Агора. Попаданцы поневоле

– Последний, все мертвый лежат, совсем мертвый, – согласился Джумбаев.

Они оказались правы, это был последний немец.

Бой у брода закончился победой, отряду Кириллова удалось сбить и уничтожить заслон противника, но радоваться было ещё рано.

Перебравшись на левый берег и мельком осмотрев захваченные немецкие позиции, Кириллов быстро нашел Денисова, тот сидел на снарядном ящике и изучал карту убитого немецкого лейтенанта. Увидев Кириллова, командир роты хотел встать и доложить, но Кириллов махнул рукой:

– Сиди, сиди. Молодец, капитан, лихо вы их прищучили, потери большие?

– Потеряли шесть человек убитыми и четверо ранено, танк потеряли, Т-26. Парни на таран пошли, снарядов бронебойных у них не было, в общем, и себя и немца.

На секунду повисло молчание, которое нарушил Кириллов.

– Фамилии у Смирнова запиши, до наших доберемся, их всех представить к наградам надо, пусть посмертно, но чтоб их помнили. Если бы не танкисты, лежать бы нам всем у брода, как Кондрашову с Марининым.

– Они погибли? – спросил Денисов.

– Они и ещё тринадцать человек, да и раненых много.

– Дорого досталась нам эта переправа.

– Достанется ещё дороже, если мы отсюда не уберемся в кратчайшие сроки. Я уже послал к Игнатьеву с приказом не медлить и переправляться как можно быстрее. Ты, капитан, займись трофеями, пока переправляемся, и давай не затягивай с этим.

– Уже, приказал затрофеиться, там Пилипенко вовсю шурует. Этот, чую, ничего не упустит.

– Да, похоже на то, и вот что ещё, как только переправится Вяземский, пусть сразу занимается ранеными. Окажет посильную помощь, и быстро грузите их на машины, здесь не задерживаться, а пока надо ещё убитых по возможности похоронить в немецкой траншее и отметить на карте место, ну и собрать их документы.

– Есть, сейчас отряжу похоронную команду.

– Давай, капитан, медлить нельзя. Так это что у тебя, карта? Дай-ка сверить с моей.

– Да, карта и документы немецкого лейтенанта.

Посмотрев карту противника, Кириллов одобрительно хмыкнул:

– Подробная, гляди ты, почти все указано, а это что за надписи и обозначения? Кто-нибудь понимает немецкий?

– Говорят, Вяземский знает и, похоже, политрук Лифшиц, – доложил старшина Осадчук.

– Вяземский пусть ранеными занимается, а политрука давайте сюда.

Через минуту рыжий и лопоухий младший политрук стоял перед Кирилловым.

– Младший политрук Лифшиц по вашему приказанию прибыл.

– Немецким владеешь, политрук?

– Так точно, владею.

– Вот и хорошо, переведи, что это за обозначения и вот ещё документы этого лейтенанта вермахта.

Лифшиц начал бегло переводить.

Из документов следовало, что взвод немцев, который под орех раскатал отряд Кириллова, принадлежал к отдельному разведывательному батальону танковой группы Клейста и, видимо, сопровождал авангард, нацеливаемый на соединение с передовыми частями Гудериана.

– Замыкают они колечко, загоняют нас, как зверей, прав был зам. наркома, – произнес про себя Кириллов, – убираться отсюда надо. Чем быстрей унесем ноги, тем целее будем.

Пока они изучали документы, у брода показались первые грузовики. Головной машиной был ГАЗ со спецгрузом, в кабине рядом с водителем разместился Штокман, на подножке грузовика стоял лейтенант Игнатьев, с беспокойством смотрящий на водную преграду.

Кириллов ободряюще махнул ему рукой. Машина зашла в брод и медленно, слегка переваливаясь на неровностях речного дна, поползла к противоположному берегу.

Кириллов с тревогой смотрел на часы, на переправу потребовалось не менее семи минут.

– Этак мы и за час все автомобили не переправим, а если гости нагряну? – с горечью подумал он.

Вторя его мыслям, к нему обратился спрыгнувший с грузовика лейтенант Игнатьев: – Товарищ капитан ГБ, разрешите обратиться…

Кириллов махнул рукой и спросил: – Ну как там у тебя, почему так медленно переправляетесь?

– Так дно илистое, моторы едва тянут, быстрее не можем, боюсь, что ваша «эмка» вообще не пройдет.

