Повесть о Мурасаки

Отцу нечем было занять свой ум, пока не уладится вопрос о назначениях регента Митинаги, и он снова начал подумывать о том, чтобы найти мне мужа. Мачеха только что родила еще одного ребенка, на сей раз девочку, и была очень довольна. Вероятно, отец решил, что семейные радости пойдут на пользу и мне.

Действительно, я не была счастлива. Писалось мне с трудом, а с тех пор, как я перестала видеться с Рури, мне было совсем не с кем поговорить. С красноносой принцессой отношения не сложились: хватило и одного урока игры на кото. Я мечтала, чтобы Тифуру была не так далеко, но у нее родился ребенок, и она с головой погрузилась в семейную жизнь. И все же я сомневалась, что брак – это выход для меня. Я полагала, что мне не слишком нравятся мужчины – по крайней мере, те, которым нравилась я.

В конце концов мне показалось, что настало время сообщить отцу о моем решении не выходить замуж. Я надеялась, что он почувствует облегчение, избавившись от необходимости искать мне супруга, хотя, если говорить начистоту, облегчение испытала бы только я. И я уведомила родителя, что желаю обсудить одно весьма важное дело. Он откликнулся на мою просьбу о беседе с неожиданной готовностью.

– О да, разумеется! – воскликнул он. – Мне тоже надо обсудить с тобой одно весьма важное дело.

И мы, оба неестественно оживленные, приступили к беседе. Одно это должно было навести нас на подозрения. Отец заговорил первым.

– Тебе известно, что меня очень волнует твое будущее, – начал он. – Нас всех беспокоила сложившаяся политическая обстановка, она претерпела большие изменения, но это отнюдь не значит, что я ничего не предпринимал в отношении тебя.

Вероятно, глаза у меня вспыхнули чересчур ярко, так как отец отвел взгляд.

– Одно время казалось, что есть возможность пристроить тебя при дворе, но, полагаю, сейчас не стоит слишком на это рассчитывать.

Я с трудом удержалась, чтобы не воскликнуть: «Мне известно о твоих переживаниях, отец, но можешь не тревожиться!»

Однако я, разумеется, придержала язык и дождалась окончания его речи. Отец принялся рассказывать о своем дальнем родственнике и друге Фудзиваре Нобутаке, благодаря которому еще в начале карьеры получил должность при дворе императора Кадзана. Нобутака был лет на пять моложе отца. Я всю свою жизнь слышала, скольким обязан его благорасположению отец и какой он замечательный человек, а потому рассеянно внимала тому, что говорилось сейчас о Нобутаке, пока не раздались слова:

– …И он согласился жениться на тебе!

Ошеломленная, я слушала, как отец расхваливает высокое положение Нобутаки как правителя провинции Тикудзэн и большое состояние, которое он нажил на этой и предыдущих должностях. Мне вспомнилось, что у Нобутаки есть сын примерно моего возраста. Возможно, я недослышала и отец сказал, что породнить наши семейства согласился сын его старого друга?

Но нет. Он говорил о самом Нобутаке, который развелся с первой женой, но имел еще двух, не считая многочисленных наложниц со всеми их детьми.

– Итак, – заключил отец, – мы решили, что нет необходимости торопить события. Нобутака приедет в столицу в начале зимы, и тогда вы сможете встретиться.

Он задумчиво посмотрел на меня. Я была не в силах ответить.

– Мне в самом деле кажется, что это прекрасный выход из положения, – добавил отец через минуту. – Я не желаю ничего, кроме твоего счастья, Фудзи. А о чем хотела поговорить со мной ты?

– О, – хрипло произнесла я, – это не так уж важно.

Я извинилась и ускользнула к себе. Конечно, уняв дрожь, я тотчас вспомнила о неудачном браке тетушки с мужчиной, у которого были другие жены. На ум пришли ее колкие замечания, которые мне довелось подслушать в детстве. Однажды тетушка заявила, что предпочла бы иметь обычного мужа, который принадлежал бы только ей одной все тридцать ночей в месяц, чем быть одной из многих жен самого могущественного вельможи в стране.

