Такова жизнь

Совсем другая беда случилась год назад с Володей Кайновым. Он работал в «Техцентре» инженером по полиграфическому оборудованию. Был добрым, улыбчивым человеком и хорошим специалистом. Дома на заводе он работал на вредном производстве. Может, это стало причиной его недомогания. Но когда в немецкой клинике «Шарите» его обследовали, выяснилось, что у него рак крови. Некоторое время он ещё приходил на работу, старался выглядеть, как всегда. Обычно разговаривал, улыбался, но в глазах были приглушены живые, неповторимые, свойственные ему огоньки искренней радости. Однажды вечером его жена и донжуан Виктор, предшественник Жени Проклова, пришли ко мне домой с бутылкой вина. Было уже довольно поздно, тем не менее моя жена поставила на стол кое-что перекусить. Общий разговор не клеился. Гости попросились посидеть поговорить, и мы с женой ушли спать. Встав рано утром, я увидел их, спящих в обнимку, и попросил уйти. На душе было мерзко. Конечно, между мужчинами и женщинами бывает всякое, но только не в такой ситуации. Я понимал, что Володя, скорей всего, сейчас не спит. Наверняка он догадывался, где его жена и с кем. Володя и Виктор несколько лет работали вместе. Тотальное предательство друга и жены.

Когда все формальности, необходимые для отъезда, были выполнены, я помогал Владимиру упаковывать вещи. Я не мог заставить себя посмотреть на его жену и обращаться к ней по имени. А он обыкновенно разговаривал, шутил. Что это? Мужество и самообладание или осознанное восприятие безысходности?

Много лет спустя, когда мне уже было под семьдесят, у меня тоже была диагностирована онкология. Тогда я понял, что, пока человек не окажется непосредственно у последней черты, он сохраняет оптимизм и надежду.

Глава 16. Пришла беда – открывай ворота…

В конце июля после скандальной переписки с заводом мне вернули ключи от моего склада с требованием сделать ревизию. А в конце августа после передачи деталей по гарантии и по заявкам предприятий на коммерческой основе шеф вызвал меня к себе.

– Жуков, ты так и будешь возить детали со склада неизвестно куда? Где мой интерес? – тихо и с акцентом на слове «мой», ломая в руках скрепку, спросил шеф.

– Леон Евсеевич, проверьте рекламации и заявки на запчасти. Всё сделано согласно инструкции, документы могу вам представить. Кстати, они были у вас на утверждении. А в делах с вашими интересами я участвовать не буду.

– Но ты тогда должен понимать, что ты мне здесь не нужен.

– Не нужен где – в кабинете, в «Техцентре», в Германии?

– Тогда ты поедешь домой в свою Сибирь.

– Леон Евсеевич, это раньше ссылали в Сибирь, теперь это обжитый край. Приличные люди живут там. Кроме того, у меня там дом, мать, семья, друзья. Домой я всегда рад поехать. Это для вас Сибирь может оказаться ссылкой.

– А ты за меня не беспокойся. Смотри, твоё дело. Ты не хотел жить по-человечески, а на мои кандалы ещё не добыли металл, – скрепка в руках шефа превращалась в замысловатую фигуру.

– Почему вы решили, что меня откомандируют? Ведь завод меня не отзывает, а срок у меня заканчивается в мае следующего года. Грехов за мной не числится, чем мой отъезд обоснуете? – спросил я.

– Грехи у тебя есть, и ты о них узнаешь в ближайшее время. – Шеф бросил изуродованную скрепку в пепельницу. – В ноябре сдашь все дела новым представителям заводов. – Голос его стал твёрдым, победоносным, выражавшим несомненное превосходство.

Я вспомнил тот день, когда нас посещал с инспекцией московский гость и как тогда тряслись пухлые щеки шефа. Как меняются люди, приобретая уверенность авторитетом кресла.

– Мне сегодня машину надо сдать в ремонт. Я могу идти? – спросил я шефа.

– Можешь. – И он несколько раз покашлял, как он это делал всегда, когда нервничал.

Я внешне был спокоен, но сердце тоже колотилось. В этом коротком разговоре я понял, что теперь события будут разворачиваться в ускоренном темпе.

