Beata Beatrix

Когда Чарльз получил свою долю наследства после смерти родителей, они переехали в Лондон, где он открыл свою скобяную лавку. Как и тысячи других переселенцев, они еле-еле держались на плаву. Снова и снова подобные им – нагруженные тяжёлыми тюками, многодетные, стекались в город за лучшей жизнью, но Лондон отвергал их, ввергая в ещё большую нищету, чем та, из которой они вышли.

Большой семье Сиддаллов приходилось трудиться и день и ночь, а скобяная лавка едва прикрывала расходы. Это беспокоило Элеонору, ведь, в глубине души Золотой Телец был для неё гораздо притягательнее Бога, которому Элеонор, как усердная прихожанка, ходила к заутрене каждую субботу.

Старшие сыновья работали вместе с отцом, младшим тоже давались обязанности, но попроще. Только один – Чарли, большую часть времени проводил в постели, медленно угасая от лёгочной болезни. Дочери, как и их мать, занимались пошивом одежды: кто на дому, а кто – в лавке, как Элизабет.

В семье Сидаллов день был посвящен труду. Только к вечеру, все домочадцы собирались за нехитрым ужином. Поблагодарив Бога, они принимались за трапезу. Иногда за столом велись долгие беседы, а порой все были настолько уставшими, что ужин проходил в полном молчании. Тем не менее, вечернее время было самым любимым для семейства.

После ужина, Сидаллы отдыхали. И в этот раз, Чарльз, по своему обыкновению, небрежно развалился в кресле у печи и закурил трубку. Кресло было потёртым, табак – не самого лучшего качества, но Чарльз отнюдь не был привередлив. Он блаженно прислушивался к собственному чувству сытости: ласково и лениво его мысли обращались к жене – надо же, какой вкусный цыпленок был сегодня на ужин! Элеонор сидела поодаль, с шитьём, лицо её было сосредоточено: она не успела закончить дневную работу и теперь спешила скорее покончить с делами и отдохнуть. Старший сын – Джеймс отправился в ближайший кабак, чтобы пропустить там стаканчик-другой: его страсть к горячительным напиткам в последнее время вызывала беспокойство. Средний сын – Генри принялся за чтение. Младший, Чарли, перешёл в спальню, даже сытный ужин не смог вернуть румянец на его щёки. Элизабет домывала посуду на кухне, а младшая дочь – четырнадцатилетняя Клара наливала всем вечерний чай. Не хватало старшей – двадцатидвухлетняя Лидия всего три месяца назад покинула отчий кров. Теперь она жила на Флит-Стрит с мужем – молодым юристом Джозефом Уиллером. Его семья поначалу ничего не желала слышать о девушке из рабочего класса, но постепенно ее веселый нрав и деловитость одержали победу. Теперь Лидия, была редким гостем на Ковент-Гарден, и Сидаллы очень по ней скучали. Особенно Элизабет. Среди всех сестер и братьев только Лидия и, пожалуй, Генри были ее близки.

Закончив с посудой, Элизабет прошла в гостиную. Предстоящий разговор с отцом совсем ее не радовал. Храбрость, переполнявшая её на улице, быстро улетучилась, едва только девушка переступила порог. Страх не позволил рассказать о новости за ужином, но теперь следовало поторопиться: скоро домочадцы начнут готовиться ко сну, а предупредить о завтрашнем визите нужно сегодня.

Элизабет подошла к отцу и остановилась. Тот кивнул ей, показывая, что готов выслушать, но трубку изо рта не выпускал.

– Сегодня в лавке была одна покупательница, – медленно протянула Элизабет, – её зовут миссис Деверелл. Она хотела прийти к нам завтра на чай.

– Вот так новость! – воскликнул Чарльз, коротко хмыкнув, – кто она? Что ей у нас делать?

– Миссис Деверелл хочет поговорить с вами и мамой обо мне, – Элизабет снова замолчала, не в силах продолжать.

– О тебе? Лизз, не тяни, Бога ради! Компаньонкой она тебя решила сделать что ли? Милая, ты знаешь, о ком это она говорит? – Чарльз повернулся к Элеоноре, но та лишь пожала плечами, не слишком прислушиваясь к разговору.

– Нет, не компаньонкой, – и Элизабет, краснея, сбивчиво, пересказала предложение миссис Деверелл. По мере того, как она говорила, глаза Чарльза от удивления распахивались всё больше и больше – казалось, почтенный отец семейства даже не мог предположить услышать подобное предложение у себя в доме.

