До встречи на Венере

– Эй, ― снова шепчу я. ― Ты в порядке?

Теперь ее глаза широко открыты, и наши взгляды встречаются. Она растеряна, даже немного испугана.

– Спокойно, спокойно. Все хорошо. Ты просто потеряла сознание. Тебе лучше?

Эльфийка кивает.

– Отлично. Встать можешь?

Она опирается на локоть и пытается ― безуспешно ― подняться на ноги.

– Тише, тише, давай я тебе помогу.

Я просовываю руку под ее шею и осторожно начинаю поднимать ее. Она избегает встречаться со мной взглядом. Кладет одну руку на землю, смотрит на нее ― и тут же рывком вскакивает. Пятится, бешено трясет рукой и кричит, как человек, столкнувшийся наяву с самым страшным кошмаром:

– Снимите это, пожалуйста! Снимите это с меня!

Одного взгляда мне хватает, чтобы понять, в чем дело. Ящерица, еще более испуганная, чем девушка, мечется по ее руке. В итоге бедная ящерка падает на землю и убегает.

Девушка на мгновение замолкает, вид у нее сконфуженный.

– Извини. Обычно я не веду себя как истеричка, ― говорит она. ― Просто, когда я была маленькой, ящерица забралась ко мне в кровать, и, ну, я думаю, это звучит не очень, но поверь мне, когда тебе пять лет, это может тебя сильно травмировать, и кроме того…

Как можно выпалить столько слов на одном дыхании? Она поднимает руку к сердцу, как будто ей больно.

– Я не очень хорошо себя чувствую, и, похоже, здесь не так много людей, которые могли бы мне помочь, поэтому у меня нет выбора, кроме как попросить тебя отвезти меня домой.

Да что с ней такое? Что-то явно не так.

– Но ты вроде быстро пришла в себя, тебе не кажется? ― замечаю я.

– Ты абсолютно прав; возможно, поэтому у меня сейчас так кружится голова.

– Люди обычно не кричат перед тем, как потерять сознание.

– Нет?

– Нет.

– Да, но, я… эпилептичка.

Невероятно. Она явно сочиняет на ходу, это сразу видно. Она продолжает:

– И я всегда чувствую, что вот-вот упаду в обморок, и поскольку это пугает меня и все такое, я просто начинаю кричать. Кроме того, если только представить, что ты бы меня сейчас не нашел, я пролежала бы здесь несколько часов. Я практически уверена, что мною успел бы полакомиться кто-нибудь из диких зверей, которые здесь водятся. На табличке у входа в парк написано, что здесь водятся койоты, рыси, волки и даже аллигаторы встречаются.

Моя бабушка всегда говорила: нечего сказать ― молчи, поэтому я просто смотрю на девушку спокойным, холодным взглядом.

– Пожалуйста. Я бы не обратилась за помощью к тебе, будь у меня хоть какие-то другие варианты. Я тебя впервые вижу, и ты вообще можешь быть, например, серийным убийцей, но я не смогу добраться домой на велике, на котором сюда приехала.

Если бы ее звали Пиноккио, ее нос уже не помещался бы между нами.

– Так позвони своим родителям, ― говорю я, стараясь выглядеть спокойнее, чем чувствую себя.

– Я не могу. Они очень бедные, и у них нет мобильников.

Я никогда не видел человека, который врал бы так неуклюже. Но ее куртка и брюки ― притом надетые наизнанку ― действительно выглядят так, как будто она получила их от волонтеров Армии Спасения, и я сомневаюсь, что светить носками в многочисленные дыры кроссовок ― это последний писк моды.

– Я вызову скорую, ― говорю я. ― Она отвезет тебя домой.

– Нет, пожалуйста, не надо, ― в ужасе отвечает она. ― Вызов скорой стоит кучу денег.

Я молчу.

– Пожалуйста, только доведи меня до города. Там я попрошу кого-нибудь другого помочь мне.

