Дорога через Урал. Триптих

А потом снова потекла под колеса дорога – уже не «федералка», худо-бедно да чинимая каждый сезон, а убитые региональные ответвления. Особенно не разгонишься, да – но от пыхтящих «Камазов» не нужно будет уворачиваться, толкаться в вереницах подъемов и спусков за ними. А что дорога в выбоинах… женькин «Крузак», конечно, предпочел бы нормальное лесное бездорожье, наверняка – но и так слишком бояться за подвеску не стоило: экспедиционник, пусть и не новый, был весьма крепкой машиной.

Какое-то время Женька ехал себе в привычном ритме, поглядывая по сторонам, изредка останавливаясь, думая о своем, иногда лениво щелкая на телефон показавшиеся занятными виды. Потом спохватился – чего это я в тишине еду?

Потянулся было к магнитоле – без музыки и впрямь ехать сделалось скучновато. Но почему-то вместо уже изрядно заслушанной подборки записей щелкнул приемником и с любопытством покрутил настройку – иногда обыкновенная дорожная рация ловила небезынтересные волны местного радио, часто не просто развлекательные, а даже полезные: такие, на которых сообщали о погоде, предупреждали о дорожных сложностях и все в таком духе.

Первое время приемник шипел, плевался и исправно передавал только обрывки смазанных разговоров других водителей – обыкновенно дальнобойщиков.

Выслушав промелькнувшую среди разговоров о цене на бензин и том, как срезать мимо Уфы и не заплутать на новых дорогах, короткую байку про какого-то типа с воистину анекдотичной фамилией – Лопоухова-Невского и ворованную солярку, Женя фыркнул и снова принялся перебирать частоты.

Сидеть на общедорожном канале без особой нужды можно только в одном случае – если ты вусмерть заскучал без попутчика, а Козлов не считал себя настолько общительным малым. Хотя, если послушать приятелей, все ровно наоборот. Как бы там ни было, а волну эту он поймал впервые совершенно случайно.

Обычное радио – песни, музыка, безыскусная реклама какого-то то ли кафе, то ли развлекательно-туристического заведеньица с цветистым названием «Шӧ́тӄыл Ватт». Волна как волна, одним словом. Разве что странно – среди самых обычных песен – преимущественно эстрада, немного альтернативного рока, вперемешку британского, «атлантического» и финского, сдобренного классическими уже композициями «Scorpions» и «ZZ Top» – необычайно часто звучали подборки чего-то, больше всего похожего на этно-рок. Самое что смешное, на совершенно непонятном языке – но бодрые и неожиданно свежие. Женька даже какое-то время увлеченно слушал – его ни капли не удивило то, что он не понимает языка – в конце концов, это мог оказаться какой-нибудь мерянский диалект, местная экзотика. Женька, кроме английского и совсем чуть-чуть немецкого, никаких других языков-то и знать не знал, а всяких малых народов – даже после Разрыва, когда пропали начисто всевозможные дивьи, квели и прочие потаенные, как их называли в учебниках истории – было в каждой области и крае не один и не два, было бы чему удивляться!

Так что когда волна пошла помехами, зашипела, как спускающая шина большегруза, и сделалась неразборчивой – и ее пришлось переключить на что-то более чисто звучащее, Женька даже немного подосадовал – музыка ему понравилась. Что-что, а самый разный рок он ценил и уважал со аж старшей школы.

Пожав плечами, Козлов только махнул рукой – и двинул дальше.

Слова кладовщика о ходоках, надо сказать, при этом крутил в голове все же довольно часто – но как ни странно, а по пути ему никого вообще не попалось.

Метеорологи на станции же лишь неопределенно пожали плечами – ну бывают, ага. Но редко – сейчас построже с этим стало, да. Это вам, молодой человек, не десяток лет назад, да – вот и все, что на тему самовольных то ли псевдо-ученых, то ли не менее самозванных колдунов сказали суровые господа метеорологи.

Выдали пачку домашней пастилы с собой за помощь, предсказали погоду на дорожку – Женя посмеялся про себя: как к Бабе Яге в гости попал. Вслух говорить не стал – хотя на Ягу только местный завхоз-лаборант тянула, пожилая крепкая тетка, а все остальное население станции – еще двое ученых и два подсобных работника были полу мужеска, тетка как раз могла обидеться. Но видать, Ягой она вполне все-таки могла бы величаться – что погода сменится, предупредила именно эта самая лаборантка.