На улице шёл мелкий частый дождь. Я сел в свой старенький «жигулёнок» и поехал в район Карлсхорста. Неделю назад, когда я проезжал мимо одной стройплощадки, навстречу выехал грузовик КрАЗ. На повороте с верха его кузова соскользнул кусок бетонного бордюра. Удар пришёлся на левую сторону багажника. Я вызвал местную полицию, нашего консульского работника, составили протокол на дорожное происшествие. Через несколько дней мне сообщили адрес, где будет произведён ремонт за счёт страховки.

Направляясь по адресу станции техобслуживания после разговора с шефом, я был задумчив. В зеркало я видел, что сзади за мной на мотоцикле следует полицейский, но как-то не придавал этому значения. Через некоторое время он обогнал меня, остановился и показал жезлом: «К барьеру». Представившись, он заявил, что я четыре раза нарушил правила движения. В ответ на мой удивлённый взгляд он перечислил мне нарушения и добавил: правила его страны отличаются строгостью, но их надо соблюдать. Я не возражал и искренне извинился. Он попросил документ на повреждение автомобиля, проверил и отпустил. Дальше я ехал внимательно, проговаривая про себя дорожные знаки.

Пришла беда – открывай ворота. На узкой дороге, уже в районе Карлсхорста, встречная машина обрызгала лобовое стекло мутной жижей. Включаю дворники – они не включаются. Быстро останавливаюсь. Выхожу из машины – в пяти метрах от меня раскопана моя полоса дороги и огорожена лентами. В яме под палаткой работают люди со сваркой.

По телу пробежали мурашки, и сердце вновь чувствительно задёргалось. Я включил аварийные сигналы, протёр стекло и поехал медленнее, обдумывая произошедшее. Вот тебе и «крепкая психика».

Через три дня, получив автомобиль после ремонта, я исполнял работу, как будто ничего не случилось. Правда, шеф со мной не здоровался. Он меня просто не замечал – видимо, уже списал за бесполезностью.

В день получения автомобиля произошло ещё одно происшествие. Позвонила Катя, жена Виктора Боголюбова, который уже несколько дней находился в командировке, и она сказала, что рожает. В «Техцентре» из женщин была только Вера, и пришлось с ней срочно ехать к Катерине домой принимать роды. По дороге я осведомился:

– Вер, ты роды когда-нибудь принимала или, может, рожала?

– Да что ты, Коля, не принимала, не беременела и не рожала и всего этого боюсь.

– Тебя природа должна была к этому подготовить.

– Нет, Коля, это не про меня. У меня даже в голове этого нет.

– Ну да, ты права. Вот когда Бог пошлёт тебе любимого, тогда в сладострастных муках у вас заведётся то, что надо. Вот тогда Всевышний шепнёт тебе на ушко ценную информацию.

– Ну, слушай, не смущай меня, а то я покраснела.

– Это хорошее качество – краснеть. Это что-то от целомудрия.

– Только меня, такую целомудренную, никто замуж не берёт.

– Всему своё время. Тот, кто тебе предназначен, тоже набирается ума и жизненного опыта и однажды на белом коне увезёт тебя в заманчивую страну любви, чтобы обмануть и нагрузить тебя заботами, которые любовь твою превратят в рутину. И будешь вспоминать сегодняшний день как первозданное счастье.

Через пять минут подъехали к дому, зашли в квартиру. Катя убирала с кровати мокрые простыни и коротко сказала:

– Воды отошли, надо поторопиться в клинику «Шарите». По страховке там мне рожать.

«Ну, слава Богу, хоть не дома всё это произойдёт. Гора с плеч», – подумал я.

– Давайте быстрей, чтобы успеть. Возьмите упаковки с детской одеждой. Вера, поддержи меня, а то выроню раньше времени. – И Катя, как-то неожиданно и не к месту, хохотнула. Разместившись полулёжа на заднем сиденье, она сказала: – Гони, Николай.

Я включил аварийку, перекрестился и подумал: «Ну, дай Бог, чтобы полицейские не перехватили».

Всевышний оказался великодушен, ведь сказал же: «Плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю». Риск был оправдан. Немецкие машины притормаживали на мои сигналы, расступались, даже когда я ехал на красный свет. Машину бросил прямо у входа в госпиталь «Шарите», находившийся на улице Унтер-ден-Линден, недалеко от нашего посольства. Катю мы поддерживали с двух сторон. В лифт она заходила, едва перебирая ногами. На четвёртом этаже, куда нам указали, её уже ждали. Кате задали формальные вопросы и, уложив на каталку, сразу увезли. Предполагая, что я муж роженицы, попросили не уходить. Я предупредил, что вернусь через пять минут, сходил вниз, поставил машину на парковку, купил в киоске напиток, газеты и расположился на металлических креслах родильного отделения. А Вера пошла в торгпредство – доложить о ситуации с Катей. Я отметил большую разницу в порядках родильного отделения. Здесь посетители ходят по этажу в одежде, в обуви. У нас дома дальше приёмного покоя не попадёшь.