Да какого хрена ей от меня нужно? Я начинаю сомневаться, реальна ли она, эта девушка, или дух водопада Ноккалула вынырнул из глубин, чтобы преследовать меня.

Она хихикает:

– Я действительно похожа на призрак?

Черт, либо эта телочка читает мои мысли, либо я думаю вслух.

Я перехватываю ее взгляд, который она бросает в сторону водопада, и понимаю, что место, где она «упала в обморок», ― единственное, откуда его можно увидеть. А если совсем уж точно ― единственное, с которого можно было увидеть меня на этом чертовом мосту. Она понимает, что я сообразил, в чем дело, и прикусывает губу.

Мне надоело сдерживать свой гнев. Без сомнения, силе ее воображения можно только позавидовать, и, наверное, она делает все это из лучших побуждений, но компания ― последнее, что мне сейчас нужно.

– Сделай себе одолжение, ― говорю я. ― Иди домой.

– Нет.

– Ну и ладно. ― Я направляюсь к водопаду. ― Поступай как хочешь, мне все равно. И вообще забудь о моем существовании, ясно?

Мне нужно побыть одному. Я все еще не знаю, что мне делать и куда идти, но возвращаться в город ― точно ― не вариант. Единственное, чего я сейчас хочу, ― разобраться в себе. Вместо этого я слышу у себя за спиной ее шаги.

– Подожди секунду, пожалуйста.

Она действительно начинает меня доставать.

– Не лезь не в свое дело.

– Ты и есть мое дело. Разве ты не понимаешь? Если я позволю тебе сделать то, что ты собирался, я никогда себе этого не прощу.

– Топай уже домой!

Я отталкиваю ее и иду дальше. Я намного выше ее, и удерживать ее на расстоянии мне совсем не сложно. И вот как только я думаю, что наконец избавился от нее, она пробегает мимо меня, поворачивается лицом ко мне и, пятясь, продолжает говорить:

– Я предупреждаю тебя. Если ты прыгнешь, я тоже прыгну. И вся боль, которую ты причинишь моим семи младшим братьям и сестрам и моим бедным родителям, ― ну, это будет на твоей совести.

Это удар ниже пояса.

– Отвали! ― рычу я. ― И прими свое лекарство.

Я снова отпихиваю ее с дороги и продолжаю идти. До водопада остается всего пара метров. И тут Эльфийская Принцесса, Обернувшаяся Моим Кошмаром, бросается к нему.

Я настолько ошеломлен, что могу лишь замереть на месте и смотреть ей вслед.

Мия

О боже, что я делаю? За этот день я пробежала больше, чем за всю свою жизнь. Когда я оказываюсь возле железной ограды, отделяющей лес от опасного обрыва у водопада, мне становится трудно дышать, как будто огромные руки стискивают мои легкие. Я оглядываюсь. Кайл все еще стоит на том же месте, где я его оставила. Но, судя по ярости в его глазах, он готов повеселиться напоследок. Если он все-таки решит прыгнуть, то ему понадобится всего пара секунд, чтобы настигнуть меня на краю обрыва. Ладно, я должна пройти через это, иначе он не поверит, что я не шучу, поэтому я соскальзываю вниз, на другую сторону ограждения, прислоняюсь к нему и изо всех сил вцепляюсь в металлическую сетку.

Что ж, вид отсюда настолько же захватывающий, насколько и леденящий душу. Вода низвергается с уступов разной высоты, собираясь в одну огромную каплю прямо передо мной. Уступ под моими ногами узкий, слишком узкий. Один шаг ― и меня закрутит этот холодный поток.

Я на секунду оглядываюсь на Кайла, но успеваю разобрать, что написано у него на лице. Он стоит, приоткрыв рот и вытаращив глаза, а в них ― жуткая пустота. Такой пустой взгляд встречается у тех, кто не видит выхода из ситуации, в которой оказался (я видела этот взгляд в больнице бесчисленное количество раз, когда родителям говорили, что их ребенок больше не проснется).