– Уолтер Деверелл – известный художник и достойный человек. Он – преподаватель в школе искусств. Там очень строгие нравы, – закончила Элизабет, полагаясь больше на воображение, чем на известные ей факты.

– Невозможно, – коротко ответил Чарльз, как только дочь замолчала.

– Но папа! – в отчаянии воскликнула Элизабет, – будет вам! Завтра вы поговорите с миссис Деверелл, и увидите, что её предложение стоит принять!

– Даже слышать о ней не желаю, – отрезал отец, – оставайся лучше среди своих шляп. Быть натурщицей! Что это такое? Лиззи, ты давно уже не ребёнок. Как будто не догадываешься, для чего эти молодцы заманивают дурочек вроде тебя в свои..хмм.. мастерские.

– Чарльз, – одёрнула его Элеонора, показав взглядом на молоденькую Клару, с любопытством слушавшую разговор.

– Марш в постель, – рявкнул тот на младшую и снова повернулся к Элизабет, – Лиззи, разговор окончен. Напиши своей миссис Деверелл, что предложение мы не принимаем – если, конечно, не хочешь, чтобы я спустил её завтра с порога!

Элизабет беспомощно смотрела на отца. Щёки от обиды жёг румянец, все слова, которые она должна была произнести, вдруг улетучились из сознания. Стараясь сдержать слёзы, она поспешно выбежала из комнаты.

Но помощь пришла с совершенно неожиданной стороны.

– Ты слишком суров к ней, – рука жены легла на плечо Чарльза – может, стоит выслушать эту женщину. Вреда не будет, да и от предложения всегда можно отказаться.

– Не выжила ли ты из ума, старушка? – обратился к ней муж, но в его голосе прозвучала уже иная интонация. Не для кого из младших Сиддалов не было секретом, что Элеонора имела гораздо большее влияние на мужа, чем старалась показать. И действительно, не прошло и нескольких минут её спокойных убеждений, как Чарльз уже буркнул своё «посмотрим», что несомненно, означало согласие.

Поговорив с мужем, Элеонора вернулась к шитью, но вскоре отложила его, задумавшись. Она не поверила своим ушам, когда услышала безумную идею дочери. Но поразмыслив, женщина взглянула на предложение миссис Деверелл, отбросив предрассудки. И чем больше она о нём думала, тем больше ей это нравилось. Да, Элеонора понимала: все соседи раззвонят по улице, возможно, не раз и не два её сыновьям в скобяной лавке придётся услышать насмешливые пересуды жителей. С этим придётся смириться на первое время, быть может, даже переехать. Однако, какая невероятная перемена может неожиданно произойти в жизни ее дочери! Расчётливый разум Элеоноры видел в первую очередь, удачное замужество. А оно означало спасение из бедности, жизнь в достатке, может быть роскоши, отсутствие тяжёлого, монотонного труда…  На Элизабет определённо обратят внимание, ведь она так красива! Хрупкая, может, чересчур худая, но сколько врождённого изящества в каждом её движении! Длинные, тёмно-рыжие волосы своей густотой вызывали зависть соседских девиц. Когда Элизабет шла по улице, многие прохожие оборачивались.  Но при этом, никто из них не осмелился бы крикнуть ей что-нибудь оскорбительное или подойти с непристойным намёком. Перед Элизабет и людьми всегда будто бы стояла стена – прозрачная, но вместе с тем, ощутимая. С Элизабет сложно было чувствовать себя свободно и раскованно: вот даже художнику пришлось звать на помощь свою мать, чтобы предложить девушке стать натурщицей. И всё же, Элеонора надеялась, что её дочь, несмотря на свою нелюдимость, сможет найти любимого человека – потому что – сердце матери не обманешь – Элеонор давно знала, что Элизабет несчастлива. Уравновешенная и практичная Лидия раньше благотворно влияла на младшую сестру. Когда она уехала, Элизабет будто бы совсем одичала – неистово погружалась в книгу, как в более реальный мир, часто бродила в одиночестве, витая в своих мыслях. Несмотря на то, что голос девушки был приятен, а улыбка – мягкой и доброй, улыбалась и смеялась она редко, часто бывала задумчива и грустна (как это напоминало Элеоноре себя саму). А если и веселилась, то её восторг был далёк от брызжущего фонтана подросткового задора, и скорее напоминал греющие лучи солнца, которое в Лондоне – городе дождей было таким нечастым гостем.

