Некоронованные

Нечто в этом роде вечно зудит Рябчиков, бывший сосед, бывший эмигрант, отчизновед посконный, по инерции расклады толкует. Хотя знает, что отстал и не прав. Уже давно никакого секрета: уезжают по разным причинам, и мне ли их объяснять. Всегда найдется что выкрутить: лампочки, руки. Не спит Хуучин Зальтай, столько всего произошло с момента драпировки рейхстага. Как уехать? Да как угодно. Лично я предпочитаю автобус. Много лет тому назад интересовался я каждым новым маршрутом в родной столице и заставлял деда сопровождать, отправляться со мной. Благо стоило это удовольствие всего пять копеек, а у внука, придумывавшего мотивы, вообще был школьный проездной билет, абонемент. Такую мою хитрость легковерный дед прозревал лишь в ту секунду, когда мы прибывали на конечную остановку. Сильно не сердился. Хотя мог влепить, внушение сделать, поставив на вид и предлоги мнимые, и путь порожний. Тем более что автобус тоже далеко не самый надежный способ передвижения. К примеру, футболисты немецкого клуба едва ли ждали взрыва, однажды подстроенного кем-то из наших бывших соотечественников. Решившим подзаработать на бирже, если верить массмедиа.

И все же не скрою, что при фрагментарной ребяческой любви к путешествиям меня обычно отличало неслыханное домоседство. Глубинное, голубиное. И присуще оно мне до сих пор. Что вредно для журналиста. Способность быстро вернуть тебя домой – вот главные роль и качество того городского «Икаруса» грязно-желтого цвета. Почти всякий рейс заманчив. Однако будь моя воля – никуда бы не ездил. Даже в отпуск. Любая поездка подразумевает сборы, неудобства, ту или иную степень неизвестности, встречи с неведомым. Красиво звучит избитая фраза. Особенно если произносить с придыханием. Но неведомое бывает всяким. И очень часто может оказаться таким, какое тебе вовсе не нужно, от которого ты волей-неволей зависеть будешь, хотя охотно отгородился бы. Конечно, если не вагабундировался вконец.

Вот Рябчиков попрекает меня Майоркой. Как хорошей махоркой при собственном пустом кисете. Сам себе противоречит. Зачем требовать, чтобы я к Балеарам присмотрелся, дескать, Шопен, Жорж Санд, и ведь недаром… не хуже Швейцарии. А потом, наоборот, вспоминать туристов вечно пьяных и мещанствующих. Ну был я на Майорке. И что? Ничего интересного. И криминального тоже. Приехал я туда после затяжной простуды, тяжелой ангины, в первый же день уснул на пляже и зажарился так, что все остальные секунды отпуска мой мозг был занят только одной мыслью: найти наиболее эффективную мазь от ожогов. Втирал я кремы судорожно, не зная, на какой бок приземлиться. Это вам не идеи втирать.

Позже дядька одной подруги моей пытался затащить меня, точнее нас вдвоем, на Мадейру, где какое-то время обретался сам. Но что я потерял на Мадейре? У нас в Берлине свои острова. Взять хотя бы приснопамятный Моабит, каботажными водами омываемый со всех сторон. Даже баржи стоят под разгрузку, гавани есть промышленные и торговые. Кстати, дядьке тоже очень быстро наскучило в курортной дыре.

