Черная рука

Сам Петрозино возражал против любого ограничения иммиграции из Южной Италии, прекрасно осознавая, что всякий раз, когда итальянской семье отказывали во въезде, это больно било по мужчинам и женщинам, отчаянно нуждавшимся в хлебе насущном и защите достоинства. Но он также понимал, что каждое громкое преступление «Черной руки» все больше склоняло чашу весов американских настроений в сторону неприкрытой ненависти. Победа над Обществом требовалась не только для того, чтобы остановить волну убийств. От нее зависела судьба его народа на новой земле.

* * *

Летом 1904 года Петрозино стал разрабатывать план по обузданию «Черной руки». Закончив продумывать детали, он позвонил другу-журналисту, и они встретились для интервью. После публикации получившейся статьи стало ясно, что мнение детектива об Обществе радикально изменилось, сделавшись более мрачным. «Последствия деятельности этой конфедерации преступников, – заявил он репортеру, – докатываются до самых отдаленных уголков земли»[173]. Взрывной рост насилия и похищений людей явно его потряс. Но он верил, что подобрался к правильному решению. Петрозино призвал Департамент полиции Нью-Йорка создать бюро из специально набранных детективов под названием «Итальянский отряд», которое возьмет на себя труд по выслеживанию и уничтожению Общества. «Дайте двадцать активных амбициозных мужчин из моего народа, чтобы я мог обучить их детективной службе, – объявил он, – и самое большее через несколько месяцев я уничтожу все проявления треклятых гильдий в этой свободной стране с корнем». Не теряя времени даром, Петрозино представил свою идею на Малберри-стрит, 300, комиссару Уильяму Мак-Эду.

Вежливый Мак-Эду и сам был иммигрантом, уроженцем графства Донегол, которого привезли в Америку двенадцатилетним мальчиком в разгар Гражданской войны. Ныне лысеющий, энергичный красавец-мужчина в юности окончил юридическую школу, совмещая учебу с работой репортером в Джерси-Сити, затем много лет избирался в Конгресс от Демократической партии по округу Нью-Джерси. Помимо прочего, оказалось, что он еще и замечательно владеет пером. Его описание того, как он управлял департаментом полиции в задыхающемся от преступности Манхэттене в начале XX века, невозможно сделать лучше: «Представьте себе капитана, стоящего на мостике парохода посреди океана. Судно борется с ураганом. Дуют свирепые ветры, поднимаются циклопические волны, гремят раскаты грома, вспыхивают молнии; фальшборта разрушены, якоря сорваны; заливаемые водой машины работают с перебоями; изодранные паруса трещат от ветра»[174]. Мнение Мак-Эду о должности комиссара, на которой его попросили угодить Таммани-холлу, не дав жителям Нью-Йорка перебить друг друга, было еще мрачнее: «Его чиновничья доля – являть собой игрушку стихии, властвующей в моменте. Он король молчаливого согласия… Чем он будет оригинальнее, радикальнее, искреннее и ревностнее, тем меньше вероятность, что он удержится на своей должности».

Мак-Эду, по общему мнению, был честным человеком; ни разу его не коснулись коррупционные скандалы, регулярно сотрясавшие департамент. Однако он совершенно не хотел создавать Итальянский отряд: в этом вопросе у него не было ни малейшего желания проявлять себя «оригинальным» или «радикальным». Если никогда не существовало ни немецкого, ни ирландского отряда, так почему же должен быть итальянский? Будучи коренным ирландцем, Мак-Эду понимал, сколько негодования вызовет подобная идея среди его подчиненных кельтского происхождения. Новое подразделение превратилось бы в мощное бюро, возглавляемое крайне непопулярной группой, которая имела бы власть в полиции Нью-Йорка; а наличие отряда, в числе служащих которого могли быть только носители итальянского языка, способно было лишить ирландцев работы и возможности продвижения по службе. Более того, каждый детектив, приписанный исключительно к итальянской колонии, перестанет защищать других жителей Нью-Йорка. Взвесив все «за» и «против», Мак-Эду не увидел причин рисковать своей карьерой ради борьбы с кучкой неисправимых злодеев.

