До встречи на Венере

Господи, да она не втыкает: я на грани нервного срыва, а она предлагает мне поболтать, как будто мы старые друзья. О, опять засуетилась. Не понимаю, что она задумала на этот раз, но она кладет свой телефон на приборную панель. Мы подъезжаем к пункту оплаты на трассе. Ее мобильник начинает играть «Adore You» Гарри Стайлза. Это одна из любимых песен Джудит, и это последнее, что я сейчас хотел бы услышать. Мы останавливаемся перед шлагбаумом, я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Мию. Ее глаза закрыты, и она приплясывает сидя, обнимая воображаемого партнера. Боже.

Мне приходится несколько раз сжать и разжать распухшие от напряжения пальцы, чтобы попасть кредиткой в щель автомата оплаты. Мы ждем, когда поднимется шлагбаум, и я протягиваю руку и выключаю эту чертову песню. Мия открывает глаза и с возмущенным видом снова включает ее.

Я забираю кредитку и, прежде чем проехать пункт оплаты, снова пытаюсь достать ее телефон, но она шлепает меня по запястью еще в воздухе и, крепко схватив мою руку, кладет ее обратно на руль. Странно, но от прикосновения ее пальцев у меня мурашки бегут по руке до самой груди. Будем считать это последствием недосыпания и недоедания.

– Никто никогда не выключит песню моего любимого певца, ― говорит она, наставив палец мне в лицо.

Надеюсь, это предел проявления ее темной стороны. Если она вдобавок ко всему окажется еще и агрессивной, этого я уже не выдержу. Машина позади меня сигналит, и я выезжаю из пункта оплаты. Мия сверлит меня взглядом, и я смиряюсь с тем, что в тот неизбежный момент, когда мы разобьемся, это слащавое дерьмо будет играть фоном. Могут ли дела пойти еще хуже? Сомневаюсь.

Мия

Мы покинули Мадрид всего два часа назад, а я уже столько нафоткала, что забила всю карту памяти. Пейзаж здесь совсем другой. Прямо сейчас справа от меня бескрайняя оливковая роща с древними деревьями, между которыми течет прозрачный ручей. Слева ― каменный монастырь, ему, должно быть, несколько веков. А на колокольнях, на деревьях и даже на некоторых электрических вышках ― огромные гнезда аистов. Это похоже на сказку, только лучше ― здесь нет ни ведьм, ни принцев, ни кого-либо еще, кто может разрушить волшебство.

Кайл, похоже, не разделяет моих чувств. Для человека, который проспал весь перелет, он выглядит слишком вымотанным. И он так крепко сжимает руль, что у него даже костяшки пальцев побелели. На мгновение я вспоминаю, что эти руки когда-то сжимали другой руль и стали причиной смерти Ноа. Я бы все отдала, чтобы помочь ему, но не знаю как. Я пробовала шутить, пробовала быть серьезной, петь, танцевать, свистеть, читать вслух ― все, что только может прийти в голову. По крайней мере, я заставила его сесть за руль, а это уже кое-что. Я прочитала об этом в интернете в каком-то руководстве по самопомощи для людей, справляющихся с травмами после аварии. Я не говорила ему об этом, но вождение ― важный шаг на пути к его выздоровлению.

Повернувшись к нему, фотографирую его, но он только сильнее стискивает зубы. В профиль он еще более привлекателен. Его нос словно бы вылепил греческий скульптор. Крошечный шрам посередине округлого подбородка придает ему манящий, загадочный вид. Но самое потрясающее в нем ― его ресницы. Сколько девушек отдали бы все на свете за такие длинные и упругие ресницы? Если бы проводился конкурс на самый красивый профиль, Кайл точно занял бы первое место, причем с большим отрывом. Я делаю еще один снимок. Этот профиль слишком хорош, чтобы его не увековечить. Кайл недовольно сопит.

– Спорим, тебе интересно, почему я делаю так много снимков, ― говорю я.

Он не отвечает, поэтому я продолжаю:

– Ну так я тебе скажу. Они для моего блога «С истекающим сроком годности».

Хоть бы ухом повел. Серьезно, я его не понимаю. Я бы уже вся изнемогла от любопытства.

– Срок годности, знаешь, как метафора…

Ни малейшего интереса на его прекрасном лице. Что ж, сменю тему.

– Ладно, поговорим о другом. Я умираю от голода. А ты?