Ходоки, стало быть.

Ходоки – вот что немедля вспомнил Женя, когда заметил на дороге одинокую фигуру, уже выбираясь после выполненного дела, внезапной ночной остановки в глуши и последовавшей полуночной грозы. Да, наконец-то можно было твердо сказать, что под колесами дорога, а не направление; идущий вдоль нее человек при ближайшем рассмотрении оказался обременен здоровенной дорожной сумкой и легким, скорее городским или тактическим, но вовсе не туристическим рюкзаком за спиной.

Тип – довольно молодой мужик, примерно женькиных лет – целеустремленно шел вдоль поросшей травой обочины, походка его была твердой, но в каждом движении сквозила усталость, такая, какую неизбежно заработаешь за несколько часов болтания со столь неудобным снаряжением по местным козьим тропинкам. Да и просто если вздумаешь идти куда-то далеко, пожалуй. Женька только подивился странному типу, еще раз вспомнил, что слышал на станции и от кладовщика про «аномальщиков» -любителей, которых тут иронично прозвали ходоками, и пришел к выводу, что видит как раз такого умника. Да уж, парень этот как есть горожанин – или попросту никогда раньше не выбирался дальше дачного поселка или за грибами. Ну кто же в горы-то попрет спортивную сумку, оттягивающую руки? Кто по такой грязище, после ночного дождя, нацепит кроссовки? Только если ты сумку закидываешь в багажник машины, а свою задницу плюхаешь на сиденье, а не идешь пешком, в самом деле.

«Не слушай их, уши такой лапшой обвешают – в жизнь не снимешь» – душевно посоветовали Жене на станции примерно день назад. Местные над этими самодеятельными то ли эзотериками, то ли альтернативными учеными посмеивались – и только единичных представителей считали хоть за кого-то полезного. О них – этих «полезных» – говорить часто и громко опасались, словно речь шла о бандитах, и тут как раз Женька вполне понимал почему.

Все-таки неофициальные ловцы аномалий – те, кто не на федеральной службе – действительно частенько знались с самыми мутными слоями населения, бандитских связей и выходов на самого разного рода черных копателей и черных же торговцев у таких людей хватало. Зато и польза от них была – пока официальную службу дождешься, иной раз лиха хлебнуть успеешь ого сколько.

Чем ближе к сердцу Разрыва – бывшего эпицентра ЗОА – тем чаще ловцы попадались. Бывали ли ловцы среди виденных ими лично ходоков, спросил Женька у начстанции – и в ответ услышал искренний смех.

– Какие тебе ловцы среди этих чудиков! – ответил метеоролог. – Ты бы еще спросил – а эти, как их, ролевики реально воевать умеют или нет!

Женька тогда хмыкнул и ничего не сказал – сравнение «ходоков» с толкинистами показалось ему забавным, но и чуточку обидным. Все-таки Харальд, то есть Олег, его ближайший друг, был из любителей в юности побегать с текстолитовым мечом. Быть КМС по стендовой стрельбе ему что-то это никак не мешало, между прочим.

Во всяком случае, мужик с сумкой Женьке показался скорее как раз ходоком – из-за сумки и кроссовок в основном, конечно же.

– Эй, парень! Тебя подвезти, или как?

Женя сам толком не понял, почему тормознул – «ходок», услышав звук двигателя женькиного автомобиля, остановился, обернулся и долгим оценивающим взглядом окинул приближающийся «Крузер». Поднял было руку в характерном жесте голосующего – точнее, собирался поднять. На полпути точно передумал, махнул ладонью и, перекинув оттягивающую плечо сумку поудобнее, развернулся и зашагал дальше – быстро и зло. Видимо, даже решил не пытать удачи, голосуя на полупустом проселке, и прекрасно отдавая себе отчет – никто не горит желанием брать с собой странного туриста-недотепу.

Козлов поглядел в его обтянутую курткой спину, над которой роилось кровожадное комарье, на обметанные липкой грязью кроссовки и джинсы – и только головой покачал.

Позже Евгений вспоминал – окликнув типчика, он тут же остро пожалел о своем решении, в особенности когда предполагаемый «ходок» поднял голову, смерил неожиданного доброхота тяжелым взглядом темно-серых глаз и молча кивнул.

Впрочем, сожаление было мимолетным, а равно и совершенно самому Жене несвойственным: и вот это-то несоответствие собственной натуры и мерзенького чувства внезапной мизантропии заставило Козлова встряхнуться и распахнуть дверцу.