– Не пройдет, так бросим, нам уходить отсюда надо поскорее.

– Самое малое минут сорок переправляться будем.

– Займись этим, лейтенант, и вот ещё что: подводы надо бросить, пусть самое ценное перегрузят в грузовики, лошадей распрячь и присоединить к табуну. Пусть их гонят своим ходом, тех, кто не выдержит темп, пристрелить. Все ясно.

– Так точно.

– Выполняй.

– Осадчук, возьми пять бойцов и будь постоянно при грузе, никого не подпускай к машине.

– Есть, быть при грузе, не беспокойтесь.

Однако ни бросить подводы, ни переправится им не дали. Никто не знал, успели ли немцы вызвать подмогу, или просто так сложились обстоятельства, только высоко в небе проплыла «рама», а через десять минут прилетела пара Ю-87.

В принципе всё, на этом можно было бы завершить эту историю, но то, что случилось потом, уже не поддавалось логичному земному объяснению и не отвечало общепринятым материалистическим взглядам на природу вещёй.

Кириллов помнил, как орал, срывая голос:

– Воздух, в укрытие!

И как сам понимал практическую бессмысленность этой команды.

Жалким укрытием могли стать лишь немецкие окопы, да и то вырытая наспех в песчаной почве траншея скорей всего превратилась бы в братскую могилу, чем смогла бы защитить от бомб пикирующих бомбардировщиков.

Последнее, что он воочию четко увидел, был боец с пулеметом Дегтярева, вставший нагло во весь рост и готовый умереть в неравном бою со стервятниками, весь его вид выказывал абсолютное презрение к смерти, помноженное на отчаяние.

Юнкерсы сделали круг над бродом, словно оценивая обстановку, и деловито, спокойно пошли на боевой разворот.

Легкая добыча, практически беззащитная и явно далеко не первая в их боевой биографии.

Не первая, но, как оказалось, последняя.

Последующих событий Евгений не понял, потому как в мозгу прожжённого материалиста и практика они не укладывались.

Мир перед его глазами перестал быть чётким и поплыл волнами перламутровых красок, уносящими его в какую-то воронку, подобно водовороту, затягивающую окружающих.

Рядом с ним, словно во сне, пронесся «юнкерс» с крестами на крыльях -самолет заходил в пике, Кириллов, словно в кино, увидел перекошенные от ужаса лица летчиков, промелькнувшие перед ним.

Потом был удар о землю и взрыв, за первым пикировщиком сразу же последовал его ведомый.

– Кто же так их? – промелькнула мысль и сразу же погасла.

Взрыва Кириллов не ощутил, он просто провалился в небытие.

Невероятное, но очевидное.

Сколько продолжалось это беспамятство – Евгений не знал, только в какой-то момент он очнулся и сразу окунулся в тягучий, но очень красочный сон.

Кириллову показалось, что он, будто комета, несется с невообразимой скоростью по бесконечной прозрачной трубе, а вокруг проносятся звезды, мириады звезд, в окружении песчинок планет. Сам же он – словно мельчайшая частичка бытия, потерянная в бесконечности вселенной. Евгений не ощущал своего тела, не было боли и почти не было страха.

– Я погиб, и это моя смерть…– отрешенно, с каким-то равнодушием пришла вдруг мысль. – Странно, но я мыслю. «Мыслю – значит существую», – эту фразу часто повторял его тесть, бывший старорежимный интеллигент, начисто отвергавший материализм и марксизм в придачу.

– Так что же, выходит, он был прав: мысль материальна и первична… А черт! А если попы не врали, и за порогом смерти есть жизнь и Страшный суд.

С этим осознанием вдруг пришло беспокойство: в бога Кириллов до войны не верил, да только до первой бомбежки и артобстрела, как известно, в окопах не бывает атеистов.

– Господи, прости грехи мои, грешен я, Господи… – мысли роились и тут же исчезали, сменяясь, как в бредовом калейдоскопе.

Евгений то вспоминал обрывки молитв, слышанных в детстве, то цеплялся за остатки сознания, то пытался сконцентрироваться на невообразимых красотах, проплывающих перед глазами, то силился проснуться и избавится от этого красочного морока; и не известно, сколько бы это продолжалось, если бы он вновь не провалился в спасительное небытие.

Пробуждение было необычным и, скорее всего, походило на какое-то представление в загадочном и странном месте.

