Такова жизнь

Глава 11. Непредвиденное купание в рыбоводческом озерке и нокаут от кубинца

Когда в той первой моей заграничной командировке нас с Виктором привезли в отель, это была ночь с пятницы на субботу. Последующие два дня были нерабочими. Мы, чтобы убить время выходных дней, безуспешно пытались найти какой-нибудь местный музей, достопримечательности или что-то в этом роде. Затем мы исследовали окружающую посёлок местность. От ночного дождя не осталось и следа, знойно светило солнце. Недалеко от Эберсбаха мы обнаружили три небольших озера и решили устроить привал, искупаться и немного позагорать. Уже во время купания мы обнаружили, что вода в озере мутноватая и в ней слишком много рыбы. Думая, что в соседнем озере вода чище, мы прошли туда. И каково было наше удивление, когда и в другом озере мы обнаружили так же много рыбы, но уже более крупной. Наши фантазии разыгрались, и мы уже стали думать, как бы организовать рыбалку, как вдруг увидели шедшего нам навстречу улыбающегося мужчину с большим сачком и ведром. Мы молча стояли и ожидали, что скажет нам этот человек. Он приветливо поздоровался и по нашему ответу понял, что мы инопланетяне. Терпеливо показал нам на табличку, на которую мы не обратили внимания. Да и зачем нам знать какую-то там табличку, если нам и так хорошо. Из всех слов мужчины я (а из нас двоих я считался полиглотом) понял только два слова: «приват» и «фиш». Глуповатому нашему изумлению и общему смеху не было границ. Наконец успокоившись, мы извинились. Пока мы одевались, всё ещё улыбающийся хозяин начерпал нам, иначе это не назовёшь, несколько рыбин из последнего озера. Генрих, так он нам представился, доходчиво на пальцах объяснил, чтобы мы унесли рыбу в ресторан отеля и отдали на кухню приготовить. Нам приятно было столь деликатное и уважительное отношение к нам. Мы поблагодарили и пригласили его на ужин вместе с нами. Показав на озёра, Генрих сказал: «Арбайт, арбайт» – и провёл себе рукой поперёк горла. Отблагодарив Генриха, мы вернулись в отель, где передали рыбу на кухню ресторана. Вечером нам был приготовлен отменный ужин, которым мы поделились с поварами.

В течение шести месяцев нам с Виктором и ещё четверым нашим землякам из разных текстильных городов Союза, присоединившимся к нам позже, предстояло организовать монтаж более трёхсот станков на вновь отстроенной государством местной фабрике. Тогда я впервые познакомился с кубинцами, приехавшими туда перенимать опыт монтажа и обслуживания. Сблизившись с ними, я понял, что вряд ли есть другие народы в мире, которые так восприимчивы к музыке и удивительно подвижны. Звучание любой мелодии пробуждает в них темперамент, и они, не сговариваясь и радостно улыбаясь, свободно совершают ритмичные движения, часто даже не отрываясь от работы. Параллельно с запуском станков мы проводили обучение не только немецких специалистов, но и кубинских. После приобретения опыта в Германии они должны были работать у себя на Кубе, куда были запланированы большие поставки станков с моего завода. После завершения монтажа, в день официальной сдачи в эксплуатацию объекта, приезжала большая делегация из Берлина во главе с заместителем главы правительства Круляковским. В составе делегации был и Эгон Кренц – партийный функционер, ставший впоследствии последним председателем Социалистической единой партии Германии и главой государства, сменив больного Хоннекера. Эти высокопоставленные товарищи от власти в знак благодарности, улыбаясь, крепко жали нам руки. После их отъезда был большой банкет в местном ресторане.

На мероприятии случилось одно неприятное событие, омрачившее нашу дружбу с кубинцами. Надравшийся спиртного наш коллега из Чебоксар, рост которого был метр с кепкой, положивший глаз на кубинскую девушку, красивую мулатку, решил побить её друга Мигеля, рослого, спортивного сложения. Гераськин первым нанёс удар кубинцу, не ожидавшему такого вероломства от советского человека. Затем он пытался ещё повторить удар, но уже безуспешно. Кубинец ловко уклонился от надоедливого русского, красиво и профессионально отправил Гераськина в нокаут. Тот рухнул мешком на пол. Пришлось поливать водой нашего «героя». Затем мы погрузили его в автобус, который и увёз его домой к жене, живущей не так далеко от ресторана. На следующий день сконфуженный «герой» напрасно разыскивал Мигеля, чтобы извиниться перед ним. Рано утром все кубинцы уехали к себе на Родину.