Минут через двадцать пять вышел принимавший Катю доктор и серьёзно сказал:

– Ну, поздравляю вас, папа, с сыном! Хорошо, что вы успели.

Я сразу понял, что он принял меня за мужа Катерины, не стал его разочаровывать и, улыбаясь, ведь я на самом деле был рад, что всё удачно получилось, ответил:

– Спасибо вам, доктор! Я очень рад!

– Как назвали сына? – спросил он.

– Ещё не решили, – ответил я.

Доктор передал мне список, что можно привезти роженице завтра, а подошедшая сестра вручила мне верхнюю одежду Катерины.

Когда я вышел на улицу, то сразу увидел около моей машины трёх полицейских. Они смотрели куда-то мимо меня, видимо я не был похож на того, кого они ожидали. Когда я подошёл к ним и поздоровался, они почти одновременно сказали:

– Ага, вот он. Это ваша машина? – И получив утвердительный ответ, попросили документы.

Посмотрев водительское удостоверение, сержант сказал:

– Так, Жуков, Советский Союз. Товарищ Жуков, несколько наших граждан позвонили в полицию и рассказали…

– Что я много раз нарушил правила движения, – не дослушав говорившего, сказал я. – Да, это, к сожалению, правда. Дело в том, что у меня в машине рожала женщина, а я, естественно, не мог ей помочь. Вот и пришлось гнать от самого Панкова.

– Кто может подтвердить, что вы везли беременную? – спросил другой полицейский.

– Она больше не беременная. Она уже родила. Можете спросить на четвёртом этаже у доктора Райделя.

Сержант быстрым шагом пошёл в госпиталь. Минуты через три он вернулся и сказал, что Райдель подтвердил, что роженицу Боголюбову привёз муж.

На немой вопрос державшего мой паспорт пришлось признаться, что я не муж, а коллега по работе – так вот получилось.

Задав ещё несколько вопросов и составив протокол, меня отпустили. Я их поблагодарил и заверил, что больше так гонять не буду, если только кто-то из моих соотечественниц не начнёт вновь без предупреждения рожать. К счастью, в коллективе больше никто не рожал.

На следующий день, уже в двенадцатом часу ночи в домофон позвонил Виктор Боголюбов, вернувшийся из командировки.

Я впустил его, он был с бутылкой вина. Я ему рассказал всё в подробностях и об истории с полицейскими. Он предложил мне быть крёстным отцом. Я согласился – много ли людей становятся отцами за границей, пусть даже крёстными? Виктор высказал своё негодование по поводу интриг шефа по отношению ко мне. Успокаивал меня, что плохого ничего не может быть. Иначе это будет нахальство, несправедливо и незаконно. Пошутили и, не допив бутылку, распрощались.

Через три дня меня пригласили к заместителю торгпреда, курировавшего автотранспортные дела, Щенкову. В кабинете он был один. Ему было лет шестьдесят, был он невысокого роста, с довольно длинными рыжими волосами, зачёсанными назад. На его круглом лице с маленьким курносым носом и тяжёлым подбородком, выдвинутым вперёд, были большие добрые небесные глаза. Этими чертами лица он на самом деле соответствовал своей фамилии. Но, как ни старался он быть строгим, у него это получалось плохо.

– На тебя пришло письмо из полиции Берлина. В течение нескольких минут ты многократно нарушил правила дорожного движения. Вот протокол с твоей подписью. У меня такие сообщения на наших соотечественников уже в печёнках. Коротко расскажи, у меня нет времени.

– Рожала жена Боголюбова. Сам он был в командировке в Дрездене. Надо было успеть в госпиталь. Всё.

– Ладно, я всё знаю от вашей секретарши. Если в течение ближайшего времени на тебя не поступит какое-либо заявление от пострадавших, считай, что тебе повезло. Сейчас мы не чикаемся с нашими разгильдяями, за серьёзные нарушения сразу откомандировываем домой. Я обязан был провести с тобой беседу. Всё, иди. Кстати, что у тебя там с твоим директором Моловым, какие-то проблемы? Говорят, что ты его обижаешь, грубишь, самовольничаешь, засветился в неслужебных связях.