– Куда довезти-то?

– Да куда угодно, – парень ловко нырнул на сиденье, закинул сумку назад и протянул руку – Женька ответил на пожатие. – Неудачно вышло, жилья вокруг не видать, мне бы хоть в деревню какую попасть… а лучше в город. Любой.

– Ну в город так в город, – Женька хмыкнул и покачал головой – то ли показалось, то ли у внезапного попутчика акцент какой-то? – Будем знакомы, а?

– Меня зовут Грегори Ричмонд. Грег.

То, как он это произнес, сразу ясно намекнуло – вот только попробуй сократить до «Гриши» – идиотом будешь себя чувствовать именно ты, и никто другой. Ну что ж, по крайней мере, акцент точно не почудился.

– Евгений, – представился и Козлов, и не слишком оригинально добавил, уточняя очевидное: – Ты чего это, иностранец, а?

– Да, – коротко хмыкнул Грег. И усталым жестом поворошил короткие темные волосы, на висках слипшиеся от пота. Видать, и правда долгонько шел. Как его вообще пешком в глушь-то занесло? Может, и правда «ходок»? Да нет же – внимательнее разглядев попутчика, Женька пришел к выводу, что «ходоки» -аномальщики все-таки должны выглядеть чуть более… неотмирно. Феньки там какие-нибудь, амулеты, или наоборот, сканеры-фиганеры, да на худой конец фотоаппарат или видеокамера! У этого же из привлекающего внимание только футболка с незнакомым принтом – логотип забугорной спортивной команды, что ли. Почему-то Жене не пришло в голову, что все «ходоковское» снаряжение могло быть у незнакомца в сумке – но стойкое чувство, что к самовольным умникам, жаждущим приключений, его попутчик имеет весьма косвенное отношение, его не покидало.

Женька наобум предположил:

– Англичанин? Американец?

– Второе, – а этого парня не назовешь разговорчивым, пожалуй.

Женька только присвистнул – и, еще раз оглядев попутчика, удержал очередной вопрос при себе. Заключил, что удивительно чистый русский – честно сказать, акцент Женя ведь заметил только в силу своей наблюдательности – признак того, что парень или очень давно перебрался в Россию, или вовсе уроженец Форт-Росса. Ничего необычного ни в том, ни в этом не было, впрочем.

Какое-то время они ехали молча. Не самая лучшая дорога – а местами так еще и размытая ночной грозой, с которой «Яга» не ошиблась – увлекла Женьку, как может увлечь бездорожье только обладателя джипа, поэтому он не обращал внимания на попутчика.

Грег первое время просто молча глядел в окно, не досаждая Женьке ни беседами, ни возней – потом заметил свое отражение в зеркале заднего вида, полез за платком и принялся оттирать длинный, черный – точно от сажи – след возле правого уха. После порылся в кармане куртки, вытащил сигаретную пачку – мятую и, судя по всему, пустую. А нет, одна завалящая сигарета в ней обнаружилась. Попутчик посоображал что-то, поглядел на Женьку и уточнил:

– Курите?

– Нет.

– Ладно, понял.

И с этим убрал пачку и последнюю сигарету с глаз долой. Даже не стал спрашивать, можно ли закурить ему – понял, видимо, что ответ будет отрицательный, и решил потерпеть.

Крутил головой, как домовой сыч, иногда настороженно вслушивался будто бы во что-то – но помалкивал. Хлопот, впрочем, не доставлял вовсе никаких – и при том сам не торопился начинать беседу, и женины дежурные вопросы удостаивал короткими, но не менее дежурными ответами, ничуть не прояснявшими самой природы его занятий.

Потом на очередном особенно крутом ухабе – и какой леший дернул Женьку срезать длинную петлю проселка по полям напрямки, вот вопрос! – Грег не удержался и восхищенно прицокнул, с неожиданным одобрением погладив подлокотник сиденья.

– А машина ништяк, – заключил вдруг он. – Честно скажу, я не любитель японских тачек, но… как бодро-то идет!

– Ну так а то! Я и экспедиции возил одно время, пока денег совсем не было – видали грязищу и побольше, – польщенно отозвался Женька, широко ухмыльнувшись. Потом взглянул на попутчика еще раз и окончательно уверился – кажется, у Грега что-то недавно произошло, и он вовсе не аномальщик-любитель, а скорее заложник обстоятельств. Но гадать Женьке скоро наскучило – и он попросту спросил с казарменной прямолинейностью:

– А ты чего, Грег, пешком-то тут? Не далековато ли ногами забрался – или ты, ну, из тех, кто идейно пешком по здешним лесам болтался?