В молодости тетушка была необыкновенной красавицей, умницей и даровитой поэтессой, но даже она не обрела счастья в браке. По сравнению с ней мои виды на семейную жизнь казались куда более мрачными. Я не была хороша собой и слыла образованной, но отнюдь не очаровательной. «Итак, – с горечью размышляла я, – я получу то, чего заслуживаю: мужа, который годится мне в отцы и имеет других жен и детей». Я задалась вопросом, почему Нобутака согласился с намерениями моего отца, и заключила, что он попросту оказывает другу очередную услугу из числа тех, о которых мне твердили всю мою жизнь. Теперь товарищ помогал отцу избавить дочь от участи старой девы. Почему меня не оставят в покое? Я чувствовала себя преданной.

Нам всем доводилось писать о залитых слезами рукавах, но впервые в жизни такое случилось со мной в буквальном смысле слова. Слезы капали на тушечницу и заливали дневник, превращая записи в серые лужицы.

Остаток лета я пребывала в подавленном настроении, но в конце концов, устав от уныния, решила не сдаваться так легко. Я сделалась непривычно молчаливой, что раздражало отца. Самой собой, я не говорила напрямую, что отказываюсь от устроенного им брака, но он понял, что дочь не в восторге. Каждый день я раздумывала над тем, как изложить родителю свои соображения. Мне все еще не удавалось уяснить, почему он решил непременно выдать меня замуж.

Впрочем, угроза нежеланной свадьбы помогла мне иначе взглянуть на прежние горести. А я‑то считала себя несчастной, когда у меня не шла работа над «Гэндзи»! Это было ничто по сравнению с той бедой, которая маячила впереди теперь. Отчего я не ценила жизнь в доме отца, когда думала, что она будет продолжаться вечно? Ныне, когда мое время здесь подходило к концу, дни, проведенные под отчим кровом, в моей комнате, в нашем саду, казались почти невыносимо прекрасными.

В сущности, я сама ответила на свой вопрос. Мы начинаем ценить что‑то, только когда оно невозвратимо исчезает. Нас волнует пронзительная эфемерность парящей в летнем небе паутинки; мы воспеваем недолговечный парчовый наряд осенних листьев клена; нам бередит сердце прискорбная бренность человеческой жизни. Разве мне дано избежать общей доли? Я воображала, что уберегусь от перемен и смогу существовать, уподобившись садовому пруду, в котором воды ровно столько, сколько необходимо для определенной глубины и очертаний. А в конечном счете вода в этом пруду застоялась.

Черви

В день зимнего солнцестояния никаких церемоний не совершалось. Было холодно, но я без дрожи вылезала по утрам из теплой постели. Согласно моему китайскому календарю, нынче «дождевые черви завязывались узлами». Не совсем понимая, что это значит, я спросила у садовника, наблюдал ли он нечто подобное. Тот зажмурил один глаз, чтобы показать работу мысли, и ответил:

– Дождевые черви, молодая госпожа? Да ведь в такое время года червей не сыскать! У них же спячка. Эти твари в основном состоят из воды и, стало быть, превратились бы в лед, если бы не прятались глубоко в земле. Весной они повылезают опять.

Я сверилась с календарем: так и есть, в начале средней части четвертого месяца «вылезают дождевые черви». Может, если вырыть в земле глубокую яму, мы докопаемся до места спячки червей? А может, даже окажется, что они завязаны узлами! Я попросила садовника сделать в саду несколько глубоких ям, но, как и следовало ожидать, он заупрямился, потому что почва была слишком твердая. Я попыталась было заинтересовать Нобунори, но в последнее время тот стал брезглив и не захотел пачкать руки. Как вскоре выяснилось, братца больше занимали не дождевые, а метафизические черви.

Мы с нетерпением ждали наступления морозов, чтобы избавиться от демонов мора, но, как ни странно, именно тогда они и нанесли нам самый страшный удар. Умерла моя старшая сестра Такако. Она не проболела и недели: сперва просто сделалась раздражительной, но потом слегла. Вероятно, по причине умственной неустойчивости Такако всегда была подвержена заразным болезням, поэтому мы не особенно беспокоились, пока жестокий жар не дал понять, что недуг взял верх. Отец вызвал заклинателя духов, но все усилия оказались напрасны. В доме запахло семенами мака, который жгли в попытке изгнать злых демонов, но Такако по-прежнему стонала и металась в лихорадочном забытьи.