С точки зрения людей, контролировавших полицию Нью-Йорка, то есть ирландского истеблишмента Таммани-холла, защита итальянцев была заведомо проигрышной идеей. Копы должны были оберегать избирателей, которые, в свою очередь, удерживали Таммани у власти. А итальянцы были печально известны тем, что голосовали неохотно, цепляясь за воспоминания о садах и городских площадях Италии в ущерб интеграции в новую страну. На рубеже веков 90% ирландских иммигрантов стали американскими гражданами, однако среди их итальянских коллег даже к 1912 году натурализовались менее половины[175]. Если посмотреть на список законодателей штата, поддерживаемых Таммани-холлом примерно в 1900 году, то можно заметить, насколько успешно организация принимала в свои ряды волны новых иммигрантов: да, здесь есть Долан с Макманусом, но также Литтхауэр, Голдсмит и Розен с тех самых улиц, на которых жили тогда итальянцы. Но где же Дзангары, Томасино, Фенди? Их в списке нет. Во вселенной Таммани итальянцы обитали на отдельной планете.

Поэтому, как только Петрозино изложил комиссару свою идею, разгорелся спор. Когда детектив указал на очевидное – что для недоверия итальянцев к ирландским копам существуют веские причины, – Мак-Эду выдал заранее продуманный ответ: полиция на Сицилии часто имеет дело с итальянцами, которые им не доверяют, однако как-то все же умудряется возбуждать дела. Почему не справляется Джо? Так что проблема вовсе не в Департаменте полиции. «Проблема в том, что любой итальянский преступник тут же ищет убежище в расовом и национальном сочувствии, – доложил Мак-Эду прессе. – Полицейская работа с итальянцами, даже в самых прекрасных ее проявлениях, не даст хороших результатов, если за ней не последует моральный отклик со стороны лучшей части итальянцев»[176]. Перевод витиеватой фразы: причина раковой опухоли таится в итальянской душе.

Это был типичный ответ на «итальянскую проблему» в 1904 году. Считалось, что отделить итальянца от насилия так же невозможно, как ирландца от любви матери или немца от кровно заработанных денег. А если итальянцы действительно неисправимы, какой смысл вести среди них полицейскую работу? Дело усугублялось тем, что сицилийцы в самом деле плохо реагировали на полицейских. «Вид полицейской формы, – комментировал журналист того времени, – означает для них либо налоговые сборы, либо обязательный призыв в армию, либо арест, и завидев ее, мужчины обращаются в бегство, а женщины и дети каменеют»[177].

Петрозино отказался принять этот аргумент. Он ответил, что это не вопрос генетики или культуры, а скорее вопрос денег, тактики, внимания и серьезности, с которой американцы отнесутся к проблеме «Черной руки».

– Знаете ли вы, как говорят мои соотечественники об Америке? – спросил он комиссара. – Они говорят: «Америку открыл итальянец, а управляют ею евреи и ирландцы». Дайте итальянцам хоть немного власти – и за этим, возможно, последуют изменения[178].

Надо отметить, что эта цитата, позаимствованная у Арриго Петтако[179], итальянского биографа Петрозино, не является подтвержденной. Петтако не указал источник этой замечательной фразы, и ее не удалось отыскать ни в одной газете того времени. Цитата вполне может считаться примером принятия желаемого за действительное со стороны итальянского писателя, возмущенного плохим обращением с его народом. Но даже если Петтако не смог удержаться от того, чтобы не выдумать цитату целиком, то дух его рассказа вполне точен. Это был важный спор о власти в Нью-Йорке, о том, кому она принадлежит, и заслуживают ли американцы итальянского происхождения части ее – хотя бы ради спасения себя от насильственной смерти.

Но Мак-Эду твердо стоял на своем. Он категорически отверг идею создания Итальянского отряда. И городская Палата олдерменов[180] поддержала его решение.

Петрозино впал в отчаяние. Представителей его народа похищали и убивали, но правителям Манхэттена не было до этого никакого дела. И это касалось не только полиции. Петрозино считал, что и суды редко воспринимают преступления «Черной руки» всерьез. Максимальное наказание за попытку вымогательства составляло два с половиной года, а первые преступники получили еще более мягкие сроки. Во Франклин-Парке, штат Нью-Джерси, успешный вымогатель, подписывавший свои письма «Президент Черной руки», был приговорен всего на восемь месяцев заключения в работном доме[181]. «Из всех других преступлений, кроме убийств, совершаемых итальянскими злодеями, – писал журналист Фрэнк Маршалл Уайт, самый въедливый в Нью-Йорке обозреватель по теме „Черной руки“, – лишь немногие доходят до суда или о них когда-либо слышат за пределами итальянских колоний»[182].