Я с вызовом смотрю на Кайла, стараясь скрыть дрожь в коленях.

– Не подходи! ― кричу я, но рев водопада заглушает мой голос.

Кайл качает головой, хмурится и идет в мою сторону.

– Стой! Если ты сделаешь еще шаг, клянусь, я прыгну! ― кричу я изо всех сил.

И в этот момент земля уходит у меня из-под ног. Огромный валун, на котором я стою, начинает оседать. Прежде чем я успеваю перепрыгнуть на другой, опора подо мной исчезает, увлекая меня в пустоту.

– А-а-а!

Я держусь за ограду, но в момент падения валуна я теряю равновесие, и моя правая рука срывается с нее. Я вишу на одной руке.

– Помогите! ― отчаянно кричу я, но за ревом бурлящего потока не слышу даже собственного голоса.

Где Кайл? Я не вижу ничего, кроме воды и камней под ногами. Легкие мои, судя по всему, вот-вот откажут, поэтому я закрываю глаза и молюсь.

Я думаю о матери, которую так никогда и не увижу, и о Бекке, и оглушительный вопль начинает подниматься из глубин моего естества, и я уже готова разрыдаться, как вдруг кто-то хватает меня за руку, и я чувствую, что меня поднимают вверх. Смотрю на Кайла. Его глаза полны ужаса и смятения, но в них столько жизни, что в них даже больно смотреть.

– Хватайся! ― кричит он.

Я цепляюсь свободной рукой за его руку. Кайл затаскивает меня на край обрыва и усаживает на твердую землю. Ухватившись за ограждение, поднимается на ноги сам.

– Так, ладно, давай выбираться отсюда.

Он помогает мне встать, подталкивает к дальней от водопада стороне утеса. Там я, задыхаясь, падаю на землю лицом вверх.

Кайл опускается рядом со мной. Я смеюсь и плачу одновременно. Кайл тяжело дышит.

Когда мое дыхание более-менее приходит в норму, а сердце перестает колотиться как бешеное (спасибо, волшебные таблетки), я поворачиваюсь к нему. Его взгляд устремлен в облака, подбородок трясется. Я хочу помочь ему, поговорить с ним о Ноа, о том, что произошло, сказать ему, что жизнь ― это не увеселительная прогулка, но в ней есть свои приятные моменты и что многие люди отдали бы все, чтобы оказаться на его месте, иметь родителей, иметь кого-то, кто действительно заботится о тебе. Но после того перформанса, что я устроила на обрыве, я сомневаюсь, что я именно тот человек, с кем ему хочется обменяться хоть парой слов, не говоря уже о том, чтобы излить душу.

Кайл садится и начинает растирать колено. Молчит, качает головой и смотрит вдаль.

Я опускаюсь на землю рядом с ним. В сложившихся обстоятельствах упоминание о Ноа может оказаться крайне неудачной идеей, поэтому я произношу самым успокаивающим голосом, на какой только способна:

– Хочешь поговорить об этом?

Его глаза, серо-голубые, как река Теннесси в пасмурный день, пронзают меня насквозь.

– Ладно, я поняла, ты не хочешь со мной разговаривать, но в таком случае ты не оставляешь мне выбора. С этого момента я буду присматривать за тобой.

Он стискивает челюсти так сильно, что это видно невооруженным глазом. Но лучше сердиться, чем дуться.

– С этого момента и до тех пор, пока ты не решишь поговорить со мной.

– Ты ― гребаный кошмар, ты это знаешь? ― шипит он.

Обидно, ничего не попишешь. Его слова на краткий миг напоминают мне, что, возможно, я была кошмаром и для моей матери.

Он поднимается на ноги и смотрит на меня сверху вниз, как великан на мошку, которая все кусается и кусается.

– Что ты от меня хочешь?

