Такова жизнь

– Ну, этого быть не может. А как знаменитая стена? Это же тогда развалится весь Варшавский Договор.

– Не знаю, насколько это коснётся других стран, но обе Германии будут объединены.

– Но об этом ничего не говорят по телевидению.

– Скоро услышим. Я это знаю лично почти от первоисточника.

– Ну, ты прямо разведчик или пророк какой-то. А что касается человеческой нечистоплотности, так она и здесь есть. Кто имеет доступ к дефицитным товарам, к продуктовым магазинам и базам, тоже имеют достаток, и понятно, что это некрасиво.

– То, что происходит здесь, это вынужденные поступки голодных людей. Делаю акцент на слове «голодных». Но ведь там-то есть абсолютно всё. Там наши люди, работающие за границей, с точки зрения обычных людей, состоятельные, сытые товарищи. Представляешь, там полки завалены продуктами, которые по истечении определённого срока переоценивают, и они стоят вообще копейки. Там причина в другом. Там, нашими людьми правят глупость и алчность – в большом и в малом. И нет граней в понятии достаточности.

– Может, ты ошибаешься и напрасно обостряешь. Если честно, Николай, завидую тебе. Я бы даже заплатил, чтобы повидать мир. Но ведь не вырваться, да и денег надо немало. А ты, просто работая, имеешь возможность попутно всё это видеть в реальности.

Лидия деликатно слушала, вставляя шутливые реплики, пытаясь свернуть нас с серьёзного разговора. Выпив и хорошо перекусив, мы ещё долго болтали. Я стал собираться, а Владимир вызвался проводить меня до моей квартиры, где сейчас жила семья моих знакомых.

Выйдя на улицу, Владимир заговорил:

– Что-то, Николай, ты недоговариваешь. Что творится в твоей семье? Можешь не говорить, но я твой старый друг, пойму.

– Ты прав. Сидит во мне заноза много лет. Разные мы с Галиной. Ей интересны шумные компании. А мне скучно с ней, и ничего не могу с собой поделать. Хотя, ты знаешь, могу и выпить, и гитару взять. Когда мы с ней познакомились, ей было пятнадцать. Уходил в армию, ей было семнадцать лет – малолетка. Договорились, что будет ждать. Когда до дембеля осталось полгода, одногруппницы прислали мне письмо, что она неверна мне. Сначала думал, что это розыгрыш или по злобе. Конечно, переживал. А когда демобилизовался и приехал в городок, где она училась, она не стала отказываться, что деревенский забулдыга Сорокин приезжал и жил у неё. Теперь я удивляюсь себе, что меня тогда сдержало от разрыва с ней сразу. Может, то, что до армии мы не были мужем и женой и формально она была вольный человек и не обязана была ждать. Если не брать во внимание данное слово. Всё-таки тогда я решил жениться, был настойчив, и, естественно, она согласилась. Сам виноват. Всё это осело на душе и, как червячок, не давало покою. Но за все прошедшие годы я её ни разу не попрекнул. Наверное, это из детства: трудности есть во всём, идеального ничего не бывает. Уже когда были женаты и она некоторое время отрабатывала по направлению в сельской школе и жила в деревне, она пыталась прервать беременность с помощью какой-то деревенской медсестры. Зачем она хотела это сделать? Наверное, просто не любила меня. Слава Богу, что не получилось у них – дочь хорошая растёт, теперь уже большая. А по прошествии многих лет всё то, прошлое, не забывается, и трещина только увеличивается. Раз любви нет, то мои руки развязаны.

– Да, Николай, трудно тебя осуждать.

– Ты знаешь, без чувств, без любви всё это не наполняет человека радостью и не делает его счастливым.

– Сочувствую. Раньше у меня в семье тоже были скука, несогласие и скандалы. Тоже думал, что любовь – это красивая выдумка. Нет, любовь есть! От животной чувственной страсти до жертвенного чувства преданности, как у первой жены Хемингуэя. И ещё миллионы вариантов. Лидка спасла меня, у нас с ней один из того миллиона вариантов преданности в любви. Просто Бог свёл. Ты знаешь, она изначально позитивная. Бывает, что-нибудь буркну, она обязательно в ответ улыбнётся. Мне даже стыдно становится за свой мрачный характер. Учусь у неё жить. И живопись у неё какая-то светлая. Короче, мне с ней крупно повезло.

Мы дошли до моего дома.