– А? – не понял как будто попутчик, вынырнув из своих мыслей. Точно, задумался – встрепенулся, как бывает, встрепенется и человек, внезапно осознавший, что он только что проехал нужную остановку.

– Ну, ходок, – Женька чуть улыбнулся, словно извиняясь за глупый вопрос. – Аномальщик.

– Чего-о-о? – Грег уставился на Женю так, как, вероятно, должен был лет сто назад какой-нибудь благородный князь смотреть на поднесенную ему замызганную кружку в местном трактире. – Еще чего не хватало! Журналист я.

Женька еще раз цепко оглядел Грега и подумал – может, и журналист. Только с таким лицом, будто не природные виды снимал и блаженных умников интервьюировал, а смотался в какой-нибудь Ирак и теперь все увиденное старательно осмысляет.

Грег понял этот взгляд по-своему и добавил с неожиданной грустью:

– Да я и не пешком. Доехал-то я на машине. А вот обратно…

– А что случилось? Ну, с машиной?

– Сгорела.

– Это как?

– Проводку коротнуло, – Грегори тяжело вздохнул, не скрывая досады. – Жалко, черт побери! Этот «Бронко» меня еще с питерских дорог исправно возил. Примерно ровесник твоему японцу был, кстати.

И после этого неожиданного откровения беседа пошла куда как более гладко.

Вроде бы неразговорчивый Грег, иногда скупо жестикулируя незажженной сигаретой (он снова ее машинально вытащил из пачки, тут же спохватился, прикуривать не стал, но и не убрал, так и держа в пальцах), описывал злоключения проводки старого автомобиля и его скорую кончину.

Грег оказался хорошим рассказчиком – не слишком эмоциональным, но умеющим метко ввернуть какую-нибудь этакую фразочку – видимо, и правда журналистское умение в запасе у парня имелось.

Женька как въяве представил себе всю картину происшествия – ветхая изоляция проводов под капотом, случайная искра, встречающаяся с парами бензина, густо поднимающимися по жаре от работающего двигателя – а может, стоило бы повнимательнее следить за тем, как чувствуют себя прокладки бензонасоса, но все горазды задним умом крепчать и изрекать мудрости, ведь так?

Следом оставалось вообразить и слабый едкий запах подплавленной проводки, все нарастающий, внезапно сменяющийся густым зловонным дымом, горячим и удушливым, заполняющим салон «Бронко», рыжие коварные языки пламени из-под темно-синего лакового капота и то, как лихорадочно-быстро, очевидно рискуя жизнью Грег выволакивал из машины вещи – «там не только документы, а и вообще все мои пожитки, камера, обору… э-э-э, всякое прочее добро, ну ты понял. Да вот веришь, еле успел же» – добавил Грег.

То, как попутчик стоял с бесполезным пустым огнетушителем в руках уже в стороне, на почтительном расстоянии, слушая предсмертный долгий, печальный вой закоротившего клаксона и глядя на пробивающийся через дым и языки огня вспыхнувший свет фар, точно автомобиль заходился в прощальной агонии, Женька отлично представил тоже. Вот почему и сажа на шее и виске, оказывается.

– Дерьмо порошковое оказался огнетушитель – как горстью песка кинул, а. Огонь пыхнул – я еле ноги унес, – подтверждая догадку, сообщил Грег. Потом вздохнул и покачал головой – и Женька лишь сочувственно хмыкнул.

– Любил я этот кусок металлолома, прикинь, – завершил с едкой самоиронией Грегори. – Не денег жалко, и не того, что застрял здесь. А саму тачку. Два американца в чужих краях – и оба ни на черт собачий никому не сдались по отдельности, а вместе вроде как что-то полезное из себя представляли даже. Это я так шутить любил – а сейчас и шутку любимую вместе с машиной про… потерял, в общем.

– Да понятно, – сочувственно кивнул Женька. Он и в самом деле понимал – свою, на самом деле свою машину сколько угодно можно обзывать последними словами, иронизировать над ржавеющим железом и делать вид, что ничего, кроме расстройства, этот «хлам на колесах» тебе не приносит – но автомобилистская привычка в чем-то даже хуже влюбленности. Можно привязаться к «ржавому ведру» как к живому существу, можно. Козлов подумал, что наверняка сам бы даже разрыдался со злости и досады, окажись он на месте Грега – и черт его знает, как тот умудрялся сейчас говорить о происшествии настолько спокойно. Наверное, уже успел пропсиховаться как следует, заключил Женя.