А Панталыкин всерьез предлагает в Россию вернуться. Как это Рубидий сделал. С похмелья называет меня предателем и трусом. Я пробовал. Точечно. И какие только не случались десанты и вояжи! Отправляясь автобусом с новой чужбины в один не слишком знакомый отечественный город, наслушавшись всяких страшилок и предупреждений, тщетно просил тамошних коллег меня встретить. Увы и ах. На заднем сиденье меня разморило от дальней дороги, и, как нарочно, я почти уснул аккурат перед ее завершением. А когда вышел на площадь, взглянул на солнце, в глазах потемнело. Обчистили меня за два зевка. Не на раз-два-три, гораздо менее галантно и намного быстрее. В другом нашем славном городке, куда я спешил на международный симпозиум, все складывалось по-цивильному. И в смысле протокола, и в факторе криминального промысла. Пусть без эскорта, почетного караула, но встречали. Однако на радостях я забыл в автобусе кейс, который зачем-то сдал в багажный отсек. На сей раз мне повезло больше: автобус не следовал транзитом, и единственное возникшее неудобство состояло в том, чтобы отправиться в парк, дабы вернуть поклажу. Забирать добро меня повезла сама устроительница форума, в программе которого значились аж два моих выступления в разных амплуа. Наверное, дама внутренне разозлилась. Ведь потом в рецензиях на симпозиум, посвященный юбилею деятеля искусства, чье творчество я популяризировал, изучая давно и активно, меня представили лишь как поклонника этого деятеля. Хорошенький статус!

Иногда вспоминаю почти дармовую экскурсию в Париж с бывшей супругой. Жена – тот еще фрик. Собирались как на Юпитер. Проверяли, все ли правильно по биоритмам, потрошили перечень лунных фаз, перекладывали вещи, в календарь Хуучина пристально всматривались. Несколько часов ушло на размышления, что же брать с собой. Автобус был снаряжен с туманной целью (мы думали, что с гуманной) и какой-то очень мутной организацией, испытывавшей явные проблемы по части логики и логистики. В полночь мы ввалились в захудалый мотель, где, видимо, о нашем прибытии никто предупрежден не был. Свободных мест в этой ночлежке не оказалось. Более того, незадолго до нас туда же водворили другую группу товарищей – при содействии похожей фирмы. Незадачливые туристы расположились кто где. Совсем отчаявшиеся – рухнув на пол прямо в холле. Совсем отпетые рискнули скоротать ночь в разборках с портье. Нам, по счастью, достался двухместный номер, но разместиться в нем пришлось вчетвером – пополам с еще одной парой.

На следующее утро доставили нашу группу в некий спортивный комплекс, выстроив в очередь на зону контроля, и проверили металлоискателями. Внутри здания на непонятном языке шла загадочная акция в чью-то поддержку. Полотнище экрана населяли пламенные восточные лица, совершенно не растиражированные в СМИ, парады военной техники и женщины в платках. Возможно, за всем этим стояли тщательно законспирированные суданские повстанцы. Или бездомные курды, кочующие между Турцией, Сирией и Ираком. На фоне понимания, что роль статистов была уготована к дармовщинке в нагрузку, а также спонтанно возникшего всеобщего убеждения в необходимости обойтись без лишних расспросов мои попытки уловить суть, вникнуть не привели ни к чему. Было скучно. В фойе раздавали багеты и колготы. Почти как на съемках триллера. От скуки участники рейса накинулись на эти чулки и булки с таким рвением, будто хлеб нужно в чем-то хранить на черный день, подобно луку. А может, боялись, что нам вскоре поручат провести голодовку в защиту борющихся. И следует замаскироваться. Или ехали мы сюда исключительно для того, чтобы отведать продукцию местных пекарен. «Должно быть, багеты с секретом», – подумал я, наблюдая, как статисты ошалело расталкивали друг друга и раскачивали навес, под которым раздача шла.

Аборигены Шенгена и некоторые земляки-экспаты из молодых устроены проще. Всё знают наперед. Не парясь, как, куда и по какому случаю им нужно переместиться. Кого и где поддержать (лишь бы границы открыты и все корректно в смысле права – экологического, гендерного, международного). Чихать им на то, хорошая ли у них карма, есть ли харизма, помада, погода. Собирают нужные впечатления. Одна девочка из Дании в Берлине кельнершей устроилась. Было дело. Теперь выжидает. Надеется махнуть в Австралию. Ненадолго. Желательно под парусами. Как только отобьют склянки, в рынду ударят и не будет какого-нибудь карантина, а также наводнений, землетрясений или спецопераций на шестом континенте. Я не удержался и спросил ее: зачем? Сумчатых волков искать? Оказалось: просто так. А Рябой вечно лезет со своими советами и сочувствием. Умеет человек плавно и нагло переходить к моим личным обстоятельствам. Будто они его сильно волнуют.