И на прощание он сказал:

– Не спеши с решением, одному жить ещё хуже, проверено. Да и сразу будешь невыездным, а я понимаю, тебе это важно.

В моей квартире никого из квартирантов не было, но во всём был полный порядок. Я уже собирался уходить, как зазвонил телефон.

– Николай, ты, что ли? Привет! Это я, Юрка Утёсов.

– О, Юра, привет. Как это ты угадал, что я дома? Ведь в квартире я за последние четыре года нахожусь только пять минут. Где ты сейчас? Когда встретимся?

– С завода я ушёл еще три года назад. Работаю теперь на железнодорожных рефрижераторах, обслуживаю морозильные системы. Сейчас я дома, и можем встретиться. Николай, я хочу пригласить тебя к нам работать. Работы в поездке немного, зато путешествую по всей стране. Короче, я приглашаю тебя к себе в Чик. Помнишь, где я живу?

– Помню. Хорошо, я к тебе заеду. А как у тебя семья, жена при такой разъездной работе?

– А она дома сидит, воспитывает дочку.

– Так у тебя её уведут, пока ты ездишь.

– Да кому она нужна, матрёшка!

– Какому-нибудь Матрону.

– Я об этом вообще не беспокоюсь. Уведут – уведут. Найду себе другую. Слушай, я тут попутно перебрасываю кое-какие товары и очень хорошо зарабатываю. Ты не представляешь, как это выгодно. Только дороги длинные и в поезде сильно скучно. Правда, менты иногда шерстят, приходится откупаться.

– Так ты пиши романы.

– Нет, это не моё, да и трясёт сильно, не попишешь. Я люблю читать, но стал замечать, что зрение начало портиться.

– Ну вот, а говоришь, что всё хорошо. Жены фактически нет, в поезде трясёт, менты преследуют, писать нельзя – зрение портится. Ладно, Юра, через годик, может, я к тебе устраиваться на работу приду. Возможно, твой бизнес в ближайшем будущем будет в законе. Грядут серьёзные перемены. Правда, я откупаться не умею.

– Ничего, жизнь побьёт, научит.

Мы с Юркой распрощались. Встретились мы уже через тридцать лет, узнав друг друга в «Одноклассниках», взрослыми, лысыми мужиками, с новыми семьями и с новой работой свободных предпринимателей: Юрка – в сельском хозяйстве, а я – в промышленности…

В беседах с руководством завода я не стал раньше времени обсуждать сложности. Так же умолчал о недвусмысленных беседах американцев со мной. Я надеялся, что этот треугольник не превратится в Бермудский. Перед самым выездом из Берлина в Новосибирск я узнал, что шефа направляют в командировку в Венгрию, пока временно, где тоже намечалось создание сервисного центра. Я надеялся, что его могут туда перевести на постоянную работу. А с новым директором отношения могли бы сложиться как-то по-другому, и можно было бы как-то решить не только пограничный вопрос. Хотя сильно надеяться на это не стоит. Система, создавшая такого монстра, как мой шеф, другого руководителя с другими принципами выдать не может.

Я вспомнил другого человека – добропорядочного, талантливого, человечного, с которым свела меня судьба в семьдесят третьем – семьдесят пятом годах. Это Гурий Иванович Марчук. В те годы, ещё работая на заводе, я был избран в депутаты городского совета, а председателем комиссии по делам молодёжи и студентов, в которую я попал, был этот человек – титан, являвшийся тогда президентом Сибирского отделения Академии наук (позже он станет президентом Академии наук СССР). Судьба преподнесла мне как подарок двухгодичную школу жизни, которая в будущем во многом помогала мне лучше разбираться в людях, в событиях и во властных структурах. В течение двух лет мы встречались несколько раз в месяц, неформально общаясь, рассматривали разные житейские вопросы быта и социальной защиты молодёжи, подростков, студентов. Выезжали на предприятия с проверками, проводили анализы ошибок в молодёжной политике и писали предложения по устранению выявленных проблем.