– Я бы этого Гераськина тут же отправил домой и больше не выпускал за границу, чтобы не позорил нашу страну, – сказал Иванов.

– Как объяснить, что в одном человеке могут находиться рядом такие совершенно разные качества: благородство в нормальном состоянии и такое падение личности после выпивки? – спросила Ерназарова.

– Ты сама ответила на свой вопрос. Спиртное и есть разрушитель личности. При первых же симптомах такому человеку надо ставить клеймо на лоб: «Спиртного не давать».

– Негуманно и недемократично, – ответила Ерназарова.

– Ну, да. Пусть себе живёт свиньёй, это благородней, – съязвил Анатолий.

– Надо воспитывать детей ещё со школы, – предложила Галина, – а в школьной программе нет этой темы, чтобы выросшие дети имели правильное представление о культуре пития.

– Наивно полагать, что беседы эту проблему решат. Она вечна. Ещё римские философы, воспевая вино, пытались найти причину деградации личности в чрезмерном его употреблении, о чём обеспокоенно рассуждал незабвенный Плутах.

Кстати, эту же самую историю о Гераськине пересказал мне мой коллега в Новосибирске Витя Кендин, работавший четыре года на Кубе с тем самым Мигелем, который и поделился с Виктором этой историей.

Много событий прошло с тех пор до сегодняшнего дня, заслонивших впечатления первой командировки, так и хочется сказать: «Как давно всё это было!»

В ресторане, где мы ужинали с нашей съёмочной группой, тихо звучала музыка. Мои путешественники покончили с блюдами и рассказ мой слушали рассеянно. Иванов откровенно зевал, лишь Раиса Мулдашевна задавала вопросы, пытаясь услышать от меня то, что могло пригодиться в качестве материала фильма. Обсудив программу следующего дня, мы разошлись по номерам.

Утром Анатолий разбудил нас раньше, чем мы договаривались. Он признался, что страдает бессонницей. Оказавшись перед зеркалом, он сказал:

– О господи, какой же я страшный. Почему Господь не сделал всех одинаково красивыми, как Ален Делон.

– А вы отпустите бороду, как у меня, и будете выглядеть как восточный мудрец, – пошутил я.

– Кстати, говорить обобщённо про условных мудрецов не стоит. Мудрецами признаны должны быть только те, кто подтвердил свой ум трудами или вошёл в исторические анналы как ближайший попутчик исторических личностей. Что касается меня, то мудрости у меня и так хватает. Отпущенная борода мне не даст того преимущества, которое есть у тебя, – молодости.

– Когда-то вы тоже были молоды и красивы. Так же, как все молодые, имели преимущества перед другими, такова жизнь, – сказал я.

– Да, был. Да только прожёг я свою жизнь по разным мелочам.

– Так поправьте её. Ещё не всё потеряно, – стоял я на своём.

– Ты молод и не можешь судить о том, что может или не может пожилой человек. В этом состоянии надо находиться, чтобы это понять и почувствовать. Я всю жизнь мечтал иметь свою киностудию, чтобы снимать то, что меня интересует.

– Так что, сейчас я вас не интересую? – спросил я.

– Ты тут ни при чём. Ты – это обязаловка. Ты даже не понимаешь, о чём я говорю. Это из другого мира. Должна быть свобода выбора материала, темы и, в конце концов, вспышка творческого горения или неожиданная находка.

– Я вас понимаю. Я тоже хотел бы стать поэтом и писать книги, – продолжал я.

– Поэтом ты и так можешь стать, работая на прежней работе, если есть талант. А у меня уже всё позади, – сказал Анатолий тоном пессимиста.

– Не расстраивайтесь, у вас и так наверняка была интересная жизнь. Многие об этом и мечтать не смеют, – пытался подбодрить я.

– У каждого свой уровень мечты и оценки реальности. Так, дамы, хватит краситься, красота в душе человека, а не в яркости губ, – назидательно сказал Анатолий.

– С душой у нас всё в порядке. Мы исполняем ритуал, который нам, женщинам, придаёт уверенности. Нравиться мужчинам – это важно, но удовлетворение собой – это как ягодка на торте. Вам, мужчинам, не понять, – утвердилась в своём мнении Раиса Мулдашевна. Перед столичным оператором она не пасовала и чувствовала себя уверенно.