– У меня другая точка зрения. Но если он уже доложил вам, значит, вам и решать, кому верить. Я ему мешаю в некоторых делах, и он решил убрать меня, – сказал я.

– Плохо, Жуков. С людьми надо уметь ладить, особенно с начальством, – спокойно и с сожалением сказал Щенков, глядя в окно.

– С моим шефом ладить у меня не получается. У нас с ним разные точки зрения на жизнь. То, что он мне предлагает, это криминал, – пытался я приоткрыть завесу моих отношений с шефом.

– Не надо мне ничего рассказывать. Точки зрения на жизнь могут быть разными. Главное, чтобы правильно понимали дело. Молов говорит, что у тебя много злоупотреблений и амбиций. Даже если половина из того, что он говорит, правда, он вправе инициировать досрочно откомандировать тебя. Всё, не хочу больше вникать в вашу грязь. Кому надо, разберутся. Сейчас как будто все сошли с ума. Тянут всё подряд, как будто завтра конец света, – пессимистическим тоном закончил заместитель торгпреда.

Глава 17. Разрыв с советским партайгеноссе

Утром следующего понедельника, собираясь в командировку по текстильным предприятиям, я зашёл в секретарскую к Вере, и она закрыла за мной дверь.

– Коля, шеф накатал на тебя телегу на завод, в Москву в «Техстанкоэкспорт», нашему торгпреду и секретарю парткома Коновалову. Я печатала эти документы. Смысл такой, как будто ты многократно встречался с какими-то представителями западных спецслужб на западной границе, нелестно отзываешься о Горбачёве, воруешь детали со склада, скандалишь со всеми и всякое такое.

– Ты-то, надеюсь, своему шефу веришь?

– Ты что, я бы тебе о письме не говорила.

– Спасибо, Вера, ты будешь моей сообщницей в шпионском заговоре.

– Да я с тобой хоть на Крайний Север, – сказала и покраснела Вера.

– Только ты шефу этого не говори, иначе карьере твоей конец. Вот возьми, тебе на память обо мне. – Я передал ей свою старенькую четырёхцветную авторучку, которую купил ещё в Новосибирске.

– Да у меня такая есть.

– Такой у тебя нет, Вера, она особенная: у неё только в одном стержне немного красных чернил, остальные пустые. Кроме того, её держал в руках доблестный американский разведчик, мой собеседник, и даже разбирал её. Может, когда-нибудь этой ручкой ты подпишешь шефу честный приговор, – пошутил я.

– Да он скоро сам отсюда слиняет. Ему готовят новое место, кажется, в Венгрии. Это мне Алла Мушкина сказала, которую ты недавно возил в Лейпциг на переговоры, – сказала Вера.

– А мне она за три совместно проведённых дня в командировке ничего не сказала. Спасибо тебе, Вера. Надеюсь, для шефа это будет повышением? Вера, ты добрая, симпатичная девушка, дай Бог тебе хорошего жениха. – И я чмокнул её в щёчку и пошёл к двери.

– Коля, только ты меня не подведи – я тебе ничего не говорила.

– Я друзей не продаю, их у меня и так мало. Сейчас уезжаю в командировку на пять дней, а там по твоей просьбе всё забуду.

– Спасибо, Коля, я была уверена, что у тебя плохая память, – в тон мне ответила Вера.

На этой же неделе в пятницу вечером, когда я отчитывался за командировку в бухгалтерии торгпредства, мне сказали, чтобы я срочно зашёл к секретарю партийной организации Коновалову Александру Петровичу.

Дверь в его кабинет была полуоткрыта. Идеал коммунистов сидел как расплывшаяся жирная жаба. Маленький, толстый, с большой головой, в больших роговых очках, с выпученными бесцветными глазами. У него сидел кадровик Перов Владимир Алексеевич, полная противоположность секретарю парткома: коротко стрижен, строен, молодцеват, с нервным тиком под правым глазом. В прошлом году мы с ним в одно время попали в советский военный госпиталь. Он – с гипертоническим кризом, а я – с язвенной болезнью желудка. Как-то в коридоре мы с ним пообщались. Оказывается, он тоже писал стихи, приглашал на предстоящие читки. Для меня это характеризовало человека. Хотя на Молове, тоже писавшем стихи, моя скромная система наблюдений дала сбой.