Маленький шляпный салон, церковь и дом составляли весь мир Элизабет и её окружения. Нелюдимость девушки практически исключала возможность случайных знакомств. Сбывался страх для любой матери: ее дочь рискует остаться старой девой до конца своих дней. И еще одно заставило Элеонору обратиться к мужу: неподдельное счастье, звучащее в голосе Элизабет, когда та говорила о художниках. Женщина поняла, что ее Лиззи уже не с ними, а «там» – в неведомом мире, который был не понятен Сиддалам, но по какой-то необъяснимой причине был так притягателен для ее дочери.

Элизабет ничего не знала о неожиданной поддержке. Она сидела в кухне и бессмысленно таращилась в стену. Отец не отпустит её! Никогда не отпустит! Вереница грядущих дней пронеслась перед глазами Элизабет – и это было так невыносимо!

– Ты тут, малыш? – вошедший Генри щёлкнул её по носу, – неужели обиделась?

Она покачала головой.

– Тогда что же? – брат присел рядом, ласково приобняв сестру.

– Стараюсь смириться с поражением, – она чуть улыбнулась, – знаешь, иногда жизнь кажется такой бессмысленной, что бросишься куда угодно, лишь бы вырваться из неё… Как в омут с головой, понимаешь? Во что угодно. Просто потому что это – другое.

– И это другое принесёт тебе счастье?

– Возможно. Но что об этом говорить? Ничего не вышло, я не мастерица убеждать.

– Не надо сдаваться раньше времени, – ответил Генри, – матушка за тебя. Я слышал её разговор с отцом. Если твоя знакомая старушка завтра всем понравится, думаю, ты станешь натурщицей.

Элизабет повернулась к брату. Глаза её лучились радостным зелёным светом. Всего лишь несколько слов – а как изменилось ее настроение! С благодарностью, девушка крепко обняла младшего брата и расцеловала его.

На следующий день их скромный дом посетила миссис Деверелл, оказавшаяся очень приятной и общительной дамой. Её манеры пленили Элеонору, а открытый нрав – Чарльза. Миссис Деверелл просто и спокойно изложила просьбу сына, заверив Сиддалов в честности его намерений.  Упоминание о высоком положении Уолтера Деверелла среди творческой элиты, а также обещание платить по шиллингу за каждый день работы, полностью убедили семью. Сиддалы были бедны и многодетны – а такое положение не располагает к излишней щепетильности.  И, провожая миссис Деверелл через пару часов, Чарльз совершенно забыл о своём недавнем сопротивлении и был полон радостных надежд.

С миссис Роджерс вышло совсем просто. Элизабет пошла к ней на следующий день после визита матери Деверелла. Немолодая хозяйка шляпного салона внимательно выслушала рассказ девушки. Немногословная и строгая, она внушала трепет своим подчинённым, но в душе была совершенно незлым человеком. Когда Элизабет замолчала, миссис Роджерс ненадолго задумывалась, взвешивая слова Лиззи и прикидывая её ценность, как модистки.

– Значит, вы хотите оставить наш салон мисс Сиддал, чтобы стать натурщицей, – наконец, произнесла она, – не боитесь остаться ни с чем?

– Конечно, я очень волнуюсь, не буду скрывать, – призналась Элизабет, – но я просто не могу упускать такую возможность.

– Признаюсь, мне не по душе ваша затея. К тому же, покупатели хвалят вашу работу, я же высоко ценю ваши навыки, усердие и внимательность. Вы точно решили уйти?

– Да, – твёрдо ответила девушка.

– Я так и предполагала. Но поскольку вы – хорошая работница, предлагаю следующее: не отказывайтесь пока от этого места. Приходите поработать в свободное время. Я пока не буду искать другую модистку. Посмотрите, понравится ли вам работа натурщицей, и если вдруг захотите вернуться, – миссис Роджерс улыбнулась, – я оставлю вам это место.

Элизабет просияла. Всё складывалось наилучшим образом. И, выходя от миссис Роджерс, она поспешила в храм, где долго и горячо благодарила Бога за неожиданные милости, вдруг посыпавшиеся на неё, как из рога изобилия.

Глава 3

Через несколько дней после визита миссис Деверелл, Элизабет пришло письмо от её сына. Художник приглашал свою натурщицу на первую совместную работу.