Когда она приблизилась к порогу смерти, на нее снизошло тихое просветление. Опустившись рядом с ней на колени, я забыла, что Такако дурочка. Казалось, лихорадка спалила все ее земные обиды. Круглое лицо сестры напоминало ожившую маску, а глаза уже смотрели в иной мир. Насколько я знала, религия никогда не занимала Такако, но теперь она принялась рассказывать о будде Амиде, пурпурных облаках и золотом небосводе, населенном небесными девами апсарами, которые машут шелковыми лентами. Пока я слушала эти бессвязные речи, меня осенило, что сестра описывает сцену, изображенную на вышитой картине в нашем семейном храме. Прислужницы же отнеслись к словам больной с благоговением, которое обычно испытывают к святым. Естественно, они решили, что Такако уже узрела рай и ее невинная душа готовится к последнему полету. Я оставила свои наблюдения при себе. Для меня не имело значения, мерещилась ли ей в бреду храмовая картина, или сестра действительно видела небесные кущи. В конце концов, представления об облике рая мы черпаем исключительно из образов на священных предметах. Но когда Такако пролепетала, что видит нашу матушку, которая сидит на раскрытом цветке лотоса, улыбается и манит ее к себе, у меня хлынули слезы.

Разумеется, отец призвал в дом священнослужителей, чтобы они молились о выздоровлении Такако, но стало очевидно, что вместо этого им вскоре придется оплакивать усопшую. Казалось бы, смерть молодой женщины всегда трагична, однако кончина Такако вызывала иные чувства. Сестра, всецело поглощенная своим видением, была прекрасна, как никогда в жизни.

Приближался конец года. Я носила траур по Такако. Один взгляд на темные многослойные одеяния напоминал мне о том, сколько горя принес этот год в целом: как большие потери для всего общества, если говорить об уходе Мититаки и Митиканэ, так и личные утраты – гибель Такако. Казалось, в тот год смерть витала над нами.

Наступил день косин с его обычным ночным бдением [32]. После похорон Такако в доме было много родственников, включая мою престарелую бабушку, которая редко выходила на улицу, особенно в холодную погоду. Бдение косин, во время которого люди придумывали самые причудливые способы помешать друг другу уснуть, сулило превратиться в довольно веселое мероприятие. Несмотря на нашу тяжкую утрату, та ночь не стала исключением. Я была поражена, когда бабушка заявила, что, по ее мнению, единственная причина, по которой мы соблюдаем обычай косин, заключается в том, что это безумно весело. Ведь никто в здравом уме не поверит, что в наших телах обитают три зловредных червя.

Однако же мой брат Нобунори в червей верил и не мог оставить замечание бабушки без ответа. Брат даже поспорил с ней (верный признак отсутствия у него здравомыслия). Нобунори серьезно относился к преданиям о червях косин и даже в раннем детстве прилагал героические усилия, чтобы не заснуть. Хорошо, что косин бывает только раз в шестьдесят дней, иначе бедняжке не миновать припадков. Возможно, издавна присущий Нобунори интерес к разным букашкам убедил его в существовании метафизических червей. Он утверждал, будто и впрямь чувствует, как они начинают шевелиться в теле с приближением дня косин.

Я давно заметила, что люди готовы на что угодно, лишь бы помешать своей карме. Например, принято пить настои из травяных сборов для предотвращения слабости. Кое-кто утверждает, будто употребление мяса дикого кабана дважды в неделю укрепляет здоровье и продлевает жизнь. Другие предпочитают экстракт листьев гинкго, чтобы улучшить память. Я готова была поверить, что подобные ухищрения способствуют долголетию, но относиться всерьез к червям косин мне было трудно.