– Здравствуйте, – сказал я, войдя в кабинет. – Вызывали?

– Ну, вот смотри, как он себя ведёт. Полное невежество, – не ответив мне на приветствие, сказал партайгеноссе, глядя на кадровика Перова.

– Простите, я что-то не так сделал? Как я себя должен вести, просветите деревенщину, – попросил я.

– Ты должен был постучать в дверь и сказать: «Разрешите войти?» – поучительно сказал Коновалов.

– Но ведь дверь была открыта, поэтому я вошёл.

– Дверь открытая, потому что душно, а не потому, что все должны входить без разрешения.

– Мне в бухгалтерии сказали, что вы меня вызываете – значит, ждёте.

Такое начало разговора меня веселило, и уже было понятно, куда ветер дует, и я чувствовал себя легко.

– Я тебе ещё раз объясняю, ты должен был спросить разрешения. А получив согласие, войти, поздороваться и спросить разрешения сесть. Затем спросить, как дела.

– А я решил сразу сказать, что кран упал.

– Какой кран? – спросил Коновалов.

– Ну, по Райкину, – не унимался я.

– Что ты умничаешь? Вот нахал. Смотри, он просто издевается, – апеллировал Коновалов к Перову.

– Да вы не нервничайте, скажите, зачем вызывали? – миролюбиво сказал я.

– Вызывают к начальнику или в суд. А я коммунист, секретарь партийной организации Торгового представительства СССР в ГДР.

– Ну да, мы с вами одного поля ягода.

– Нет, я больше не могу с ним разговаривать и нет смысла, тем более что у меня скоро заседание бюро. Я всё понял, наше мнение подтверждается. Молова надо избавить от этого недотёпы. Я дам указание партийной организации вашего «Техцентра», чтобы они провели собрание и тебя разобрали в коллективе. А мы к имеющемуся материалу добавим протокол и выпрем тебя отсюда.

– А вы уже знаете, каким будет протокол?

– Протокол будет таким, какого ты заслуживаешь.

– Хорошо, я согласен. А вы вместо меня поедете на текстильные фабрики и там, при девяноста децибелах, восьмидесяти процентах влажности и сорока градусах температуры, будете обслуживать станки. – Сказав это, я понял, что говорю уже лишнее, и решил попрощаться и уйти.

За всё время разговора Перов не проронил ни слова. Я протянул ему руку, он ответил рукопожатием, сказав:

– Не надо обострять отношения. У вашего завода большие перспективы. Ты ещё поездишь.

Я посмотрел на партийного босса с мыслью подать руку и ему, но он опередил меня:

– Иди, не желаю с тобой больше разговаривать. Я бы тебя даже близко к загранице не подпустил и постараюсь это сделать.

Ну вот, последняя ниточка отношений с партайгеноссе разорвана. Чувствовал я себя до смешного грустно. И ведь напишет такую характеристику, с которой ни в рай, ни в ад не пустят. Я начинал осознавать, что это только начало не изведанного мной пути, который дополнительно предоставит возможность познать разнообразие черт человеческих характеров. Впереди ещё много этапов обратного отсчёта к нулевой точке старта, от которой я отчалил лет пять назад в манящую страну под названием «Заграница».

В средине сентября поступила заявка от Герхарда Шранка на проведение короткого обучения двух новых сотрудников в Западном Берлине. Шеф меня по-прежнему не замечал, хотя все необходимые документы подписывал без задержки. Так же, без вопросов, подписал он предстоящий однодневный выезд в Западный Берлин. «Вот бы так всегда – без препятствий», – подумал я. При встрече с ним я был вежлив, но он не отвечал на мои приветствия. Может, он думал, что я заискиваю перед ним. Я же понимал, почему это затишье. Подковёрные дела быстро не делаются, но продвигаются уверенно и без сбоев. Все коллеги из «Техцентра» были со мной непривычно сдержанны – видимо, ждали развязки. Я же делал вид, что ничего необычного не замечаю. Через пару недель, когда я после работы подъехал к дому, тут же возле меня остановился на «москвиче» Женя Проклов.

– Николай, надо поговорить, сядь в машину, – предложил он. Было видно, что он волнуется.

– Слушай, Жень, я сегодня уже насиделся, давай погуляем.

И мы пошли по парковой зоне.

– Николай, я тебе сразу скажу, что в понедельник будет собрание, тебя будем обсуждать. Я не знаю, чем ты шефу дорогу перешёл. Не надо было тебе лезть на рожон. Короче, он на тебя сильно злой, – сказал Женька.