ШИФЛЁТКА И ЕЕ ОСОБЕННОСТИ

…Вечером, когда я вернулся с греблипсовских съемок, по радио выступала Ве Че. ВВЧ. Высокочастотная выспренная чувствительность. Хотя слово «выспренно» к ней не подходит. Читала какую-то новейшую немецкую прозу о России. Мы не виделись дюжину лет. Потом звучал джаз. Как по заказу. Потом Дми Дми Шос. Шостакович. Первый концерт для скрипки с оркестром. Исполнение предварили словами: «Шостакович сочинял это произведение в стол». По-немецки фраза звучит еще конкретнее: для выдвижного ящика, то есть Schublade или шуфлядки, шуфляндии, простите, шифлётки – именно так в нашем огороде говорили. «Поскольку композитор заранее знал: новая вещь не удовлетворит вождя, – продолжил ведущий. – Ведь Сталин предписывал композиторам создавать музыку, способную воодушевлять народ, звать рабочих и крестьян в мир новых великих свершений». Посвятив слушателей в исторические подробности, модератор тут же прокомментировал: «Мы ничего не имеем против воодушевления, но считаем, что музыкой, которую вы сейчас услышите, можно окрылить всех». Не знаю, насколько окрыленным почувствовал себя ведущий, когда из динамика достойной издевкой стала сочиться депрессия первой части, спрыснутая в последующем легким намеком на гротеск. А после скрипичного концерта давали Седьмую.

«Как открыто, как мягко звучит маршевая тема у дирижера Дрекскерля, это просто восхитительно!» – неистовствовал комментатор.

Полчаса спустя в поток эфирных блюд, столь странно сервированных, ворвался извне, как водится, Рябчиков. Позвонил на закусь.

– Слушай, Паша, – остервенело гаркнул он в трубку, – вы ждете взрыва?

– То есть? – Я попытался уменьшить градус его эмоций.

– Ты в самом деле не понимаешь или делаешь вид? – Рябчиков принялся хамить. – Повсюду только и говорят о том, что дальнейшая миграционная политика правительства приведет к социальному взрыву. Правые чувствуют себя правыми или как минимум спровоцированными и используют ситуацию как хороший повод для перехода к активным действиям. Вам мало латентных разборок в саксонской столице ландышей? Теперь еще городок, в котором Иоганн Себастьян долго обитал, подключился.

– Погоди, погоди! При чем здесь я?

– А я разве сказал «ты»? Я говорил «вы»! И вообще дело не в мистике местоимений. – Рябой на секунду сбавил обороты, даже как будто сник, однако чувствовалось, что в моем лице он опять дорвался до свободных ушей.

Лицо с ушами. Но самостоятельно живут затылки и уши, а лиц не видно, учил Мандельштам. Правда, поэт говорил про толпу. Которой верили и Шуберт, и Моцарт, и Гете, и Гамлет… А разве мы не толпа? Приохотил я Рябчикова. И что сказать мне этому больному болвану? Какое прописать лекарство? Нетрудно себе представить, что за речовки возникнут в голове Рябого, посыплются из него, ввяжись я в очередной разговор, в безнадежный диспут. И что мне будет, что прилетит за внимание к его рассуждениям. Я решил напялить на себя колпак комика и паяца:

– Еще круче, Радий Васильевич, еще круче. Если бы речь шла обо мне, тогда допер бы я, что ты мне опять свою Гельветию впариваешь, предлагаешь в эдем цизальпинских буренок убраться. Но во множественном числе? Так кто, с позволения сказать, имеется в виду? Вы – это кто? И сколько нас? Обратись-ка в ведомство федерального канцлера или в резиденцию президента. Да хоть в бундестаг. Там помогут.