Гурий Иванович – учёный, профессор, академик, – приходя на заседания, никогда не выставлял себя официальным лицом. Этот человек начинал разговор с нами о простых вещах, о жизни. Любил спрашивать кого-нибудь из нас о месте и сути работы. Если шёл разговор о производстве, часто рассказывал что-нибудь об идеях совершенствования той или иной отрасли с точки зрения науки. Или рассказывал нам о зарубежных поездках, куда его приглашали по линии сотрудничества с учёными других стран и чтения лекций. Рассказывал откровенно и восторженно о более высоком уровне жизни во Франции. Признавал капиталистическую, рыночную систему во многом более эффективной. Тогда он отмечал, что быстрое внедрение научных открытий и технических разработок в производство даёт толчок в развитии экономики. А некоторые элементы рыночной экономики можно было бы использовать и у нас. Когда он говорил об этом, меня удивляла его смелость, так как идеология наша тогда критиковала нещадную эксплуатацию человека капиталом и не допускала инакомыслия. Говорил Гурий Иванович всегда спокойным голосом, без назидания. И какого бы вопроса ни касались, он во всём показывал высочайшие знания.

Однажды я поделился с ним, что с самого детства я опытный рыбак и охотник. А весной на разливах озера Чаны мы вилами ловили щук, выходивших на отмель с тёплой водой для нереста. Он тут же увлечённо рассказал, что он тоже заядлый рыбак, вспомнил, как в детстве на Волге постоянно рыбачил на удочку, что иногда являлось основной пищей дома. В то время общения с нами он уже был известным учёным, признанным во всём мире. Вместе с тем был простым, доступным человеком, с которым не чувствуешь себя приниженным. За эти годы я познакомился с большим количеством людей, но такого гармоничного человека я не встречал.

Как-то на заседании он объявил мне, что в воскресенье я должен явиться во дворец бракосочетания. Что там делать, объяснят на месте. Когда я пришёл туда, разделся, представился, меня одна из сотрудниц попросила, чтобы я ожидал. Но затем, уже с опозданием, меня нашли и, торопясь, завели в зал, когда уже играла музыка Мендельсона. На меня надели ленту депутата и сказали, чтобы я поздравлял молодожёнов от имени депутатов городского совета. Тут же открылась дверь, и в зал начали входить молодые и гости. Вот так, как с корабля на бал, совершенно неожиданно для меня, я дал напутствие двадцати пяти влюблённым парам из двадцати семи. Две пары не явились, очевидно успев в течение испытательного срока потерять любовь и решимость жить вместе.

Прошёл мой срок командировки в свой родной город, и наступил день, когда надо было вновь расставаться с матерью. На душе было тревожно, и, в принципе, ехать никуда не хотелось – так хорошо было дома. Вот так бы на полуслове оставить эту затянувшуюся германскую эпопею. Но не во власти человека заглянуть вперёд и предвосхитить события.

Мама словно чуяла сердцем мои предстоящие неприятности и при прощании сказала:

– Коля, будь осторожнее с людьми: на одного друга всегда десять недругов сыщутся.

Рождённая до революции и благополучно жившая у трудолюбивых родителей, она семилетней девочкой получила благословение на добрую жизнь от служителя церкви, остановившегося в их доме во время отступления вместе с колчаковской армией. В те годы семью регулярно грабили, и им приходилось под страхом ареста или смерти отдавать своё добро, коней и продукты то красным, то белым. После Гражданской войны мамина трудолюбивая семья вновь подняла домашнее хозяйство, но когда пришло время коллективизации, семья вновь осталась без домашнего скота. При советской власти мама получила только три класса образования. Родители без любви выдали её замуж за моего отца. Одного за другим она рожала детей. Из-за голода и болезней тех лет троих детей, младенцев, они с отцом схоронили. К началу войны 1941 года мать с отцом уже имели четверых подрастающих детей. В сорок третьем году, работая в поле, погиб под копытами коня в четырнадцатилетнем возрасте её первенец Георгий. С вернувшимся в конце сорок первого года раненым моим отцом она родила ещё четверых…

Помню её с детства черноволосой, красивой, высокой и статной. Теперь – маленькая, седая, сухонькая с натруженными корявыми пальцами рук, но с удивительно чистыми карими глазами и ясным умом. Мама была для меня всегда непререкаемым авторитетом.

Глава 9. «Лишнее вырежут»

Возвращаясь в Берлин, я на сутки задержался в Москве. Давно хотел побывать в Центральном доме литераторов. На метро доехал до станции «Баррикадной», через несколько кварталов дошёл до Большой Никитской. В новое здание вход свободный. Эмоционально и уверенно разговаривая, меня встретили пожилой, седой мужчина и средних лет женщина. Сразу видно, сотрудники или завсегдатаи. Спрашиваю, можно ли походить и посмотреть. Кроме утвердительного ответа, мне было сказано, что сегодня мероприятий нет. Я несколько раз прошёл вокруг стен, где было достаточно много фотографий отдельных авторов и коллективных. Постоял у небольшой сцены, хорошо известной по телевизионным передачам, на которой маститые авторитеты и начинающие авторы, вдохновлённые творческими исканиями беспокойной души, читали свои творения. Много лет спустя я и сам пару раз принимал участие в литературных мероприятиях, принимая на них от организаторов награды за мой скромный вклад в литературу.