– Так тебе надо было спросить почему, ты же ничего не знаешь, – съязвил я.

– Как-то неудобно об этом спрашивать, – сказал Евгений. – Мне шеф прямо сказал: если я хочу работать за границей – пару дней на обдумывание. Иначе я тоже должен думать о возвращении домой. Честно скажу, Николай, я хочу работать здесь.

– Ну, хорошо, что честно предупредил. Говори на собрании, что хочешь, твои слова ничего не будут значить. То, что будет сказано на собрании, это уже формальность, – спокойно сказал я.

– Николай, я помню, как я приехал в Берлин. У меня были проблемы по работе, да и не только. Ты мне тогда помог. И я тогда говорил, что должен буду…

– Ничего ты мне не должен. Эта твоя личная история ни к работе, ни к нашим отношениям касательства не имеет, живи себе спокойно.

– Спасибо, Николай, у меня просто другого пути нет, – пробормотал Евгений.

– Пути всегда есть, если только ты своим объяснением не хочешь оправдаться в том, что ты уже решил. Каждый выбирает свой путь, исходя из того багажа, которым его наградили Всевышний, родители и, как ни странно, дети, которые ждут от папы плодов урожая семян, посаженных когда-то всеми учителями.

– Но тут такие обстоятельства…

– «Такие обстоятельства» в виде разных соблазнов есть всегда. Недавно, выйдя из консума, я нашёл хороший кожаный кошелёк и заглянул в него. В нём было много западных и восточных марок, аусвайс, водительское и прочие бумажки, видимо, состоятельного человека. Соблазн? Да. А человек, прежде чем сделает свой следующий шаг, должен, как в лабиринте, найти тот шаг, который выведет его к цели, которая сделает его счастливым. Или нет. Я тебя ни в чём не хочу убеждать. Ты поступи, как хочешь. Но я боюсь, что окажусь пророком, если скажу, что каждый раз, когда ты потом будешь меня вспоминать, тебе будет стыдно перед самим собой и ты будешь плевать сам себе в душу. Такие поступки – бомба для старости. Бог тебе судья, Женя.

– Николай, извини, мне надо идти, – тихо сказал Женька.

– Будь здоров.

В этот момент я не имел к нему никаких чувств. Он был для меня как испортившаяся погода, которую ни отменить, ни поправить нельзя, только приходится учитывать её, чтобы не простудиться.

Глава 18. Какая экономическая система лучше? Обе хуже

На фирме Герхарда Шранка, куда я приехал для консультаций, хозяина ещё не было. Я вспомнил американских военных, которых сегодня на границе не оказалось. Значит, Шранк с ними никак не связан и действует исключительно в интересах своего бизнеса? Может, американцы забыли о своём предложении, и на этом мутное дело закончится? Однако я чувствовал, что продолжения следует ожидать.

На фирме меня встретил серб Станислав и сразу сказал, что после работы приглашает к себе домой в гости. Я, не задумываясь, согласился. Приятный, открытый человек, и мне даже не хотелось думать, что он может держать камень за пазухой.

Место для обучения было уже определено в дессинаторской комнате, где висели плакаты узлов станка. Там же сидели проектировщики и проборщики экспериментальных образцов тканей. В помещении было тихо, только был слышен шелест инструментов специалистов древнейшей профессии. Пришли ученики: немец Вернер, маленький и худой, с живыми умными глазами, и турок Хасан, апатичный, с маленькими, глубоко посаженными глазками, этакий сбитень с головой, откинутой назад. Оба они уже работали в качестве подмастерьев на аналогичных станках, и после опроса выяснилось, что они имели неплохие знания. Это облегчило задачу. До обеда закончили теоретическую часть и после обеда закрепили практическими занятиями в цехе.

К шести вечера Станислав привёз меня на своей машине на самую южную окраину Западного Берлина. Дом его стоял у самого забора, отделяющего Западный Берлин от территории ГДР, недалеко от аэропорта Шёнефельд. С него взлетали и садились самолёты с разными флагами. Интересно, что чуть западнее (и значительно реже) по близким траекториям взлетали и садились тоже самолёты с разными флагами. Но это уже был аэродром Темпельхоф на территории Западного Берлина. Надо спросить Алексея Григоренко, как происходит управление навигацией всех этих полётов западных и восточных самолётов.