Как волновалась молодая девушка, проснувшись ещё засветло! Как долго пыталась непослушными пальцами завязать тесёмки на своей шляпке! Уолтер Деверелл жил в нескольких кварталах от Элизабет, и она решила не брать кэб. Странное дело – теперь лабиринты знакомых улиц воспринимались совершенно по-другому. Элизабет шла, в волнении предвкушая что-то новое, и на всех лицах она пыталась найти отсвет трепетного ожидания, пронизывающего всё её существо. Нищенка, кормившая грудью прямо на улице, казалась девушке воплощением новозаветной Мадонны, а юноша с девушкой, ласково прощающиеся у дверей – современными Ромео и Джульеттой.

Немного поплутав, она подошла к указанному дому. Дверь открыл сам художник. Он выглядел немного рассеянным.

– Доброе утро, – кивнул Деверелл, – очень рад, что вы пришли. Проходите, располагайтесь в мастерской. Нэнси, наша служанка, принесёт вам кофе.

Было очевидно, что за внешней любезностью прячется отрешённое равнодушие, которое художник лаже не пытался скрыть. Элизабет сразу поняла, что Деверелл полностью погружен в свои мысли и не докучала ему вопросами. Девушка пересекла порог мастерской – комнаты, в которой она должна была провести уйму времени, позируя для «Двенадцатой ночи». Элизабет волновала незнакомый доселе запах красок и холста, множество кистей и карандашных набросков. Вошедший вслед за девушкой Деверелл, кивком указал ей на табурет.

– Сначала я сделаю несколько набросков. Присядьте.

Первые дни в роли натурщицы прошли, как в тумане. Деверелл предпочитал работать с раннего утра и до полудня, поэтому девушке приходилось вставать до рассвета. Наскоро перекусив, она спешила по пустынным улицам к заветному дому. Дверь открывала молчаливая служанка Нэнси, она же подавала в мастерскую кофе и сдобные булочки. Элизабет шла переодеваться. Для образа Паолы она облачалась в красный мужской костюм, раздобытый в театре.  Свои красивые волосы Элизабет безжалостно прятала, ведь только нежность её лица должна была выдавать девушку в мужской фигуре на картине. Неузнанной стояла среди солдат Паола, неузнанной должна была остаться и натурщица.

Когда перевоплощение девушки в хрупкого юношу заканчивалось, она выходила к Девереллу. Начиналась работа. Позирование, на первых порах довольно тяжёлое, вскоре перестало занимать Элизабет. Пусть тело девушки и было неподвижно, разум оставался полностью в распоряжении Элизабет. И она погружалась в свои думы, фантазии и мечты, пробуждаемая лишь редкими фразами художника. Деверелл работал молча и сосредоточенно и, к неудовольствию Элизабет, ей так ни разу не удалось разговорить его.

Элизабет так хотелось узнать побольше о прерафаэлитах! Будь на то её воля, девушка засыпала бы Деверелла вопросами, но художник явно не намеревался удовлетворять её любопытство. Он отвечал односложными фразами, не собираясь посвящать свою натурщицу в секреты искусства. «Мой Уолтер – такой молчун» – с досадой вспоминала Элизабет слова миссис Деверелл во время своего многочасового позирования. После нескольких попыток разговорить художника, девушка прекратила задавать вопросы, смирившись с ролью безмолвной статуи.

Конечно же, в работе натурщицы были свои радости. Больше всего Элизабет нравилось наблюдать творческий процесс. Когда Деверелл перешёл от карандашей к краскам – о, тут-то как раз и началось настоящее волшебство! Ей нравилось смотреть, как сосредоточенно Деверелл размешивает краски на палитре, как из простых цветов проявляются сложные, неземные оттенки. Деверелл размешивал их, лёгкими движениями наносил на холст – будто бы гладил по щеке возлюбленную. Элизабет испытывала странное ощущение собственной отчуждённости. С одной стороны, она как бы участвовала в творении шедевра, с другой – была всего лишь безмолвным объектом, вроде вещи, совершенно бесполезной вне мастерства художника. Это чувство было непривычно … и довольно неприятно.

Закончив, Элизабет переодевалась в свою одежду. Если дома была миссис Деверелл, девушка оставалась на чашку чая или кофе. Беззаботная болтовня старушки действовала на Элизабет умиротворяюще, особенно после утомительного молчания её сына. Миссис Деверелл пела дифирамбы Уолтеру и делилась новостями и сплетнями, до которых была большая охотница. С равным интересом она рассказывала Элизабет о заключении мира между Австрийской империей и Пьемонтом и о новой вспышке холеры в Лондонских пригородах. Девушка запоминала новости, чтобы позже пересказать их отцу: Чарльз любил в компании приятелей щегольнуть своей осведомлённостью о том, «что творится в мире».