Поскольку Рузвельт обосновался в Белом доме, Петрозино остался в департаменте в одиночестве. В сотнях статей о его карьере нет упоминаний, чтобы его первый наставник Дубинщик Уильямс хоть как-то защищал его интересы. Итальянских политиков, к которым можно было бы обратиться за поддержкой, не существовало. Несмотря на то что итальянцы являлись самой быстрорастущей частью популяции города, они были едва представлены в городском правительстве или правительстве штата. И дело не только в том, что Петрозино решил обходиться своими силами. Начни он жаловаться, то, вероятно, потерял бы единственную поддержку, которую имел: поддержку общественности. «Петрозино не от кого было ждать одолжений, – писал журналист, – и, как следствие, он никого ни о чем не просил»[183].

С кем у него складывались хорошие отношения, так это с прессой. Петрозино, как неподкупный новатор, стал любимой темой ежедневных газет мегаполиса. The Evening World Пулитцера, Evening Journal Херста, а также New York Times Адольфа Окса[184] разглядели в дородном интеллектуальном детективе небезразличие к людям. «Когда в воздухе витает запах убийств и шантажа, – писала Times, – когда бледнеют мужчины, а женщины начинают читать литании[185] Пресвятой Богородице… вся Маленькая Италия надеется, что итальянский детектив обережет ее и защитит»[186]. Да, пресса не могла преисполниться любовью к итальянцам, зато она была готова всецело любить Петрозино.

Детектив продолжал настаивать на своем. Он опасался, что в отсутствие Итальянского отряда «Общество Черной руки» сделается еще более могущественным и жестоким; что оно распространится по всей стране и лишит представителей его народа малейшего шанса стать признанными в качестве истинных американцев. Вооруженный ножом итальянец уже стал типичным героем на театральных сценах Бродвея и Чикаго. И пока «Черная рука» продолжает править бал в газетных заголовках, итальянец будет оставаться чем-то особенным. Чем-то чудовищным.

Петрозино как мог боролся с бюрократами на Малберри, 300. «Он пытался доказать им, – писал один журналист, – крайнюю необходимость решительных мер для устранения непрерывно растущей опасности»[187]. Иногда они удостаивали Петрозино встречи. «В других случаях ему просто отказывали с минимальной вежливостью, хотя даже самые высокопоставленные лица хорошо знали, что послужной список этого полицейского безупречен и что он не из числа паникеров». Детектив продолжал общаться с журналистами и раз за разом повторял предупреждения об Обществе. Ему даже удалось заручиться поддержкой могущественного союзника – Эллиота Нортона, президента Общества защиты итальянских иммигрантов, который лично позвонил Мак-Эду и попробовал убедить его одобрить создание Итальянского отряда. Однако Мак-Эду снова отказал Петрозино, и детектив впал в депрессию.

Его мысли обратились к людям, которых он пытался защитить. Он чувствовал себя преданным многими сотнями жертв «Черной руки», которые отказывались давать показания против Общества, финансировали преступные бесчинства, вдыхали в них жизнь. «Проблема с моими соотечественниками, – сказал он одному журналисту, – заключается в том, что… они боязливы и не желают делиться информацией о своих соплеменниках. Если бы они могли собраться в Комитет бдительности, который передавал бы в руки полиции итальянских злоумышленников, то жили бы в такой же безопасности, как любая другая диаспора, и не было бы нужды выплачивать никчемным сволочам большие суммы в качестве наказания за свое трудолюбие и процветание»[188]. Такова была его публичная позиция – тихое сожаление. Но случались моменты, когда Петрозино терял терпение по отношению к собственному народу и начинал ненавидеть жертв «Черной руки» даже больше, чем самих преступников. Он «назвал пострадавших овцами, – рассказал итальянский журналист и писатель Луиджи Барзини, – и осыпа́л их яростными оскорблениями»[189]. Петрозино жил в подавленном состоянии, переполненный отчаянием. Почему его народ отказывается объединяться против этих варваров?

