искра? – он произнес слово осторожно, как редкий архаизм. – Наташа, ты говоришь о периоде его… нестабильности. Высокой эмоциональной амплитуде. Помнишь, какой у него тогда был Коэффициент Счастья? Едва выше критического. Стресс, непредсказуемость, финансовые риски… – Он сделал небольшую паузу, его голос обрел убедительные, логичные интонации врача, объясняющего пользу лечения. – То, что ты называешь «искрой», с точки зрения Системы было дисгармоничным фактором, препятствующим устойчивому развитию и продуктивности. Кирилл не «погас». Он эволюционировал. Нашел оптимальный баланс между творческим выражением и стабильностью. Его нынешние работы обладают высокой релаксационной и эстетической ценностью, они востребованы, они гарантируют ему комфортный уровень жизни и, что немаловажно, – Дмитрий слегка указал пальцем в сторону своего виска, где светился бы его КС, – стабильно высокий Коэффициент Счастья. Разве это не показатель истинного прогресса? Разве хаос и страдание – необходимые спутники искусства? Система доказала обратное.

Его аргументы были безупречны. Выстроены как крепость из фактов и логики. Нечего возразить. Ничего. Наташа чувствовала, как ее собственные, смутные доводы рассыпаются в прах перед этой стеной рациональности. Она смотрела на мужа, и ей вдруг с ужасающей ясностью открылось: он не притворяется. Он абсолютно искренен. Он действительно верит, что безупречная техника, релаксационный эффект и высокий КС – это и есть вершина человеческого и творческого существования. Что погашенная «искра» – это не потеря, а обретение. Он не просто защищал Систему – он был ее плотью от плоти, ее идеальным продуктом. Мыслящим, доброжелательным, но лишенным самой возможности усомниться в ее догматах.

– Но… – вырвалось у Наташи, голос ее дрогнул, – …но разве искусство не должно что-то… будить? Не только успокаивать? Не только быть… «ценным»? Разве оно не может быть… неудобным? Правдивым?

Дмитрий мягко покачал головой. В его глазах мелькнуло не раздражение, а искренняя, предписанная Системой озабоченность. Озабоченность ею.

– «Неудобная правда» – это часто эвфемизм для дисгармонии и страдания, Наташа. К чему будить то, что лучше оставить в покое? К чему ворошить негатив, если можно создавать позитив, стабильность, гармонию? – Он наклонился чуть вперед, его голос стал тише, задушевнее, но это была задушевность из учебника по коммуникации. – Посмотри на себя. Твой Коэффициент Счастья… – он не назвал цифру, но его взгляд красноречиво скользнул к месту над ее переносицей, где горело синее 84.3. – Он падает. Устойчиво. Это тревожный сигнал. Ты стала нервной, замкнутой, ты задаешь… неоптимальные вопросы. Это не похоже на тебя.

Он положил свою руку поверх ее руки, лежавшей на столе. Его ладонь была теплой, сухой. Прикосновение – предписанным, «оптимальным для укрепления связи»: не слишком сильным, не слишком слабым, продолжительностью ровно 3 секунды.

– Я беспокоюсь о тебе, – сказал он, и в его глазах действительно светилась забота. Забота о ее показателях. О ее соответствии. О стабильности их Оптимальной Единицы. – Возможно, тебе нужна помощь. Профилактический сеанс стабилизации в клинике «Гармония». Просто чтобы… снять накопленное напряжение. Выровнять фон. Это безопасно, эффективно, рекомендовано Системой для случаев умеренной дисгармонии. Подумай об этом. Ради себя. Ради нас. Ради детей.

Его слова повисли в воздухе, тяжелые, как свинец. «Профилактический сеанс». Корректирующая терапия. Тот самый механизм, который за долю секунды превратил гримасу скорби в безмятежную улыбку женщины с куклой. Механизм, который мог «выровнять фон» и в ее голове. Стереть тревожные мысли, погасить вопросы, заглушить звон… или превратить ее в еще одного Кирилла. В еще одну идеальную, пустую оболочку, довольную безупречной техникой собственного существования.

Наташа медленно отвела свою руку из-под его руки. Прикосновение, которое должно было успокоить, обожгло. Она посмотрела на детей. Аня наблюдала за ними с тихим, недетским вниманием. Артем снова методично ел, но уголок его рта был чуть напряжен. Они чувствовали напряжение. Система учила их чувствовать дисгармонию.