При подлёте к берлинскому аэропорту Шёнефельд было ветрено, и самолёт немало швыряло, но посадка прошла успешно. Звучащая повсюду в аэропорту немецкая речь даже как-то радовала. Виктор Боголюбов встретил меня улыбаясь, сказал, что я выгляжу отдохнувшим. Я вынул из кармана пиджака конвертик со струнами и с пожеланиями творческих успехов будущему сыну, передал Виктору. В машине он поведал новости, что произошло в Техцентре в моё отсутствие.

– Наш шеф сейчас в Венгрии, будет там ещё месяц. Главному инженеру Магилину дальнейшую работу в ГДР не продлили, и через неделю он уезжает. Жаль, хорошего человека потеряем. Зато главным инженером будет Пашка Балин, – иронично сказал Виктор.

Эта новость большой радости мне не доставила. Пашка – так все его звали за глаза – был плоть от плоти винтик системы, прожжённый, извращённый и циничный. Магилин же был человек совсем другой природы. Он был из Костромы, улыбчивый, технически образованный, спокойный, деликатный и вместе с тем требовательный. Под стать ему была и его жена, по образованию учительница. Наш шеф главного инженера недолюбливал. Причина была в том, что однажды, подпив на одном из праздничных вечеров, которые он любил организовывать по каждому маломальскому поводу, шеф начал оказывать внимание жене Магилина. Тот в конце вечера перед уходом поднял тост и пожелал шефу здоровья, которое ему очень понадобится при ухаживании за всеми жёнами сотрудников. Тогда по лицу шефа было видно, что он оскорблён, но многозначительно промолчал. Кроме того, когда шеф на совещаниях допускал технические неточности, Анатолий Александрович с деликатной улыбкой поправлял шефа.

– Да, но в принципе это не важно, – отвечал шеф, при этом всегда пару раз кашлял, как будто слова его технического помощника драли ему горло.

Из аэропорта мы с Виктором приехали прямо в «Техцентр». Больше других интересовался моей поездкой и съёмкой фильма Витя Расторгуев – одессит, всегда весёлый, артистичный, хорошо игравший на гитаре. В «Техцентре» он работал специалистом по обслуживанию в ГДР копировальной техники. Но больше всего в жизни его привлекало кино. К моему удивлению, он знал не только всех наших актёров, режиссёров, операторов многих фильмов, но и иностранных. На мой вопрос, почему он сам не актёр, Витя отвечал, что уже снимался в массовках многих фильмов на Одесской киностудии. Он был уверен, что, вернувшись домой из ГДР, он всё-таки пробьёт дорожку в актёры. Мне нравилась его убеждённость. Он сможет.

Пока я с Расторгуевым разговаривал, собрались все. Последними прибежали Верочка и бухгалтер Вера Александровна. Питерцы – Семён и Лариса Каменцевы – нарезали селёдку и хлеб. Анатолий Александрович поставил на стол сладкую лимонную водку и какие-то консервы. Последним вошёл исполняющий обязанности директора Пашка Балин.

– Что за пьянка на рабочем месте? – нарочито строго сказал Балин.

– Павел Григорьевич, это я принёс, чтобы попрощаться с коллективом. Рабочее время закончилось, да и Константин Устинович Черненко не так строг, как Андропов. Я сегодня последний день на работе, собираюсь домой, – улыбаясь, сказал бывший главный инженер, хотя об этом и так все знали.

– Ладно, разливайте. Хотя, Анатолий Александрович, ты мог бы купить что-нибудь получше и побольше, – язвительно сказал Пашка.

– Нельзя, все за рулём. Немецкие законы больше не разрешают. Вы, Павел Григорьевич, можете добавить, я не против. У Молова в холодильнике всегда есть запас, пользуйтесь, пока шефа нет. – В голосе Магилина слышалась не свойственная ему дерзость.

– Это не про твою честь, Анатолий Александрович, – уже грубым тоном прекратил пикирование с бывшим главным Пашка.