Однако город, в который он уже успел влюбиться, город, строившийся за счет изнурительного труда итальянцев, также не выполнил своего долга. Он давал возможность членам «Черной руки» убивать и похищать снова и снова. «Бесконечное разочарование, – писал итальянский биограф, – от того, что суды быстро освобождают людей, за которыми он охотится с таким трудом, сделало его жестким и безжалостным»[190]. Столкнувшись с безразличием города, Петрозино выступил с предупреждением. «Общество “Черной руки”, – заявил он журналистам, – только начинает свою деятельность. Если его не остановить, чума расползется дальше. В настоящее время головорезы „Черной руки“ нападают только на своих соотечественников, но если не дать им отпор, то они осмелеют и начнут нападать на американцев»[191]. И это не было тактическим ходом: Петрозино действительно верил в свои слова и при любом удобном случае повторял эту мысль.

Детектив чувствовал, что будущее итало-американцев мрачнеет на глазах, и предвидел грядущую катастрофу. Вера в себя и в свою новую страну, которая много лет назад побудила его разбить ящик чистильщика обуви, оказалась близка к истощению. «Он чувствовал себя брошенным, – рассказывал Барзини, – оставшимся в одиночестве посреди огромной битвы»[192].

4

Таинственная шестерка

Борьба не прекращалась все лето 1904 года. Петрозино продолжал лоббировать создание Итальянского отряда, а Мак-Эду выдавал отказ за отказом. Баланс нарушила серия ужасных преступлений «Черной руки». Стало ясно, что Общество не исчезает, а, наоборот, становится сильнее, и что журналисты с Парк-Роу[193] будут продолжать раздувать истерию. Газетные заголовки трубили о возрастании влияния Общества.

14 сентября Мак-Эду вызвал Петрозино в свой кабинет. «Ваша просьба, наконец, удовлетворена, – неохотно сообщил он детективу. – Теперь вы уполномочены создать Итальянский отряд. Подбирать его состав будете сами»[194]. Это был неожиданный поворот. Команда Петрозино стала бы первым отделом такого рода в истории страны. Но Мак-Эду поступил хитро. Петрозино просил «немного власти» для итальянцев, и комиссар дал ему именно это – немного власти. Петрозино говорил об отряде в двадцать человек, но вместо этого получил пятерых – бюджет был соответствующий.

Когда Мак-Эду объявлял прессе о создании нового подразделения, он обозначил довольно скромную цель деятельности: «Честный итальянец должен прийти к выводу, что полицейские для него не враги, а друзья»[195]. Однако Петрозино понимал, что это лишь вторая ступень: вначале надо как следует ударить по «Черной руке» и вбить в нее страх. Только после этого можно обрести доверие людей.

Озаботившись поиском пятерых соратников, детектив принялся обходить участковые пункты полиции Манхэттена. Однако, учитывая особые требования к членам отряда, большого выбора у детектива не было. В 1904 году в полиции Нью-Йорка служили около десяти тысяч полицейских, но менее двадцати человек из них знали итальянский, и, возможно, четверо или пятеро могли разговаривать по-сицилийски. Первыми членами Итальянского отряда стали детективы из разных районов города, с которыми Петрозино или уже работал лично, или хорошо знал их репутацию.

Для начала его выбор пал на Мориса Бонноила, сына франко-ирландских родителей, выросшего в Маленькой Италии. Бонноил прославился тем, что умел бегло говорить на нескольких языках: его сицилийский был едва ли не лучше, чем английский. Морис уже работал с Петрозино в течение многих лет и находился на пике весьма успешной карьеры, в ходе которой чего только не совершил: от спасения молодой женщины, попавшей в лапы хозяев опиумного притона, до ареста так называемых Прекрасных близнецов – братьев-трансвеститов, обожавших прогуливаться по Бродвею в «шуршащих юбках и больших нарядных шляпках». Следующим кандидатом в Отряд стал Питер Дондеро – двадцатисемилетний парень с хорошо поставленной речью, который, проработав в полиции три года, уже успел прослыть эстетом. «Это самый великолепно украшенный город, который я когда-либо имел удовольствие посещать, – поделился он с корреспондентом газеты Los Angeles Herald, когда приехал в Калифорнию забирать заключенного. – А яркое солнце и прохладный бриз делают его просто идеальным». Наличие тонкого вкуса в области урбанистики не мешало Дондеро быть крутым полицейским. Немного позже, после победы в битве с бродягой по имени Гарри «Пусси» Майерс, он станет обладателем неровного шрама через все лицо. Во время другого задержания итальянский преступник прижмет револьвер ко рту Дондеро и взведет курок. Полицейский успеет отвести оружие от лица за мгновение до того, как грянет выстрел.