Кириллов проснулся, ощутив себя в очень удобном кресле, которое анатомически облегало тело. На его голову был одет шлем, по крайней мере, ему так казалось, но шлем ли это или иная конструкция сказать он не мог.

Евгений дважды делал попытки прикоснуться к своей голове, но руки, как, впрочем, и ноги, отказывались его слушаться. При всем при этом обездвиженное тело не чувствовало никакого дискомфорта, а наоборот – так хорошо ему ещё никогда не было. Такие ощущения он, наверное, испытывал в раннем детстве: полный покой, уют и непередаваемый комфорт.

Внезапно у Кириллова возникло предчувствие чего-то очень важного, что сейчас должно произойти в его жизни.

– Жизни ли? – пронеслась мысль в его голове, – или, может быть, жизни после смерти?

– Можно и так сказать, – нарушил ход его размышлений, приятный грудной женский голос. – Вас как бы уже нет, на вашем свете, в вашей реальности вы исчезли без следа. Просто погибли под бомбами, а дальнейшая Ваша жизнь в этом мире зависит во многом от вас самих.

Если бы сознание Кириллова могло вздрогнуть от неожиданности, как могло бы вздрогнуть его обездвиженное тело, оно бы сделало это.

– Кто Вы? – мысленно спросил Кириллов. – И где я?

– Не торопитесь, Евгений Николаевич, сейчас все узнаете, но сначала мы должны вас успокоить, товарищ капитан госбезопасности. Вы живы и, можно сказать, здоровы, причем живы и все Ваши товарищи на момент перехода. Мы оказали им медицинскую помощь и регенерировали поврежденные тела.

– Каким это образом? – в мозгу у Кириллова раздался скрипучий голос Вяземского.

– Вот и вы пришли в себя, доктор, – ответил женский голос. – Очень хорошо. Значит скоро очнуться и остальные, тогда мы и продолжим нашу беседу.

– Так как вы регенерировали ткани, – не унимался Вяземский, – что это значит?

– Всему свое время. Я отвечу Вам на все Ваши вопросы, какие смогу, но позже, – произнесла невидимая женщина, или кто она там была.

– Где мы, доктор? Вы меня слышите, Владимир Викентьевич? – Кириллов послал мысленный вопрос.

– Слышу, товарищ Кириллов. Не знаю, где мы, но точно не в немецком плену и вообще похоже, что на том свете.

– Странный какой-то тот свет, – произнес чей-то незнакомый голос.

– Пока лежим, давайте хоть познакомимся. Разрешите представиться – Головачёв Виктор Сергеевич, капитан 2 ранга в отставке, 1966 года рождения, русский, беспартийный, ну и т.д. Попал сюда, по-видимому, провалившись под лед на машине ещё с двумя товарищами. Позвольте полюбопытствовать, с кем имею честь возлежать рядом?

– Вы сказали 1966 года? – сильно удивился Кириллов. – А какой же год, по-вашему, сейчас?

– С утра, кажется, был март 2020, во всяком случае я так думал, ну а теперь – не знаю.

– Скажите, когда война кончилась, кто победил? – взволнованно спросил Кириллов.

– Это смотря какую войну вы имеете в виду. Кстати, вы так и не представились.

– Кириллов Евгений Николаевич, капитан госбезопасности, Юго-западный фронт, 1941 год.

Сначала он хотел сказать подполковник, но понял, что сейчас конспирация уже не нужна.

– Военврач 2 ранга Вяземский Владимир Викентьевич, в прошлом доцент кафедры хирургии Киевского университета, оттуда же из 41-го.

– Война кончилась, уважаемые предки, и мы победили 9 мая 1945 года в Берлине.

– Значит не зря…– у Кириллова от волнения путались мысли.

– Что, не зря? – спросил Головачёв.

– Не зря всё это, не зря мы погибли.

– Ну, положим, Вы ещё не погибли – произнес знакомый женский голос, – и, видимо, не погибнете, или, по крайней мере, это произойдет не скоро.

– Где мы, и что здесь происходит? – послышалось сразу несколько голосов, задающих однотипные вопросы. В одном из них Кириллов узнал Денисова, второй с украинским акцентом точно был Пилипенко.

– Похоже на том свету, токмо что-то ангелов не видать, – нервно хмыкнул кто-то из очнувшихся бойцов.