– Лучше разбираться предметно, повздошно, – вопит Рябчиков. – Вздох первый. В каком бы качестве мы ни прибыли…

– Не мы, а вы, тебя уже нет здесь.

– Не цепляйся к к фразам. Короче, в роли немецких переселенцев-возвращенцев, по сути – репатриантов, или на правах еврейских контингентных беженцев, на какие корни мы бы ни пеняли – все равно мы народ пришлый. Спасибо стране, что рискнула возместить собственные потери. Утраты времен Екатерины или Второй мировой. Кто-то искал историческую родину, кто-то – защиту от бандитов, лучшие социальные подушки, рессоры и ресурсы, взамен новых российских.

Дальше рискну процитировать своими словами. Чтобы подсократить и матерные опустить. Рябчиков тарахтит, дескать, стремный молодой рынок, воцарившийся в свое время на родине, которая простилась с последними остатками привычной советской власти, радовал самых отчаянных. Опять не прав. Многих вполне устраивал. Да и годы шли, миллениум подоспел. Пролез миллениум сквозь фортку, по третьему календарю, сработанному Хуучином Зальтаем. Допустим, в нулевых и десятых на Берлинщине первым делом вовсе не арабские пловцы высадились. Выловленные в Средиземном море. А русские айтишники и тузы, по-хозяйски располагающиеся в любом кресле. Для них везде лакомые куски раскиданы. Это якобы вздох второй. Новый виток. Потом, дескать, вздох третий. Самодовольные пилигримы разного рода, русские опять же: псевдоэксперты, нежно имитирующие первооткрывателей, цифровые кочевники-фрилансеры, орудующие отовсюду, бизнес-мигранты, ловцы ВНЖ. Ну и вдобавок ко всему автономные либералы – им старый Запад как мощный моральный лабаз, роднее по определению.

Завидуешь, Рябчиков, ревнуешь, что воля, она на самом деле здесь, в Берлине? Ренессанс, декаданс, эгрегор. Все умные и безумные. Стремятся быть на виду. Суррогат на-гора. Качество не в счет. А почему бы и нет? После Бойса и Бреннера. После или на фоне пойманного Борхесом воспевания силы, беспощадности и веры в меч. Клоунада, канонада, преодоление канонов. Стряхнув послеугарный сплин, сочиняют, рисуют, танцуют. Поют что-нибудь. Все креативные и искушенные. И все равно никогда не знаешь, где, кто и когда выстрелит, ножик метнет. Кто тренируется в каком-нибудь баре, тире. С красными глазными белками в глаза третьих белок. Ведь белка, отрицаемая, но периодически подступающая, уводит в тень формализацию. Ворохи регламентов, постулатов, распорядков и установок (не говоря уже про требования и контроль инстанций, ведомств и контор государства). Попробуй выслать психа, лучше ему заплатить. Или скукотища доводит до? У кого-то буйное помешательство, опасное для окружающих, агрессивное. Сидят на лавочках, где раньше формулы любви выцарапывались, жертв поджидают. Караулят на рынках и площадях. А у кого-то слезные воспоминания о расцвете народного творчества в колхозе «Рассвет». Повод в кокошниках да сарафанах, да с попевками, да в пристенный парк. «Художественная гиперплазия и идиосинкразия», – говорит доктор Кислицын. «Лучше не флаги, а белье на ветру, – уверяет Ребекка, бывшая моя подруга. – В сеточном трико к клубу „Кис-Кис“. Запас чулков á jour был как-никак еще у пушкинского графа Нулина. Сам Пушкин, если что, если верить слухам, явился в неких весьма откровенных, полупрозрачных штанах на обед к губернатору города Екатеринослава… Император Павел запрещал длинные брюки, олицетворявшие вольнодумство, но стоило ему оказаться задушенным, как именно отстаиваемая им старая модель костюма стала дрейфовать в залив троллинга и восприниматься как вызов. Вызов, друзья. Кто им брезговал? Ференц Лист, который Франц, поразивший внимание рижского общества прежде всего обтягивающими портами?» Стоит задуматься. Друд у Грина, святой доктор Гааз, Уайльд, которого упекли в тюрьму. Вызов и семиотика, согласно Ребекке, зовущей в Антифу. Мол, пора выходить на маевку. Ведь красный день календаря – 1-го. А как же драки по столице и загадочный Белтайн? А если Антифа в самом деле состоит из одних провокаторов?