Работа натурщицей занимала утренние часы. После полудня Элизабет спешила в шляпный магазин, где занималась привычным для себя трудом модистки. Благодаря двойной работе, девушка перестала нуждаться в деньгах. Каждый день, идя домой, она покупала гору вкусностей для своей семьи. На себя же, девушка почти не тратилась, но исправно откладывала по пол-шиллинга в день на непредвиденные расходы.

Действительность была совсем не похожа на яркие мечты, которыми грезила Элизабет в тот день, когда миссис Деверелл сделала ей необычное предложение. Как пережила девушка свое разочарование? Как ни странно, относительно спокойно. Несмотря на склонность витать в облаках, девушка привыкла к ежедневному труду и теперь, забыв обо всем, просто работала натурщицей и облачалась в мужские одежды с той же внутренней отрешенностью, с которой подбирала шляпки покупателям в магазине.

Мечты о мире художников уже совсем было покинули Элизабет, когда Деверелл совершенно неожиданно пригласил её на открытие выставки.

Письмо от робкого молодого человека снова передала миссис Деверелл. В тот день (примерно через три месяца после начала их сотрудничества) Элизабет хозяйничала в лавке. У художника она не была уже больше недели. Работа над Виолой подошла к концу, и девушка уже решила, что её услуги больше не понадобятся.

Увидев миссис Деверелл, Элизабет не смогла сдержать вздох облегчения. Она не забыта! Девушка ласково улыбнулась старушке, невольно припоминая их знакомство.

– Здравствуйте, милая, – улыбнулась дама, – вижу, вы тоже вспомнили о нашей встрече.

– Вы очень проницательны, – ответила Элизабет.

– Как и любая старуха, – заметила миссис Деверелл, – к тому же, все написано на вашем лице. Хорошо это или плохо, но вы совершенно не умеете скрывать свои чувства. Впрочем, я по делу. Мой Уолтер закончил «Двенадцатую ночь».

– Уже? – Элизабет прижала руки к груди. Её волнение можно было понять: в течение месяцев девушка наблюдала рождение новой картины, и вот теперь то, что недавно было всего лишь безликим холстом, обрело завершённость. Это было… волшебно. Жаль только, она этого никогда не увидит.

– Я уверена, – голос Элизабет дрогнул, – «Двенадцатая ночь» – настоящий шедевр.

– Несомненно, – закивала старушка, – а ещё мой сын передал вам это, – и миссис Деверелл протянула Элизабет запечатанный конверт, – если вас не затруднит, прочтите прямо сейчас. Мне нужно будет передать ответ.

Элизабет удивлённо пожала плечами. Быть может, художник прислал немного денег? Это было бы странно, Деверелл платил жалованье исправно, но никогда не переплачивал. Она развернула письмо. Да, его содержание оказалось совершенно неожиданным!

Лаконичными фразами, сухими, как и его характер, Деверелл приглашал её на открытие выставки в Королевской Академии художеств. Его «Двенадцатая ночь» будет там представлена, и Деверелл хотел бы познакомить свою натурщицу с другими художниками. Элизабет свернула письмо и снова положила в конверт. Пальцы её дрожали.

– Я очень польщена, это приглашение… так неожиданно, – Элизабет совершенно растерялась, – но.. но я совсем не знаю, где находится галерея. Никогда прежде не доводилось быть в подобных.. местах. Среди такого общества…

– Ой, да какое там общество, не придумывайте! – махнула рукой миссис Деверелл, – можно подумать, тамошние господа какие-то особенные! В оперетке, верно, бывали? То-то же! Точно такая же публика, шумят, галдят и пытаются предстать перед другими в лучшем свете, особо ничего из себя не представляя.

– Ну вы же не про мистера Деверелла, – улыбнулась Элизабет. Слова старушки немного успокоили девушку.

– Нет, не про него, – такое сравнение любящая мать допустить не могла, – но про остальных я сказала совершенно верно. Придёте, познакомитесь с его друзьями, полюбуетесь на «Двенадцатую ночь». Ведь это справедливо, вы не находите? Почему вы должны трудиться вместе, а пожинать плоды – только Уолтер?

Несколько дней перед выставкой прошли для Элизабет, как в сладком дурмане. Наконец, спустя многие месяцы ожиданий, она готовилась хоть ненадолго вступить в загадочный мир, о котором так долго грезила наяву. Девушка вспоминала всё, что слышала от Деверелла о его друзьях – прерафаэлитах. Элизабет знала, что среди художников их считают бунтовщиками, чуть ли не революционерами. Как можно быть революционером в таком спокойном искусстве, как живопись, Элизабет не понимала – и оттого росло её восхищение перед людьми, чьи жизни занимали вопросы, бесконечно далёкие от повседневной суеты.