Потом на какое-то время разговор увял – сперва Женька ненадолго остановил машину, предложил попутчику не мучиться уже и выйти, размять ноги и покурить, а сам отправился «проветриться». А потом, когда снова двинулись дальше, Грег, прислонившись головой к дверной стойке, попросту задремал.

Женька пожал плечами и потянулся к ручке настройки радио.

Над дорогой повисло светлое кружево утренних лучей. Серым шелком висящую в небе все утро дождевую хмарь окончательно развеяло, и, хотя в поле все еще было откровенно грязно и сыро, трассу наверняка уже просушило.

Женя задумчиво покрутил настройку еще – отчего-то захотелось найти вчерашнюю волну – ту, что рекламировала кафе с названием «Лесной Путь» (это во второй рекламе пояснил диктор, но на каком языке оно, Женя так и не выяснил). На волну Козлов наткнулся еще раз – и уже во время привала.

Поразмыслив, Женя вчера, уже после успешно найденной Александровой Утайки и за нею же метеостанции решил так – если погода позволит, он все-таки вечер побродит по здешним тропинкам, поглазеет на окрестности, а то и заночует «дикарем». Торопиться не хотелось – раз уж занесло в эти места, стоит полюбоваться вдосталь. К тому же в голове настойчиво ворочалось – «горы не любят спешки». Ну не любят, так не любят. Предостережения «Яги» о скорой грозе казались глупостью – вечер выдался тихий, ясный. Воздух, напоенный цветущей таволгой и донниковым медовым духом, казался волшебным питьем – зачерпни кружкой и пей, как чай из походного котелка.

И Женя не стал спешить – многократный опыт поездок говорил ему, что идиотом он будет, если упустит такой вечер да в таком месте. Даже истории о встречах то ли с аномалиями, то ли с медведями его не слишком страшили. Медведей бояться – по лесам не гулять, посмеивался он по давней привычке, и все.

Горные вершины в венцах лучей, выбивающихся из-за облаков, влажная моховая зелень лесных низин, сладко-водянистая малина в горсти, ледяная вода ручьев, густое золото летнего предзакатья, раскатившееся по таганайским склонам – это все вползало в женино существо, заполняя его и не оставляя места для суеты.

Погода испортилась только в середине ночи – внезапно потянуло холодным сильным ветром, закружило, завыло в вершинах деревьев – и небо, еще пару минут мигавшее низко склонившимися крупными летними звездами, заволокло непроницаемой, клочковато-мохнатой, как у медведя, шкурой будущей грозы.

Упали первые крупные капли, костерок едва не разметало порывом ветра – и Женя, не слишком-то расстроившись, загасил огонь, перебрался в машину с недожеванным бутербродом в руке и пятой, что ли, по счету кружкой чая на смородиновом листе – не удержался, надергал, пока ходил по окрестностям.

И там уже, под надежной железной крышей, развалившись на разложенном сиденье, когда капли дождя из крупных водяных виноградин превратились в сплошной поток, Женя снова попробовал покрутить радио – и снова наткнулся на безымянную волну.

Впрочем, нет, не безымянную. В том-то и дело, что нет. Волна как-то заковыристо называлась – Женька так и не смог вспомнить, как. Ни сразу, как поймал, ни сутки спустя.

Самое что интересное, он никогда раньше не натыкался на нее за все те разы, что колесил по Уралу – что в этот раз, что до того.

Больше того, уже после, прикинув в голове всякое разное, Женя сообразил, что и поймать-то ее он, строго говоря, не должен был – горы вокруг, какие тебе местечковые радиопередачи в такой глуши, да еще среди непогоды!

Молнии плясали в меху исполинской грозы, бредущей через Таганай, ветер гнул сосны к земле, а из приемника лилось чистое, мелодичное пение: девичий голос и какой-то струнный инструмент, флейта, варган и, кажется, бубен на заднем фоне.

– Аэли-нели-нелии-илилии,

мат лэргу нэм кугре́шпам;

кургу кунэма

кургу торэяя

кургу сэрэя3,

аэли-ли-ли-иии… – тянула едва ли не как колыбельную девушка.