– Спокойно, друзья, – произнесла незнакомка, – немного терпения, и вам всё объяснят. Сейчас же могу уверить вас, что вы находитесь в полнейшей безопасности и вам ничего не угрожает.

– Ну, да чого уже там, яко уси ми мертвы, – как-то буднично произнес Пилипенко.

– Вы ошибаетесь, Остап Григорьевич, вы живы, как там у вас сказал поэт Маяковский, «живее всех живых».

– Ох ты, даже имя батьков моих знает, да кто ж ты, дивчина? – удивился старшина.

Однако его мысленный вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа.

Постепенно пришла в себя вся группа, в мозгу у Кириллова то и дело всплывали всё новые и новые голоса. Вопросы сыпались как из рога изобилия, но все они сводились лишь к одному: – Где мы, и что происходит?

Наконец, эти ментальные страсти понемногу улеглись, и люди стали ждать объяснения происходящего.

– Ну, вот вы все в сборе, друзья, – произнес все тот же приятный женский голос. – Я прошу вас не волноваться и принять сложившуюся ситуацию как должное, тем более изменить ее вы не в состоянии. У каждого из вас на голове находиться шлем с датчиками, вживленными в ваш мозг…

Кириллов почувствовал, что по присутствующим пробежала волна сильного волнения, местами переходившая в ужас.

– Не волнуйтесь, это совершенно безопасно и не будет иметь никаких последствий для вашего здоровья, но позволит нам без труда и физических воздействий ретранслировать вам в голову большое количество нужной информации. Пока же она будет загружаться, мы хотели предоставить вашему вниманию фильм-хронику, повествующий о событиях на вашей планете до 2025 года по вашему земному исчислению, а также осветить судьбу ваших родных и близких, если таковые у вас имеются, в этот период.

После просмотра хроники вы вернетесь в эту реальность, и продолжим нашу беседу.

– Значит, это не Земля…– мелькнула мысль у Кириллова, выходит – другая планета…

– Да, другая, – ответил голос незнакомки и, предвосхищая следующий вопрос, сказал. – Да, мы не люди.

Кириллов хотел задать ещё вопрос, но это ему сделать не дали, и он буквально провалился в процесс созерцания хроники. Именно провалился: он как бы был незримым участником всех тех событий, которые ему показывали. Каждой клеточкой своего уже не существующего в том мире тела Евгений ощущал происходившие вокруг него процессы и явления.

Он увидел картину страшнейшей катастрофы, постигшей РККА под Киевом, терриконы захваченного врагом оружия, бесконечные колонны пленных, сотни сожженных машин и брошенного имущества. Видел, как в почти в безнадежных попытках прорыва, истратив последние патроны, его вчерашние товарищи поднимались в атаку, чтоб в последнем броске сцепиться с врагом в рукопашной. Видел, как они падали, сраженные пулями, так и не успев достичь позиций врага. Видел, как погиб штаб Юго-Западного фронта. Он это видел и ощущал всем своим существом, ощущал запахи и звуки. Ощущал и плакал.

Если бы его тело могло слушаться он, наверное, попытался бы рвануться из этой виртуальной реальности в тот видимый им мир, подобрать винтовку погибшего бойца и присоединиться к стрелковой цепи идущих на прорыв.

Ему стало совсем горько, когда бездушная хроника показала последние минуты жизни его жены и сына. Он ревел и выл от ярости, смотря на то, как безнаказанно, как бы играючи, Мессершмиты заходили на беззащитный состав с эвакуируемыми семьями комсостава, как пули и осколки рвали плоть женщин и детей, словно это были тряпичные куклы. Боль и ненависть сжимала сердце.

Однако картинки стали меняться: после череды ужасных окружений под Смоленском и Вязьмой и почти прорыва немцев к Москве наступил черед расплаты. Кириллов, как бы воочию, ощущал холодный декабрьский ветер 41-го года, бивший ему в лицо, пургу и глубокий снег под ногами. Но это были радостные ощущения, потому что уже сотни немецких машин, пушек и даже танков были брошены на дорогах Подмосковья, а окоченевшие трупы их вчерашних хозяев валялись, как ненужный хлам, по обочинам. Тогда Евгений первый раз за время просмотра этого страшного и странного фильма почувствовал не только ненависть, но мстительное злорадство:

– Ну, что взяли Москву, суки… Хрен вот вам, сдохните, все сдохните. За все, за все ответите, мрази…

Эмоции то накатывали на него, то слегка отпускали, он вновь с тревогой смотрел на поражения советских войск под Харьковом весной 42-го года, болью в сердце отдалась потеря Севастополя, но как же он ликовал после разгрома немцев под Сталинградом. Тем более, что в Сталинграде нашли свой бесславный конец хваленые немецкие дивизии, замыкавшие котел под Киевом.