Джордж Силва, Джон Лагомарсини и Уго Кэссиди завершили формирование отряда. Последний просил своих новых коллег называть его Хью[196] Кэссиди – в память о его любимом стрелке с Дикого Запада Бутче Кэссиди[197]. Самым известным делом Уго до прихода в отряд стало возвращение шести тысяч долларов, украденных из шифоньера, принадлежавшего сыну любимого массажиста короля Бельгии. Чтобы добраться до денег, злоумышленники спустились через люк в крыше здания на 113-й Восточной улице. В общем-то, и в самом Кэссиди было что-то от преступника: в 1895 году, когда он еще служил патрульным, его обвинили в попытке вымогательства у подозреваемого крупной суммы наличных. Обвинил его бывший землемер, утверждавший, что Кэссиди угрожал ему ложным арестом, после чего, в ответ на отказ землемера, напал. Детектив упорно настаивал на своей невиновности, и два года спустя обвинения были сняты. Петрозино, сам отличавшийся добродетельностью и непорочностью священника, по-прежнему был готов рискнуть и поработать с людьми далеко не безупречными.

Как только отряд был укомплектован, Петрозино проявил себя, став своеобразным начальником, чрезвычайно трудолюбивым и ярким, но при этом не вполне открытым. Феноменальная память и многолетний опыт самостоятельной работы сделали его самодостаточным. У него никогда не было напарников-копов, на которых он мог бы положиться, а постоянные оскорбления со стороны сплоченного братства ирландских полицейских превратили его в параноика. Одному из членов Итальянского отряда, которому не терпелось приступить к исполнению своих обязанностей в первый рабочий день, Петрозино приказал следить за подозреваемыми, но при этом отказался даже в общих чертах сообщить, в чем именно подозреваются эти люди. Подобное продолжалось неделями. Петрозино усвоил горькие уроки, полученные в те годы, когда итальянцы поносили его на улицах или раскрывали мафиози его замыслы. Откуда ему было знать, что на уме у новых детективов?

Однако, несмотря на разный жизненный опыт, существовала сила, сплачивающая Петрозино и его команду (прозванную в The Evening World «таинственной шестеркой»[198]), а именно – враждебность со стороны коллег-копов. Детективное бюро, в котором преобладали ирландцы, не принимало ни новичков, ни даже их командира. «Им не дали своего кабинета, – отмечала одна газета. – У них не было ни двери с золотыми буквами, ни лакированных столов, ни отдельного телефона, ни стенографистки, ни посыльного»[199]. Не было даже шкафов для хранения папок. Поначалу Петрозино держал все дела отряда в голове, как привык за много лет. Его квартира превратилась во временное место дислокации Итальянского отряда. По утрам они являлись на ежедневное построение на Малберри, 300. Затем, когда сотрудники отдела по расследованию убийств и детективы бюро расходились по своим кабинетам, итальянцы уединялись в маленькой нише оживленного коридора и начинали вполголоса планировать рабочий день. Ирландские копы с удовольствием наблюдали за ними, наслаждаясь «потерянными»[200] выражениями лиц итальянских неудачников.

Отряду предписывалось «разобраться со специфическими проблемами, постоянно возникающими в итальянских кварталах»[201]. По сути, Мак-Эду возложил ответственность за несколько сотен тысяч итальянцев, разбросанных по территории в десяток квадратных километров, на шестерых мужчин. Для сравнения, за гражданами Рима, которых в 1904 году насчитывалось примерно столько же, присматривали тысячи полицейских и карабинеров при полном содействии судов, прокуроров и полицейских чиновников. Ожидалось, что Итальянский отряд Манхэттена справится с таким же объемом работы, ограничившись смехотворными ресурсами.