– Я пью только сок, – сказал Женя Проклов.

На него немного наехали, что отбивается от коллектива, хотя было видно, что все рады – больше достанется. И только я один знал причину воздержания Женьки.

Съёмочная группа из Москвы и шеф из Венгрии прилетели почти одновременно. По замыслу режиссёра Ерназаровой, первая съёмка должна была быть в аэропорту Шёнефельд. Как будто сам шеф и кто-нибудь из моих коллег встречают меня, прилетевшего из Союза. Ерназаровой с трудом удалось уговорить шефа. Я понимал причину его недовольства: встречать рядового специалиста – это не его уровень. Помог опытный психолог, оператор Анатолий Иванов, выступивший как парламентёр. Он пообещал поделиться с шефом частью отснятого материала, в котором будет хорошо показан шеф, и дополнительно отснимет пару минут вместе с его женой и дочкой. В качестве массовки напросились Виктор Расторгуев и Вера. Съёмку у аэропорта проводил немецкий оператор Руди – невысокий, обаятельный, много раз бывавший в Союзе. По его рассказу, однажды он был арестован на Красной площади чрезмерно усердным милиционером за то, что снимал на микрофон для озвучивания какого-то фильма шум движения масс народа по брусчатке. Руди был интересный и весёлый рассказчик, хорошо говорил по-русски и любил наши пословицы. Потом мы с ним до моего отъезда дружили и несколько раз на праздники встречались семьями.

Для поездки по ГДР со съёмочной группой мне дали «жигулёнок комби», и с вечера в него погрузили всё необходимое. В командировку по стране Руди с нами не ехал, а дальнейшую съёмку должен был выполнять Иванов. Рано утром мы выехали из Берлина. Ерназарова сидела на заднем сиденье с моей женой, которую вытребовала для компании. Дочь Анжелику оставили на время поездки у родителей её одноклассницы, живших в доме во дворе торгпредства. Оператор Анатолий Иванов, лет пятидесяти, высокий и худощавый, молчаливый, не считавший необходимым трепать языком по пустякам, показался мне персонажем из американского ковбойского фильма. Уставший от полёта и суеты, он выглядел апатичным, тихо дремал, вытянув ноги. Его размеренное посапывание и замечательная асфальтовая дорога, рассчитанная на взлёт и посадку самолётов, негативно сказывались и на моём внимании. Однако режиссёр не дремала и, прервав сон Анатолия, попросила его поснимать движение по автобану с немецкими пейзажами вблизи Потсдама, а меня – почитать стихи.

Когда мы проехали по ГДР километров сто, Анатолий – казалось, почти постоянно дремавший, – доложил, что за нами – «хвост» на сером «Вартбурге». Действительно, последующие многократные перестроения и повороты на другие трассы показали, что машина на самом деле следует за нами. Вот тебе и друзья-демократы, подумал я. Но в районе Лейпцига они потерялись. Анатолий посоветовал не волноваться, так как где-то рядом есть уже другая машина, которая будет сопровождать нас дальше, и так будет по всему пути следования.

Первые съёмки и интервью были на текстильном комбинате в городе Грайце, где директор предприятия геноссе Грин не подвёл и был в своём образе: артистичен, улыбчив и непринуждён. Он был невысокого роста, на довольно высоких каблуках, всегда был прям, видимо, хотел казаться выше. «Это нормально, – заметил Анатолий, – другие безуспешно пытаются выглядеть умнее».

Из съёмок никакого культа не делали, снимали с ходу в рабочей обстановке. Моя роль была проста: говоря о делах, вести себя непринуждённо, больше улыбаться.

– Лишнее вырежут, – коротко сказал Иванов.

Сразу после съёмок мы распрощались со всеми причастными к творческому действу и выехали из города.

Глава 10. Гостиничный номер Гитлера и обелиск советским солдатам

По пути к Дрездену была заснята моя беседа с руководителем центрального текстильного сервисного комплекса, который находился в пригороде Карл-Маркс-Штадта, фрау Мэдер. Она была лет пятидесяти, полноватая, с огромными глазами. На прямом тонком и красивом носу были очки в позолоченной оправе, которые делали её глаза ещё больше. Умная, компетентная и лаконичная, она неплохо говорила по-русски и напоила нас чаем с бутербродами. После завершения съёмок, уже поздно вечером, мы добрались до города Карл-Маркс-Штадта.