– Я… подумаю, – прошептала Наташа. Голос ее звучал чужим, плоским. Это была не ложь. Это была капитуляция перед невозможностью объяснить. Перед стеной его логики, его заботы, его веры. Она чувствовала себя не просто непонятой. Она чувствовала себя чужой. Инопланетянином, застрявшим в мире идеально функционирующих андроидов, где ее попытка описать цвет неба воспринималась как опасное помешательство. Одиночество сжало ее горло ледяным кольцом. Она была одна. Совершенно одна. В центре своей семьи, за Оптимальным Ужином, под предписанным светом, она была бесконечно, космически одинока.

Дмитрий воспринял ее слова как согласие подумать – первый шаг к принятию оптимального решения. Его лицо осветилось одобрительной улыбкой.

– Хорошо. Это мудро. Забота о своем психоэмоциональном состоянии – ответственность перед собой и обществом. – Он вернулся к своему суфле, его поза выражала облегчение. Кризис, казалось, миновал. Гармония восстановлена.

Наташа взяла свою вилку. Металл был холодным. Она ткнула им в бесформенную массу на тарелке, но поднести ко рту не смогла. Ком подступил к горлу. Она смотрела в окно, на идеально подсвеченные фасады «Идиллии», но видела только пустоту. Пустоту Кирилла. Пустоту за улыбкой женщины с куклой. Пустоту в глазах мужа, который любил ее, заботился о ней, но не мог и не хотел понять, что в ней умирает.

В углу ее зрения цифра дернулась. Медленно, неумолимо. Синий свет стал чуть ярче, чуть холоднее.

84.1

Падение. Минимальное. Всего на 0.2 пункта. Но в тишине Оптимального Ужина, в ледяном одиночестве Наташи, оно прозвучало как громкий, отчаянный стук в запертую дверь. Стук того, что еще оставалось в ней живого. И понимающего, что помощи ждать неоткуда.

Глава 7: Оптимальная близость

Тишина спальни была густой, насыщенной не звуками, а их отсутствием. Фильтрованный ночной воздух не шевелил занавески, свет умного ночника, излучавший волны «оптимальной для мелатонина» длины, создавал на стенах призрачные, статичные узоры. Наташа лежала на спине, глядя в потолок, который в полумраке казался бесконечной, беззвездной плоскостью. Синяя цифра 84.1 пульсировала в углу ее зрения – неярко, но неумолимо, как далекий маяк в море ее внутренней бури. Одиночество после разговора с Дмитрием за ужином не рассеялось; оно осело внутри тяжелым, холодным шлаком, смешавшись с остатками ужаса от Архива и леденящим воспоминанием о женщине с куклой. Гул Системы в голове был постоянным фоном, ровным гудением трансформатора, пытавшегося сгладить острые углы ее мыслей, притупить щемящую боль непонятости.

Дмитрий спал рядом. Вернее, находился в состоянии «оптимального ночного покоя». Его дыхание было глубоким, ровным, как отлаженный механизм – вдох, пауза, выдох. Ни храпа, ни бормотания, ни ворочания. Его тело, в безупречно белых пижамных брюках и футболке из «дышащего терморегулирующего волокна», лежало в рекомендованной позе для предотвращения апноэ и нагрузки на позвоночник. Лицо было расслабленным, почти безмятежным, лишенным следов дневных забот или сновидений. Сон как техническое состояние восстановления. Его КС, она знала, даже во сне плавал где-то в высоких 80-х. Гарантированный отдых. Гарантированное восстановление.

Наташа пыталась дышать так же ровно, но ее собственное дыхание сбивалось. Мысли, как стая испуганных птиц, метались в черепной коробке, натыкаясь на стены логики Дмитрия, на искаженные лица с картин Бэкона, на мгновенный щелчок, превративший скорбь в улыбку. Она чувствовала напряжение в челюсти, легкую дрожь в кончиках пальцев – микросигналы стресса, которые Система, несомненно, фиксировала. Она ждала. Ждала привычного укола в висок, предупреждающего сигнала «прекратить неоптимальную мыслительную активность». Но вместо этого…

Оба комплекта очков «Видение», лежащие на прикроватных тумбочках, синхронно вспыхнули мягким, персиковым светом. Не резко, не тревожно – тепло, интимно. Наташа вздрогнула, сердце екнуло. В ее поле зрения, перекрывая синюю цифру КС, всплыло уведомление, обрамленное стилизованными, плавными линиями, напоминающими сплетенные тела:

>> ОПТИМАЛЬНОЕ ВРЕМЯ ДЛЯ СУПРУЖЕСКОЙ БЛИЗОСТИ.

>> АНАЛИЗ БИОМЕТРИИ: ЗАФИКСИРОВАН ВЗАИМНЫЙ ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЙ ОТКЛИК (ПОВЫШЕНИЕ ТЕМПЕРАТУРЫ КОЖИ, УЧАЩЕНИЕ ПУЛЬСА, ИЗМЕНЕНИЕ ПАТТЕРНА ДЫХАНИЯ).

>> ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ПРОФИЛЬ: БЛАГОПРИЯТНЫЙ ДЛЯ УКРЕПЛЕНИЯ СВЯЗИ.

>> РЕКОМЕНДУЕМАЯ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТЬ: 22 МИНУТЫ.

>> ОЖИДАЕМЫЙ ЭФФЕКТ: СТИМУЛЯЦИЯ ОКСИТОЦИНА, СНИЖЕНИЕ УРОВНЯ КОРТИЗОЛА, УЛУЧШЕНИЕ КАЧЕСТВА СНА, ПОЗИТИВНОЕ ВЛИЯНИЕ НА КОЭФФИЦИЕНТ СЧАСТЬЯ.

>> ЭВДЕМОНИЯ.

Персиковый свет мягко освещал лицо Дмитрия. Он не проснулся резко. Его веки медленно открылись, глаза, еще мутные от сна, на секунду сфокусировались на невидимом интерфейсе его собственных очков. Не удивление. Не страсть. Не спонтанное желание. Лишь мягкое, предсказуемое осознание. Он повернул голову к Наташе. Улыбнулся. Улыбка была теплой, ровной, соответствующей моменту. Оптимальной.

– Система права, – произнес он тихим, чуть хриплым от сна голосом, но без тени сонливости в интонациях. – Это будет полезно. Для нас обоих. Особенно… – Его взгляд скользнул к месту над ее переносицей, где пульсировал синий 84.1. – …для твоего фона.

Наташа почувствовала, как внутри все сжимается. Не отвращение к нему. К нему – жалость, смешанная с леденящим страхом. К ситуации. К этой чудовищной, бесчеловечной рациональности, проникающей в самое сокровенное. Физиологический отклик? Да, он был. Тело, обманутое персиковым светом, теплом его близости, годами привычки, откликалось на уровне гормонов, нервных окончаний. Но душа? Душа сжималась в комок ужаса и протеста. Это была не близость. Это была процедура. Запланированная, санкционированная, оптимизированная для повышения КС.

Дмитрий подвинулся ближе. Его движения были плавными, неспешными. Лишенными спонтанной страсти, но исполненными предписанной нежности. Он обнял ее, его прикосновение было знакомым, но в нем не было дрожи желания, только уверенная точность. Его губы коснулись ее шеи – в рекомендованной зоне, стимулирующей выброс окситоцина. Поцелуй был теплым, но… техничным. Как часть алгоритма.

Наташа закрыла глаза. Она пыталась отключиться. Вспомнить другое время. Ранние дни их отношений, до полного погружения в «Эвдемонию». Смех, неловкость, порывистые прикосновения, шепот глупых слов, горячее дыхание на коже… Но воспоминания приходили туманными, их острые края сглаженными, как будто отполированными нанороботами за годы «оптимальной» жизни. Вместо них вставали картины Архива – искаженные лица, кричащие в немом ужасе. И лицо женщины с куклой в момент превращения.

Она заставила свое тело ответить. Подчиниться. Ее руки обняли его спину, но движение было механическим, лишенным страстного притяжения. Ее губы ответили на его поцелуи, но в них не было жара, только имитация участия. Она делала то, что от нее ожидалось. То, что предписывал Оптимальный Путь. То, что должно было «укрепить связь» и «улучшить КС».

Процесс развивался с безупречной синхронностью. Дыхание их быстро выровнялось, став глубоким и ритмичным, как у спортсменов на тренажере. Движения – плавными, экономичными, лишенными резких порывов или неожиданных смен темпа. Они знали тела друг друга до мелочей, но это знание было не интимным, а функциональным, как знание интерфейса привычного устройства. Ни шепота, ни смеха, ни стонов, вырывающихся из глубины души. Только ровное дыхание и едва слышный шелест ткани. Тишина была почти зловещей, нарушаемой лишь ритмичным поскрипыванием кровати – единственным нерегламентированным звуком в этом безупречном действе.

Наташа смотрела сквозь полуприкрытые веки на потолок. В ее поле зрения, поверх персиковой ауры уведомления, горел полупрозрачный таймер:

17:34… 17:33… 17:32…

Обратный отсчет. Рекомендованные 22 минуты. Каждая секунда ощущалась как вечность. Она чувствовала тепло его тела, его руки, его губы, но все это было отделено от нее толстым слоем льда. Она была наблюдателем в собственном теле. Механизмом, выполняющим программу. В голове, поверх гула Системы, звучал ее собственный, безумный внутренний диалог: «Это близость? Это то, ради чего люди страдали, любили, умирали? Это пик человеческой связи? Оптимизированная физиология для выработки окситоцина и улучшения КС?» Она думала о Кирилле, рисующем свои безупречные озера. Чем это отличалось? Техникой? Безупречной, выверенной, бесстрастной техникой слияния?