Желудок его урчит. Понятный ответ. С начала нашего путешествия он съел только пару батончиков мюсли и пачку арахиса. Я не знаю, как ему удалось проехать такое большое расстояние и не упасть в голодный обморок. Значит, я должна найти место, где мы сможем остановиться и поесть, но кафе на заправке меня не устроит ― мне нужно что-то особенное, с атмосферой, что-то типичное для этой местности.

С тех пор как я выяснила, что моя мать испанка, я старалась разузнать как можно больше об этой стране: о ее обычаях, кухне, людях. И теперь, когда я перевернула первую страницу последней главы книги «Моя жизнь» и не знаю, сколько дней, недель или, если повезет, месяцев мне осталось, ― я не планирую покидать эту страну. Удивительно, но сам факт нахождения на земле моих предков позволяет мне чувствовать себя ближе к матери ― и к самой себе.

Стрелка на придорожном знаке сообщает: «Алькасар-де-Сан-Хуан ― 1 км». Забиваю название в поисковик и обнаруживаю, что это живописный городок со старинными зданиями и узкими мощеными улочками, а еще в нем есть несколько ресторанов с отличной, судя по отзывам, кухней. Идеально. Выбираю один из них.

– Сверни на следующем съезде, ― говорю Кайлу. ― В паре километров отсюда есть ресторан, у него оценка четыре и семь десятых.

Но он, кажется, не слышит меня ― его взгляд прикован к шоссе.

– Кайл? ― говорю я чуть громче. Мы приближаемся к съезду. ― Сверни здесь. Здесь!

Он весь словно закостенел. Мы уже подъезжаем к повороту, а он все еще не реагирует.

– Кайл!

Я хватаюсь за руль и дергаю его в сторону. Фургон чуть не съезжает с дороги.

– Нет! ― кричит он, пытаясь выровнять машину. Когда ему удается справиться с рулем, он тяжело дышит от ярости. Затем Кайл обрушивает на меня весь свой гнев, каждое слово буквально пылает им:

– Никогда больше так не делай!!!

В его голосе столько яда, что я непроизвольно дрожу.

– Мне очень жаль, правда. Я думала…

– Замолчи! ― кричит он, вцепившись в руль и не сводя глаз с дороги. ― Пожалуйста, перестань думать, перестань говорить, перестань быть такой, какая ты есть.

Его слова задевают меня ― глубоко, очень глубоко. Я опускаюсь на сиденье и смотрю в окно ― мы едем по проселочной дороге, которая тянется вдоль реки. Проходит две или три минуты в тишине, а затем я вижу, как из гнезда вдалеке взлетает аист и поднимается в небо. Это знак, так и должно быть. Это жизнь напоминает мне, что теперь я свободна, что никто не может причинить мне вреда, я не должна ничего принимать близко к сердцу и уж точно не должна чувствовать себя так. Поэтому я думаю о своей матери и о том, с какой радостью я скоро встречусь с ней; о Бекке, потому что мысли о ней всегда вызывают у меня улыбку; и о Бейли, которая не позволила бы никому испортить ей день, а уж тем более день рождения. И я улыбаюсь через силу. Может быть, благодаря этому и сердце перестанет обливаться слезами.

Мия

Кайл едет по грунтовой дороге, ведущей к ресторану, и наконец паркуется в тени осины, а я продолжаю снимать все подряд: белую таверну с синими деревянными ставнями; два огромных глиняных кувшина по обе стороны резной входной двери; листья осины, мерцающие серебром в потоке солнечного света; старую ветряную мельницу с белым цилиндрическим основанием и черной конической крышей. Я словно перенеслась в другую эпоху, в другой мир ― в тот мир, из которого сделаны грезы.

Я бы с удовольствием провела остаток дня, фотографируя, ловя моменты, запечатлевая красоту. Так я познакомилась с Ноа. Пару лет назад мы посещали один и тот же местный клуб фотографии. Ноа был действительно хорошим человеком. Он знал, как увидеть что-то особенное в людях, в местах, даже в обычных вещах. Мы спланировали эту поездку до мельчайших деталей ― за исключением его смерти. Кайл глушит двигатель, но не выходит из машины. Он открывает окно, впуская ветерок, и смотрит прямо перед собой. Возможно, это его способ сказать мне, что ему нужно побыть одному.

