Повесть о Мурасаки

Незадолго до того, как сгустились тучи, мы проплывали мимо местечка под названием Миогасаки, где видели людей, вытаскивающих рыболовные сети. Мужчины и женщины, высоко подоткнув грубые одежды, вперехват тянули тяжелые сети. У рыбарей были темные, заскорузлые на вид руки и ноги. Этот образ запечатлелся у меня в памяти, и я сочинила пятистишие, чтобы отправить его Розе Керрии:

На озере в МиоРыбаки бесконечные сетиТянут из волн.И мои бесконечные тянутся мыслиО той, что осталась в Мияко.

День третий

Я встала раньше остальных членов семьи, чтобы полюбоваться восходом. Воздух был свеж, небо после бури ясное, воды озера Оми гладкие, как лак, – казалось невероятным, что вчера нас так безжалостно швыряло по волнам. Черные сосны картинно нависали над маленькой гаванью. Я решила когда‑нибудь воспроизвести эту сцену на подносе в подарок отцу и для этой цели прихватила с берега немного золотистого песка и гальки.

Накануне я искренне сожалела о том, что добилась осуществления своего замысла и покинула Мияко. Попытки избавиться от кармы неизбежно приводят к страданиям, и я была уверена, что страдаю именно по этой причине. Но ясным прозрачным утром на крошечном островке я ощутила, как сожаления мало-помалу улетучиваются. Мимо промелькнула белая бабочка, хотя на берегу не было цветов; к моему удивлению, она замельтешила над волнами и пропала в озерной дали.

Чувства то утихали, то снова захлестывали меня подобно штормовым волнам. Каким из них можно доверять? Мне вспомнился Мияко и тотчас на ум пришла Роза Керрия. Интересно, что она сейчас делает? Подумывает ли уже о цветных одеяниях или по-прежнему носит серый траур? Потом я сказала себе: наше знакомство совсем недавнее, и цветы керрии, которыми мы любовались во время нашей первой встречи, еще только начали увядать. Уверена, что мы были близки в прошлой жизни. Это единственное, чем могла объясняться наша внезапная страстная привязанность друг к другу.

Я услыхала, как завозились дети, и вернулась, чтобы помочь домашним собраться. Мы снова погрузились в лодку и спокойно добрались до северной оконечности озера. Там нас ожидали носильщики, которые погрузили тюки с вещами на вьючных животных. Я с беспокойством разглядывала грубое средство передвижения, в котором мы должны были ехать дальше: для отца и Нобунори приготовили лошадей, однако нам, женщинам и детям, пришлось забираться в подвешенные к двум шестам бамбуковые короба, каждый из которых взвалили на плечи двое поразительно диких с виду крестьян.

День четвертый, пятый, шестой

Мы прибыли в Ицухату и на несколько дней остановились на постоялом дворе, чтобы прийти в себя после перевала через горы Сиодзу. Подумать только, а я‑то радовалась завершению плавания! Знай я, что ждет меня впереди, – с готовностью забралась бы в мерзкую лодку опять и вернулась в Оцу. Я предпочла бы путешествовать в экипаже, запряженном смирными волами, вместо того чтобы доверяться волнам и носильщикам, вот только волы никогда не преодолели бы крутые скалистые тропы и узкие уступы, вырубленные в горных склонах. Когда я осмелилась выглянуть наружу из-под шторы, которая бешено раскачивалась при каждом толчке, одного вида разверзшейся под нами пропасти хватило, чтобы заставить меня в ужасе зажмуриться.

В какой‑то миг мы с удивлением услышали приближающиеся голоса. Тропа была очень узкая, и я уже задумывалась, что будет, если мы встретим кого‑нибудь по пути. Внезапно перед нашими челядинцами возникла троица здоровяков, облаченных лишь в набедренные повязки и тащивших на плечах большие мокрые корзины. Скорчив недовольные гримасы, грубияны громко велели нашим носильщикам уступить им дорогу. Но потом заметили отца и нашего проводника и угрюмо притихли. В любом случае нашей челяди было совершенно некуда деваться, поэтому троица силачей с ворчанием вернулась к тому месту, где тропа расширялась ровно настолько, чтобы мы могли протиснуться мимо них. Отец объяснил, что это доставщики рыбы, которые несли завернутую во влажные листья макрель с морского побережья в столицу.

Мы не достигли деревни, до которой рассчитывали добраться к ночи, и были вынуждены разбить лагерь на лесном вырубе. Носильщики жаловались на огромное количество поклажи, которое задерживает нас в дороге. С приближением темноты мачеху начало трясти при мысли о том, что придется спать под открытым небом, и отец соорудил для нас навес из одежды, которая перед отъездом была аккуратно уложена в ящики. Среди кедров, росших на склоне горы, чудесные столичные шелковые платья выглядели совершенно неуместно.