При размещении в отеле «Хемницерхоф» оказалось, что каким-то образом предварительная заявка на бронирование номеров не была подтверждена, и нам предложили номер, в котором когда-то жил Гитлер. Из любопытства, больше по настоянию Иванова, мы осмотрели номер. Три спальные комнаты, большой холл, на потолках и стенах – лепнина, шикарные хрустальные люстры, на полу – огромные фарфоровые вазы, какие выставлены в музее «Грюнесгевельбе» в Дрездене. Но жить в номере мы не захотели, и не только потому, что очень дорого. Уходя, мы хотели снять на плёнку это логово, но нам не разрешили. Было ощущение мрачного нечеловеческого жилья, несмотря на богатство интерьера. Высокие потолки давили на психику, едва ли не тошнило от брезгливости. Может, это ощущение было от давно сформировавшегося мнения и отношения к личности варвара. Вероятно, им оставлены здесь повсюду невидимые флюиды, въевшиеся в эти стены, оставшиеся на всех предметах, – флюиды человека, совершившего нечеловеческие поступки в своей зачем-то данной ему Богом жизни. Кстати, в детстве у Гитлера был брат, и они оба тяжело болели корью. Брат умер, а Адольф жил ещё полвека. Непоправимая ошибка природы. Можно пофантазировать, как мирная жизнь могла бы развиваться на земле, если бы умер он, а не брат, но, увы, сослагательные мысли не бывают материализованы в реальной жизни. В подавленном настроении мы покинули это лежбище редкостного зверя. Это настроение не покидало нас весь вечер, пока за ужином в ресторане мы не выпили вина и не разговорились о предстоящем дне, в котором нам нужно выкроить время для посещения всемирно известного дрезденского музейного комплекса «Цвингер».

В тот вечер за ужином я рассказал о том, что мне уже неоднократно приходилось бывать в этом регионе ГДР, где располагалось довольно много текстильных предприятий. На одном из них, в небольшом городке Эберсбах, больше похожем на село, я был в первой моей заграничной командировке с заводским коллегой Виктором Бабешко. Мы жили в маленькой уютной трёхэтажной гостинице. Привезли нас туда из Берлина на машине поздней ночью. Был сильный грозовой дождь, и поскольку это была уже гористая местность, то казалось, что мы едем в самом центре сверкающих молний и всеразрушающего грома.

Наутро было солнечно и тихо. Всё было промыто и благоухало свежестью. Горы были не такими большими, какими они казались ночью. Где-то совсем рядом было слышно пение птиц. Казалось, что вчерашняя непогода приснилась. Подойдя к окну, на другой стороне дороги я увидел ухоженный, весь в цветах, обелиск. Я схватил блокнот, ручку и спустился вниз. Через полчаса стихотворение было готово. Оно вылилось на бумагу с молчаливым рыданием в груди. Я и сейчас, когда печатаю эти строки, вновь не могу спокойно вспомнить это памятное место, где лежат наши солдаты, каких множество по всей Европе.

На Саксонских горахЕсть село Эберсбах,Где родник змейкой Шпрее рождает,Там стоит обелиск —Человечеству иск,Он в бессмертие павших ввергает…

«Здесь захоронены советские воины, павшие смертью храбрых в борьбе против фашизма:

Шадриков И. А.

Шипляков М. С.

Божанов С. М.

Квитковский А.

Гарадай А.

Кривченков П. Ф.

9 мая 1945 года».…В этот день мир рождён,Враг в борьбе побеждён,Солнце жизнью, весною дышало,В тот сияющий деньРасцветала сиреньИ земля в песнях птиц оживала.ЛейПесни, соловей,На чужбине русскому солдату,Память, и любовь,И утраты больВсколыхнёт торжественная дата.После радостных делЯ стоял и скорбел…В день победы погибли Мессии…Им хотелось дожить,Ведь последние дниВоевали во славу России.ЛейПесни, соловей,На чужбине русскому солдату,Память и любовь,И утраты больВсколыхнёт торжественная дата.Эту землю любя,Не жалея себя,Дом, мечту и страну защищая,Вы утратили жизнь,Добивая фашизм,Смысл добра на земле утверждая.ЛейПесни, соловей,На чужбине русскому солдату,Память, и любовь,И утраты больВсколыхнёт торжественная дата.

Когда я писал эти строки, я сразу слышал музыку, которую потом пел всю жизнь в День Победы на 9 мая, который по воле судьбы был и моим днём рожденья…