– Я зайду и закажу что-нибудь, хорошо? ― как можно мягче говорю я. ― Что ты любишь? Предпочтения? Может, ты придерживаешься какой-то особенной диеты? Аллергия? Непереносимость чего-либо?

– Да. Аллергия на эту поездку.

Что ж, по крайней мере он начал шутить.

Внутри ресторан еще уютнее, чем снаружи. Ноа бы здесь понравилось. На темных деревянных балках висят целые вяленые окорока. С одной стороны, рядом со входом, выставлены сыры, очень аппетитные на вид. В обеденной зоне шумно: люди общаются и с удовольствием едят за простыми деревянными столами, покрытыми сине-белыми клетчатыми скатертями. Но больше всего меня поражает запах этого места. Я не знаю, что это такое, ― наверное, смесь запахов сыров различных сортов, ветчины и блюд, которые подают в этом ресторане. Что бы это ни было, рот у меня мгновенно заполняется слюной.

Я подхожу к барной стойке и беру заламинированное меню. На одной стороне написано Raciones, а на другой ― Bocadillos. Дверь ресторана открывается. Это Кайл. Мое сердце прыгает от радости. Я верю, что это место, с его людьми, теплом, вкусными запахами, не оставит его равнодушным, вызовет у него хоть какую-то реакцию и выманит его из скорлупы, пусть даже на время. Но он проходит мимо меня, как будто меня здесь нет, и направляется к туалетам в задней части зала, и я понимаю, что мне придется нелегко. Я готова отдать весь мир за то, чтобы узнать, о чем он думает, какие слова я должна ему сказать, как я могу ему помочь. Я смотрю ему вслед, пока он не исчезает за дверью мужского туалета.

За барной стойкой, в дальнем ее конце, стоят семь-восемь официантов, все в черных брюках и белых рубашках с короткими рукавами. Кто-то из них готовит кофе, кто-то подает пиво, кто-то с головокружительной скоростью вбегает и выбегает из кухни, неся тарелки к столикам и обратно.

Я ложусь грудью на барную стойку, поднимаю руку, пытаясь поймать чей-нибудь взгляд. Наверное, я делаю что-то не так, потому что никто не обращает на меня внимания.

– Извините, ― говорю я и машу рукой одному из официантов.

Ноль реакции.

– Будьте добры, ― теперь я обращаюсь к тому, кто повыше ростом.

Безрезультатно. Очевидно, такой подход не работает, поэтому я сажусь на один из табуретов и, подняв руки вверх, кричу:

– Простите, пожалуйста!

Самый молодой официант, с короткими волосами ежиком, поворачивается и улыбается мне.

– Americana, no?[3]

– Ну да, да… Неважно, можно мне два сэндвича с копченой ветчиной и сыром, пожалуйста?

Этот сэндвич стоит под номером пять в моем списке того, что нужно попробовать в Испании.

– Marchando[4], ― говорит он, усмехаясь. Поворачивается к двери в кухню и кричит: ― Dos bocatas, Tere; de jamón y queso[5].

Затем снова обращается ко мне:

– Что-нибудь попить?

– Да, воды, пожалуйста, и есть ли у вас торт Сантьяго?

Он приподнимает одну бровь.

– Нет, сеньорита, вы в Ла-Манче. Т arta de Santiago готовят на севере, в Галисии, по-моему. Но у нас есть лимонный пирог, который готовит моя мама.

Он наклоняется ко мне, словно собираясь поделиться важным секретом.

– По этому рецепту наша семья готовит лимонный пирог уже триста лет.

– Понятно, ― хихикаю я в ответ. ― Ну, если вы не боитесь, что я украду ваш рецепт и продам его американской сети ресторанов, я с удовольствием попробую этот пирог.

Официант смеется и идет к холодильнику в другом конце бара. Пользуясь случаем, быстро щелкаю бочки с вином, резную деревянную дверь с железным замком в форме сердца, фотографии тореадоров в рамках, людей вокруг меня и стоящую в углу классическую гитару. Затем навожу камеру на официантов. Один из них смотрит на меня, толкает локтем коллегу, говорит что-то по-испански, но я не могу разобрать, что именно. И вдруг они все принимают смешные позы. Мне становится весело, и я делаю как можно больше снимков, пока официантам не приходится вернуться к работе.