Эленора тоже пришла в большое воодушевление, узнав о приглашении. Впрочем, причина её радости была совсем другой.

– Наконец-то! – обмолвилась она зашедшей в гости Лидии, – с нетерпением жду, когда моя девочка найдёт себе хорошего жениха.

Элизабет подшила своё самое нарядное платье. Тёмно-зелёное, в светлую полоску, оно выгодно оттеняло ярко-рыжие волосы и белизну кожи. Перед выходом девушка немного подкрасилась, уложила волосы. Даже простушку меняют в лучшую сторону подобные манипуляции, а девушку незаурядной внешности они превращают в редкую красавицу. Подправив причёску в последний раз, Элизабет от радости закружилась перед зеркалом. Она не была кокеткой, но осознание своей красоты и молодости пьянило её. Предвкушая потрясающий вечер, девушка вышла к своим домашним, и в их взглядах прочитала то же восхищение, что ощущала сама.

– Лиззи, ты такая красивая! – воскликнула Клара, – я тоже такой хочу стать, когда вырасту.

– Да уж, – буркнул Чарльз, рассматривая дочь, – Пусть Генри проводит тебя. Не стоит ходить без сопровождения в таком наряде.

– Я не пойду пешком, – мягко возразила Элизабет, – отец, я хочу заказать кэб до Пикадилли.

– Неслыханная роскошь! – всплеснул руками Генри, – Лиззи, пойдём вместе пешком, не стоит тратить деньги зря.

– Пусть делает, что хочет, – вдруг отозвался Чарльз, – в конце концов, благодаря её художнику наши дела пошли в гору.

Элизабет откинулась на мягкие подушки. Колёса кэба стучали по каменной мостовой. Девушка закрыла глаза, пытаясь справиться с возникшим вдруг приступом волнения. Дыхание перехватывало от страха, которому она не могла дать объяснение.

– Спокойно, спокойно, – тихо шептала Элизабет самой себе, слыша, как учащённо бьётся сердце, – всё будет хорошо.

Палладианская резиденция поразила Элизабет своей неброской, но внушительной красотой. Берлингтон-хаус, в стенах которого некогда устраивались пышные приёмы, ещё несколько лет назад рисковал превратиться в груду камней. Однако Королевская Академия художеств арендовала здание почти на тысячу лет вперёд – и тем самым, подарила потомкам прекрасный памятник архитектуры, сочетание роскоши интерьеров барокко и сдержанности классического стиля.

Элизабет почти ничего не знала об архитектурных стилях, но врождённое чувство прекрасного заставило её останавливаться в восхищении при виде монументальной колоннады главного фасада, роскошно расписанных потолков, витой лестницы главного входа. Возможно, девушка смотрелась странно среди толпы народа, чувствовавших себя в интерьерах Берлингтон-Хауса вполне вольготно. Однако, как бы ни красиво было само здание Академии, Элизабет не терпелось познакомиться с работами художников.

Выставка прерафаэлитов занимала два зала. Их течение было относительно новым, поэтому на лицах посетителей отнюдь не читался бурный восторг. Буржуа несколько растерянно переглядывались друг с другом, будто бы спрашивая, какую позицию им занять в отношении этих странных картин, будто вышедших из иллюзорного мира снов. Сквозь толпу то и дело сновали репортёры – на следующий день в газетах выйдут статьи, посвящённые новой выставке, и тогда уже точно будет понятно, какое место занимают прерафаэлиты в мире искусства.

Элизабет бродила среди толпы, слушая обрывки их разговора. Растерянность уступила место любопытству. Пусть она и чувствовала себя как горничная на пиру у господ, но постоянно напоминала, что является приглашённой, гостьей, а значит, находится наравне со всеми.

Увлечённая выставкой, Элизабет совсем забыла о Деверелле и наткнулась на него совершенно неожиданно. Художник стоял возле своей картины – как раз той самой, «Двенадцатой ночи». Он что-то оживленно обсуждал с компанией молодых людей. Они явно были друзьями и, по какому-то общим чертам, девушка поняла, что перед ней остальные прерафаэлиты, те, имена которых с огромным восторгом перечисляла миссис Деверелл. Среди мужчин находилось и несколько дам, весьма привлекательной наружности.