Эх, Берлин слишком часто похож на безразмерный безалаберный балаган, с этим я готов был согласиться. Почти так же галдел он вокруг безработного Якоба, поэта-рекламщика из тридцать первого года: наяву и во сне, с потасовками, изменами, парнями в облегающей ткани и девицами деловыми. Да, «мы живем в эпоху спорта». Да, пресловутая толерантность, торжественно провозглашенная, на поверку оказывается дурно пахнущим смоковным, разделенным на 3–7 долей до 10–25 см в длину и вовсе не магентным. Листок бюрократический, темпоральный: отметься, отбей «уход» и все себе позволь. Бессвязные обрывки лозунгов доносятся отовсюду. Гордецами считаешь нас, Рябчиков, бегающими по кругу, будто белка у Саши Черного по карнизу – более или менее жизнерадостным курцгалопом? Да уж, чувак, кто-то, не пропуская ни одной клубной вечеринки, не брезгуя никакой клубничкой, отвязно и усиленно повышает уровни вибрации и кислотности. В угаре кричит, что кругом абсолютная свобода. Снаружи и внутри. Не замечая, что где-то по соседству, не за тридевять, а рядом совсем, адепты разной конспирологии себя альтернативщиками объявляют, кликушествуют, оповещая о своих «великих» открытиях. Их Гитлер якобы действовал в интересах «еврейской ставки», мечтавшей создать Израиль – расистское государство. Артур Руппин, дескать, направлял, магдебургско-берлинско-тель-авивский проводник Баухауза. А присягать и служить нужно исключительно имперской конституции, поскольку новую не приняли, имеется лишь субституция, наличествуют эрзацы – Основной закон и Гражданское уложение. Опаньки.

По словам Панталыкина, в конце марта самые продвинутые воспевают Остару, она же Кибела, и, кажется, сосну. Но зря ли поэт задавался вопросом, куда в мае идет тополь. В чем заключается майский механизм деревьев? Как вычислить закат-восход или будущее по небесному диску из Небры, найденному – неспроста же! – в канун миллениума в межиборских краях, соседних с лужицкими? Говорят, пользовался неведомый шаман тем диском. Неужели мастер Нууц опять замешан? Пластинка бронзовая вместо блюдечка для яблочка наливного. Слегка подташнивает. В черепе кружится то страшный зверь бурундук (или народ бурундук?), то его хвост, то какой-то горно-обогатительный комбинат. (Где-нибудь в хуучин-зальтаевском Эрденете?) Работающий с помощью… (как это называлось?), ах да, экспликации. Хвосты, но другие. Отвалы. Пустая порода. Терриконы. Давайте поговорим не о счастье, а об охвостье. Мой царь, живи один. Как смелый андрогин. Мужчины превращаются в женщин. Или в охвостье женщин. Женщины – в мужчин. Или всегда были ими. Ну и что? Ничего нового. «Мы едем на каникулах втроем, – говорит одна из панталыкинских учениц по ф-но, – мама, мамина жена и я». Подумаешь. Однако в центре – Кибела, не Афродита. «Она еще не родилась», – утверждает Мандельштам. И, видимо, прав. «Там было три хвоста», – дополняет Соснора. И я согласен, если вы ссылаетесь на поэтов. «Я твоя вечная проводница», – морочит Верка Сердючка, прикидываясь Ариадной. «Я – твоя вечная провокация», – говорит мне Непостижимка и виляет хвостом. Балансируя на грани ухода. Кислицын-младший, Ким, старый друг, которого русская жена уже бросила, а немецкая пока не нашлась, без задней мысли любуется на лис, осадивших берлинский рефугиум. И не ведает, что в полабской народной песне для церемонии свадьбы предусматривались разные кандидатуры. Самоотвод взяли все, включая сову, которую определили в невесты. Но лишь лисица согласилась с тем, что на ее хвосте будет накрыт свадебный стол. Хвост – документ. Согласно Матроскину. «А Ипполитовка – печать на хвосте, – умничает Панталыкин. – М У И И». Что это, звериный возглас? Нет, аббревиатура всего лишь. Обозначающая Музучилище им. Ипполитова-Иванова. Мой случай. Или консерватория – как у Игоря. Выпускники указанных яслей убеждены: если через полчаса после того, как открыл ноты, ты не способен их сыграть наизусть, значит, нужно устроиться сантехником. Или газетчиком. Поскольку люди – источник грязи. Необходимо помогать им бороться с нею. Не осилил путь возвышенный? Обратись к бытовой химии! А с газетой можно сходить в туалет. Особенно в ситуации, когда химикаты, а также бумажные бигуди, перфорированные рулоны в связи с очередным вирусом раскупили.