В шесть часов утра кафе отеля уже работало, там мы и позавтракали. Сытные бутерброды и кофе уютно расположились где-то рядом с душой, подняв настроение. Шесть тридцать – это достаточно рано, но мы видели, что жизнь на улицах уже кипит. В это время многие немцы на предприятиях уже работают. В четырнадцать-пятнадцать часов они уже свободны от работы. Добрых полдня у них остаётся для домашних и личных дел. На узких петляющих улицах, по которым мы ехали, часто встречались и мужчины, и женщины на мопедах и велосипедах.

Многие населённые пункты, сквозь которые мы проезжали, мне были хорошо знакомы и наталкивали на разные воспоминания.

Я рассказал сидящим в машине о личности главного инженера фабрики – Хартмана, у которого предстоит брать интервью. Он широкоплечий, более чем двухметрового роста, весёлый и с удивительно доброй душой. Когда он хохочет, кажется, содрогается воздух всей округи. Но если он кого-то отчитывает, лицо его продолжает оставаться дружелюбным, но от его тона все невольно съёживаются.

По понятным причинам я утаил от сидящих в машине одну историю, которая произошла со мной в 1980 году. Но я расскажу её вам, дорогие читатели.

Глава 12. Чары карих глаз и «капиталистический социализм»

Тогда я был командирован в эти края во второй раз и работал на текстильном комбинате в Нойгерсдорфе.

Жил я тогда также в отеле «Лихтенбург» и ежедневно ужинал в ресторане, где собирались люди со всей округи не только вкусно поесть, но и просто посидеть с кружкой пива и поболтать. Хозяйка отеля Дохен – она же и официантка, которая с удовольствием исполняла роль, когда было много народа, – отвела мне постоянное место за столиком в уютном углу, откуда я мог обозревать весь зал. Было интересно наблюдать за людьми, часто крепко подвыпившими. Прислушивался к немецкой речи, тренируя память. Иногда мужчины подходили ко мне со штофиком, предлагали выпить и заводили разные разговоры. Чаще проявлялось уважение. Правда, был случай, когда чрезмерно подвыпивший гость устроил со мной разборку. «Кто воевал лучше, если немцев погибло меньше?» – задирал он меня. Тогда хозяин отеля Зигфрид, достаточно высокий и мускулистый, легко восстановил порядок, выпроводив назойливого гостя.

Однажды я заметил приходящую сюда по выходным одну семью. Папа с мамой лет под пятьдесят и две дочки, как я потом узнал, девятнадцати и двадцати двух лет. Город был небольшой, и они, вероятно, знали, кто я. Младшая из сестёр всегда садилась лицом ко мне и, не стесняясь, с заинтересованностью разглядывала меня. Старшей её сестре я был неинтересен. Однажды, когда мест в ресторане было мало, хозяйка взглядом и движением головы спросила у меня, можно ли их подсадить ко мне. Я согласился, кивнув головой, но сам слегка заволновался, боясь выдать свой интерес к их дочке. Тогда я продолжал учить немецкий язык и разговаривал уже сносно. Они представились. Интересующую меня девушку звали Эльвира. Разговаривал я больше с родителями. Девушки, которые по школьной программе учили русский язык, сначала с любопытством слушали, а затем стали включаться в разговор. Распрощались мы уже как хорошие знакомые.

Как-то в другой раз эта же семья ужинала за другим столом, и родители ушли значительно раньше, а девушки задержались. Вскоре в ресторан вошли два поляка лет тридцати. Один был одет обычно, и было видно, что человек скромный. Другой был полной противоположностью ему: высокий, с тёмными волосами, стриженный коротко по-спартански. Одет был в синие джинсы, цветастую рубаху и красную жилетку. Под носом красовались длинные усы, спускавшиеся до низа подбородка, – личность колоритная. Как я и опасался, поляки уселись за стол к сёстрам. Эльвира посмотрела на меня и вопросительно пожала плечами, будто бы говоря: «Что поделаешь». Поляки разговаривали громко на неплохом немецком. Они заказали девушкам пиво и предложили играть в карты. Не дождавшись ответа, стали раздавать карты. Януш – так звали щёголя – оказывал больше внимания Эльвире и даже по какому-то поводу поцеловал ей руку. Эльвира посмотрела на меня. Я понял, что, имея расположение к понравившейся мне девушке, я обязан быть её защитником. Я оставил недопитый чай и решительно подошёл к столику.

– Dobry wieczor, panowe, – поприветствовал я мужчин. Не дождавшись ответа, взял Эльвиру за руку и сказал: – Komm mit mir (Пойдём со мной. – нем.).