А еще говорят, что ребенок, зачатый во время бдения косин, вырастет вором, такие случаи действительно бывали. Возможно, это подлинная причина, почему в такую ночь не следует ложиться в постель, а история о червях-ябедниках – просто глупые россказни. В косин необходимо любой ценой удержаться от того, что может привести к беременности.

Мы все приняли участие в оживленном споре, и бабушка рассказала жуткую историю, случившуюся во время бдения лет тринадцать назад. Она слыхала ее от тетушки, а та – от самого Канэиэ.

То была первая ночь косин в новом году. Дочери Канэиэ, императрица Сэнси и ее сестра Тоси, главная супруга наследного принца, пожелали собрать во дворце большое общество. Три их брата – Мититака, Митиканэ и Митинага – пообещали явиться и поддержать веселье. Царственные дамы сочиняли стихи и отпускали изысканные шутки, а их приближенные играли в го и нарды. Победительницы состязаний получили великолепные награды, и на протяжении всей ночи в покоях царило веселое оживление.

Наконец, перед самым рассветом, запели первые петухи. Окружающие заметили, что принцесса Тоси задремала, склонившись на подлокотник. Одна из придворных дам окликнула ее: «Не следует сейчас засыпать, госпожа!» А другая возразила: «Тсс. Петух уже пропел. Оставьте принцессу в покое».

Но Мититака пожелал, чтобы его сестра послушала только что сочиненное пятистишие, и стал настойчиво будить ее. Тоси, казалось крепко уснувшая, не отзывалась. Окликая сестру по имени, Мититака приблизился и попытался поднять ее на ноги. Вообразите его потрясение, когда он обнаружил, что тело холодное. Он схватил светильник и поднес к лицу Тоси: она была мертва!

Ужасная трагедия! Трое маленьких сыновей Тоси, семи, шести и двух лет, остались без матери. Как горевал Канэиэ! Хотя к тому времени они с тетушкой уже давно разошлись, даже она сочувствовала ему.

Когда присутствующие услышали конец бабушкиной истории, у всех озноб побежал по спине.

– Кто ее убил? – нарушил тишину чей‑то вопрос.

– О, бесспорно, призрак, – ответила бабушка. – Но какой именно призрак, так и осталось тайной. Канэиэ подозревал, что это был дух одного из его врагов, но в таких случаях трудно сказать наверняка.

Тут подал голос мой брат.

– Разве не ясно? – презрительно усмехнулся он. – Это неопровержимое доказательство силы червей косин, к которым вы все так непочтительно относитесь. Излишне говорить, что история только подтверждает мою правоту.

Все замолчали. Упиваясь победой, Нобунори с горделивым и заносчивым видом выплыл из комнаты. Как только он скрылся в коридоре, остальные начали переглядываться и хихикать.

Так мы провели последний день косин в году, отмеченный трауром по Такако. Возможно, наше неуместное легкомыслие было вызвано ощущением, что печальный период завершился, смерть и неизвестность остались позади и больше ничего плохого не случится. Новый год будет иным, и мы встретим его с новыми силами.

За день до конца года в дом прибыл посыльный с известием, что два дня назад у себя в горах умерла от оспы тетушка. Мы вспоминали о ней в ночь косин, когда бабушка поведала нам о загадочной смерти принцессы Тоси. Конечно, мы ни о чем не догадывались – и подумать только, тетушка умерла как раз в то время, когда о ней говорили! Я невольно задавалась вопросом, не ее ли дух, пронесшийся над нами, побудил бабушку рассказать ту историю.

Я очень сожалела, что не набралась смелости показать рассказы о Гэндзи тетушке, пока та была жива. Испугавшись мнимого порицания, я утратила драгоценную возможность поучиться у нее. Какой же я была трусихой! Вспомнив, как неразумно мы полагали, будто прошлогодние несчастья миновали, я побледнела. Довольно всего одного дня, чтобы смерть унесла в небытие еще одну хрупкую жизнь.

Новый год

Задайте направление новому году своими поступками в первые же несколько дней. Если вы растеряны, испытываете смутное беспокойство и не можете сосредоточиться, заставьте себя уделить внимание череде новогодних церемоний. Если педантично соблюдать условности, поразительно, сколь часто эти вроде бы бессмысленные действия приводят в порядок душевное состояние. В новом году, наступившем за смертью сестры, мне, чтобы последовать собственному совету, пришлось всерьез прибегнуть к самопринуждению. В конечном счете это помогло – и вот я уже весело мурлыкала под нос почти вопреки самой себе.