Некоторые из вариантов ответа, немедленно пришедшие мне на ум, заставляют меня краснеть, но их я не озвучиваю. Вместо этого я тоже встаю. Тяну время. Он в отчаянии, и я лихорадочно пытаюсь найти решение, нечто, что остановит его от причинения вреда самому себе. И вот так, ни с того ни с сего, мне приходит в голову самая дикая и гениальная идея.

– У тебя есть паспорт?

– В смысле?

Боже мой, я сама не могу поверить в то, что собираюсь сказать.

– Ну, ты спросил меня, чего я от тебя хочу, и до этого момента я не понимала, что же мне от тебя нужно, но теперь, когда ты спросил, поняла: я хочу, чтобы ты поехал со мной в Испанию. На десять дней.

– Что?!

– Со мной должен был поехать друг, но не срослось, и…

– Подожди. Ты меня даже не знаешь и хочешь, чтобы я махнул с тобой через Атлантику?

– Я не хочу, но что мне остается?

– Самой разобраться со своими делами!

– Ну, если уж мы говорим о делах, я не стану отрицать, что зову тебя с собой совсем не из-за доброты душевной, даже если тебе так кажется. Вообще-то я уже несколько недель ищу кого-нибудь, кто мог бы поехать со мной.

– Ты чокнутая, точно.

– Может быть, но как бы ты поступил на моем месте? Скажем, твой самолет улетает через два дня, и ты не хочешь говорить об этом родным, чтобы не причинять им еще больше страданий. А как бы ты поехал, зная, что я могу попытаться сделать это снова?

– Сделать снова что? ― Голос его дрожит, он абсолютно не умеет лгать. ― Я не знаю, что ты там себе напридумывала в своей маленькой голове, но…

– Я знаю об аварии, Кайл. ― Я перебиваю его на полуслове, чтобы он не зашел в своих рассуждениях слишком далеко. ― Я видела твою фотографию в газете.

Кайл весь съеживается, а в глазах его вспыхивает гнев.

– Да ни черта ты не знаешь!

– Я знаю, что, как бы я ни старалась, я не смогу даже представить, что у тебя сейчас на душе. Но я также знаю, что ты не имеешь права лишать себя жизни, это разобьет сердце твоей маме, твоему папе и всем, кто тебя любит. Ты просто не имеешь на это права! Это нечестно по отношению к ним.

Кайл не двигается. Его глаза сверкают, как два водопада, и, кажется, взывают о помощи. Я бы все отдала, чтобы узнать, как помочь этому парню.

– Подумай о моем предложении! Я все оплачу. Если ты захочешь наложить на себя руки после этой поездки, я не буду тебя останавливать. Договорились?

– Даже не рассчитывай!

– Я понимаю. Тебе не нужно принимать решение прямо сейчас. Утро вечера мудренее. И завтра, на свежую голову…

– Нет!

– Ага, ну и, как я уже говорила, пока ты не передумаешь, мне придется присматривать за тобой. Ты уж прости меня. И кстати, меня зовут Мия.

Я протягиваю ему руку, но вместо того, чтобы пожать ее, он круто разворачивается и уходит. По крайней мере на этот раз он движется прочь от водопада.

Мне хочется прыгать от радости, но вместо этого я молча шагаю за ним и тихо благодарю свое сердце за то, что оно все еще бьется.

Сегодня хороший день.

Кайл

Я иду уже больше часа, а Мия все это время следует за мной по другой стороне дороги. Что ж, ей хотя бы хватает ума держать рот на замке. Я несколько раз ущипнул себя, чтобы убедиться, что весь этот день ― не очередной кошмар, который снится мне после аварии. В какой-то момент я снова начал задаваться вопросом, не является ли эта девушка какой-то странной сущностью (несомненно, это последствия того, что я вырос в семье заядлого фаната «Секретных материалов»). У меня даже мелькнула мысль, что, возможно, я единственный, кто ее видит, но дальнобойщики, пролетающие мимо нас на своих фурах, сигналят ей и выкрикивают шуточки в ее адрес, и это развеивает мои сомнения. Я их не осуждаю. Не каждый день увидишь девушку в куртке, надетой наизнанку, которая едет по обочине на велосипеде с розовой бахромой на руле, а на багажнике торчит флаг «Супергерл».