Она встала, сказав «Пока!», и мы пошли к выходу. В прихожей, перед лестницей на второй этаж, рассерженный Януш догнал нас. Он довольно резко дёрнул меня за плечо.

– Ты кто? – спросил он.

Не ответив на его вопрос, я достал ключ, передал его Эльвире и попросил её идти в номер. Не говоря ни слова, Эльвира ушла. Повернувшись к Янушу, я ответил:

– Я русский, звать меня Николай. – И протянул ему руку.

Он ответил коротким рукопожатием и сразу, как бы обжёгшись, выдернул руку.

– Разве ты знаком с Эльвирой? – спросил я.

– Да, я видел её вчера в ковровом магазине, где она работает, там и познакомился с ней.

– О, братец, ты опоздал на два месяца. Я знаю не только Эльвиру, но и её родителей. У нас с ней серьёзные отношения, – соврал я. Считая дело решённым, я миролюбиво спросил Януша: – Чем вы здесь занимаетесь? Я работал в Польше в разных городах. Вы из какого города?

Ещё не успокоившись, он раздражённым тоном ответил:

– Ты перешёл мне дорогу, Николай, эта девушка мне очень нравится. Не встречайся мне на тёмной улице.

– Извини, Януш. Ничем не могу помочь. И ссориться не надо. Эльвира ждёт меня в номере. А тебя в Польше, наверное, ждёт жена. Кольца у тебя очень красивые, подарок жены? – бестактно спросил я.

Ничего не ответив, уязвлённый Януш сверкнул красивыми глазами и решительно вышел.

Придя в номер, я увидел, что Эльвира сидит у ночного светильника и читает советский журнал «Дайджест советской прессы». Она встала и со словами благодарности обняла меня.

…Уже за полночь я проводил её домой. Её родители имели довольно большой дом на главной улице, на первом этаже которого был магазин, где они торговали ковровыми изделиями и тканями.

Через три месяца я завершил работу на фабрике, и мне надо было уезжать. Эльвира привязалась ко мне и последнюю неделю жила в моём номере. Хозяйка, всё понимающая, вечером носила нам еду в номер. Эльвира хотела со мной ехать в Советский Союз. Я согласился на провожание меня на машине до Берлина. Распрощавшись, Эльвира той же машиной возвратилась обратно домой. Я сожалел о её страданиях. Я, грешник, корил себя и был благодарен ей.

С тех пор прошло более четырёх лет. Недавно, примерно за месяц до моей кинематографической поездки в Новосибирск, по текстильным делам я был в Нойгерсдорфе вместе с моим новым чебоксарским коллегой по «Техцентру» Евгением Прокловым. В этом регионе я знакомил его с текстильными фабриками, их руководителями и делился опытом работы по организации сервиса. Я предложил Евгению остановиться в хорошо мне знакомом отеле «Лихтенбург». Я понимал, что могу столкнуться с Эльвирой, и мне было даже любопытно увидеть её, ведь мы расстались не врагами. К тому же я надеялся, что моему новому коллеге можно довериться. Туда мы приехали вечером и сразу решили зайти в ресторан поужинать. Войдя в ресторан, я поздоровался с хозяйкой Дохен, с её мужем Зигфридом и представил Евгения. Дохен наклонилась ко мне и шепнула, что Эльвира с родителями здесь. Мы прошли за указанный нам столик. Довольно громко приветствуя меня, из-за стола вышел Вальтер, отец Эльвиры. К приветствию присоединились остальные члены семьи. Эльвира сидела смущённая с маленькой девочкой на руках. Прошедшие три года, как мы с ней расстались, изменили её. Она повзрослела, пополнела и сильно стала похожа на мать. Рядом с ней сидел молодой человек лет тридцати пяти, рослый, с рыжими волосами, зачёсанными назад, с цепкими взглядом. Я бы сказал, говоря словами персонажа известного фильма, у мужчины характер нордический, стойкий. Но руку он мне подал и приветливо улыбнулся. Сказав им, что я рад их всех видеть, я прошёл к Евгению, уже сидящему за столиком.

– Ничего себе! Они с тобой поздоровались как с родственником, – сказал Женя, улыбаясь.

– Да, это была моя девушка в первой моей командировке.

– Это как так? – спросил Женька.

– Так, как бывает у людей, когда они долго бывают в одиночестве в чужой стране.

– Я понимаю, – ответил Женька с ухмылкой.

И тут я пожалел, что у меня вырвалось это признание, видя то, с какой интонацией он это сказал.