Мне нравилось ощущение новизны, сопровождавшее даже самые простые занятия. Мы сняли все бумажные амулеты, которые за год успели истрепаться и запылиться, и заменили их свежими; одно только созерцание белоснежной бумаги подняло мне настроение. В первые дни года мы, как принято, ели новыми ивовыми палочками редис, соленую форель и другую пищу, укрепляющую зубы, и ходили в горы собирать травы. Оттуда мы принесли также молодые сосновые веточки и развесили их по всему дому на удачу.

Конечно, во дворце проводились гораздо более пышные обряды, особенно в тот год. Все еще свирепствовавший мор заставил удвоить усилия по сохранению здоровья и долголетия государя. К столу его величества теперь подавали настои из листьев гинкго, а членам императорской семьи было предписано выпивать по три чашки коровьего молока в день. Отцу довелось посетить многие дворцовые церемонии, посвященные наступлению нового года. «Если не показываться на таких мероприятиях, о тебе, как правило, забывают», – говорил он.

На большом пиршестве первой ночи чиновники из Ведомства предсказаний подарили молодому императору новый календарь, а также сообщили о состоянии льда в кладовых. По счастью, в том году лед был толстый, что являлось хорошим предзнаменованием. На второй день отец присутствовал на официальном приеме, устроенном вдовствующей императрицей Сэнси, затем появился на пиру у наследного принца и, наконец, посетил торжество нового регента Митинаги. На третий день года отцу пришлось провести весь вечер на празднике в Зале сановников, выпивая и дружески общаясь со своими собратьями. После этого он сумел ускользнуть и вернуться домой. Дворцовые церемонии продолжались до середины месяца, и время от времени отец был вынужден появляться и на них.

Мы все с нетерпением ожидали двадцать пятого числа – дня, когда должны были объявить о новых назначениях. Отец не бахвалился, но я знала, что он ожидает повышения. Митинага, человек образованный, вроде бы разделял почтение своего усопшего брата к китайской классике; это внушало отцу надежду, что он по-прежнему может рассчитывать на достойный пост. До этого он вот уже десять лет не занимал никаких должностей.

Пятнадцатый день первого месяца – первое полнолуние в году – выдался холодным и ясным. Я помогала нашей кухарке готовить нанакусагаю – кашу с семью травами. Мне нравилось раз в году завязывать волосы на затылке, закатывать длинные шаровары и являться на кухню. Пока каша кипела на огне, я с грустью вспомнила, что Такако всегда воротила нос от этого кушанья. Мы готовили его из двух видов риса, трех видов пшена, красной фасоли, кунжута и трав. Несколько лет назад я пыталась соблазнить сестру кашей, добавив каштаны и сушеную хурму, но Такако выудила их и съела, а к прочему не притронулась. Однако остальным членам семьи добавки так понравились, что впоследствии мы включили их в наш семейный рецепт приготовления блюда.

Следующие десять дней прошли в томительном ожидании императорских назначений. Наконец в положенный день отец присоединился к толпе соискателей, собравшихся во дворе дворца, а мы в нетерпении изнывали дома. В полдень все собрались в главном покое, чтобы дождаться возвращения хозяина в расчете на хорошие новости, которые должны были положить конец длительной неопределенности. К нашему смятению, отец сердито ворвался в дом и, минуя главный покой, направился прямо к себе в кабинет. Я испугалась самого худшего. К счастью, один из моих двоюродных братьев, обеспокоенный поведением отца после назначения, последовал за ним домой и затем поведал нам о случившемся.

Новости оказались плохими. Отца назначили правителем острова Авадзи – самая ничтожная, жалкая, убогая должность, которую только можно себе представить. Брат бранился и неистовствовал, возмущенно топая ногами. Я пыталась его утихомирить, но и у меня от досады путались мысли. Что я могла сказать отцу? Он был безгранично разочарован.