Коротко стриженный официант приносит мне лимонный пирог. Пирог выглядит так аппетитно, что я не могу удержаться ― и фоткаю и его тоже. Сверху он покрыт маленькими волнами безе, а желтый крем под ним издает такой притягательный цитрусовый запах, что у меня слюнки текут. Не уверена, что мне хватит силы воли остановиться на одном кусочке.

При взгляде на пирог меня снова охватывает желание заплакать, но я сдерживаюсь. Я злюсь, хотя и не показываю этого. Вот и еще один мой день рождения, и я задаюсь вопросом, есть ли на свете кто-нибудь, кому я действительно небезразлична. Нет, сейчас я по этой накатанной дороге в своей голове не пойду. Делаю зум, чтобы запечатлеть каждую деталь пирога, и чувствую, что кто-то подходит ко мне с левой стороны. Я быстро поворачиваюсь, все еще смотря на мир через камеру, и натыкаюсь на увеличенное лицо Кайла Неистового. Упс.

Кайл

Невероятно! Я оставил ее одну всего на минуту, а она успела перезнакомиться с половиной официантов. А теперь она снимает меня этой старой камерой, которую не выпускает из рук ни на секунду, даже чтобы сходить в туалет. Я прикрываю объектив рукой ― кто знает, что она планирует делать со всеми этими снимками?

Если я сейчас же не заброшу что-нибудь в желудок, то потеряю сознание, поэтому, когда официант подходит к нам с парой сэндвичей и бутылкой воды, мой живот бурно выражает свой восторг. Мия достает из своего кошелька купюру, а я прошу у коротко стриженного официанта что-нибудь посерьезнее, чтобы запить сэндвич.

– Стакан апельсинового сока, ― говорю я.

Официант улыбается и отвечает:

– Извините, соковыжималка сломалась, но у нас есть мосто, если хотите.

Я понятия не имею, что это такое, но киваю.

– И даже «пожалуйста» или «спасибо» ему не скажешь? ― укоряюще шепчет Мия.

Я слишком голоден, чтобы отвечать. Хватаю один из сэндвичей, как будто он последний в моей жизни, и откусываю огромный кусок. Мия неторопливо берет свой сэндвич.

– Я страшно хочу есть, ― говорит она и широко открывает рот.

Она поднимает сэндвич, два ломтика хрустящего хлеба слегка расходятся, и я вижу очередное доказательство ее патологической лживости ― пару кусочков вяленой ветчины.

– Ты же вегетарианка вроде? ― говорю я.

Она замирает с открытым ртом и смотрит на меня.

– Господи, ― бормочу я. ― Хоть что-нибудь из того, что ты говоришь, хоть когда-нибудь лежало рядом с правдой?

Она кладет сэндвич обратно на тарелку.

– Ну, это зависит от того, с кем я разговариваю. И нет, я не вегетарианка, но я ем только тех животных, чья жизнь не была сплошным страданием ради нашего минутного удовольствия. Ты когда-нибудь задумывался, сколько ты ешь мяса тех животных, которые каждый миг своей короткой жизни провели в тесных клетках, в неволе?

И, не дав мне даже рта раскрыть, чего я, впрочем, и не собирался делать, она продолжает:

– Но ты можешь себе это представить, а если не можешь, то я объясню: я не пытаюсь читать лекции тебе, да и никому не читаю их, ― но дело в том, что люди не хотят слышать правду. К твоему сведению, это настоящая иберийская ветчина, а иберийские свиньи проводят жизнь, свободно гуляя на пастбищах центральной Испании. Так написано в моем путеводителе.

Я уже сыт по горло ее странными и бесконечными разглагольствованиями, поэтому не отвечаю. Вместо этого я вгрызаюсь в сэндвич в ожидании своего напитка. У меня нет настроения вести светскую беседу, поэтому я сосредоточиваю внимание на коллекции винных бутылок, выставленной на полках у стены. Рядом с полками находится зеркало, в котором отражается Мия, кусающая свой сэндвич. Она закрывает глаза и жует очень медленно, как будто смакует что-то божественное. Она в самом деле ест так чувственно, словно она на вершине блаженства во всех смыслах этого выражения.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Популярный ведущий ток-шоу на телеканале Fox News. – Здесь и далее прим. перев., если не указано иное.

2

Так называют Майами. По легенде, его построили так быстро, что «он вырос словно по волшебству, всего за одну ночь».

3

Американка, да? (исп.)

4

Путешествуете (исп.).

5

Два сэндвича, Тере; с ветчиной и сыром (исп.).