Женя попал на самый конец песни. После нее снова была какая-то местная безыскусная реклама, потом – немного новостей, в том числе и спортивных. Женя с удовольствием послушал описание прошедшего днем товарищеского матча по волейболу между командами «Кетск-Побережный» и «Кетская удаль». Что за команды, Женя понятия не имел, разве что обозначение города – Кетск – показалось смутно знакомым. Но именно что смутно – Козлов так и не смог вспомнить, городок это на реке Кеть или вовсе какое-то сельцо? Реку-то он знал, сибирская река… далековато, конечно, от Урала, но кто их знает, может, приезжали по какому спортивному делу?

Женька задумался о давно оставленных краях, о Сибири – и том, что давно не был в местах своего детства. Да что там – детства! Он и половину Сибири не проехал же, хотя казалось бы, с его-то любовью к поездкам и путешествиям… а все куда-то тянуло подальше – то на юг, в степи, то на север, к Балтике… Сделалось чуть совестно даже. Ну ладно, не «чуть». Как следует совестно, да.

Новости закончились, а точнее, волна зашипела помехами. Чертыхнувшись, Женя снова принялся ловить плывущий сигнал. В небе грохотало. Через шелест и шум ветра, шелест и шум помех голос вернулся в динамики. Снова непонятная речь – бойкая, явно принадлежащая профессиональному чтецу: будто аудиоспектакль поймал.

– Утоло илан илэл гиркукталча̄л нэлкэниду4, ну я и говорю же, по весне ходили трое промышлять, ага, слушай дальше…

Мешая инородческий говорок – Козлов вспомнил, как экскурсовод в музее, еще в школьные годы, как-то обозначал многочисленные сибирские местные языки именно таким выражением – «инородческие» – и обычную русскую речь, рассказчик поведал историю про медведя с тремя сердцами. Это была – совершенно точно – художественно оформленная охотничья байка. Женька не сразу сообразил, что голоса в этом аудиоспектакле было два – один рассказывал по-инородчески, второй как раз переводил или ловко переиначивал сказанное первым – так и казалось, что это двое беседуют, а на самом деле рассказывают одну и ту же историю, просто на двух языках.

После снова была музыкальная пауза – а потом, под то и дело пропадающий шепот радиоволны – Женя начал задремывать. Последним до него донеслось вот что:

– Бука, нуӈан дёндерӣн, дёндерӣн. Эмэдян, этэ̄н-ӈу. И тыка̄-дэ̄ эчин эмэрэ. Может, до̄лды̄дятын эр историява. Тэгэ̄лби бакадяп мут мутӈӣ. Мут бутуннул со̄мат эе̄тчэрэв тэгэ̄лбэ бакада̄, ичэдэ̄, турэттэ̄. Эмэктын эртыкӣ. Утэлин биитын. Эмэктэрӣтын. Ичэдятын, он би эдӯ бидерэм5.

Тут никто и не собирался ничего переводить, но в полусне Женя отчетливо понимал – говорящий эти слова – точнее, говорящая, это была женщина – ищет своих родных, уехавших куда-то очень далеко. Просто объявление на радио для тех, кто может услышать, почему нет?

Поутру, когда Козлов проснулся, небо было серым, лужи в колеи налило такие, что в пору было спускать лодку, а радио молчало – Женя в упор не помнил, как его выключил. Зато ветер утих – точно его и не было, только наломанные сучья попадались по дороге. В воздухе висела влага: день обещал быть душным и жарким, особенно если солнце выглянет.

А в середине дня, когда в небе появились лазурно-яркие прорехи среди серого покрывала хмари, ему попался Грег.

Волна нашлась не вот что сразу – но Козлов ее безошибочно узнал. Расплылся в улыбке, точно весточку от доброго друга получил, оглянулся на дремлющего Ричмонда – спрашивать, не против ли тот, смысла очевидно не было. И оставил – пусть болтает, раз уж журналист-американец не ахти какой душой компании оказался. Подборка музыки на этой волне была отличная – а что новости через раз непонятные – так и ну их. Даже забавно, все развлечение – пытаться угадать по отдельным узнаваемым словам, что имелось в виду в итоге.

Музыка текла из приемника, чужая, густо перемешанная с русской речь – тоже.

Как ручей по камешкам, то звонко, то глухо; переливчатые тональности, плавная напевность в сочетании с отрывистыми резкими окончаниями фраз – Женя не сразу сообразил, что и инородческих говоров примешивалось в трансляциях неведомой этой волны даже больше двух. То ли три, то ли вовсе четыре разных.