Подошла громкоголосая Дохен, и мы заказали ужин. Я курил и просматривал местную газету.

Подошёл отец Эльвиры Вальтер, сел на свободный стул, подал мне руку ещё раз и поздоровался с Евгением.

– Ты хорошо стал говорить по-немецки, – сказал он. – Где ты теперь работаешь?

Я коротко рассказал о работе в Берлине и сказал, что Евгений – мой коллега из «Техцентра».

– Эльвира долго вспоминала тебя, жалела, что ты не оставил ей фотографии. Потом за ней стал ухаживать Рудольф, – он показал головой на зятя, – который вернулся из армии. Раньше он жил на нашей улице, и через некоторое время она взяла отпуск в институте, где училась, и вышла за него замуж, – рассказал Вальтер.

– Он хорошо улыбается, видно, добрый человек, – отметил я.

– О, да, он очень работящий и хорошо относится к Эльвире. Он знает, кто ты, можешь не волноваться, – сказал Рудольф.

Тут подошла Дохен и сказала, что меня приглашают к себе за стол её родственники, приехавшие в гости из Западной Германии. Когда я парковал свою машину у отеля, я видел седан «фольксваген» и микроавтобус с западными номерами. Я извинился перед Вальтером, поздравил его с внучкой, пожелал его семье всего доброго и направился к западникам. Евгению я объяснил, что это мои знакомые, с которыми немного поболтаю.

– Хорошо, я поем и потом погуляю, – ответил он.

Для западных гостей были сдвинуты столы, и за ними сидели человек двенадцать мужчин и женщин и двое подростков. Некоторых из взрослых я видел и раньше, когда они приезжали, и они здоровались со мной как со старым знакомым. Мне поставили стул, я сел, и мне сразу предложили двойной штоф со словами:

– Мы угощаем тебя: «Цум воль».

Поблагодарив и пожелав им того же, я разом выпил. Мне принесли мною заказанное блюдо, и я, кроме завтрака, ничего не евший, с удовольствием стал есть. Через какое-то время, уже захмелев, они стали расспрашивать меня, что нового в жизни Советского Союза. И пошёл обычный в таких случаях разговор. О старых меняющих друг друга руководителях, о войне в Афганистане, о гонке вооружений, о социализме, ограничивающем людям свободу предпринимательской деятельности и т. д. Я никогда не был категоричным защитником существующего положения в стране. Хотя по инструкции был обязан «отстаивать социалистический образ жизни». Было очевидным, что и руководители нужны моложе и что любая война хуже, чем плохой мир. Что касается вопроса, какая система лучше, капитализм или социализм, я уклончиво отвечал: «Время покажет». И мне тогда на самом деле казалось, что обе системы со временем будут сближаться, сглаживая недостатки, заимствуя друг у друга положительное, и со временем превратятся в некий унифицированный капиталистический социализм. По крайней мере, мне так хотелось. Мне и в голову тогда не могло прийти, что социализм когда-нибудь без войны или других потрясений может быть низложен.

– Надежда на будущее – непременно прекрасная, умная девушка. А вот история, как всегда, противоречивая, часто недобрая, а порой просто злобная старуха, – сказал я фразу, которую придумал раньше и которой не раз в подобных разговорах пользовался.

Такой ответ их не удовлетворял, и они настаивали на очевидных пороках декларативной, искусственно созданной нашей социалистической системы. Кроме того, наличие двух соседствующих государств одной немецкой нации показывало разные результаты экономического развития и уровня жизни. Это был их веский аргумент в диалоге о системах. Иногда мне приходилось участвовать в подобных разговорах и с работниками предприятий ГДР. Они, надо понимать, в шутку об этом говорили так: работать хотим спокойно, без излишних напрягов и без безработицы, как в ГДР, а жить красиво, как в ФРГ. Первое в ГДР было реализовано довольно быстро после окончания войны, а вот второе так и осталось маяком на горизонте.

Эти строки я пишу в 2020 году, и теперь мы знаем, что случилось с миром, в частности с германским народом, за эти прошедшие 35 лет. Теперь это всё в прошлом.

Глава 13. Гора, соединяющая три страны, и возрождающийся Дрезден

Но вернёмся в то время, когда мы вместе со съёмочной группой направлялись в Саксонию к замечательному человеку, гиганту Хартману, на последний этап съёмки. Путь лежал от Карл-Маркс-Штадта через Дрезден, столицу Саксонии, дальше в сторону горного пограничного триумвирата между Чехословакией, Польшей и ГДР.