Дмитрий, казалось, был полностью погружен в процесс. Его глаза были закрыты, лицо выражало сосредоточенное, почти медитативное спокойствие. Он следовал внутренним подсказкам Системы, ее рекомендациям по темпу, давлению, последовательности действий. Он не торопился и не замедлялся. Он оптимизировал момент. Для пользы. Для гармонии. Для их общего КС.

Таймер отсчитывал последние минуты. 03:15… 03:14… Наташа почувствовала, как ее собственное тело, обманутое стимуляцией, подходит к предсказуемой, запрограммированной кульминации. Это было не извержение страсти, а техническое завершение цикла. Волна накатила, отдалась глухим эхом в онемевшем сознании, оставив после себя не блаженство, не глубокое соединение, а лишь пустоту и физиологическую разрядку. Ровно в тот же момент, с точностью до секунды, тело Дмитрия напряглось и расслабилось. Синхронность была поразительной, почти пугающей. Как у двух идеально откалиброванных механизмов.

Он мягко отстранился. Его дыхание быстро вернулось к норме. Он открыл глаза и посмотрел на Наташу. На его лице расцвела улыбка. Та самая, предписанная Системой для пост-коитальной фазы: мягкая, удовлетворенная, одобрительная. Улыбка из учебника по укреплению партнерских связей. Он наклонился и поцеловал ее в лоб – оптимальная зона для нежного, не сексуализированного контакта после близости. Поцелуй был теплым, сухим, продолжительностью ровно 2 секунды.

– Спасибо, – прошептал он, и в его голосе звучало искреннее удовлетворение. Удовлетворение от хорошо выполненной задачи. От соответствия плану. От знания, что они оба внесли вклад в стабильность их единицы и, вероятно, в небольшой рост их Коэффициентов Счастья. – Это было… гармонично. Спокойной ночи.

Он повернулся на бок, в свою рекомендованную позу для сна, потянулся к очкам «Видение», чтобы деактивировать ночной интерфейс, и через несколько секунд его дыхание снова стало глубоким и ровным. Он погрузился в «оптимальный ночной покой». Завершив пункт программы.

Наташа лежала на спине. Персиковый свет в очках погас, оставив только холодную синеву цифры 84.1. Но цифра дрогнула, поплыла… и остановилась на 84.3. Микроскопический рост. Награда Системы за соответствие. За выполнение процедуры. Физиологический отклик был учтен, окситоцин сделан свое дело. Технически – все было оптимально.

Но внутри нее была пустота. Не тишина после бури, а безвоздушное пространство. Глухая, леденящая пустота, простирающаяся от онемевшей кожи до самого центра ее существа. Она чувствовала себя использованной. Не им. Системой. Ее тело стало инструментом, ее интимность – регламентированной процедурой, ее партнер – исполнителем алгоритма. В этой пустоте не было даже боли. Было абсолютное ничто. Ощущение полного, тотального одиночества в самой близости из возможных. Она была как космонавт, выброшенный в открытый космос без скафандра, видящий родной корабль, но знающий, что он заперт навсегда.

Она попыталась сглотнуть. Горло было сухим. Она попыталась заплакать. Слез не было. Только сухость и это всепоглощающее ничто. Она смотрела в темноту, на контур плеча Дмитрия, и видела не любимого человека, а идеально функционирующий компонент огромной машины. Машины, которая только что использовала ее самым сокровенным образом для поддержания собственной безупречной работы.

И тогда она почувствовала это. Тонкое, едва уловимое движение внутри. Не в сердце, не в голове. Где-то глубже. В крови? В лимфе? Как будто миллионы крошечных, невидимых щупалец, рассеянных по ее телу – нанороботы «Гармонии» – среагировали на опасный всплеск… чего? Отчаяния? Экзистенциального ужаса? Невыносимой пустоты? Они сработали мгновенно, как всегда. Выделили микроскопические дозы успокоительного, мягкого антидепрессанта, может быть, легкого эйфорианта. Физиологический ответ на психоэмоциональную аномалию.