Уставшая и напуганная мачеха что‑то бормотала себе под нос. Наконец я поняла, что бедняжку беспокоят носильщики, которые без стеснения таращатся на нее. Она получила самое строгое воспитание и неукоснительно ограждала себя от мужских взглядов. Мой отец, вращавшийся в дворцовых кругах, был человеком более светским. От него я знала, что высокородные дамы в этом отношении гораздо свободнее, чем женщины не слишком знатного происхождения, которые так усердно стремятся подражать аристократкам. В конце концов отец успокоил жену, заверив ее, что крестьяне ничем не отличаются от волов, которых мы запрягаем в экипажи в городе.

– Тебя ведь не смутит, если на тебя вздумает пялиться вол, не так ли? – заметил он.

Вполне естественно, мелькнуло у меня в голове, что мы вызываем у селян любопытство. Хотя они часто брались переправить путников через перевал на Соленой горе, по большей части им попадались чиновники. Вряд ли они часто имели возможность разглядывать столичных дам. Я случайно подслушала, как один из носильщиков сказал другому, что тропа совсем заросла и идти по ней тяжело. Как бы то ни было, мне показалось, что на людей они похожи больше, чем на волов.

Кто Соленую горуОдолел с тяжелою ношей,Тот понимает,Сколь горька и опаснаТропа, ведущая нас через жизнь.

На второй день мы продолжили путь в ужасных носилках, и на сей раз мне пришлось ехать вместе со старшим из моих сводных братьев. Мальчики так плохо себя вели и так жалобно ныли, что отец разлучил их, оставив Дзёсэна с мачехой и новорожденной малюткой, а другого брата передав на мое попечение. Хотя я страшилась подобного развития событий, на деле оно несколько облегчило путешествие. Когда маленький Нобумити прижался ко мне, я ощутила себя намного смелее и спокойнее, чем накануне. Мы подняли тростниковую штору, чтобы видеть все, что происходит снаружи, и я пыталась развлекать брата, показывая ему на необычные стебли бамбука и неожиданно выскочившего из кустов дикого кабана, которого вспугнула наша процессия. Пока короб трясло и качало на горной тропе, Нобумити крепко сжимал в пухлом кулачке мои пальцы. Мы затеяли игру: придумывать имена для щенка, которого отец обещал подарить детям в Этидзэне. Выяснилось, что пятилетних мальчуганов особенно забавляют названия телесных отправлений.

– Давай назовем собаку Какашкой, – предложил малыш, сотрясаясь от хохота.

В конце концов Нобумити заснул, и, заметив, что в коробе стало тихо, один из наших носильщиков осведомился:

– Что, прикорнул малец?

У него был столь непривычный выговор, что я не сразу разобрала вопрос. А когда ответила, что мальчик действительно заснул, мужчина что‑то гаркнул своему напарнику, и я почувствовала, что шаг носильщиков стал чуть плавнее. Хотя не исключено, что мне просто почудилось. Общаться с этими людьми было тяжело.

К тому времени мы уже миновали крутые горные склоны и очутились в пологих предгорьях, где проходил тракт Хокурику. А вскоре добрались и до города Ицухата, где нас встретили и проводили на служебный постоялый двор.

День седьмой

Последняя часть нашего путешествия проходила по тракту Цуруга, соединяющему город с побережьем, а затем следующему вдоль берега на север, в глубь суши, к городу Этидзэн [39]. Я была потрясена, впервые узрев море. Еще не видя его, уже улавливаешь соленый запах, доносимый ветром. Наши грубые носильщики вернулись обратно к Сиодзу, а мы погрузили вещи на новых, прибывших из Этидзэна, чтобы сопровождать нас к месту службы отца. Эти работники, обитавшие в столице провинции, оказались чуть более обтесанными. Дорога была ровная, погода отличная, пейзажи радовали глаз. А я‑то считала озеро Оми громадным водоемом! Теперь, увидев дикое северное море, я словно переродилась в ином мире. Даже мачехе не на что было сетовать. Носилки опять остались в моем единоличном распоряжении. Морской ветерок развевал мне волосы, голубой океан искрился на солнце. Я начала получать удовольствие от путешествия. По небу неслись облака, рябившиеся, как чешуя макрели, и я жалела лишь о том, что рядом нет Розы Керрии, которая тоже могла бы наслаждаться великолепными видами.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Японский лимон, плод одноименного растения рода цитрусовых. – Здесь и далее примеч. пер.

2

Письменная принадлежность, камень (или подставка из других материалов) для растирания бруска туши и смешивания ее с водой.

3

Один из самых древних и почитаемых буддийских текстов.

4

Будда Амида (Амитабха) – владыка Западного рая (Чистой земли), особо почитавшийся в древней Японии.

5

«Кагэро-никки» – «Дневник эфемерной жизни» (в других переводах «Дневник летучей паутинки» или «Дневник подёнки») – произведение в жанре никки (лирического дневника, как правило женского), созданное в конце Х века писательницей, известной под именем Матери Митицуна (Митицуна-но хаха), второй женой регента Фудзивары Канэиэ, который принадлежал к тому же разветвленному клану, что и автор «Повести о Гэндзи».