Я не знаю, сколько времени, ― мобильник сдох, ― но, когда я добираюсь до центра города, солнце только начинает садиться, а это значит, что сейчас начало восьмого. Сильно болит колено, но, если я не потороплюсь, родители начнут волноваться, поэтому я ускоряю шаг. Мои родные. Чувство вины напоминает мне, что мои родители были очень близки к тому, чтобы узнать, что их единственный сын покончил со всем этим раз и навсегда. О чем я только думал? Живой я ― обуза, но мертвый?.. Даже не знаю, кем бы я стал тогда. Тиски, сжимающие мой желудок, снова принимаются за свою работу. Я не могу лишить себя жизни, но какое право я имею продолжать жить после того, что сделал с жизнями других людей?

Краем глаза смотрю в сторону. Мия все еще там, крадется по тротуару на противоположной стороне улицы. Теперь она ведет свой велосипед. При воспоминании о том, что она сказала у водопада, у меня сводит челюсти. И зачем им понадобилось публиковать мою фотографию в этой проклятой газете? Мне теперь негде скрыться. Об этой безумной поездке в Испанию ― неужели она всерьез? И насчет того, чтобы не говорить об этом родителям? Что все это значит? Одно я знаю наверняка ― я должен найти способ избавиться от нее. Может быть, если я на все весенние каникулы запрусь в своей комнате, она сдастся и поищет кого-нибудь другого, кто нуждается в спасении. Хотя, похоже, она не из тех, кто так легко сдается. Не поставила бы она палатку перед моим домом, или еще что похуже.

Ломая голову над тем, как бы сделать так, чтобы она от меня отцепилась наконец, я дохожу до крыльца, поворачиваюсь и со злостью смотрю на нее, хотя на самом деле злости не чувствую. Она тоже останавливается, взгляд у нее очень серьезный. Она выглядит измученной. На секунду мне становится почти жаль ее. Но я никак не могу позволить ей подойти ближе.

Я прохожу последние несколько метров до двери моего дома, не сводя с нее глаз. Она стоит там, на противоположной стороне улицы, молчаливая, неподвижная, и так же пристально смотрит на меня. Я достаю из рюкзака ключ и быстро вставляю его в замок, как будто она одним гигантским прыжком может оказаться рядом со мной. Очевидно, мой мозг страдает от эмоциональной перегрузки (и слишком большого количества сериалов).

Закрыв за собой дверь, я прислоняюсь к ней спиной. На мгновение задерживаюсь в темноте и окидываю усталым взглядом узкий коридор. Он ведет к лестнице, по которой можно подняться в мою комнату. Слева от меня ― кухня, справа, на стене напротив кухни, висит зеркало. По форме оно напоминает надувной детский круг и окружено золотыми лучами света. Мой папа считает его безвкусным и говорит, что оно похоже на яичницу, но мама убедила его, что именно такое зеркало нам нужно ― оно распространяет какую-то целительную энергию.

В доме тепло, пахнет пирогом и чем-то… с курицей. Фахитос, наверное. Но прежде всего пахнет домом, родным домом, который я разрушил, причем без посторонней помощи.

– Кайл, милый, ― окликает меня мама из кухни. Слышать надлом в ее голосе невыносимо. ― Это ты?

Она знает, что это я. Кто же еще? Это ее способ сказать: «Кайл, дорогой, то, что ты сделал, разбило мне сердце, но когда я вижу тебя таким, холодным и отстраненным, это заставляет меня страдать еще сильнее». Я слышу, как звенят сковородки и хлопает дверца холодильника. Так и хочется пойти на эти звуки, но я не уверен, что позволю себе это сделать. Я этого не достоин.

– Кайл? ― Отец распахивает дверь и широко улыбается.