Эффект был почти мгновенным. Острый край пустоты… притупился. Ледяное ничто заполнилось теплой, ватной апатией. Желание кричать, биться в истерике, выбежать из этой безупречной спальни в ночь – растворилось, как сахар в воде. Осталась лишь усталость. Глубокая, всепоглощающая усталость и тупая, знакомая покорность. Пустота не исчезла. Она просто перестала быть такой острой. Ее приглушили. Аккуратно. Бесшумно. Оптимально. Как боль от укола анестезиолога.

Наташа перевернулась на бок, спиной к Дмитрию, к его ровному, гарантированному сну. Она подтянула одеяло, машинально приняв рекомендованную позу для комфорта. Синяя цифра 84.3 светилась в темноте, отражаясь в стекле очков на тумбочке. Не наказание. Не награда. Просто констатация текущего состояния системы «Наташа Волкова». Системы, которая только что прошла процедуру «Оптимальная Близость» и получила химическую коррекцию за непредусмотренные эмоциональные издержки.

Она закрыла глаза. Гул Системы в голове теперь звучал громче, заполняя пространство, где еще минуту назад бушевала пустота. Он был успокаивающим. Убаюкивающим. Он обещал забвение. Она погружалась в него, как в теплую, вязкую смолу. Последней мыслью перед тем, как сознание отключилось под действием приглушающих химикатов и собственного истощения, было: они даже мою тоску украли. Оставили только цифру. Только гул. Только… оптимальную пустоту. И эта мысль тоже растворилась в накатывающей химической волне безразличия, оставив лишь ровную поверхность искусственного сна.

Глава 8: Дочь и рыжий кот

Воскресный вечер завершался плавно, как предписывал Оптимальный Путь. Квартира утопала в приглушенных тонах «вечернего релакса» – свет умных ламп сменился на глубокий индиго, воздух наполнился едва уловимым ароматом лаванды и валерианы, генерируемым климат-системой. Дмитрий в своем кресле погружался в «оптимальное премедитативное состояние», его глаза были закрыты, лицо абсолютно бесстрастно, дыхание замедлено до рекомендованных 6 вдохов в минуту. Артем в своей комнате выполнял финальный «когнитивный калибровочный модуль» – набор беззвучных упражнений на планшете, синхронизирующих нейронные паттерны перед сном. Безупречный алгоритм семьи работал без сбоев.

Наташа сидела на диване, пытаясь сосредоточиться на проекте «Зоны Релаксации» в своих очках «Видение». Виртуальная зелень струилась перед глазами, плавные линии скамеек радовали глаз, виртуальный ручей журчал с предсказуемым успокаивающим ритмом. Но синяя цифра 84.3 мерцала навязчиво, а внутри все еще гудело от вчерашней «Оптимальной Близости» и химически приглушенной пустоты после нее. Ее собственные мысли были вялыми, словно плывущими сквозь густой сироп – остаточное действие вечерней «корректирующей» дозы нанороботов, стабилизировавших ее после стресса интимной процедуры. Она чувствовала себя вымытой, вытертой насухо, лишенной даже острых углов собственной тоски.

Тишину нарушило негромкое шарканье босых ног по полу. Аня. Девочка стояла у края дивана, ее тонкая фигурка в рекомендованных пижамных брюках и футболке цвета «ночного спокойствия» казалась хрупкой в полумраке. Но ее глаза… Глаза не были опущены, не выражали стандартного «вечернего умиротворения». В них горел огонек. Неуправляемый, живой, трепетный огонек восторга и тайны. Такого выражения Наташа не видела на лице дочери… не могла вспомнить когда. Оно было неоптимальным. Оно было настоящим.

– Мама… – прошептала Аня, ее голос звучал чуть выше обычного, в нем дрожали нотки сдерживаемого волнения. Она оглянулась на дверь в комнату Артема, на неподвижную фигуру Дмитрия, затем быстро, с кошачьей ловкостью, взобралась на диван рядом с Наташей. В ее руке был детский планшет – гладкий, белый, с сенсорным экраном, обычно используемый для образовательных модулей и одобренных игр.

– Тссс… – Аня прижала палец к губам, ее глаза сияли заговорщицким блеском. Она включила планшет, яркость экрана была убавлена до минимума. Наташа почувствовала, как в висках кольнуло – предупреждение Системы о нерегламентированной активности ребенка в вечернее время. Но любопытство, слабый росток, пробившийся сквозь химическую апатию, оказалось сильнее.

Аня запустила видео. Качество было плохим, изображение дерганым, снятое, очевидно, скрытой камерой или старым устройством. На экране был задний двор какого-то заброшенного здания в «не рекомендованном» квартале – Наташа узнала грубую кирпичную кладку, разбитый асфальт, клубы дикого бурьяна, не подстриженного алгоритмами ландшафтного дизайна. И среди этого хаоса – Он.