6

В эпоху Хэйан (794–1185), к которой относятся описываемые события, в Японии тела умерших сжигали по ночам.

7

Японское название аира, травянистого растения, произрастающего в заболоченных местах.

8

Миниатюрный пейзаж на подносе, созданный с использованием гальки, песка, живых и засушенных растений.

9

Столица (яп.), старинное наименование Киото, который во времена Мурасаки официально назывался Хэйан-кё. – Примеч. авт.

10

«Кокинвакасю», или «Кокинсю» («Собрание старых и новых пятистиший») – антология японской поэзии периода Хэйан, составленная около 905 года.

11

Японское пятистрочное стихотворение вака состоит из 31 слога (5+7+5+7+7). Более позднее трехстишие хайку – по сути, усеченное до 17 слогов вака (5+7+5). – Примеч. авт.

12

Дорожная соломенная шляпа с широкими, опушенными книзу полями, к которым со всех сторон прикреплена длинная вуаль.

13

Кутинаси (то есть «безмолвной») гардению называли за то, что ее узкие, ребристые красные плоды раскрываются, только когда полностью высохнут. – Примеч. авт.

14

«Юэ лин» – китайский текст I века до н. э. – Примеч. авт.

15

Речь идет о состязании в стихосложении на заданные рифмы.

16

Имеется в виду решетка, которая отделяла внутренние покои от окружающей дом галереи, служа чем‑то вроде внешней стены (на случай дождя и холодов существовали также деревянные двери). На ночь решетка опускалась, а днем поднималась (либо решетка состояла из двух частей и поднималась только верхняя половина).

17

Японское название пуэрарии, лианообразного растения семейства бобовых.

18

«Утренний лик» (асагао) – японское название ипомеи, растения семейства вьюнковых, цветы которого раскрываются утром и к вечеру увядают.

19

Мир Мурасаки был населен призраками и духами из нижних миров, а также божествами ками. Считалось, что ками регулярно меняют местожительство, так что людям следует соблюдать осторожность при передвижениях и сообразовываться с системой запретов, не дозволявшей путешествовать в том же направлении, что и влиятельный ками. – Примеч. авт.

20

«Сказание о рубщике бамбука» («Повесть о старике Такэтори»), «Повесть о дупле», а также упоминаемая ниже «Повесть Исэ» – произведения Хэйанской эпохи, относящиеся к концу IX – Х веку и написанные в жанре моногатари (повествования), к которому принадлежит и «Повесть о Гэндзи».

21

Бо Цзюй-и (772–846) – китайский поэт эпохи Тан.

22

После ночного свидания было принято утром отправлять возлюбленной письмо с посыльным.

23

То есть императорский дворец.

24

Струнный щипковый инструмент, разновидность цитры.

25

Ян Гуйфэй (719–756) – любимая наложница китайского императора династии Тан Сюаньцзуна (713–756). Их любви посвящена поэма Бо Цзюй-и «Вечная печаль».

26

Женщина Хэйанской эпохи редко показывалась чужакам и почти не покидала дом. Даже при общении с женихом их разделяли ширмы и занавеси. – Примеч. авт.

27

Белые цветы тыквы-горлянки.

28

Болотная птица, издающая громкие звуки, напоминающие стук.

29

Кобылка – подвижный струнодержатель, с помощью которого кото настраивают на разные лады. Плектр (медиатор) – пластинка для извлечения звуков из струнных инструментов.

30

Составная часть гагаку, жанра классической музыки.

31

Одна из высших должностей в государственном управлении: заместитель левого министра (министра левой руки), ключевой фигуры в Государственном совете.

32

Изначально даосская концепция небесного возмездия косин основывалась на представлении о том, что в теле человека обитают три червя, задача которых – следить за совершёнными грехами и каждые шестьдесят дней сообщать о них высшим силам. В наказание за проступки человеку сокращали срок жизни. Однако черви не могли покинуть тело, пока человек не уснет, поэтому в ночь косин люди бодрствовали, чтобы не выпустить червей.

33

Алойное (или агаровое) дерево – древесина тропического лиственного дерева, которая настолько тверда, что тонет в воде (отсюда ее японское название – дзинкё, то есть «тонущий аромат»). – Примеч. авт.

34

Переносная жаровня для обогрева помещений и приготовления пищи.

35

Коренные обитатели северо-восточных регионов Японии, которых японцы считали варварами.

36

Благоволение, милость (яп.).

37

Листопадный кустарник семейства розоцветных с красивыми крупными цветами.

38

Старинная японская игра в ракушки, внутренняя поверхность которых украшена картинками. Смысл игры заключается в составлении пар ракушек с одинаковыми (или составляющими единую композицию) изображениями.

39

Ныне город Такэфу, который славится своим парком Мурасаки Сикибу с садом в хэйанском стиле и бронзовым памятником нашей героине, которая устремляет взор на горы Этидзэна, со временем опостылевшие ей. – Примеч. авт.