Под вечер отец выскочил из своего кабинета с большим листом бумаги под мышкой. Он по-прежнему был в придворном одеянии, хоть и со встрепанной шевелюрой. Мачеха вскрикнула и подалась к нему, чтобы привести прическу в порядок. Хотя отец едва заметил ее, он все же задержался и позволил жене поправить ему пояс, одежду и волосы. Я молча стояла в дверях, взирая на него. Его взгляд, устремленный, казалось, куда‑то вдаль, вдруг остановился на мне, и он вымолвил:

– Это еще не конец. Я собираюсь кое-что преподнести государю.

И отец решительным шагом вышел за ворота; его слуга побежал следом, с трудом поспевая за господином. Мачеха ударилась в слезы. Дети и челядь подхватили ее рыдания. Я ретировалась в кабинет, подальше от этой суматохи.

Состояние, в каком находилась комната, поразило меня: обычно отец был до крайности аккуратен. Я и сама люблю порядок, но временами родитель упрекал меня за кисть, лежащую не на месте, или неровно стертый брусок туши. Я никогда не видела на его рабочем столе такого развала. На полу валялись раскрытые китайские книги, похожие на брошенных детей. Повсюду были раскиданы клочки бумаги с написанными на них пятистишиями. На фарфоровой подставке в виде дракона осталась немытая кисть. Мне почудилось, будто я заглянула прямо в сердце отца. Ошеломленная, я начала приводить кабинет в порядок.

Мне бросилась в глаза китайская строка: «Страдал, учился, замерзал ночами…» А затем еще одна: «Кровавыми слезами напитан мой рукав…» Мне стало ясно, что отец пытался сочинить китайское стихотворение, чтобы выразить глубокое разочарование, которое принес ему этот день. Я огляделась в поисках других частей текста, а то и черновика всей вещи, и нашла еще несколько строк: «Весенним утром, когда достойных вводят в должности…» Для завершения строфы недоставало еще одной строки. Возможно, в заключении упоминались «кровавые слезы»? Нет, они сюда не ложатся. Должно быть что‑то еще.

«…Безоблачное, голубое, пустое небо». То, что нужно? Да, правильно: «Смотрю в безоблачное, голубое, пустое небо».

Я содрогнулась. Отец собирается подарить это стихотворение императору? Он, должно быть, и впрямь считает, что хуже быть уже не может.

Столь откровенная жалоба, без сомнения, покажет отца в лучшем случае неблагодарным. Оставалось лишь надеяться, что юный император Итидзё отнесется к горечи придворного с пониманием. Правителю было всего шестнадцать, и я гадала, способен ли он постичь чувства немолодого человека, у которого осталась последняя возможность добиться успеха в карьере.

Я села перед небольшой статуэткой Каннон, которую тетушка подарила мне на прощание, когда мы виделись в последний раз. Положив в маленькую курильницу несколько ароматических палочек из алойного дерева [33], я помолилась о том, чтобы сердце императора наполнилось божественным состраданием.

Вскоре отец вернулся из дворца. Он передал свое сочинение придворной даме, с которой приятельствовал с первых дней на императорской службе, и выразил надежду, что в подходящий момент она предложит стихотворение вниманию императора. Думаю, вся недопустимость этого поступка была осознана отцом лишь на следующее утро. Он встал поздно, проспавшись после похмелья, вызванного не свойственным для него обильным возлиянием, которым отец завершил тот ужасный день.

Весь наш дом и без того пребывал в трауре по Такако, но теперь добавилось столько иных поводов для скорби, что мрачная обстановка стала удушающей. Меня даже начали раздражать веселые сосновые веточки, украшавшие покои. Они призывали счастье и сулили подъем, что ныне выглядело жестоким.

На третий день после того, как были объявлены назначения в провинции, у наших ворот появился императорский посланец. Отец ожидал отклика на свою запальчивую, неблагодарную жалобу и был готов с достоинством выслушать приговор. Нарочного провели в главный покой, где для обогрева помещения было расставлено несколько хибати [34]. Отец оделся еще до того, как посланец успел согреть руки, и они отправились во дворец.