Из кухни падает свет и разгоняет темноту, что скрывала меня.

– Привет, ― говорю я, стараясь хотя бы с виду казаться нормальным. Быстро обнимаю его и прохожу в кухню.

Моя мама, которая категорически не любит готовить, достает из духовки пирог. Надо же! Черничный, мой любимый. Я чмокаю ее в щеку, но в глаза не смотрю.

– Как прошел день? ― спрашивает она, стараясь, чтобы это прозвучало непринужденно, и ставит пирог на стол.

Я не могу открыть рта и поэтому просто пожимаю плечами.

Папа дразнящим жестом показывает мне фахитос, а потом с улыбкой отводит руку назад:

– Я бы поделился с тобой, но это слишком вкусно.

Мне удается выдавить из себя улыбку. Господи, как же меня напрягает, когда они вот так стараются поднять мне настроение, притворяются, что все в порядке, хотя на самом деле это не так. Я знаю, что они делают это ради меня, чтобы я чувствовал себя менее виноватым, но все это приводит только к тому, что я чувствую себя еще бо́льшим дерьмом. Я сейчас ― тяжкий груз для них, и я это знаю. Как бы сильно они ни прикидывались, я знаю, что они несчастны. Толстовка на папе надета шиворот-навыворот, и мешки у него под глазами размером с яйцо. За тридцать один день, что уже минул после аварии, мама так похудела, что джинсы болтаются на ней, едва не сваливаются. Сегодня утром я видел, как она глотала одну из тех разноцветных пилюль, которые принимала, когда умерла бабушка. Мама тогда из-за депрессии два месяца даже на работу не ходила.

– Как с Джошем пообщались? ― спрашивает мама.

Папа переносит блюдо с фахитос на обеденный стол.

– Как он себя чувствует?

Я замираю. Я идиот. Следовало ожидать, что они об этом спросят. Они смотрят на меня, приподняв брови, ожидая ответа, который мог бы облегчить их боль. И вот как сказать им, что Джош, по-видимому, навсегда окажется прикован к инвалидному креслу?

– Он в порядке, ― лгу я. ― Выглядит уже лучше.

Они не верят, потому что мой отец пододвигает пару стульев и садится на один из них:

– Кайл, хочешь поговорить об этом?

Я бы все отдал, чтобы поговорить втроем, как раньше, но вместо этого отрицательно качаю головой.

– Я поел у Джоша, ― вру я. Не стоит расстраивать их еще сильнее. ― И, э-э-э…

– Ты не голоден, ― разочарованно заканчивает за меня мама. ― Да-да, мы так и поняли.

Отец берет ее за руку. Она делает глубокий вдох, успокаиваясь, и они оба смотрят на меня. Они пытаются улыбнуться, но их глаза говорят совсем другое: «Мы сочувствуем тебе, Кайл, и нам больно видеть тебя таким. Мы уже не знаем, что делать. Позволь нам помочь тебе». Но они не понимают, что уже слишком поздно. Никто не может мне помочь: я, подонок, убил своего друга, и этого никто не сможет изменить. Я быстро отворачиваюсь. Последнее, чего я хочу, ― разрыдаться перед ними, как маленький ребенок, поэтому я направляюсь к двери.

– Почему бы тебе не посидеть с нами немного? ― предлагает отец.

– Мне нужно принять душ. ― На этих словах у меня срывается голос, и я откашливаюсь, чтобы родители ни о чем не догадались. ― Прошлой ночью я плохо спал, и…

– Но, милый… ― начинает возражать мама, однако отец перебивает ее:

– Ладно, сынок, не переживай. Мы оставим тебе фахитос, завтра поешь, ладно?