И ведь упавшее на «таинственную шестерку» бремя увеличивалось с каждым днем. Итальянская иммиграция в Нью-Йорк продолжалась с бешеной скоростью с первых дней существования отряда. В 1904-м, в год основания отряда, в Соединенные Штаты въехали 193 296 итальянских мужчин, женщин и детей. К 1905 году число иммигрантов подскочило до 221 479, а цифры за следующие два года оказались еще выше: 273 120 и 285 731 соответственно[202]. Совершенно неизбежно, что многие из вновь прибывших были преступниками. «В Нью-Йорке и Бруклине появились тысячи грабителей и убийц „Черной руки“, – признавался Петрозино газете Times в октябре 1905 года, – и они представляют собой быстро растущую угрозу»[203]. Позже он подсчитал, что число итальянских преступников, активно промышлявших на Манхэттене, составляло от 35 до 40 тысяч человек[204], причем без сомнения каждый день оно увеличивалось.

Альберто Пекорини – редактор газеты, изучавший Общество, – согласился с оценкой Петрозино. Он пришел к выводу, что 95% мелких бизнесменов, владельцев магазинов, шарманщиков, рыбаков и неквалифицированных рабочих из итальянских колоний платили Обществу еженедельный сбор за страховку от вымогательства – ради обеспечения безопасности своих бизнесов и семей[205]. Если эта цифра хоть сколько-то верна, то это значит, что только в Нью-Йорке насчитывались сотни тысяч жертв «Черной руки». Но даже это число нельзя считать полным, поскольку в него не включены иммигранты, вынужденные бежать из страны в страхе за свою жизнь. «Черная рука», – писал журналист Фрэнк Маршалл Уайт, – разорила и изгнала из Соединенных Штатов тысячи честных, трудолюбивых итальянцев, которые вполне могли стать отличными гражданами»[206].

Возможно, эти цифры – преувеличение. Несомненно то, что о большинстве преступлений «Черной руки» не сообщалось полиции, затрудняло оценку их истинного числа даже таким проницательным людям, как Петрозино или Пекорини. Но из других источников поступало множество свидетельств – конфискованные у членов «Черной руки» списки жертв, репортажи журналистов Сент-Луиса, Чикаго и других городов, – что число пострадавших оставалось высоким, и, безусловно, в одном только Нью-Йорке ежегодно исчислялось тысячами. Особая опасность грозила мелким бизнесменам, сумевшим накопить хоть какое-то состояние за годы, проведенные в Америке.

Словом, демография играла против Петрозино. Итальянский отряд можно представить как тонкий разреженный строй людей, вставших на атлантическом побережье лицом на восток, чтобы дать отпор волне, которая еще даже не набрала полной силы и поднималась все выше. Многие обозреватели полагали, что Полицейский департамент Нью-Йорка ограничился символическим жестом, создав подразделение и одновременно отказав ему в необходимой организационной поддержке. «Многим это показалось пустой победой, – писал один историк, – не более чем пиар-трюком»[207].

Обучая своих людей тонкостям работы с Обществом, Петрозино одновременно добивался выделения средств на нормальное служебное помещение для их отряда. Наконец Мак-Эду согласился. Детективу не разрешили разместить свое подразделение на Малберри, 300 (а возможно, Петрозино сам захотел штаб подальше от ирландцев), однако позволили арендовать офис на Уэверли-Плейс[208], 175 – в том самом месте на Манхэттене, где теперь находится Вест-Виллидж[209]. Петрозино раздобыл какую-то офисную мелочевку, несколько старых столов и повесил на окне табличку с надписью «Недвижимость». Гражданам, которые стучали в дверь и интересовались покупкой или продажей собственности, здесь вежливо отказывали. Этот простой «бизнес» стал прикрытием для реальной работы Итальянского отряда.

Как только «шестерка» надежно обосновалась в своем новом доме, New York Times выслала репортера взять подробное интервью у шефа этого экзотического нового подразделения. Репортер описал ожидавшего его человека такими словами:

«Глаза его – умные глаза студента. Из них в основном лучится добрый свет – свет, заставляющий почувствовать легкость на душе. Эти глаза как бы приглашают вас к откровенности, и когда прямая линия губ расплывается в улыбке, вы легко можете себе представить, что беседуете с мягким, вдумчивым человеком, принимающим ваши интересы близко к сердцу».