«Ты цел?» – спрашивал меня Рябчиков после того, как очередной исламист устроил теракт в центре Берлина. Да! И не морочь! Спросишь, куда бежать? Разве что в Антарктиду. Камин сгорел уже давно. Вместе с порталом. Примеру последовала Аляска, потекла вечная мерзлота с Альп, из Сибири. Юные беспокойные активисты организовали пикеты. Но будет ли толк? Насчет захоронения ядерных отходов немцы тоже давно шумят. Всякий раз, если материал готов к перевозке. Когда-то транспортники-утилизаторы подыскали местечко в краях, где во времена царя Гороха полабские славяне жили. Мотивируя тем, что именно в этом углу медвежьем был обнаружен подземный пласт соли. Пресловутый соляной купол, пригодный для того, чтобы радиоактивную жуть изолировать. Как нарочно, кусочек лесистый вторгался маленьким аппендиксом в тогдашнюю ГДР. К северо-западу от Берлина. Вполне себе провокация, причем двойная. В начале восьмидесятых борцы с такими планами, с намеченным могильником разбили табор в урочище и даже новое государство провозгласили – РСВ, Республику Свободный Вендланд. Дабы отбить у утилизаторов охоту к транспортировке. И где она теперь, эта РСВ? След простыл. Да, неугомонный народ периодически ложится на рельсы, чтобы остановить мусорный экспресс. Однако тут иной тупик получился: атомный дрек везут по-прежнему.

Ладно, оставим эти записи для шифлётки. Поскольку некуда с ними. Даже облаку или жесткому диску не доверишь. Пора брать пример с певцов, счастливцев, еврейских цадиков и часовщиков. Жить просто. Ориентироваться по звездам. Не наблюдать ни фриков, ни поездов, ни цветочников, ни раздачи булок. А если очень припечет и приспичит, спич толкнуть, допросить двух кошерных свидетелей, не начался ли новый месяц. Разузнать, как там обстоит с луной. Вышли ли вовремя на балкон очевидцы, заметили ли ее рождение. Эге-гей, очевидцы! Что скажете? Не рассмотрели, не поняли, темно было? Предположили Лилит? Лишь отражает, сама не светит. Так чиркнули бы спичкой, чтобы поджечь пыльную пепельницу. И выяснили, что происходит с календарем. Какие милые у нас? Да вот такие. На базаре не выбирали, но милыми провозгласили. Невзначай подвернулись. Сезоны и лилейные душки – вещи схожие. Что же произошло на выходе из скользкой зимы? Мы подвернули ногу или башмаком запустили, опустив башмак, перешли через блокпост Бабы-яги или сняли башмак с пути запасного? Не успели оглянуться, а литерный уже проследовал. И что в нем? Коровье бешенство, птичий грипп, мартышкина оспа, ковид, три первые буквы старинного слова «сволочь»? На дворе что-то на «в», что-то из литер «в», «р»… Вирус новоиспеченный, ансамбль Вирского или рать? Или апрельский ветер? Безбашенный, бесшабашный и лживый апрель. Хотя почему бесшабашный? Шабаш есть, ночной – в канун маевки. Все тот же Белтайн. Даже при торжестве вируса клубы закроют, а на Вальпургиеву, глядишь, разрешение выдадут, чтобы не нарушать право на проведение демонстраций. Пока суд да дело – урочный час для выхода на балкон – подудеть для соседей. Потом из Египта. Пока Белтайн не нагрянул. Летом слишком жарко, однако нонче – самое то. Егорий главный – тоже весенний. Другие не при делах, обаче нас предупредили.