Он видел горящие танки под Курском, ощущая смесь запахов сожженной солярки и сгоравшей человеческой плоти, но это почему-то уже не вызывало в нем первозданного ужаса, который преследовал его в начале просмотра. Здесь Кириллов поймал себя на мысли:

– Принюхался… Нет, просто ожесточился. Я как будто прожил тысячи жизней этих людей, погибших и погибающих, чудом выживавших и выживших. Я один из них, и все они во мне. Странное, непостижимое чувство.

Хроника вела его дальше на запад. Уже бесконечные колонны немецких пленных, понуро бредущих унылой серой массой, забивали военные дороги и жалко жались к обочинам, пропуская советские танки. Кириллов видел разрушенные города и сожжённые деревни, ужасы концлагерей и зверства врага. Все это не могло оставить его равнодушным и переполняло болью и ненавистью, одновременно с этим он был горд, что является, или являлся, частью своего народа, побеждающего эту нечеловеческую, изрыгнутую из ада силу фашизма. Перед ним вновь менялись картины, и вот он уже въезжает в поверженный Берлин на броне танка. Он – победитель, впереди большая и счастливая жизнь его и его страны.

В мозгу проносились сотни разных сюжетов, в которых он за краткий миг проживал чужие жизни и ощущал эмоции совершенно посторонних ему людей. Он как бы растворялся в них, а они входили в него и оставляли свой, пусть маленький, но неизгладимый след.

Евгений чувствовал простую человеческую радость бытия, видел, как возрождается послевоенная жизнь, как вновь отстраиваются разрушенные войной города, создаются семьи и рождаются дети, видел и, как ни странно, ощущал сопричастность ко всему этому.

В какой-то момент он поймал себя на мысли, что он, пропавший без вести в сентябре 41-го года, вовсе не сгинул, а стал частью чего-то большего, чем просто человек, он стал целым миром, вселенной, включившей в себя множество жизней.

Он наблюдал, как со стороны и порой прямо изнутри, за последними годами жизни того, кто был кумиром миллионов и его кумиром. Сталин перестал быть для него полубогом и стал просто человеком, с человеческими слабостями, болезнями и комплексами, при этом Кириллов, потеряв пиетет перед ним, начал понимать его логику и не утратил уважения к вождю.

Евгений видел, как уходил Сталин, как началась мышиная возня наследников, как пал всемогущий Берия и как достиг вершин власти Хрущов. В этом удивительном кино, в этой невероятной хронике он продолжал жить и наблюдать за жизнью. Тревожился за мир в дни Карибского кризиса и ликовал вместе со всеми, когда в космос полетел Гагарин.

Перед Кирилловым пролетели 70-80 годы, времена перестройки и крушения СССР, которое он воспринял как катастрофу вселенского масштаба. Времена 90-х он переживал со всей страной и ее осколками, болью в сердце отзывались проблемы русскоязычных в независимых республиках, ещё вчера бывших братскими и родными.

Он проживал вместе с народом все ипостаси российского общества, чувствуя себя то спивающимся, никому не нужным инженером, закрывшегося оборонного предприятия, не вписавшегося в рынок, то олигархом, ошалевшим от внезапно свалившихся денег. Он был всеми ими и никем конкретно.

Возрождение своей страны, пусть трудное, порой корявое, но упорное и последовательное, произошедшее в нулевых, воспринималось им с радостью. Ибо все познается в сравнении. Худо-бедно жизнь потихоньку возрождалась, то поднимаясь на гребень волны, то проваливаясь в пучину очередного кризиса, но его страна шла вперед, выжила и выживала, что не могло не радовать. Кириллов видел множество негативных явлений, жуткую коррупцию и казнокрадство, бедность народа и чванство хозяев жизни, но видел, как потихоньку возрождается промышленность, прежде всего ВПК, и как почти убитая система образования находит в себе силы исторгать из своего чрева талантливых ученых, которые двигают вперед науку. Он видел, что об его страну, и не важно, как она теперь называлась, пусть не СССР, пусть Россия уже боятся вытирать ноги. Космические аппараты бороздят ближний космос, человечество готово к покорению Марса, а компьютеры и робототехника облегчают жизнь людей.