Я вспомнил, как там, когда-то поднявшись на гору высотой метров пятьсот, я расположился на её травянистой вершине. Был тёплый солнечный день. Под склоном слева от меня виднелись зреющие поля, зелёные рощи вдоль дорог, сады, а вдали в лёгкой дымке лежало польское поселение Синявка. Правее от меня протекала небольшая река Низа, искрясь рябью волн и бликами солнечных лучей, уходя вправо на территорию городка Градек над Низой уже в Чехословакии. Сам я сидел на траве немецкой земли и думал об истории этих мест, пытаясь понять, каким образом именно здесь, в одной точке, где я сижу, сошлись три луча границ и сколько было положено жизней, чтобы это было именно так.

Вдохновляющая погода и все любопытные обстоятельства сподвигли меня, русского человека, попавшего сюда волею судеб, написать лёгкое незатейливое стихотворение, выплеснувшееся на лист бумаги буквально за несколько минут. Это стихотворение значительно позже попадёт в первый мой сборник стихов как частичка моей, как я теперь понимаю, интересной истории.

Опять вдали, опять тоскаПо синеве родной.Живут же как-то облакаБездомною судьбой.Мне ж, как листку, не повезло:От крепкого стволаВдруг вихрем жизни унеслоВ саксонские дела.И за безумной суетойВот так, среди полей,Я вспоминаю наш покойСибирских славных дней.И всё же странен этот мирВ условностях своих:Вот я сижу, пленитель лир,Слова прессую в стих.Под склоном слева от меняРучья бежит поток,За ним там польская земля,Синявка – городок.А справа, слышу, чех поётЧуть ниже под горой,Земля там чешская цветётИ Градек над Низой.А подо мною на гореСаксонская земля.И сам я даже загорелПод общим солнцем дня.Прощай, безвестная гора!А впрочем, имя дам,Я назову её «Пора».Пора к своим друзьям.

Проезжая Дрезден, мы решили задержаться, сходить в музей Цвингер, пообедать и затем уже ехать к нашему Хартману. Подъезжая с запада к Дрездену, мы на несколько минут задержались у большой вывески со стрелкой по направлению к городу Торгау. Именно там произошла всем известная встреча на Эльбе 25 апреля 1945 года союзнических войск. С огромной радостью американские, советские солдаты и офицеры обнимались, выпивали и радовались приближению конца войны.

Хоть время далеко унесло нас от тех военных событий, но даже сейчас на этой земле, откуда пошла эта смертоносная волна низвергающего и всё уничтожающего вулкана человеческой жестокости, всё ощущалось кожей, и не верилось в реальность произошедшего человеческого безумия.

Когда мы въехали в Дрезден, Иванов снимал улицы города, а режиссёр Ерназарова была поражена разрушениями, увиденными в самом центре города. Гигантские руины зданий и церквей до сих пор стояли как памятники безумию. Тут и там возвышались строительные краны, возводившие целые кварталы домов на месте разрушенных.

– Господи, как же это было возможно? Невероятно. Как же так, ведь прошло после войны сорок лет? Какие же разрушения были тогда сразу после войны, если до сих пор есть ещё много разрушенного? – восклицала она.

– Дрезден, красивейший город Европы, был разбомблен практически в самом конце войны, – рассказывал я. – Город находился уже далеко в тылу, и тем не менее англичане и американцы решили провести акт возмездия. Это они сделали в отместку за бомбёжки английских городов в начале войны, в которых фашисты безжалостно уничтожали гражданское английское население, и за другие преступления, совершенные вермахтом в ходе военных действий в Европе. В Дрездене буквально за несколько часов погибло более тридцати тысяч человек – в абсолютном большинстве мирных жителей.

В музейном комплексе Цвингер нас объединили ещё с одной группой советских туристов с русскоговорящим гидом. Я уже многократно бывал в этом музее. Но каждый раз вновь и вновь удивлялся величию неиссякаемого творческого духа человека даже во времена ожесточённых войн или моровых болезней. Человеку свойственна самореализация творческого потенциала в любых обстоятельствах, когда он избавляет себя от накопившихся идей, образов и переживаний в минуты и часы вдохновения. Часто великие вещи рождаются и как результат обязательного подневольного труда или просто за кусок хлеба, показывая неповторимый талант мастера. В каждом музее мира есть особые места, где хочется тихо, спокойно посидеть, глядя на эти творения. Невольно задумываешься о своей жизни и о времени, в котором живёшь, сравнивая масштабы событий прошлого и настоящего.