Перейдем от общего к частному, зададим более легкий вопрос. Что сегодня за день? По календарю Хуучина Зальтая, мастера Нууца. Суббота? Суббота – очаровательное понятие. И относительное. Зависит от того, где находится солнце в тот или иной момент. Умножим же очарование, продлим, превратим субботу в саббатикал. Шабаш поддерживать ни к чему. И не забудем, что другие дни тоже важны. Раньше или позже на нас обрушатся. Улита едет – компенсатор силы у заводной пружины в часах. Развивающейся в оптимальный период. Например, в четверг Моисей поднялся на гору, в понедельник спустился. Однако с покорением вершин это событие ничего общего не имело. Да и переходить через майдан, флажки, блокпосты, заплывать за буйки, запоздало затевать драку – занятие совсем другого свойства. Кстати, для нового дела лучше подходит вторник, ибо Господь именно во вторник обнаружил, как прекрасен этот мир. Который мы не позднее четверга испоганили, костерим на все лады и не знаем, как исправить. Ждем новых взрывов.

Ход замедляет только реверсивная защелка. Ослабляет натяжение.

Ревнители препинаний

Приятно встретиться в этом гнусном городе с культурным человеком.

Константин ПаустовскийИ ВНОВЬ РЯБОЙНе вздыхатьНе глумитьсяНе хвалить ееНе отчитыватьсяНе ругать никогоНе вести монологиНе отвлекать по утрамПарфюм не использоватьНе жаловаться (ты же мужчина!)Не звонить и не писать лишний разНе присутствовать на кухне во время готовкиНе выпячивать себя,             вообще поменьше говорить о себеНикогда и ни при каких обстоятельствах                     не пользоваться частицей «не»

Я перечитывал собственную памятку, испещренную советами-инструкциями от непостижимой особы, начисто забывшей про запятые, все норовящей точку поставить. Требующей обходиться без «не», а на деле справляться без нее самой. Не желающей, но всегда готовой препираться со мной – по мелочным, надуманным и нелепым поводам, препоны воздвигать разные. Увидеть проблемы там, где их нет вовсе. Чья лирика в наших отношениях в определенный момент без видимых причин превратилась в шифровки, враждебность и глухую попытку держать меня на дистанции. «Я ни с кем такой не была, именно с тобой мутировала в хабалку», – оправдывается она. Насчет хабалки явно преувеличивает. Была ведической женщиной или ведьмой – до сих пор не понял. Но острый синдром сварливости налицо. И за что она свалилась на мою голову? «Мы не выучили свои уроки» – как вам комментарий?

Перечитывал, размышлял. Местами все разумно, логично. Думать о хорошем. Печали оставлять за порогом. Держать свое мнение за зубами. И все же накладывала шаблоны. Я, получается, виктим, она – агрессор. Или наоборот. Проявляя внимание, преследую неясные цели, соглашаясь – прогибаюсь как перед мамочкой, споря – перебиваю и не слышу. Прошу успокоиться, когда она уже спокойна, щелкаю пальцами в разговоре, дабы дезориентировать и с мысли сбить. Пытаюсь спровоцировать на эмоции, на интерес, на какую-нибудь реакцию вообще. Хотя не она ли меня цепляет? Сама ведь себя провокацией назвала.