Ужас и негодование охватили его вновь, когда жалкий фигляр, пародия на человека, в угоду своих западных хозяев спровоцировал войну на Украине. Волна ненависти к потомкам недобитков с промытыми мозгами, одномоментно переставшими быть братьями и возомнившими себя высшей расой, вновь захватила его сознание, но не поколебало его веру в победу и надежду на лучшее.

Он был почти уверен, что родина не пропадет, несмотря ни на какие трудности. Опять возникла фраза из лексикона Машиного отца: «Всё, что не убивает, делает нас сильнее», – кто же это сказал, какой-то, немецкий философ, фамилию не помню.

– Ницше, – вдруг подсказал голос незнакомки, – Фридрих Ницше.

– Точно, – повторил Кириллов и проснулся

Фильм, другого слова для названия этого действа Евгений не нашёл, закончился вместе с пробуждением, и ему показалась, что с ним закончилась и его, Кириллова Евгения Николаевича, жизнь.

По-видимому, такую же мысль разделяли все присутствующие, посмотревшие это шоу, не было среди них равнодушных к увиденному. Все сохраняли гробовое молчание, никто не генерировал своих мыслей и не посылал их в пространство, по крайней мере, Кириллов их не слышал, видимо, от впечатления, просмотренного и пережитого.

Однако понемногу народ стал приходить в себя.

Диалог эголатов с примерным переводом на доступный землянам язык.

Краткий доклад о происшедшем событии.

Координатор второго планетарного уровня Эгостап, куратору планетарного сектора Эквиту:

– Господин куратор, переход группы объектов прошел в штатном режиме, незначительная помощь в регенерации тканей потребовалась 24 особям из числа перемещённых. Сейчас все перемещённые лица находятся в состоянии искусственной иммобилизации, то есть полностью обездвижены, при этом их мозг работает в нормальном режиме. В группе 117 объектов гуманоидного типа, идентичных по своей природе жителям планеты ZAv-00118 или Агора, как называет её часть населения, куда планируется их отправить. Изначально планировалось переместить 132 объекта, которые были зафиксированы зоной перехода. Но в связи с имевшим место боестолкновением с группой противоборствующих им гуманоидов мы потеряли 18 особей, в том числе наиболее ценного и обладающего нужными нам способностями. Оставшиеся 114 объектов были захвачены зоной перехода и перенесены на нашу базу. Все 114 гуманоидов относятся к одному периоду – сентябрь 1941 года по нынешнему исчислению Терры. Кроме этого, по не зависящим от нас причинам, в результате погрешности работы хроноканала зоной захвата были перемещёны ещё три особи аналогичного вида, не относящиеся к данному периоду. Их период обитания на Терре соответствует марту 2020 году. Все вышеперечисленные объекты были должны погибнуть в своем мире, и их переход в эту реальность никак не отразится на дальнейшей жизни Терры. Кроме этого, нами были перемещёны некоторые материальные ценности и значительные запасы техники, оружия и экипировки, которыми данная группа гуманоидов может распорядиться для закрепления своего положения в новом мире. Всё в соответствии с существующим уложением законов о принудительном перемещёнии лиц и имущества в суррогатные или искусственно созданные миры, так что в этом отношении мы действуем в рамках дозволенного и не нарушаем договоренностей с нашими партнерами.

Куратор планетарного сектора Эквит, координатору 2- го планетарного уровня Эгостапу:

– Я понял из вашего отчета, что операция по перемещёнию основного, нужного нам объекта провалилась, и не один из наличествующих гуманоидов не способен решить поставленные задачи?

– Да, к сожалению, это так…

– Тогда зачем нам нужна эта группа людей? Не проще ли ликвидировать ее и дождаться нового периода работы хроноканала с новым подходящим нам объектом? К тому же в группу затесались три лишних гуманоида.

– Мы думали об этом, господин координатор, и даже планировали уничтожение данных особей, однако по имеющейся инструкции мы сообщили о наших действиях в представительство главного предиктора и оттуда пришел ответ, согласно которому уничтожение данного гуманоидного материала нецелесообразно.