Киваю, не оборачиваясь. Выхожу в коридор, мое отражение смотрит на меня из круглого зеркала, и меня разрывает на куски. Дверь в кухню уже закрывается за мной, но я успеваю увидеть в зеркале, как мама опускается отцу на колени и утыкается лицом в его плечо. Он обнимает ее и целует ее волосы. Дверь захлопывается, и я остаюсь во мраке. Из зеркала на меня смотрит мерзкая морда ― а ведь я был так близок к тому, чтобы убить этого чувака. Из кухни доносятся слабые всхлипы матери. Взбегаю по лестнице, врываюсь в свою комнату, бросаю рюкзак на кровать. Я хочу сломать что-нибудь, разнести на части. Не что-нибудь, а все-все-все. Невыносимо хочется орать во все горло, но вместо этого я кусаю подушку, чтобы заглушить собственный крик.

Мне нужно сделать что-то, заняться хоть чем-нибудь, кроме самобичевания. Беру скетчбук, плюхаюсь на кровать и пытаюсь сосредоточиться на чем-то, что я могу нарисовать, но одни и те же образы продолжают преследовать меня: невидящие, пустые глаза Ноа, окровавленное лицо Джоша, машины, столкнувшиеся на повороте, искореженный металл, разбитое стекло… Хватит. Усилием воли я выбрасываю эту сцену из головы, и тут внезапно перед глазами встает образ Эльфийской Принцессы, точнее, Эльфийки ― Ночного Кошмара.

Нет, я не позволю ей преследовать меня и в моей собственной голове. Но водопад… Его я могу нарисовать. Я делаю быстрый набросок всего леса, чтобы не задремать, хотя шансы уснуть невелики ― после аварии я толком ни разу не сомкнул глаз. Я перепробовал все: считал овец, считал задом наперед, слушал колыбельные ― ничего не помогает. Видимо, для таких, как я, отдых уже не право, а привилегия. Даже закрывать глаза теперь стало опасно. Каждый раз, когда я начинаю дремать и чувствую, как глаза у меня слипаются, под веки проскальзывает очередной кошмар, чтобы вновь широко распахнуть их. Так что я готовлюсь к очередной ночи без сна.

Мия

Когда я возвращаюсь в дом Ротвеллов, они как раз заканчивают ужинать. Я вхожу в гостиную и здороваюсь с ними, но они уже включили телик и с головой погрузились в него. Это теперь на весь вечер. Судя по всему, мой план сработал ― они вроде ничего не подозревают. Боль пульсирует в груди, все тело требует отдыха, но если я не съем что-нибудь, то потеряю сознание на месте. И поскольку есть на кухне нам не разрешают (а я пыталась), я сажусь за обеденный стол вместе с ними. Бекка наверху, ее тарелка пуста, а близнецы на еженедельной терапии по управлению гневом. Поглощаю макароны с сыром (с низким содержанием жира и соли), фоном бормочет Шон Хэннити[1], а я не могу перестать думать о Кайле. Интересно, что он сейчас делает? Поужинал ли он? Разговаривает со своими родными? Смотрит телевизор или в свою комнату ушел? Надеюсь, он не наделает глупостей, прежде чем я смогу убедить его поехать со мной в Испанию.

Я настолько погружена в свои мысли (и в макароны), что, когда новости прерываются на рекламу, раздавшаяся музыка едва не заставляет меня подскочить на месте.

Кейтлин, моя приемная мать, смотрит на меня так, словно я вынырнула из ниоткуда.

– Ради бога, Мия! Ты меня напугала. ― Но тут она успокаивается и спрашивает: ― Так что тебе сказали в больнице?

Странно. «Передай соль» или «Кто хочет сказать “спасибо”?» ― единственные фразы, что произносятся за нашим столом. Я думаю, причиной внезапно пробудившегося интереса ко мне является операция, которую мне предстоит сделать через три дня, ― потому что шансы, что мое сердце ее выдержит, пятьдесят на пятьдесят.

– Они сказали, что все в порядке, ― отвечаю я. ― Спасибо.

Мистер Ротвелл ― наш приемный отец предпочитает, чтобы к нему обращались именно так, ― хмурясь, смотрит на меня поверх очков.